bannerbannerbanner
Название книги:

Часовой дождя

Автор:
Татьяна де Ронэ
Часовой дождя

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Моей семье



Звезды сегодня выглядят совсем иначе.

Дэвид Боуи. Странное космическое путешествие, 1969

Tatiana de Rosnay

SENTINELLE DE LA PLUIE

Copyright © Éditions Héloïse d’Ormesson, 2018

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

© А. Н. Смирнова, перевод, 2021 © Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021

Издательство АЗБУКА®

Один

Я шел вдоль медлительной Сены

Со старою книгой в руках,

Тягуча, как боль от измены,

Меня омывала река.

Гийом Аполлинер. Мари

Начну с дерева. Ведь с дерева все начинается и деревом все заканчивается. Это самое большое дерево. Его посадили раньше других. Точный возраст я не знаю. Может, три, может, четыре сотни лет. Оно очень старое и очень сильное. Оно выдержало страшные бури, его рвали с корнем остервенелые ветра. Оно стойкое.

Дерево не похоже ни на одно другое. У него свой собственный ритм жизни. Весна начинается для него тогда, когда все его собратья уже в цвету. Приходит апрель, и на верхних и средних ветках появляются новые листочки. А внизу оно кажется мертвым. Узловатое, серое, безжизненное. Оно любит притворяться мертвым. Это такая хитрость. И вдруг – словно бурный взрыв, все почки раскрываются. И дерево торжествующе стоит в своей светло-зеленой короне.

Когда я наверху, никто не может меня найти. Безмолвие не беспокоит меня. Да это и не совсем безмолвие, ведь оно населено множеством негромких звуков. Трепет ветра. Жужжание пчелы. Стрекотание сверчка. Хлопанье птичьих крыльев. Когда мистраль начинает мести долину, ветки завывают, как морские волны. Сюда я приходил играть. Это было мое царство.

Эту историю я рассказываю сегодня в первый и в последний раз. Я не слишком в ладах со словом, ни с устным, ни с письменным. Когда я закончу, то спрячу эти листки в какое-нибудь место, где их не найдут. Никто не знает. Никто не узнает. Я запишу эту историю, но показывать ее не буду. Она так и останется на этих страницах, как пленница.

* * *

«И вот так уже две недели», – равнодушно бросил Линдену водитель такси. Дождь лил стеной, поглощая дневной свет, словно серебристый, шуршащий занавес. Было всего десять часов утра, но казалось, уже настали пропитанные сыростью сумерки. Водитель сказал, что ему хочется сбежать из Парижа навсегда в милую его сердцу солнечную Мартинику. К тому времени, когда машина, оставив позади аэропорт Руасси, выехала на автостраду и медленно, застревая в бесконечных пробках, добралась до окружной дороги, Линден уже не сомневался: шофер прав. За стеклом проплывали промокшие пригороды, мрачное скопление квадратных построек, украшенных яркими неоновыми вывесками, мерцающими в струях вселенского потопа. Он попросил шофера включить радио, и тот отметил его прекрасный «для американца» французский. Линден улыбнулся вымученной улыбкой. И так каждый раз, когда он приезжает в Париж. Он объяснил, что, вообще-то, он американец французского происхождения, родился во Франции, отец француз, мать американка, и бегло разговаривает на двух языках с самого детства. Неплохо, да? Шофер стал перебирать кнопки радио, вообще-то, месье выглядит как самый настоящий американец: высокий, крепкий, джинсы, кроссовки, не то что эти чопорные парижане – костюм-галстук.

В новостях говорили только про Сену, Линден слушал диктора под скрип дворников, которые вели неравную битву с потоками ливня. Вода, прибывающая с 14 января – вот уже пять дней, – дошла до лодыжек Зуава. Линдену, разумеется, было хорошо известно, что огромная статуя у опоры моста Альма традиционно отмечает уровень Сены. В 1910 году, во время рекордного – такие бывают раз в сто лет – наводнения Зуав ушел в воду по плечи. Шофер вздохнул: реке ничего не помешает выйти из берегов, природа всегда побеждает, не надо пытаться ее укротить, она таким образом выражает свое возмущение. Пока такси медленно продвигалось в потоке машин, а дождь без остановки барабанил по крыше, Линден вспоминал текст письма из отеля, которое получил по электронной почте во вторник: «Уважаемый господин Мальгард, мы будем рады принять вас с пятницы, 19 января по воскресенье, 21 января (выезд вечером, как вы просили). Ввиду подъема воды в Сене движение транспорта в Париже может быть затруднено, но, к счастью, отель „Шаттертон“ расположен вне затопляемой зоны, и, надеемся, у вас не возникнет проблем по приезде. Хотя, по мнению префектуры, в настоящий момент нет причин для беспокойства, мы считаем своим долгом предупреждать клиентов. В случае возникновения каких-либо проблем мы всегда будем готовы вам помочь. С глубоким уважением».

Линден прочел письмо в аэропорту Лос-Анджелеса, откуда должен был вылететь в Нью-Йорк, где ему предстояло фотографировать какую-то английскую актрису для журнала «Вэнити фэйр». Письмо он переслал своей сестре Тилье в Лондон и матери Лоран в департамент Дром: предполагалось, что они приедут в Париж в пятницу. Отцу он ничего пересылать не стал, Поль признавал лишь бумажные письма и открытки. Ответ сестры, который он смог прочитать, приземлившись в аэропорту Джона Кеннеди, заставил его улыбнуться: «Наводнение? Что? Опять? Помнишь то жуткое наводнение в ноябре? А в июне 2016-го? Мы несколько месяцев готовили этот чертов уик-энд, а теперь?» Вместо подписи она поставила кучу злобных смайликов. Затем пришел ответ матери им обоим: «Если нужно будет, я приплыву на корабле, отцепив вашего отца от его деревьев. Наконец-то собраться вместе! Эту семейную встречу отменять нельзя ни в коем случае! Увидимся в пятницу, мои дорогие!» Семейство Мальгард запланировало встретиться в Париже, чтобы отметить семидесятилетие Поля, а заодно и сорок лет их брака с Лоран.

Когда Линден в четверг вылетел из Нью-Йорка в Париж, его силы были уже на исходе. Два последних дня выдались весьма насыщенными, а до этого он несколько недель мотался по всему свету, работая по договорам. Ему бы хотелось вернуться в Сан-Франциско на свою Элизабет-стрит, к Саше и их кошкам. Последнее время они почти не виделись: его агент Рашель Йелланд была весьма энергичной и добывала ему контракты один за другим. После безумной скачки по миру он находился в состоянии крайнего истощения и мечтал о передышке. Но маленькому синему домику в Ное-Вэлли и его милым обитателям придется подождать, пока закончится семейный праздник. «Только вчетвером», – настаивала мать, когда несколько месяцев назад бронировала отель и заказывала ресторан. Ему не терпится их всех увидеть? – задавался он вопросом, когда самолет шел на посадку. Им так редко выпадала возможность побыть «только вчетвером» с тех самых пор, когда он, едва ему исполнилось шестнадцать, покинул отчий дом в Венозане. С отцом и матерью он виделся раз-два в году, а с сестрой – каждый раз, когда приезжал в Лондон, то есть довольно часто. Почему же это «только вчетвером» на сей раз и успокаивало его, и тревожило?

Во время перелета в Париж Линден читал «Фигаро» и проникся мыслью, что ситуация и в самом деле внушает опасения. Начиная с конца ноября взгляды парижан были прикованы к ногам Зуава. К счастью, благодаря современным технологиям наводнение можно было спрогнозировать за три месяца, так что на эвакуацию времени оказалось достаточно. Но сегодня проливной дождь не ослабевал. Вода в реке начинала подниматься, причем с угрожающей быстротой.

Преодолев несколько пробок под истеричные оповещения по радио, такси наконец переехало Сену по мосту Согласия. Дождь не ослабевал, Линдену с трудом удавалось разглядеть реку, он отметил лишь, что бурные потоки вспенились как-то необычно. Автомобиль медленно продвигался по бульвару Сен-Жермен, затем по бульвару Распай и остановился на перекрестке Вавен перед отелем «Шаттертон». Выскочив из машины, он метнулся ко входу в отель, но хватило даже этих нескольких секунд: потоки воды сплющили его русую шевелюру, затекли за воротник, пропитав водой всего целиком, до самых носков. Ледяной холод окутал его и не отпустил, даже когда он зашел в холл. Девушка-портье приветливо улыбнулась. Дрожа всем телом, с мокрыми волосами, он, улыбнувшись в ответ, протянул ей свой французский паспорт – у него было два паспорта – и учтиво кивнул, услышав: «Добро пожаловать, господин Мальгард». Да, сестра приедет позже поездом «Евростар», а родители – скорым из Монтелимара. Нет, когда именно, он не знает. Его предупредили, что поезд из Монтелимара прибудет на вокзал Монпарнас, а не на Лионский, который закрыт из-за угрозы наводнения? Нет, не предупредили. Но вышло даже лучше: вокзал Монпарнас в пяти минутах от отеля «Шаттертон».

Девушка, на бейдже которой значилось имя Агата, вручила ему паспорт и ключи и призналась, впрочем, довольно равнодушно, что восхищается его работами и счастлива принимать его в отеле. Он здесь тоже по делам, на Неделю моды? – поинтересовалась она. Поблагодарив ее, он покачал головой, объяснив, что здесь не по работе, у них семейная встреча, и в ближайшее время он не планирует никаких съемок, а просто собирается отдохнуть. С собой у него только один аппарат, старая любимая «лейка», – добавил он, – вся техника осталась в Нью-Йорке, у агента, а здесь он собирается фотографировать разве что родителей и сестру. Неделя моды вообще не стоит на повестке дня, он с удовольствием отдохнет от напыщенных моделек, дефилирующих на высоких шпильках, и вообще от этого мира моды в блестках и стразах. Девушка прыснула. Она слышала по телевизору, что если Сена будет подниматься с такой скоростью, Неделю моды вообще придется отменить. Теперь уже рассмеялся Линден. Причем не без злорадства, потому что понимал: отменить Неделю моды, открытие которой запланировано на завтра, было бы настоящей катастрофой – столько потрачено усилий, денег и времени. Затем девушка почтительно упомянула имя его отца: как приятно принимать в отеле знаменитого Арбориста, Линден даже умилился, как пылко это было произнесено. (Она не догадывалась, как ненавидит отец это слово, которое ему кажется смешным и нелепым, и как нелегко нести ему бремя известности.) Господин Поль Мальгард – в высшей степени уважаемая личность, – продолжала она, – его борьба за спасение редких пород деревьев во всем мире заслуживает восхищения. Он счел необходимым предупредить ее, что отец очень застенчивый человек – не то что его развязный болтливый сын, – зато она получит удовольствие от общения с матерью, вот это настоящая звезда в их семье, и с сестрой Тильей Фавелл, тоже весьма занятная особа.

 

Его комната на пятом этаже, выходившая окнами на улицу Деламбр, оказалась очень уютной, удобной и мило меблированной, в кремовых и сиреневых тонах, разве что немного тесноватой. На столе корзинка со свежими фруктами, бутылка шампанского, шоколад, розовые лепестки и приветственное послание от директрисы Мириам Фанрук. Линден вспомнил, что мать выбрала «Шаттертон» еще два месяца назад, когда ей только пришла в голову мысль отметить эту двойную годовщину. «Шаттертон» описывался как «маленький очаровательный отель в самом сердце Монпарнаса», и отзывы на Трипэдвайзере были вполне благожелательными. Организационными вопросами она занималась сама, и Линден предпочел даже не вмешиваться. Билеты на самолет он купил несколько недель назад, когда более или менее прояснились его планы, что для фотографа, работающего по контрактам, было почти подвигом. Лоран также выбрала ресторан, куда они все завтра отправятся ужинать. Ресторан «Вилла роз», удостоившийся в мишленовском гиде одной звезды, находился на улице Шерш-Миди за отелем «Лютеция».

Почему все-таки Париж? – задавался он вопросом, разбирая небольшой чемодан и вешая на плечики зеленый бархатный костюм, который собирался надеть завтра вечером. Тилья обосновалась в Лондоне с дочерью и вторым мужем, искусствоведом Колином Фавеллом, Лоран и Поль жили в Венозане, в департаменте Дром возле Севраля, а он с Сашей в Сан-Франциско. Так почему же Париж? У родителей с Парижем ничего не было связано. Или было? Линден размышлял над этим, развешивая влажную одежду и потом с наслаждением стоя под горячим душем. Он знал, что родители встретились в Гриньяне в то необычно жаркое лето 1976 года, когда Поль работал ландшафтным дизайнером в окрестностях городка. Они с Тильей знали эту историю наизусть. Лоран, которой только исполнилось девятнадцать, приехала тогда во Францию в первый раз вместе со своей сестрой Кэндис, старше ее на два года. Они родились и выросли в Бруклине, недалеко от Бостона, и в Европе никогда не были. Начали они с Греции, затем поехали в Италию, потом во Францию через Ниццу, Авиньон и Оранж. Останавливаться в Дроме они поначалу не собирались, но поскольку было слишком жарко, чтобы продолжать путь, они решили переночевать в Гриньяне в маленькой уютной гостиничке. Под вечер этого душного дня сестры сидели, потягивая прохладное розовое, на площади у фонтана под статуей величественной госпожи де Севинье, чей громадный замок поднимался на вершине холма, когда за рулем своего грузовичка с прицепом появился Поль. На нем был линялый комбинезон, который он носил с таким щегольством, с каким Стив Маккуин носил форму гонщика, мятая соломенная шляпа, в углу рта болталась сигарета. Лоран следила взглядом, как он паркует грузовичок и выгружает оттуда горшки с кустами, собираясь отнести их в магазин по соседству. Он был среднего роста, широкоплечий и мускулистый, а когда снял шляпу, вытирая потный лоб, она увидела, что волос у него почти нет, только легкий пушок на затылке. Почти лысый, а ведь совсем молодой, нет и тридцати, так ей показалось. Кэндис спросила, почему она так уставилась на этого типа в комбинезоне, а Лоран прошептала: «Ты только посмотри на его руки». Удивленная Кэндис ответила, мол, руки как руки, ничего особенного, но Лоран, словно в трансе, повторяла, что никогда не видела, чтобы человек так нежно обращался с растениями. Их отец, Фицджеральд Винтер, был в свое время садовником, как и мать, Марта. Девушки выросли в зеленом квартале Бруклина, возле Фишер-Хилл, жители которого много времени проводили в своих садах и тщательно ухаживали за розовыми кустами – с секатором в одной руке и лейкой в другой. Но этот человек был совсем другим, Лоран не могла отвести глаз от его сильных загорелых пальцев, она любовалась, как он склоняет голову, рассматривая цветок, как ласкает стебли и бутоны каждого растения, которое переносил из грузовичка, обхватив его уверенно и в то же время очень осторожно. Наверное, Поль почувствовал этот настойчивый взгляд, потому что в конце концов поднял голову и увидел сестер, сидевших в нескольких метрах от него. Хотя Кэндис тоже была очень красивой, внимание отца привлекла именно Лоран, ее ноги, длинные волосы, миндалевидные глаза. Он подсел за их столик и молча протянул ей маленькое оливковое деревце в горшке. Лоран очень плохо говорила по-французски, а Поль вообще не знал английского. Кэндис лучше владела языком, чем сестра, она переводила, но они едва ее замечали: просто голос, подбиравший нужные слова. Его зовут Поль Мальгард, ему двадцать восемь, и живет он в нескольких километрах отсюда, возле Севраля, по дороге в Ньон. Да, он любит растения, особенно деревья, у него есть прекрасный дендрарий в Венозане. Может, она согласится на него взглянуть? Он может ее туда отвезти, она не против? К сожалению, завтра они уже уезжают в Париж, затем в Лондон, а в конце лета возвращаются в Америку. Ну, может, она и могла бы остаться чуть подольше, надо подумать… Когда Лоран встала, чтобы пожать протянутую ей руку, оказалось, она выше его на целую голову, но им обоим было на это наплевать. Ей нравились его искрящиеся глаза, скупая улыбка, даже то, как он молчал. «Он, конечно, не такой красавец, как Джеф», – не могла удержаться Кэндис. Джеф – это бойфренд Лоран из Бостона, вполне себе комильфо. Лоран лишь пожала плечами. Вечером они договорились встретиться с Полем у фонтана. Уже взошла луна, а жара все не спадала. Теперь с ними не было Кэндис, чтобы переводить, но они обходились и без нее. Они почти не разговаривали. Из приемника в грузовичке звучал голос Дэвида Боуи, любимого певца Поля, а они, подняв головы к небу, смотрели на звезды, едва касаясь друг друга руками. Джеффри ван дер Хаген был отправлен в отставку. Лоран Винтер так и не поехала ни в Париж, ни в Лондон, и в Бостон в конце этого знойного лета она тоже больше не вернулась. Она отправилась в Венозан и уже не уезжала оттуда.

Линден схватил полотенце, вытерся и натянул халат. Мать решила, что им четверым будет удобнее встретиться в Париже. Наверное, она была права. Она настаивала, чтобы это был «уик-энд без супругов и детей». То есть ни Колина, ни Мистраль – дочери Тильи от первого брака, – ни Саши. «Только вчетвером». Отодвинув занавеску, он смотрел, как дождь хлещет потоком по мокрому блестящему тротуару. Под этим водопадом пробегали редкие прохожие. А мать запланировала на завтра прогулку и музеи. Дождь, конечно, срывал все их планы. В Париже сейчас тоскливый, мрачный день, а в Сан-Франциско три часа ночи. Он представил Сашу: просторная спальня на последнем этаже, разметавшиеся по подушке черные волосы, размеренное тихое дыхание. Звякнул мобильник, и он, подойдя к вешалке, вынул его из кармана куртки. «Ты на месте, парень?» Это было что-то вроде игры: Тилья всегда называла его «парень», а он ее в отместку «детка». «Я уже у себя в комнате, детка. Номер 46».

Несколько минут спустя в дверь решительно постучали, и Линден пошел открывать. В коридоре стояла сестра, промокшая до костей, со слипшимися волосами, с бровей и ресниц стекали капли дождя. Закатив от восторга глаза, вытянув перед собой руки, она бросилась вперед, раскачиваясь, как зомби. Он рассмеялся. Они обнялись, и, как всегда, она оказалась рядом с ним такой миниатюрной, маленькой, но крепкой, она вообще была очень похожа на их отца: широкие плечи, квадратная челюсть, синие удивленные глаза.

Каждый раз, когда Линден и Тилья встречались, они поначалу не знали, на каком разговаривать языке. С детства они говорили с матерью на английском, с отцом на французском, а между собой общались на своеобразной смеси того и другого, этаком франглийском, который посторонних приводил в замешательство. Тилья вытерла волосы полотенцем, затем высушила феном. Линден обратил внимание, что она пополнела с тех пор, как они виделись в последний раз, это было в самом начале лета, когда он ненадолго приехал в Лондон. Но эта полнота сестре даже шла, она придавала Тилье женственность, которой ей порой не хватало. Она всегда была сорванцом, этаким парнем в юбке, лазила по деревьям, играла с деревенскими в петанк, умела свистеть в два пальца и ругалась, как извозчик. Она презирала моду, макияж и украшения, но сегодня на ней были синие, прекрасно сшитые брюки, сейчас, правда, совершенно мокрые от дождя, куртка в тон, красивые короткие сапожки и золотая цепочка. Он похвалил ее внешний вид, на что она, перекрикивая шум фена, сообщила: «Мистраль». Ее восемнадцатилетняя дочь-студентка, будущий стилист, чей отец был баском, шеф-поваром известного ресторана, заботилась о том, как выглядит мать, и, похоже, ее усилия увенчались успехом. Высушив наконец волосы, Тилья прошла в угол комнаты, включила телевизор: ей хотелось узнать, каков сейчас уровень воды, и Линден обратил внимание, что хромает она сильнее обычного.

Они никогда не вспоминали о той аварии, в которой она пострадала, когда ей было двадцать пять лет. Тилья просто отказывалась об этом говорить. Линден знал, что она чуть не умерла, что левую ногу и бедро буквально собирали по кусочкам, она перенесла несколько тяжелых операций и провела в больнице полгода. Авария произошла возле Арканга, когда она с подругами возвращалась с вечеринки в Биаррице. У одной из девушек через неделю должна была быть свадьба. Они вызвали минивэн с водителем, чтобы спокойно выпить, не беспокоясь об обратной дороге. В три часа ночи они столкнулись с автомобилем, водитель которого гнал, как ненормальный, по крутой извилистой дороге. Четыре пассажирки, их шофер и водитель той машины погибли на месте. Тилья единственная выжила в аварии, о которой тогда много писали и после которой она долгие годы восстанавливалась и морально, и физически. Ее брак с Эриком Эзри распался несколько лет спустя, и она получила опеку над их единственной дочерью. Порой Линден спрашивал себя, оправилась ли сестра после той трагедии, осознает ли она, какую получила тогда травму, когда у нее словно ампутировали значительную часть ее жизни.

«Как Колин?» – осторожно поинтересовался Линден, когда Тилья уселась перед телевизором, включив новостной канал. Они оба знали, да и все семейство знало, что ее элегантный супруг-англичанин, известный искусствовед, проводивший для аукциона «Кристис» экспертизы полотен старых мастеров, ее очаровательный, всегда гладковыбритый муж-очкарик, остроумный и улыбчивый, был пьяницей. Не алкоголиком, завсегдатаем коктейльных вечеринок, который, захмелев, бродит среди гостей и несет какой-нибудь безобидный бред, а просто пьяницей, который начинал день с утреннего стакана джина, а заканчивал, валяясь без чувств в луже собственной мочи на пороге своего дома на Кларендон-роуд. Тилья, забившись в угол кровати и уставившись в экран, на котором мелькали старые черно-белые фотографии наводнения 1910 года, ответила не сразу. Ровным голосом она произнесла: все по-прежнему. Колин обещал перестать, вернуться в клинику – уже в третий раз, – но лучше не становилось. Начинались проблемы профессионального плана. Скрывать свою зависимость ему становилось все труднее. Тилья уже была на пределе, и Колин это понимал. Он говорил, что любит ее, и она знала, что он говорит это искренне, но ей уже все надоело. Линден впервые видел у сестры такое выражение лица: горечь и в то же время решимость. Выходя замуж за Колина в 2010 году, она не подозревала о его проблемах с алкоголем, он ловко скрывал свою зависимость. Он был красивым и элегантным. На девятнадцать лет старше? Подумаешь! Это было совсем незаметно. Он со своей хищной улыбкой Мика Джаггера выглядел совсем молодым человеком. Для него тоже это был второй брак, у него имелось двое взрослых сыновей. Они познакомились в Лондоне во время аукциона, куда Тилья пришла с какой-то подругой. Да и Мистраль он понравился. Поначалу. Потом, постепенно, правда вышла наружу. Алкоголь. Ложь. Измены. Ни ее, ни Мистраль он никогда не бил, но его оскорбления ранили, как отравленные стрелы.

Тилья с ироничной улыбкой напомнила брату, что в следующем году ей исполнится сорок; отвратительная цифра, ужасный возраст, и к тому же ее брак – полное дерьмо. Ее муж – дерьмо. И то, что она не работает и живет за его счет, – тоже дерьмо. Но она за всю свою жизнь не работала ни дня, кто ее возьмет сейчас, в ее-то возрасте, без диплома и безо всякого опыта? Линден перебил ее. А твои картины? Она раздраженно отмахнулась. Картины? Дерьмо. Ее брат невольно рассмеялся, и она вслед за ним. Да, она, конечно, пишет по-прежнему, она это обожает, живопись для нее – спасение, но всем плевать на ее картины, покупать их никто не хочет, во всяком случае, все эти чертовы снобы – приятели мужа, которые морды воротят, если на полотне нет подписи Рембрандта. В общем, все дерьмо, кроме дочери. Ее дочь, родившаяся декабрьским вечером 1999 года во время сильнейшей бури, ее девочка, получившая имя в честь северо-западного ветра, ее дочь Мистраль была для нее светом в окошке.

 

Закончив тираду, Тилья, повернувшись к Линдену, наигранно-веселым тоном спросила: «А как Саша?» Саша хорошо, работы много, стрессов тоже, но со стрессами Саша справляться умеет. Единственная проблема, что из-за всех этих проектов им сейчас редко приходится быть вместе, Линден в постоянных перелетах, поэтому свадьба все время откладывается, но ладно, как-нибудь все образуется. Тилья спросила, удалось ли отцу познакомиться с Сашей. Линден ответил, что нет, не получилось. Лоран видела Сашу в Нью-Йорке в 2014-м, и все прошло неплохо. Потом они встречались в Париже, и все опять было хорошо. Отец покидает Венозан только ради спасения каких-нибудь редких деревьев, а для того, чтобы повидаться с детьми, он с места не сдвинется. Тилья что, не знала? – насмешливо спросил он. Тилья перебирала пальцами цепочку. А Линдену не кажется, что отец просто не хочет знакомиться с Сашей? Линден прекрасно понял вопрос и даже не удивился, Тилья всегда отличалась прямотой. Но, по правде сказать, ответа у него не было. Он взглянул на экран телевизора, где на карте угрожающе краснели стрелки, указывая места возможного подъема воды. Сдержанно признался, что и сам не знает. Он никогда открыто не говорил об этом с отцом, с Сашей тоже. Как бы то ни было, с Сашей они вместе вот уже пять лет, собираются пожениться, а Саша с Полем никогда не виделись. Тилья просто заметила, что, вообще-то, Сан-Франциско не так уж и близко. Линден был, в принципе, согласен, хотя и напомнил ей, что не так давно отец прилетал в Санта-Розу, это в Калифорнии. Там собирались вырубить плантацию вечнозеленых секвой, чтобы расширить железнодорожные пути, и Поль с друзьями – дендрологами, учеными, студентами ботанических факультетов, активистами, историками, экологами провели там целую неделю, сражаясь с местными властями. Им удалось отстоять деревья, но у него не нашлось лишнего часа, чтобы сделать небольшой крюк, наведаться к сыну и познакомиться с Сашей. У Поля всегда находились отговорки: то он слишком занят, то слишком устал, то должен лететь спасать еще какие-нибудь деревья.

Не желая продолжать разговор на эту тему, Линден сделал вид, будто внимательно слушает новости. Во время ноябрьского наводнения катастрофы удалось избежать благодаря четырем огромным искусственным озерам, вырытым с 1949 по 1990 годы в верховье Сены. Беспилотник с камерой облетал озера, которые находились километрах в двухстах от Парижа, возле Жуаньи и Труа. Когда Сена переполнялась, они служили резервуарами, и в прошлый раз благодаря им уровень воды удалось снизить на целых полметра. Но на этот раз, продолжал журналист, озера уже переполнены после прошлого наводнения, вода не спала. Дождь не прекращается уже несколько недель, земля влажная и больше не способна ничего впитать.

«Черт, похоже, дело серьезное», – пробормотала Тилья. Только бы этот проклятый дождь прекратился. А он льет стеной, на улицу не высунешься. Если Сена и вправду выйдет из берегов, власти или кто там, ведь они не допустят катастрофы, должны же они что-то сделать, да? По всем каналам показывали одно и то же: Сена поднимается, дождь не прекращается, тревога нарастает. Да выключи ты его, – пробурчала Тилья, и Линден нажал на кнопку пульта. Теперь было слышно только, как барабанит дождь. Они заговорили о том, какие подарки приготовили родителям: Линден где-то откопал единственный виниловый диск Боуи, которого не хватало в коллекции отца, «Стейшен ту Стейшен». Поль потерял его много лет назад и никак не мог найти. А Тилья достала последнюю биографию Боуи на французском. Для матери на годовщину свадьбы они приготовили общий подарок, который Тилья ездила покупать на Бонд-стрит: инкрустированная бриллиантами подвеска-ключ от Тиффани в бирюзовом футляре.

«Я, пожалуй, прилягу», – намекнул Линден. Разница во времени не доставляла ему дискомфорта, он слишком много путешествовал, но до приезда родителей ему захотелось побыть одному. Тилья все поняла и поднялась, намереваясь покинуть номер и оставить его в одиночестве. Выходя, она проворчала, что он, конечно, выглядит уставшим, но, вообще-то, с годами становится все красивей, а она – вот ведь несправедливость – превращается в старую ведьму. Он, поддразнивая, запустил ей в голову подушкой, но она успела уже закрыть дверь.

В последние несколько недель он работал без остановки, усталость накапливалась, он ощущал ее плечами, шеей, мышцы были напряжены и болели. Ему не хватало горячих и ловких Сашиных рук, которые так ловко массировали его и прогоняли усталость. Впрочем, это не единственное, чего ему сейчас не хватало, было еще столько всего. Кстати, самое время составить опись, подумал он, вытягиваясь на кровати: ему недостает Сашиного чувства юмора, улыбки, смеха, глаз, которые казались то каштановыми, то зеленоватыми в зависимости от освещения, умения потрясающе готовить, этого волшебного запаха под скулами… любви к опере, особенно к «Травиате», чувственности и какого-то особого магнетизма. Они с Сашей слишком мало времени провели в Париже, – подумал он. Их история началась в Нью-Йорке в 2013 году.

И все-таки Париж был особенно дорог Линдену. С этим городом у него свои отношения, а сокровенные воспоминания – о любви, о тоске, об удовольствиях – связывали его с ним, как двоих людей может связывать общая тайна, сладкая и горькая одновременно, он часто думал о тех двенадцати годах, что провел здесь, с 1997-го по 2009-й. Он словно вновь видел себя, как, тщедушный, неуклюжий, патологически застенчивый, стоит перед дверью Кэндис со своим рюкзаком и радуется тому, что он здесь, далеко от Севраля, от родителей, от Венозана. Черт возьми! Да что он вообще вздумал? Уехать из дома? – возмущалась мать. Куда он собрался, что будет делать? Отметки у него так себе, а учительница английского вообще написала в его дневнике, что он ведет себя «вызывающе». Выслушивая причитания матери, Линден понимал, что все равно никогда не сможет объяснить, каким чужим он себя здесь чувствует, чужим во всех отношениях. Ну да, он был чужим даже в родном городе, чужим, потому что его мать – американка, так и не избавившаяся от своего акцента, он тоже наполовину американец, и в школе ему напоминали об этом каждый божий день, хотя отец его принадлежал к старинному семейству, давно обосновавшемуся в Севрале, а прадед, Морис Мальгард, сколотивший состояние на картонажных фабриках, обеспечил несколько поколений своих потомков, выстроив в начале двадцатого века Венозан, особняк в стиле тосканской виллы. Что же до училки, этой вечно недовольной мадам Казо, как он мог объяснить родителям, что она просто бесится из-за его безупречного английского, который лишь подчеркивал ее собственный чудовищный акцент? Нет, он не мог признаться, как ему плохо в школе, где никому нельзя довериться, он словно прилетел с другой планеты, а дети интуитивно чувствовали эту непохожесть и отвергали его. Он не мог с ними общаться, и это делало его несчастным. Проблемы обострились, когда он стал подростком, он резко вырос, а его одноклассники почувствовали себя униженными. Напрасно он твердил матери, что они обзывают его «американцем», это обостряло его страдания, но, с другой стороны, вызывало возмущение – он ведь родился в той же клинике, что и большинство из них. Они давали ему и другие клички, осыпали оскорблениями. Он чувствовал себя изгоем, отверженным. Хуже всего было, когда мать приезжала за ним на старом грузовичке с прицепом, в своем коротком джинсовом платье и ковбойской шляпе, и каждый из них, и мальчишки, и девчонки, неотрывно пялились на нее. Это была самая красивая женщина, которую они когда-либо видели: с соблазнительными формами, чувственная, медноволосая – само очарование. Единственным человеком, который понимал его каждодневные мучения, была Тилья. Когда он принял решение уехать, она горячо защищала его перед негодующими родителями: в конце концов, черт возьми, почему бы Линдену не поступить в какой-нибудь парижский лицей? Пусть несколько лет поживет у тетки! В чем, собственно, проблема, нельзя быть такими ретроградами, что за маразм! Линдену в мае будет шестнадцать, перейти в другой лицей в середине учебного года – ну и ничего особенного, такое бывает! Линдену нужна свобода, пусть набирается опыта, узнает другие края, они что, сами этого не понимают? Родители долго молчали, потом переглянулись, потом пристально посмотрели на него, и Поль пожал плечами. Ну, если Линден и вправду этого хочет, они мешать не будут. Лоран добавила, что сейчас позвонит Кэндис, пусть выяснит, как перевестись в другой лицей. Линден посмотрел на сестру с нескрываемым восхищением, а она в ответ подмигнула ему и пальцами показала знак V: победа! Подумать только, его прежние одноклассники по лицею в Севрале, которые тогда обзывали его и издевались, сейчас слетелись на его страницу в Фейсбуке и «лайкают» любой пост! Некоторых из них он даже встречал на своих выставках, они заискивали перед ним, панибратски хлопали по плечу и утверждали, будто всегда знали, что он станет знаменитостью.


Издательство:
Азбука-Аттикус
Книги этой серии: