000
ОтложитьЧитал
От издательства
Отец и сын Поль и Анри де Коки одарили мир удивительно занятной, фривольной, развязной (но вместе с тем и талантливой!) литературой. Этаким «лёгким чтивом», совершенно лишённым морализаторства, анализа язв общества и гримас повседневной жизни. Героини Поля де Кока – актисы, графини, гризетки и влюблённые в них ловеласы, франты, бонвиваны – крутили романы, кидались друг другу в объятия, дарили надушенные поцелуи, легко сходились и расходились.
Этим героям были чужды романтические страдания, им было глубоко наплевать на судьбы мира, на революции и борьбу с тиранами. Литература эта дарила людям радость и отвлекала от невзгод реальности.
Истинные писатели, творцы большой литературы, исследователи глубин человеческой души, искренне, до исступления ненавидели Поля де Кока, в их глазах он воплощал всё самое ненавистное, что только могло быть в литературе – коммерческое творчество. Можно полагать, что книгоиздатели и книготорговцы де Коков обожали. Эта фамилия для них олицетворяла обильные продажи, толпы у книжных прилавков, беспрестанные переиздания.
Пойдя по стопам отца Анри де Кок выдал в свет кроме десятка фривольных романов, которые морализаторы сочли полупорнографическими, еще и столь же фривольную публицистику как серию очерков «История знаменитых куртизанок» и «История знаменитых рогоносцев».
Анри де Кок. Портрет из прижизненного издания книги "История знаменитых куртизанок"
Если вторая еще ждёт своего русского издателя, то первая вышла в России чуть ли не на следующий год после издания во Франции. Но в каком виде!
Поистине, если бы де Кок мог ее прочесть, он в суеверном ужасе открестился бы от этой книги! Русский переводчик вначале дал суровое осуждение проституции как профессии, заклеймил порочное общество, бросавшее женщину на панель… Помилуйте! Ничего такого в настоящей книге де Кока нет! Она представляет собой просто собрание художественных очерков, коротких повестушек, выстроенных не по историческим эпохам, и не по степени падения или развратности героинь или их коронованных покровителей, а… по алфавиту!
Тем не менее в оригинале книга де Кока представляет собой объемистый том формата А4 на 800 с лишним страниц, в котором чрезвычайно сложно ориентироваться, даже не смотря на интерактивное оглавление. Часть историй в русском переводе отсутствует (особенно если их дело происходит в России).
Поэтому решено было снабдить историю дам полусвета иллюстрациями (а все они оставили следы в творчестве великих художников своего времени) и расположить согласно эпохам в которые они жили и … любили. В итоге вышла серия из 4-х книг, каждая из которых представляет собой серию любовных новелл, в которых действуют наиболее примечательные деятели той эпохи.
Все эти истории очаровательны, поскольку де Кок искренне увлекался этими дамочками, он любил любовь во всех ее проявлениях, и потому бессмысленно искать в его рассказах даже тень осуждения. В то же время эти повести очень хорошо написаны, читатели получат от них немалое удовольствие, а морализаторы… Что ж, мораль можно извлечь из чего угодно, даже из «лёгкого чтива»…
Книга первая
ГЕТЕРЫ И БЛУДНИЦЫ ДРЕВНОСТИ
НАЧАЛО ПРОСТИТУЦИИ
Проституция в Древнем Вавилоне, Армении, Финикии, Лидии и др. странах.
Все изыскания ясно доказывают, что первоначальная форма, в какой всегда проявляется проституция, есть, так сказать, проституция гостеприимства.
Следы ее можно найти еще в первичные эпохи, когда. известный полудикий народ занимался только охотой, удовлетворявшей его воинственным инстинктам и материальным потребностям.
Этим народом были халдеи, обитавшие в гористой стране, по соседству с Месопотамией, и в то время как они созидали, так сказать, патриархальную проституцию,– другие народы, жившие по соседству с пустынной Apaвией, в богатых и плодоносных странах, формировали из себя расу пастухов, кротких и смиренных.
Эти последние жили созерцательней жизнью, полной дикой поэзии, в которой заключался зародыш религии.
От того их проституция должна была принять религиозный характер.
Позже, когда Нимврод, основал Вавилон и подчинил себе и охотников и пастухов, в нравах этих столь несходных между собою народов произошла весьма понятная разладица, и проституция патриархальная, смешавшись с проституцией религиозной, совершенно утратила свое первоначальное значение и обе они составили нечто новое целое.
В этой их общности видели одну только форму, под которой обоготворяли Венеру или Милиту.
Пророк Варух, рассказывает в письме Иеремии к евреям, которых могущественный Навуходоносор покорил и привел рабами в Вавилон, – факты, достаточно обстоятельные, чтоб дать понятие об этом столь же странном, сколько чудовищном культе.
«Связанные женщины сидят по краям дороги и сожигают ароматы. Когда одна из них, взятая прохожим, разделит с ним ложе, она потом упрекает свою соседку в том, что та не была, подобно ей, найдена достойной принадлежать этому мужчине и видеть развязанным свой пояс».
Два века спустя, Геродот в свою очередь с более мелочными подробностями писал о том, что видел своими глазами.
«У вавилонян, говорит он, есть постыдный закон, по коему каждая женщина, родившаяся в стране, раз в жизни обязана быть в храме Венеры и отдаться иностранцу.
Многие из них, не желая смешиваться с толпой вследствие гордости, внушаемой им их богатством, приказывают везти себя к храму в закрытых колесницах. Там они сидят, окруженные великим числом сопровождающих их слуг; но большинство других окружают храм Венеры, сидя на земле, с веревочными повязками на головах. Одни приходят; другие удаляются. Повсюду видны отдельные аллеи, в которых прогуливаются иностранцы и избирают наиболее нравящихся им женщин.
Как только женщина заняла здесь место, она не может возвратиться домой прежде, чем какой-нибудь иностранец не бросил ей на колена денег и не возымел с нею сношения вне священного места. Нужно, чтоб иностранец, бросая деньги, сказал ей: «Я призываю Милиту!»
Ассирияне дают Венере название Милиты. Как бы ни была ничтожна сумма, отказа быть не может, он воспрещен законом, ибо деньги эти становятся священными.
Она следует за первым, бросившим ей деньги, и ей не дозволяется никому отказывать. Наконец, когда она уплатила свой долг богине, отдавшись иностранцу, она возвращается домой; после этого, какую бы сумму ей не предлагали, обольстить ее невозможно.
Изящные и красивые женщины не долго остаются в храме; но дурные живут иногда три и четыре года, ибо не могут удовлетворить закон.
Что же в таком случай значил тот пояс, о котором говорит Варух, как не эмблему стыдливости,– эти слабые узы, которые разрушаются насильственной любовью?
Ибо было нужно, говорят рассказы, чтоб получить ласки посвященных женщин, уводить их за веревку под деревья, где оканчивалось таинство.
Традиции требовали, для того, чтоб жертва была приятнее богини, чтобы приносившая эту жертву вносила больше пылкости в свои желания и спешила разрушить препятствия.
Барух говорит также о жертве сжигаемой посвященными, дабы сделать Венеру благоприятной.
Одни,– ибо в подобных обстоятельствах мнения всегда различны, – предполагают что то был рисовый пирог, другие – любовный напиток; а третьи говорят, что то был просто ладан.
Страбон рассказывает, что все женщины, без исключения, повиновались священному оракулу, из гостеприимства предлагая свое тело иностранцам.
Храм Милиты, единственный где с самого рождения поселилась религиозная проституция, и где она развивалась, не замедлил, понятно, оказаться недостаточным по мере того как увеличивалось государство.
Чтоб уничтожить это естественное препятствие, не. нашли ничего проще, как создать священный двор проституции, – обширное пространство, прилегающее к храму, в котором жертвы были столь безнаказанны, что ни мужья, ни отцы не имели над ними никакой власти, как только они переступали через порог.
Но эта, на половину патриархальная, на половину– религиозная проституция не была исключительной привилегией иностранцев.
Жрецы этого нечистого храма не презирали земные наслаждения и без смущения похищали большую часть тех ласк, которые поклонницы Венеры предлагали первому встречному.
Должно ли после этого удивляться, что пример, доставляемый законоположениями, до самой сердцевины развратил город всяческого великолепия.
Вавилон, этот громадный Вавилон, занимавший пространство в пятнадцать лье, и заключавшей в себе несколько миллионов жителей, вскоре стал притоном всяческих безобразий, пучиной, в которой самый отвраительный разврат постоянно продолжался, не смотря на ужасные катастрофы.
Разрушенный персами в 831 году до P. X., опустошенный, ограбленный, он изливал из своих развалин яд разврата, как сгнившие трупы заразу.
И когда Александр, вход которого в Вавилон блеском своим превосходил все, что видела вселенная,– когда Александр, говорим мы, появился в этом некогда великолепном городе, он, которого, кажется, ничто не должно бы было удивить, он ужаснулся этого страшного распутства.
Чтоб дать о нем совершенно точную идею, достаточно воспроизвести ту картину, которую рисует Квинт-Курций, историк Александра.
«Не было никого развратнее этого народа, никого более сведущего в искусстве наслаждения и сладострастия.
Отцы и матери страдали от того, что их дочери проституировали с жильцами за деньги, мужья были не более спокойны относительно своих жен.
Вавилоняне особенно предавались пьянству и всем сопровождающим оное безобразиям.
Женщины сначала являлись скромно на празднества, но потом скидывали свои платья, затем остальную одежду, мало-помалу обнажая стыдливость, пока не являлись совершенно голыми.
И то были не публичные женщины; то были женщины избранного общества и их дочери.»
Как те деревья, которые распространяют свои громадные корни по всем направлениям, – культ Милиты вскоре должен был проникнуть в остальную Африку и даже в Азию, т. е. в Египет и Персию.
Изменилась только форма, но сущность осталась та же. То была та же священная проституция, но имя богини было другое, также как и образ ее обожания.
Таким образом Венера стала Анаитис Армении.
Её храм, выстроенный в подражание Вавилонскому, был также окружен обширными землями, где теснилась толпа желавших воздать ей почести.
Иностранцы пользовались печальным преимуществом быть принимаемыми в этом оазисе легкого наслаждения и утопать в нем до пресыщения, отплачивая за это ничтожным подарком.
Мужчины и женщины, ибо храм этот принадлежал обоим полам, которые предавались на неопределенное время культу Анаитис, принадлежали, как бы можно было думать, не к низшему классу, но напротив к самым уважаемым фамилиям страны.
Ибо такова была деморализация этой эпохи, что девушкам нечего было сожалеть о последствиях этого распутства.
Напротив занятие это шло на в пользу, в том смысле, что мужья судили об их достоинствах но числу их любовников и прежде чем взять за себя замуж справлялись в храме о том, как они себя в нем вели.
Подобно тому как мужчины сделали из Венеры олицетворение женской природы, женщины создали культ Адониса, ставший впоследствии культом Пpиапa.
Финикияне были едва ли не первыми создателями гермафродизма, в изображении их Астарты…
Эта Венера, которой воздвигали храмы в Тире и Сидоне и других важных городах, была изображена двуполой, олицетворяя таким образом Венеру и Адониса.
Кроме того, этот грубый символ был еще выразительнее на ночных празднествах, отправляемых в честь богини.
Мужчины, одетые в женское платье и женщины, превратившиеся в мужчин, благодаря этому костюму, предавались самому необузданному распутству, какое когда либо зарождалось в воспаленном мозгу.
Нечистый жрец управлял церемонией, которая исполнялась под звуки музыки, состоявшей преимущественно из погремушек и барабанов.
В эту ночь смешения зарождались несчастные создания, который должны были знать только своих матерей, ибо последние были бы в большом затруднении объяснить какой отец дал им жизнь.
Между тем, брак должен был существовать вне священной проституции, ибо финикияне, дабы исполнить закон гостеприимства, отдавали своих невинных дочерей иностранцам, просившим у них убежища.
Эти беспорядки остановились только при Константине Beликом, который издал против них закон, т. е. в IV веке по P. X.
Родопис
Три тысячи лет назад. уже существовала любовь! Она существовала – и, тогда, по-видимому, жилось хорошо, ибo за невозможностью обесценить свою красоту, по крайней мере, было можно обессмертить свою память, воздвигнув монумент, стоивший целого города.
В настоящее время кидают камнем в куртизанку, когда она разорит какую-нибудь дюжину любовников. А в Египте три тысячи лет назад, куртизанка, чтобы воздвигнуть себе великолепное ложе, разоряла целую страну. Все вырождается!..
Всем известна жизнь Эзопа, первого баснописца, жившего за пять с половиной веков до Рождества Христова.
Эзоп родился в Фригийском городе Амфиуме, и, был, невольником то ли греческого философа Ксанфа, то ли богатого, Самосского купца, Иадмона. Последний сделал для Эзопа то, чего первый, не смотря на свой ум сделать не мог ‑ он освободил его. Мы тотчас скажем при каких странных условиях. Философы Греции приобретали известность, великими изречениями, напыщенными громкими словами; Эзоп взял более скромный тон, а был не менее их известен. Он заставил говорить животных и неодушевленные предметы, чтоб научить людей быть добродетельными и исправить их от недостатков и пороков. Слава о его мудрости распространилась по всей Греции и в соседних странах. Крез, царь Лидийский, призывал его ко двору. Цари Вавилона и Мемфиса принимали его с большим почетом. Возвратившись в Грецию, он не понравился дельфийцам за свои упреки, касавшиеся их личности и особенно за басню – «Брошенные палки», направленную против них. Раздраженные обидным сравнением, они низвергли его с Гиампейской скалы[1].
Каким бы философом ни был Эзоп, заявивший, что, «приближаясь к царям, им должно говорить только приятные речи», – он не знал, как это доказала его смерть,– что не менее опасно оскорблять народ.
Вот почти слово в слово то, что говорит об Эзопе Лафонтен, а его рассказ, заимствованный из сочинения греческого монаха, по имени Плануда, которому мы обязаны собранием басен знаменитого фригийца, – точен…
Только в одном случае он неправ, когда со слов Плануда, он представляет Эзопа существом отвратительно безобразным от природы, которая, одарив его прекрасным умом, произвела его на свет уродливым и безобразным, едва похожим на человека, совершенно лишив его дара слова.
Тогда как, напротив, один ученый XVII века, Мезирианц, близко знакомый с древностью, доказал, что Эзоп, не будучи идеалом красоты, подобно Антиною,– был не хуже всякого другого, и что, умея мыслить, он выражался получше многих.
Это доказывается тем, что он имел честь или счастье быть любовником той знаменитой куртизанки, имя которой носит этот рассказ, и которая за собственный свой счет воздвигла одну из пирамид Мемфиса,– так дорого ценились её прелести и ласки,– и одну ночь разделяла ложе с царем Египта Амазисом… То была единственная неверность, за которую Амазиса могла упрекнуть его супруга. Но когда Родопис знала и любила Эзопа, она, подобно ему, была меньше, чем ничто… Она была невольница!
Родившаяся во Фракии, она пятнадцати лет была похищена лесбосским пиратом, привезена на остров Самос и продана Иадмону, хозяину Эзопа, – того самого Эзопа, который за свой ум и веселый нрав уже начинал приобретать расположение своего господина.
Родопис была восхитительно прекрасна, и по этому была куплена Иадмоном…
Этот купец очень любил хорошеньких женщин. Но была еще и другая причина этой купли.
Хотя Иадмон и не думал быть философом, он был не глуп. Он хотел на опыте увидеть, может ли человек, вроде Эзопа, поучающего себе подобных, при случае вести себя лучше их?..
Эзоп
Эзоп был вместе с Иадмоном на рынке невольников, на котором была выставлена Родопис. Крик восторга, вырвавшийся у фригийца при виде молодой фракиянки привлек на нее внимание Иадмона, и у него зародилась первая мысль, сравнительно маккиавелиевского плана, исполнение которого мы увидим.
– На самом деле, сказал он, – эта девушка восхитительна. У тебя Эзоп, хороший вкус. Я ее куплю. Сколько стоит?
– Две тысячи золотых монет.
– О! две тысячи– много! Полторы тысячи!
– Ни гроша меньше.
– Ну, я беру ее. Она мне нравится.
И Иадмон прибавил сквозь зубы: «и Эзопу тоже!»
В то время как ее торговали, краснея от гнева и стыда за свою наготу,– так как и невольницы и невольники выставлялись на. продажу совершенно голыми, – Родопис, со сдвинутыми бровями, ярким взглядом, оставалась безмолвной и неподвижной как статуя.
– Ты ее приведешь ко мне, – закончил Иадмон, отдавая пирату кошелек, содержавший в себе часть суммы, за которую была куплена девушка.
– Теперь она ваша, господин, – сказал Эзоп, – так что совершенно бесполезно, чтоб эта бедная девушка была жертвой всех алчных взглядов.
И не дожидаясь ответа Иадмона, он набросил на фракиянку кусок материи, взятой им у пирата.
Справедливо! совершенно справедливо!.. – проговорил Иадмон. – Так как она теперь моя, то бесполезно… Что значит иметь прислугой человека с чувством… Этот Эзоп обо всем думает!..
Раньше чем через час Родопис была уже в жилище Иадмона, который велел ее одеть в великолепные одежды.
На самом деле, прекрасная фракиянка очень нравилась Иадмону; приближающаяся ночь не могла пройти без того, чтобы он не воспользовался своими правами над нею. Эзоп вздыхал.
Но его. тайная печаль перешла в радость, когда Иадмон, обернувшись к нему, сказал:
– Эзоп, я хочу дать тебе поручение.
– Какое господин?
– Эта фракиянка, без сомнения, прекрасна, но что значит красота без добродетели! Прежде, чем она будет мне принадлежать, для меня было бы приятно, если бы ты развил, если возможно, способности Родопис… Если только возможно… потому что если нечего развивать…
– Да– да, господин! Или физиономия Родопы очень обманчива, или в ней есть много…
– Ты полагаешь? Тем лучше! И так ступай, мой милый, поговори с ней… заставь ее говорить… научи, развей ее… Научи ее полюбить своего господина прежде, чем ему принадлежать. Слышишь, Родопис, если ты сумеешь воспользоваться уроками моего верного Эзопа, ты будешь для меня не простая невольница… Я, быть может, сделаю тебя свободной, как намерен сделать то же, для назначаемого тебе профессора. Короче… заслужите оба мою благосклонность и… больше я не скажу ничего… вы не будете раскаиваться!
Иадмон после этих слов удалился, оставив вместе Эзопа, которому было еще только тридцать лет, и молодую девушку.
Смотря на него она хохотала.
– Чему вы смеетесь? спросил он, восхищенный в тоже время тем, что поручение его расстроило.
– Тому, – отвечала она, – что если вы намерены заставить меня любить этого старика, которого золото сделало моим господином, то вы меня удивите.
«О! о! – подумал Эзоп,– а она с душком!»
– Однако… – сказал он вслух.
– Никакого «однако» нет, – возразила Родопа. – Я буду ему повиноваться… если буду вынуждена… но никогда не полюблю его. Подумал ли он о том, что встревожило вас там… в палатке пирата?.. Если б я и полюбила кого-нибудь, так человека, который имел бы сострадание к моему стыду… В таком случай, это был бы не он!
Эзоп чувствовал как сильно билось его сердце.
«Она признательна», – подумал он.
Родопис продолжала:
– И разве Иадмон молод или красив?.. Разве он доказал мне одно из самых благородных чувств?.. Разве рабы любят своего господина?..
«У неё есть ум, – подумал Эзоп.– Ум, сердце, красота, и я откажусь от обладания таким сокровищем!.. Ни за что!»
Ловушка была поставлена искусно, и Эзоп влетел в нее по уши, не смотря на свою мудрость.
После полупризнания, сделанного ему Родопой, естественно уже увлеченный ею,– где было ему взять силы, даже угадывая хитрость Иадмона, чтоб уничтожить эту западню своим поведением?
Однако, нисколько дней он боролся; нисколько дней он старался победить свою страсть…
Но они бывали постоянно одни…
Она была так прекрасна!..
И когда он говорил ей, для исполнения своей обязанности, об Иадмоне, столь добром и великодушном…
– Ты мне надоедаешь, – отвечала она с гримаской.
Какая ошибка, надойдать хорошенькой девушке, когда, по-видимому, стоить только захотеть, чтоб развлечь ее…
Наконец, однажды вечером, Эзоп открыл свою любовь Родoпе.
– Так что же? – сказала она.
После этого ответа могло случиться только то, что случилось. Увы! наши влюбленные не предвидели той печальной развязки, которая разрушила их счастье!..
Ничего не подозревающие, они c самого первого дня, в который была предоставлена им видимая свобода находились под надзором шпионов, наблюдавших за каждым их движением.
Когда после самых сладостных минут, проведенных ими, под безмолвной сенью дерев темного сада, они возвращались, обнявшись, в свое жилище,– на пороге встретил их Иадмон, который как будто их поджидал.
Беспокоиться пока было нечего; Иадмон часто ожидал таким образом их возвращения с прогулки употребленной ими без сомнения, для того, чтоб потолковать о своих постоянных обязанностях. Они поспешили разъединить слишком нежно сжатые руки.
Но Иадмон проговорил насмешливым голосом:
– Ну-с, господин Эзоп, мудрый Эзоп, добродетельный Эзоп, так то ты проводишь в жизнь свои правила? За добро ты платишь злом. Я тебя считал своим сыном. Более гуманный, чем Ксанф, у которого я тебя купил, я не только обещал не продавать тебя, но даже дал слово сделать тебя свободным. В благодарность за мою доброту ты обольщаешь невольницу, вверенную твоим попечениям… Ты крадешь принадлежащие мне ласки… Что ты ответишь?.. Какого наказания заслуживаешь ты за свою измену?..
Пораженный Эзоп склонил голову.
Родопа стояла гордая, спокойная, улыбающаяся.,.
Можно было сказать, что счастье, которое она вкусила, давало ей смелость противостоять гневу господина.
Этот последний, по прежнему насмешливо, продолжал:
– Ну, я доведу испытание до конца, чтоб доказать тебе как ничтожна твоя мудрость… Ты любишь Родопу? Я отдаю ее тебе. Ты на ней женишься.
Родопа радостно вскрикнула; Эзоп испустил восклицание, вовсе не имевшее того же смысла. Как ни был он увлечен прекрасной фракиянкой, перспектива быть навеки связанным с нею не очень льстила его воображению .
– Только, – продолжал Иадмон, – ты останешься моим рабом. Это меньшее наказание за твое преступление.
Женатый и раб! Наказание было слишком строго… Эзоп упал.
– Умилосердитесь, господин!.. – прошептал он.
– А! а! – зубоскалил Иадмон. – Ты просишь милости?.. Ты предпочитаешь свободу своей возлюбленной. Для тебя прелестная Родопа, это не очень то честно! Но что ты хочешь, хотя он меня глубоко оскорбил, я не хочу его обезнадеживать… Покончим же Эзоп, ты не будешь мужем твоей красавицы… Ты будешь свободен… Ты свободен с настоящей минуты… Но Родопа заплатит за вас обоих… Завтра один из моих приказчиков отправляется в Египет; он возьмет с собой Родопу, и там продаст ее. Выбирай, Эзоп: ты раб с нею… или свободный без неё?
Родопа, бледная, смотрела на еще более бледного Эзопа. На что он решится?
Страшная борьба происходила в душе фригийца.
Иадмон сказал ему правду, что докажет, что его мудрость дым: или из любви он должен приговорить себя к вечному рабству, он, которой мечтал на свободе странствовать по свету,– или по рассудку, он пожертвует женщиной, которой cию минуту клялся в нежности и привязанности…
– Выбирай! – повторил Иадмон. – Свободный без нее или раб с нею?
– Свободный!.. – пробормотал Эзоп.
– О! – вскрикнула фракиянка уничтожая своего любовника презрительным взглядом.
И ничего не прибавив, повернулась к нему спиной и удалилась.
Иадмон был восхищен. Он отмстил по-своему, заставив, так сказать, мудреца выказать себя эгоистом и трусом, как самый обыкновенный смертный. Он сдержал свои обещания.
В тот же вечер в кармане у Эзопа была отпускная.
На другой день Родопа плыла на корабле в Египет.
Когда она оставляла дом Самосскего купца, он сказал ей насмешливо:
– Ну, моя милая, ты быть может ошибалась, отвергнув старика ради молодого человека.
– Я была права, гордо ответила фракиянка, – потому что узнала, что ни старый, ни молодой, оба ничего не стоят. Отныне я никого не должна любить ни молодого, ни старика.
В это время в Саисе царствовал сын Псамметиха II Амазис,– царствование которого, если б о нем не говорили арабские историки, можно бы считать за басню.
Унаследовав после своего отца трон, этот государь превзошел его великолепием и великодушием. Кроме 14.000 прислужников, состоявших при дворце со времени Псамметиха, Амазис держал еще две тысячи офицеров и восемь тысяч лакеев, которыми он увеличил свою прислугу, получив престол.
Он каждый день надевал новое платье; он ни разу не садился на одну и ту же лошадь, и жил только год во вновь построенном дворце…
Одежда, которую надевал он хотя бы на час, дорогой скакун, на котором он съездил в храм Юпитера или Дианы, дворец, в котором он прожил час,– все это становилось собственностью его офицеров, фаворитов, знатных вельмож и придворных, которым он это дарил.
Однако, эти одежды и дворцы были не малоценные вещи. Десять тысяч человек были непрестанно заняты выработкой материй для одеяний царя и женщин его сераля. По этому можно судить о громадном числе тех, которые употреблялись на постройку великолепных и многочисленных зданий, назначавшихся для его жительства. То были обширные и роскошные дворцы, где самый драгоценный мрамор, самая изысканная живопись, самая дорогая мебель и даже драгоценные камни были употребляемы в дело, чтоб жилище соответствовало пышности хозяина.
Дарить всё это богатство царю ничего не стоило, и чего бы ни стоила вещь, он более не смотрел на нее как на свою, как только он уже имел ее.
Амазис, в сущности обладал только двумя вещами, которых он не уступил бы за все троны, за все сокровища мира.
То был Нубийский лев, чудный лев с голубыми глазами, который оберегал его день и ночь и который в то время, когда царь отдыхал, никому не позволял к нему приближаться. Этот верный и бдительный страж, прибавляют арабские историки, был подарком одного знаменитого мага, который предупредил Ама– зиса, что ему угрожает убийство и что единственное средство его избегнуть, – никогда не раздаваться со львом с голубыми глазами.
Второе, что Амазис ценил более, чем обладание своим обширным государством, была его супруга Гермонтия; и Гермонтия заслуживала всей нежности царя. Независимо от физической красоты и ума, способных победить и пленить сердце, – она питала к Амазису такую глубокую привязанность, что в первые годы супружества, боязнь не быть любимой или видеть разделяемой любовь, которой она была, по её мнению, одна только достойна, заставила ее потерять рассудок. По счастью рассудок возвратился и она нашла в царе полную взаимность, которой заслуживало такое ясное доказательство любви. Хотя Амазис имел многочисленный и отборный сераль, но ни одна из заключенных в нем красавиц не имела права похвастать, что когда либо получила от него поцелуй.
Две тысячи женщин, ни больше, ни меньше, были осуждены ради одной и жить и умереть девственницами.
Это должно было принести Амазису несчастье. Было невозможно, чтоб рано или поздно, раздраженные презрительным пренебрежением эти две тысячи сердец не сделали его жертвой слишком постоянной верности.
Зимой Амазис жил в Саисе, летом – в Мемфисе, великолепном городе лежащем при входе в ту обширную песчанную равнину, которую впоследствии назвали равниной мумий, вследствие многочисленных гробниц, найденных там, и на севере которой возвышаются пирамиды. В этом то городе находился храм бога Аписа иди Озириса, представляемого черным быком имеющим белое пятно. В Мемфисе же находился пресловутый лабиринт или дворец царей, о котором говорит Геродот, и который был построен одним из фараонов в память о победе над одиннадцатью враждебными царями…
Но возвратимся с Амазису, а затем к Родопе.
Между прочим, как царь, Амазис был лицом очень странным, тем, что англичане называют эксцентричным, – со своим безграничным великодушием, со своей верностью одной женщине, обладая двумя тысячами.
А этот лев с голубыми глазами, как товарищ ночи…
Но каков бы он ни был, подданные его боготворили.
Раз в неделю, во время своего пребывания в Мемфисе, он в сопровождении небольшой стражи, отправлялся на одно из прелестнейших мест города и там,– как позже Людовик Святой под дубом,– Амазис творил суд и расправу под сикоморой. То было славное время, когда сами цари управляли правосудием!
Однажды, по окончании судилища, когда он намеревался возвратиться во дворец, вдруг, невольно, Амазис испустил крик удивления, которому толпа отвечала, как эхо, при виде предмета, упавшего перед ним с неба.
Типичные египетские сандалии tatbeb
Эта вещь была tatbeb[2], по-нашему – туфля, а в небе еще парил орел, который выпустил ее из своих когтей, почти прямо над головой царя.
Где этот орел взял tatbeb и почему он выпустил ее, как будто нарочно, на дороге Амазиса? Вот что было необыкновенно.
Не менее удивительны были крохотные размеры означенной вещи. По положительным уверениям серьёзных историков эта туфля, белая с золотым рисунком,– имела десять сантиметров длины и четыре ширины.
Кому принадлежала восхитительная ножка, надевавшая эту туфлю?
– Я узнаю! я хочу знать! – говорил сам с собой Амазис, поднявший ее собственными руками и пожирая своими благородными очами, переворачивая ее в своих руках, как будто ожидая найти где-нибудь тайну её происхождения.
О, бренность человеческой мудрости! При одном только виде туфли, Амазис, добродетельный Амазис, влюбился в незнакомую девушку или женщину.
Эта женщина или девушка была ему необходима!
* * *
В тот же день он повелел, чтоб во всем Мемфисе и его окрестностях было объявлено, чтоб та, у которой орел унес tatbeb, немедленно явилась в его дворец.
Эта tatbeb, причина пылкого и внезапного восхищения Амазиса,– принадлежала Родопе. Привезенная в Египет и проданная одному богатому жителю Навкатриса, милях в двенадцати от Мемфиса, однажды утром она купалась в Ниле в обществе молодых девушек, таких же невольниц, как и она; в это время орлу, пришли охота похитить одну из tatbeb прекрасной фракиянки и отнести ее царю. Царь, который после этого происшествия не спал целую ночь, что вовсе не доставляло удовольствия его супруге, очень хорошо заметившей, что супруг её не совсем в своей тарелке…
Она с беспокойством расспрашивала его о причине.
– Дорогая Гермонтия, – отвечал он ей довольно сухо, – у меня две тысячи женщин, до которых, чтоб не обидеть вас, я никогда не коснулся даже пальцем; прошу вас, оставьте меня в покое, когда случайно, мне придет в голову каприз. В настоящую минуту меня занимает не вопрос любви, а вопрос искусства. Будьте откровенны и скажите, много ли найдется ног, которым будет в пору эта туфля?