Воспоминания уцелевшего из арьергарда Великой армии

Перевод В. Пахомова

«Iliaci cineres, et flamma extrema meorum,

Testor, in occasu vestro nec tela nec ullas

Vitavisse vices Danaum; et, si fata fuissent

Ut caderem, meruisse manu»^[1].

Предисловие автора

Моей задачей вовсе не было писать очередную историю Русской кампании. Моя книга – это мой личный дневник, – правдивый рассказ о том, чему я был свидетелем – как те события, участником коих был я сам, так и мои заметки о передвижениях и операциях Великой армии. То, что я видел собственными глазами, слишком замечательно, чтобы не привлечь интерес и внимание читателей, которые, возможно, даже не жили в то время. Тем не менее, эти страницы были первоначально предназначены для глаз только моей семьи и моих друзей. Лестный прием, которые они встретили, впоследствии побудил меня опубликовать их. То, что сперва я был личным адъютантом князя Невшательского^[2], а потом полковником пехотного полка, естественным образом разделило мой дневник на две части. В первую включено описание завоевания Литвы и российских провинций, вплоть до битвы под Москвой; вторая же будет повествовать о захвате Москвы и отступлении к Одеру. Более всего внимания я уделю 3-му корпусу, в составе которого находился мой полк, сыгравший важнейшую роль при нашем отступлении, и мое новое назначение полковником этого подразделения дало мне возможность быть непосредственным свидетелем интереснейших его подробностей.

Часть первая

Глава I

Составы французской и русской армий. – Объявление войны. – Переход Немана. – Наш штаб в Вильно. – Разделение двух русских армий. – Захват Литвы. – Наш штаб в Глубоком. – Маневры русских армий. – Битва за Витебск. – Захват города. – Наши гарнизоны.

В период со дня подписания Тильзитского договора отношения между Россией и Францией резко ухудшились.

Император Наполеон захватил ганзейские города и герцогство Ольденбургское, последнее принадлежало императору Александру. Войска Наполеона заняли Пруссию и всю Германию; он настаивал на слиянии, полном и безоговорочном присоединении России к своей континентальной системе, задачей которой было воспрепятствовать торговой деятельности Англии. Император Александр отказался принять политику, которая закончилась бы разрушением торговых связей его собственной империи, и со своей стороны, требовал вывода французских войск из Пруссии и ганзейских городов. Это означало начало неизбежной войны, и зимой 1811 года обе армии выступили в поход: одна – с целей захватить, а другая – защитить территорию России.

С нашей стороны еще никто и никогда не видел такого потрясающего военного массива. Одиннадцать пехотных корпусов, четыре тяжелой кавалерии, и Императорская Гвардия – в общей сложности более 500 000 солдат и около 1 200 пушек^[3].

Эта огромная армия была набрана из солдат Франции, Италии, Германии и Польши, Австрия и Пруссия также не смогли удержать свои контингенты. Вы могли бы увидеть в ней войска из Иллирии и Далмации, португальские и испанские батальоны, собранные вместе ради достижения одной цели, хотя и не своей. Швеция оставалась нейтральной. И в то же время, заключенный с Турцией мир дал России возможность объединить все свои силы, чтобы встретить это грозное вторжение. В то время как различные корпуса Великой армии проходили через Германию, утвердившийся в Дрездене Император Наполеон созвал князей Рейнского союза, императора Австрии и короля Пруссии^[4]. Он провел несколько дней в руководстве этим съездом государей, от которого он, казалось, получал удовольствие, упиваясь ярким сверкающим блеском собственной власти и личности.

Я тогда был шефом эскадрона и личным адъютантом герцога де Фельтра^[5]. Он занимал должность военного министра, и я сообщил ему о своем страстном желании участвовать в последовавшей затем кампании. По его просьбе, князь де Невшатель, генерал-майор Великой армии, любезно назначил меня своим личным адъютантом. В начале мая, пройдя через Везель, Магдебург и Берлин (последний внешне напоминал укрепленную крепость), я прибыл в его главный штаб в Позене^[6]. Для того чтобы не было никаких проблем с прохождением войск, и, в то же время, чтобы не пострадало достоинство короля Пруссии, было решено, что Его Величество со своей личной гвардией отойдет в Потсдам, и что Берлин будет находиться под командованием французского генерала.

Его столица – в сущности, вся Пруссии, была отягощена поборами буквально на все. О бедах и печалях жителей стран, через которые мы проходили, хорошо известно, но никогда еще они не испытывали таких трудностей, как тогда. Мало того, что, что, в соответствии с установившейся практикой в Германии, они должны были кормить тех, кто был у них расквартирован, у них изъяли скот, а их лошади и повозки были конфискованы для наших нужд, и так надолго, насколько нам это было необходимо. Я встречал группы крестьян, находившихся иногда в пятидесяти лье^[7] от своих деревень, тянущих полковое имущество, и эти бедные люди думали, что им очень повезло, что они смогли сбежать благодаря своим лошадям. В Позене я встретил всех офицеров штаба, тех, что не сопровождали Императора по дороге в Дрезден. Там были также несколько полков Императорской Гвардии, отдельные подразделения различных полков, артиллерийские обозы и обозы, состоящие из самых разнообразных повозок.

Никогда ранее Европа не видела такой масштабной военной подготовки. Ради этой войны Император объединил в одно целое все свои силы, и, следуя его великому примеру, каждый брал с собой в поход все, что он мог приобрести на свои средства. У каждого офицера имелось не менее одной повозки, а у генералов их было несколько – количество слуг и лошадей изумляло. В июне генштаб переместили в Торн^[8], оттуда в Гумбиннен^[9], по маршруту Остероде^[10], Гейльсберг^[11] и Гуттштадт^[12] – все те города, ставшие знаменитыми после кампании 1807 года.

Император присоединился к нам в Торне, и, следуя в Гумбиннен, намеревался посетить Данциг^[13] и Кенигсберг^[14]. Именно в Гумбиннене все надежды на мир рухнули окончательно. Г-н. де Нарбонн^[15] вернулся из Вильно^[16] с отказом Александра от сделанных ему предложений. Во время последней аудиенции, Александр объявил ему, что он решился на войну; что он будет решительно воплощать это решение, и что даже если французы станут хозяевами Москвы, он не опустит руки, признав себя проигравшим. «По правде говоря, Сир, – ответил г-н де Нарбонн, – вы все равно останетесь самым могущественным монархом Азии». Объявление войны последовало немедленно – оба императора провозгласили их каждый по-своему – Наполеон – словно древний пророк: «Рок влечет за собой Россию, ее судьбы должны совершиться». Александр же обратился к своей армии так: «Я с вами. Бог покарает зачинщика». После Гумбиннена армия вошла в Польшу, чтобы выйти на берега Немана. Перейдя границу, мы были поражены потрясающим контрастом между двумя странами, а также резкой разницей нравов их жителей. В Пруссии все было легко и цивилизованно – красивые и добротные дома, ухоженные поля. Но в Польше мы не увидели ничего, кроме рабства и нищеты, неотесанных крестьян и евреев, сельское хозяйство совершенно не развито, а жилища еще грязнее, чем их обитатели.

Стоявшая на Немане русская армия была разделена на 1-ю и 2-ю армии. 1-я, которой командовал генерал Барклай-де-Толли, охранял подходы к Ковно^[17]. 2-я, руководимая князем Багратионом, защищала Ковно. Вместе они насчитывали 230 000 человек. На левом фланге, 68 000 солдат генерала Тормасова прикрывали Волынь; на правом – 34 000 защищали Курляндию. Таким образом, Россия имела около 330 000, а Франция около 400,000. С учетом этой ситуации план Императора Наполеона сформировался очень быстро. Он решил перейти Неман возле Ковно, а затем совершить быстрый марш в Литву с целью отделения Барклая-де-Толли от Багратиона. После приказа 10-му корпусу идти на Тильзит^[18], чтобы атаковать Курляндию, а 5-му, 7-му и 8-му корпусам на Новогрудок против князя Багратиона, он направил свои собственные шаги, в сопровождении Императорской Гвардии, 1-го, 2-го, 3-го и 4-го корпусов, и двух первых кавалерийских корпусов, в сторону Немана. Его берега были исследованы, и назначено место перехода – в кратчайшем расстоянии от Ковно. К вечеру 25 июня^[19] армия собралась на назначенном месте, где тотчас были возведены три моста^[20].

Едва взошло солнце, как 1-й корпус переправился через реку. Сразу же за ним последовали 2-й, 3-й, и резервная кавалерия. Палатки Императора были разбиты на господствующих высотах противоположного берега. Здесь мы собрались, чтобы созерцать великолепное зрелище. Генералу Барклаю, имеющему всего одну дивизию, не удалось сорвать нашу переправу. Ковно был занят без сопротивления, и Император разместил в нем свою штаб-квартиру, уже оттуда наши войска пошли на Вильно^[21]. Генерал Барклай отступил. Ожидая ряд приказов от нескольких генералов, я имел возможность видеть, насколько хорошо выглядят наши полки, как высок их энтузиазм и размеренность, с которой они выполняли все свои действия. Вечером 27-го Император присоединился к авангарду; и на следующее утро, после небольшого сопротивления, наши войска вошли в Вильно, где их встретили бурными овациями. Таким образом, кампания продлилась всего десять дней с момента его начала, и цель Императора была достигнута. Обе русские армии разошлись, а генерал Барклай отступал в укрепленный лагерь Дрисса^[22] на Двине, оставляя открытой Литву, поскольку он должен был перекрыть дорогу на Санкт-Петербург. В то же время, князь Багратион отошел от Немана для того, чтобы воссоединиться с Барклаем, но наши войска уже вклинились между армиями этих двух генералов. В течение всего времени пребывания Императора в Вильно, корпуса Великой армии действовали на территории всей Литвы, повсюду преследуя русских. Король Неаполя^[23], со своей кавалерией, а также 2-м и 3-м корпусами, следовал за отступающим к Дриссе генералом Барклаем. На Минской дороге 1-й корпус, оборвал все его связи с князем Багратионом, рядом с которым очень близко располагались 5-й, 7-й и 8-ой корпуса. Они, возглавляемые принцем Жеромом^[24], сформировали крайний правый фланг нашей армии. 4-й и 6-й корпуса разместились около Вильно, гарнизон которого был сформирован из полков Императорской Гвардии. Нам постоянно сопутствовала удача: каждый офицер, отправлявшийся с приказами, возвращался в штаб только с хорошими новостями. Погода, правда, не радовала: бурные ливни сменяла невыносимая жара, и эти резкие скачки температуры воздуха, а также нехватка кормов, вызвали большие потери среди наших лошадей. Также и дороги, состоявшие в основном из длинных жердей, свободно уложенных на болотистую почву, были полностью уничтожены непогодой. Понемногу начала ощущаться нужда в ресурсах, ведь армия жила за счет запасов этой страны, а они, сами по себе незначительные, ежедневно таяли, поскольку все они являлись результатом сбора урожая прошлого года.

Солдаты, я имею в виду отставших, уже занялись мародерством, и дисциплина в этих подразделениях резко упала^[25]. Но успех, казалось, оправдывал все, и Император теперь стремился только закрепить все те достижения, которые были достигнуты в начале этой кампании. Первое, что привлекло его внимание – это географическое положение Вильно. Протекающая через город река Вилия, судоходна до ее слияния с Неманом, а Неман судоходен до самого моря. Это обстоятельство побудило Императора сделать Вильно местом, где размещались бы его главные склады и хранилища. Поэтому в этот город из Данцига и Кенигсберга были перевезены большие склады, и было произведено множество работ, чтобы воплотить эту идею после такого быстрого и решительного захвата. И в то же время Наполеон не пренебрегал ничем, чтобы могло принести ему выгоду от политической важности столицы Литвы.

Едва мы овладели Вильно, как литовский нобилитет потребовал воссоздания Королевства Польского. Собранный в Варшаве с разрешения Императора конгресс, объявил о его воссоздании и послал делегацию в Вильно, чтобы добиться присоединения Литвы и заручиться поддержкой Императора. В своем довольно туманном ответе Наполеон дал им понять, что он примет решение после этого события, заявив, однако, что он гарантировал императору Австрии целостность его владений, и поэтому поляки должны отказаться от каких-либо притязаний на Галицию.

Этот ответ не обескуражил поляков, охваченных самыми пламенными надеждами на восстановление своей независимости. Постановление Сейма Великого Герцогства Варшавского объявившее о воссоздании Королевства Польского, было радостно воспринято по всей Литве.

В кафедральном соборе Вильно состоялась праздничная церемония, там собралась вся знать. Мужчины появились одетые в старопольские костюмы, а женщины украсили себя лентами национальных цветов – красного и фиолетового. После торжественной мессы был зачитан Акт о воссоединении, и встретили его радостно и единодушно. Прозвучал «Te Deum», и сразу же по окончании церемонии этот закон был направлен герцогу де Бассано^[26], чтобы представить его Императору, принявшему этот документ весьма любезно. Прежде всего, было организовано гражданское правительство, первым действием которого было объявление полной мобилизации мужчин. В то же время, на фоне подготовки к войне, состоялось множество балов и концертов. Будучи участниками этих празднеств, мы с трудом верили, что мы сейчас находимся в столице страны, разоренной двумя враждующими армиями, и жители которой так сильно страдают и бедствуют.

И если сами поляки иногда поражались от такого зрелища, они, тем не менее, давали понять, что они не посчитаются ни с какими жертвами во имя освобождения своей страны^[27].

Пребывание Императора в Вильно дало мне возможность подробно ознакомиться с составом генерального штаба. При Императоре были его Верховный распорядитель Двора, Великий конюший Франции, личные помощники-адъютанты, офицеры-ординарцы, помощники его личных адъютантов и несколько секретарей – все они находились непосредственно при Императоре. Начальник генштаба (Бертье) имел восемь или десять личных адъютантов, а также достаточное количество чиновников, чтобы вести документацию столь большой армии. Генеральным штабом, состоящим из офицеров всех рангов, непосредственно руководил генерал Монтион^[28]. Административный состав, руководимый генерал-интендантом графом Дюма, занимался самыми различными вопросами, которые вели инспектора и военные интенданты, комиссары и офицеры медицинской службы, и в каждой из ветвей этой структуры у всех этих офицеров были подчиненные, выполнявшие непосредственно саму работу. Когда князь Невшательский устроил им смотр в Вильно, зритель издалека мог бы подумать, что это полки различных родов войск. Но так получилось, что, несмотря на усердие и способности генерал-интенданта, этот огромный административный орган, громоздкий и ненормально многочисленный, был практически бесполезен с самого начала кампании, а со временем нанес армии немало вреда. Давайте на секунду рассмотрим это необычайное скопление в одном месте такого потрясающего числа слуг с лошадьми и багажом, и тогда мы, вероятно, сумеем получить некоторое представление о той странной картине, которую при этом представлял генеральный штаб. Поэтому, когда Император двигался, с ним было лишь небольшое количество штабных офицеров: остальные либо шли впереди, либо позади. В поле, в ночное время палатки ставили только для Императора и князя Невшательского. Остальные генералы и офицеры ночевали в бивуаках как обычные солдаты.

Обязанности адъютанта генерал-майора не были обременительными. Свою службу ежедневно несли двое – один отправлял приказы, а второй получал депеши и принимал офицеров, которые их приносили. Таким образом, мы выходили на дежурство лишь каждые четыре-пять дней, если один из нас не был в отъезде. Но так случалось редко, так как обычно генштаб отправлял офицеров с поручениями. В личном общении с нами, князь Невшательский был как добр, так и строг – эта смесь столь различных качеств являлась характерной особенностью его натуры. Хотя он, казалось, совершенно не обращал на нас внимания, когда наступал нужный момент, мы были уверены, что он проявит интерес и решит вопрос в нашу пользу; и в течение своей долгой военной карьеры он никогда не слыл тем, кто пренебрегает продвижением по службе тех, кто ему подчинен. После квартиры Императора выбиралось жилье для него, но поскольку он всегда жил на одной квартире с Наполеоном, его собственные квартиры выбирали его личные адъютанты. Одному из них, г-ну де Перне, доверялось все, вплоть до мельчайших деталей его жилья, и такое отношение к делу может быть с успехом принято в качестве образца для любого учреждения. И даже будучи очень занятым, князь де Невшатель всегда находил время, чтобы убедиться, что его адъютанты ни в чем не нуждаются. Это было прекрасно – не думать о мелочах, чтобы иметь возможность заниматься самообеспечением и осознавать, что мы во всех отношениях устроены лучше, чем остальная часть армии. Характер нашей службы не требовал частого общения с князем; почти весь день он писал и в такой форме передавал указания Императора, посему мы нечасто его видели. Он был воистину образцом аккуратности, пунктуальности, исполнительности и преданности. Вместо отдыха после утомительного дня он всю ночь проводил за письменным столом. Часто он просыпался, чтобы переделать заново всю работу, сделанную в течение прошедшего вечера, но не только не получал за это никакой похвалы, а иногда даже строгий выговор или другое, менее тяжелое взыскание. И, тем не менее, ничто не могло ослабить его рвение – ни физическая усталость, ни изнурительная, казалось бы, совершенно непосильная для обычного человека работа за письменным столом – ничто не могло поколебать его терпения. Одним словом, если должностные обязанности князя Невшательского не способствовали развитию его талантов как одного из высших командиров, весьма трудно было бы найти второго такого же человека, в котором воедино соединялись те физические и моральные качества, столь необходимые для служения такому человеку, как Император.