Правда о первой ночи

Глава 1

Если бы я только знала, как заведет меня эта ночь, как вскружит голову, точнее, снесет ее, и она, шальная, покатится по свежей июньской траве, оставляя оранжевый след от губной помады…

Выпускной… Волшебное слово. Ядовитое слово. Я готовилась к этому вечеру весь год. Копила деньги на платье и туфли. И вот я танцую, но не с парнем, который сходит по мне с ума, он тоже наш, интернатовский, а с этой девицей, ее зовут Ева, я прилепилась к ней, к Еве, которую и знаю-то от силы неделю. Но это с ней я пью шампанское и хохочу во все горло. Но даже она, моя новая подруга, не знает, что творится в моей душе, и как мне холодно, плохо, как меня тошнит при мысли, что всего в нескольких сотнях метрах отсюда, от танцевальной площадки, залитой праздничными огнями и увешанной синими воздушными шарами… Нет, я не должна думать об этом, потому что существуют только эта танцевальная площадка и лица моих одноклассников, веселые и немного грустные, потому что мы расстаемся и один бог знает, увидимся ли когда-нибудь еще. Мне бы только дождаться этого благословенного часа, когда я смогу выпорхнуть из этих стен и улететь куда-нибудь очень далеко, чтобы меня никогда и никто не нашел… Ева смотрит на меня, а у самой глаза на мокром месте, может, вспомнила свой выпускной. Она старше меня, но все мальчишки наши смотрят на нее жадно, с восхищением, а девчонки злятся, что я привела на наш вечер чужачку, да к тому же еще и хорошо одетую, с пышным бюстом и тонкой талией, с умопомрачительными ногами, как у Николь Кидман, словно я предала их, своих девчонок в дешевых турецких платьях и китайских туфлях, все с базара, со слабыми швами и непрочной краской, с осыпающимися стразами. Но я не могла не пригласить ее, я чуяла в ней родственную душу, такую же одинокую и страдающую, но только чуть посильнее, поопытнее, поумнее…

Так думала я, кружась под музыку и не сводя глаз с молчаливой и тоже не спускающей с меня взгляда Евы, в то время как Миша, мой одноклассник, поклонник и верный друг, влюбленный в меня и мечтающий на мне когда-нибудь жениться, обаятельный нежный блондин с повадками молодого зверя, еще не до конца осознавшего свою силу, а оттого немного неуверенный, неловкий, тоже смотрел и на меня, и на нее и никак не мог понять, откуда она взялась в моей жизни и как получилось, что я пригласила ее на свой выпускной. Ревность горела в его глазах. А я все продолжала танцевать, и мне жутко хотелось плакать. Музыка окончательно расслабила меня. Ева отвела меня в сторонку, достала из сумочки платок и сказала, чтобы я высморкалась.

– Кто тот парень, который не сводит с тебя глаз? – спросила она, бросая недоверчивые взгляды в сторону Миши.

– Его зовут Миша, мы с ним ходим в кино и гуляем по набережной. Он любит меня, а я никого не люблю. И вообще, мне нужно уехать… – неожиданно всхлипнула я. Шампанское делало свое дело. Конечно, она, моя новая знакомая, ничего не поняла. И слава богу.

– И куда ты собралась? Уже решила? – серьезно спрашивала меня Ева, ухаживая за мной, как за маленькой. А у самой глаза тоже были грустные и, как мне тогда казалось, полные слез, у нее что-то случилось, но она пока не хотела мне говорить. Мы с ней потому, я думаю, так быстро и сошлись, что нам было от чего плакать, и, хотя у каждой имелась своя причина, нас притягивало друг к дружке, потому что она была одна и я – тоже…

– В Москву, – сквозь слезы прошептала я, позволяя ей промокать платком мои глаза.

– А что у тебя там?

– Мать, – зло отрезала я. – Она там живет.

– Ты же говорила, что у тебя никого нет. – Ева не смотрела мне в глаза, она продолжала вытирать мне слезы платком, заставляла меня снова и снова сморкаться, как будто это было куда важнее моей пропащей, иначе и не назовешь, матери.

– Вот я и хочу ее спросить, почему это нет, когда она есть и, говорю же, живет в Москве, катается в метро…

Вот уж поистине шампанское превращало мои мозги в мякину, я несла полную чушь, зачем-то вспомнила метро, как будто кататься на метро было преступлением или непозволительной роскошью.

– Ты ее видела? – сухо спросила меня Ева, одергивая на мне платье и осматривая меня с головы до ног, словно решая, отпустить меня танцевать в таком виде или нет, достаточно ли я прилично выгляжу для этого.

– Если бы увидела – плюнула бы ей в лицо, – заносчиво бросила я, повторяя уже в который раз за всю свою недолгую жизнь эту хлесткую, грубую фразу, за которой стоял совершенно другой, противоположный смысл, но это знают лишь наши, интернатские, особенно полные сироты. Да я на все была готова, чтобы только увидеть свою где-то там далеко живущую загадочную мать, женщину, родившую и по неизвестной мне причине бросившую меня в младенческом возрасте. Мать. Слово, заставляющее колотиться одинокие сердца. – Убила бы на месте.

– Она бросила тебя?

– Да. Мне было три года. Принесла в детский дом, сказала, что нет средств к существованию, что она болеет, что живет на лекарствах… Так все говорят… Избавилась, короче, от меня.

– Откуда ты все это знаешь?

– От одной воспитательницы из детского дома. Но какое это имеет значение сейчас?! – Глаза мои снова стали наполняться слезами. Ева, поняв свою ошибку, опять протянула мне платок.

– Прости меня, Валечка, у меня самой сердце разрывается…

– А у тебя-то что?

Вокруг гремела музыка, визжали перепившиеся выпускники, кого-то за деревом выворачивало наизнанку…

Ева, натуральная блондинка с зелеными, удлиненной формы глазами, смотрела куда-то мимо меня, в пространство и горько усмехалась каким-то своим мучительным мыслям. Узкое темное платье с большим вырезом, не доходящее до колен, остроносые туфли, копна длинных, густых, сверкающих при электрическом свете светлых волос… И такая красивая девушка – моя подруга.

Глава 2

Мы познакомились в кафе – открытом, с белыми столиками под красными веселыми полотняными зонтами – напротив интерната, куда она приходила почти каждый день выпить кофе с молоком. В дождь ли, в самое пекло садилась за один и тот же столик, доставала из сумки блокнот и что-то там писала, попивая кофе. Был май, я готовилась к экзаменам, сидя на подоконнике нашей спальни, откуда просматривались и это летнее кафе, и небольшой сквер, усаженный цветами, маленький базар, где торговали зеленью и свежей речной рыбой, а также часть трамвайной линии и оживленной дороги… Мне хотелось бросить к чертям собачьим учебники и окунуться в эту майскую теплынь, смешаться с теми, кто спокойно, не думая ни о каких экзаменах и тем более о своем будущем, покупал черешню и ранние помидоры, еще живых зеркальных карпов, золотистых лещей и свежий хлеб. Мне казалось, что только я да мои одноклассники, измученные напряженным годом учебы и подготовкой к выпускным экзаменам, живут в таком унынии и тоске. Сплошные занятия, разговоры о предстоящих экзаменах, горы прочитанных книг и мельканье одних и тех же лиц преподавателей плюс нервное истощение, авитаминоз, и за всем этим – туманное будущее… Кому понравится такая жизнь? Изо дня в день я следила за этой девушкой из кафе и рисовала в своем воображении ее жизнь. Конечно, у нее есть семья, родители, своя комната с чистой постелью и кружевными занавесками на окне, книжный шкаф и гардероб, где лежат ее аккуратно сложенные вещи, белье, а на плечиках выстроились в ряд курточки, плащ, шубка… Есть и туалетный столик с зеркалом, где стоят флаконы с духами и баночки с кремами. Под кроватью – мягкие домашние туфли. А в ванной комнате висит ее длинный махровый халат, в который она заворачивается после душа. Утром она завтракает вместе с родителями, мама ставит перед ней чашку какао и тарелку с яичницей или бутербродами, обедает она, скорее всего, в университете, который, судя по возрасту (я чувствовала, что она старше меня лет на пять, если не больше), заканчивает, а ужинает в компании друзей в каком-нибудь модном кафе или дома, опять же вместе с родителями… В квартире тихо (не то что в общежитии интерната, где всегда шумно, суетно и неспокойно, где пахнет туалетом и хлоркой, а еще сыростью и плесенью, потому что стены многих спален и умывальных комнат в грибке). После ужина отец ее смотрит футбол перед телевизором, а мама гладит… Пахнет свежевыглаженным бельем, какой-нибудь домашней выпечкой или просто чистотой. Все так просто и приятно, что хочется завыть от невозможности примерить и на себя эту налаженную семейную жизнь, когда ты постоянно чувствуешь, что о тебе заботятся и что твое будущее зависит не только от тебя, но и от тех, кто окружает тебя и хочет тебе лишь добра.

Одного не понимала я – что делает эта девица здесь, в кафе, каждый день появляясь примерно в одно и то же время, после трех? Пьет кофе, это ясно, я сама нарочно зашла в это кафе и села за соседний с ней столик, чтобы получше рассмотреть и ее, и то, что она пьет. Кофе с молоком. Неплохо. Это не джин с тоником, не виски со льдом и не водка… Она курила, и мне тоже хотелось закурить. Она что-то записывала в своем блокноте, и мне тоже хотелось, чтобы и у меня был блокнот и, главное, было бы, что в него записать. Какие-то расчеты? Заметки? Мысли? Что? Я приходила в кафе пару раз специально, чтобы увидеться с ней, точнее, увидеть эту девушку, рассмотреть хотя бы издали ее джинсы и блузку, сандалии и сумочку, сколотые на затылке густые светлые волосы, нежный профиль, розовые губы и, потянув носом, услышать аромат ее кожи или духов… Она была из другой жизни, и я ей откровенно завидовала. И вдруг произошло то, на что я и не рассчитывала, – незнакомка, обернувшись ко мне, попросила у меня зажигалку. Я протянула ей вместо зажигалки пачку сигарет, и мы обе рассмеялись. Извинившись, я дала ей свою зажигалку, она поблагодарила меня и пригласила за свой столик. И я сразу же, словно боясь, что вот сейчас она закурит и уйдет, бросив меня вместе с теми вопросами, которые не давали мне покоя и за которыми крылась мечта познакомиться с ней, выдала ей все, что накопилось во мне, призналась, что давно наблюдаю за ней из окна интерната, даже показала ей окно нашей спальни, все-все, ничего не скрывая…

– Я видела тебя в окне и сразу поняла, что ты готовишься к экзаменам, – улыбнулась она, показывая мелкие белые зубы.

– Как это можно вот так сразу понять? – удивилась я, радуясь тому, что она поддержала мой разговор.

– Да у тебя был такой откровенно скучающий вид, что сразу ясно – девочка что-то зубрит, готовится к экзаменам, не знаю, поняла и все…

Ее звали Ева.

– А меня – Валентина, – счастливо вздохнула я, представляя себе, как мы и дальше будем встречаться, разговаривать, как она однажды решит познакомить меня со своими подругами и введет в свою, отличную от моей жизнь.

– Очень красивое имя. Прозрачное, я бы сказала, – произнесла она, и щеки ее почему-то порозовели.

– Почему ты выбрала именно это кафе и что ты пишешь в своем блокноте? – задала я два самых важных для себя вопроса.

– Что я делаю в этом кафе? – Она вздохнула с какой-то печальной улыбкой и развела руками. – Я поджидаю возвращения одного парня, мы с ним договорились, что я буду ждать его здесь каждый день в половине четвертого… А в блокнот я записываю стихи…

– Ты пишешь стихи?

Я вдруг увидела у нее чуть повыше левой скулы едва заметный бледный шрамик.

– Хотя это трудно назвать стихами… Так, мысли, чувства… Но вообще-то это белые стихи, то есть без рифмы…

– Ты мне когда-нибудь почитаешь их?

– Конечно, – просто ответила она. – А ты мне нравишься. Нет, правда, – она улыбнулась такой улыбкой, что мне захотелось почему-то заплакать. Нервы, что ли, не в порядке? – Ты такая простая, в хорошем смысле, конечно… Говоришь искренне, мне нравятся такие люди. Только не переживай так из-за экзаменов, все это ерунда, сдашь, в интернате тебя не оставят, ты пойми их, преподавателей, твой несданный экзамен – это их экзамен, это означает, что они должны расписаться в своем непрофессионализме. Они такого не допустят. Смотри на это дело веселее…

– А ты тоже учишься?

– Уже окончила. Три года тому назад биофак нашего университета. Теперь вот работаю там же, на кафедре, собираюсь учиться дальше…

– И сколько же тебе лет?

– Да я уже старая, мне двадцать пять, – улыбнулась она и потрепала меня по плечу. – У меня уже и морщинки вокруг глаз… Никакие кремы не помогают… – И вздохнула. Такая милая!

Она тоже оказалась простая, с ней было легко. Двадцать пять лет. Ева явно наговаривала на себя – я лично не заметила ни одной, ну разве что несколько маленьких, едва заметных мимических морщинок в уголках длинных, похожих на аквариумных рыбок глаз. Вообще-то мне всегда стыдно говорить, что я интернатская, это как если признаться, что ты – человек второго или третьего сорта, но Ева отнеслась к этому с пониманием и попросила меня рассказать о моей жизни все: о том, как мы живем, чем занимаемся в свободное время, чем нас кормят, сколько денег дают на карманные расходы, можно ли задержаться и опоздать вечером и что за это будет, какое наказание, кто наши воспитатели, хорошо ли к нам относятся… Я рассказывала ей об этом два дня подряд, встречаясь с моей новой знакомой в кафе и заказывая себе то же, что и она, – кофе с молоком. А потом она почитала мне свои стихи. Правда, очень странные стихи, без рифмы, но очень красивые.

 
Над головой несутся тучи фиолетовые,
Косые тени касаются моего лица.
Белая сирень стучится в мое окно,
Я распахиваю его.
В зеркале отражается пасмурное небо,
Мои духи пахнут мокрой травой и сладкой сиренью…
 

А потом случилось то, что случилось. Я не появлялась в кафе два дня и даже не подходила к окну в спальне. Лежала на кровати, прикрывшись учебником, и, почти ослепшая от слез, пыталась понять, что же произошло и как мне жить дальше. История со знакомством показалась мне не столь уж и значительной. Так, удовлетворила свое любопытство и довольно. Но уже на третий день, немного поуспокоившись, точнее, заставив себя не думать о том, как изменилась моя жизнь, я появилась в кафе и снова встретила там Еву.

Глава 3

Она очень обрадовалась моему приходу, не стала расспрашивать, почему меня не было два дня, видимо, поняла, что если я захочу, то расскажу сама, но очень осторожно, боясь обидеть меня, интернатскую, предложила угостить меня ужином. Но мне тогда было не до обид. Во-первых, хотелось есть, а денег не было, а столовская еда в последнее время стала вызывать отвращение и изжогу. Во-вторых, что-то сломалось во мне, и я перестала обращать внимание на некоторые вещи. Было и еще одно, то самое, что не давало мне покоя и заставляло меня не доверять людям, даже таким, как Ева. Мне казалось, что ей что-то от меня нужно. Ну не верила я в то, что она с такой готовностью откликнулась на мое желание познакомиться, подружиться с ней и в этом нет корысти. Словом, я согласилась поужинать за ее счет и заказала спагетти с креветками, она тоже взяла себе спагетти, нам принесли холодное белое вино, и я с удовольствием выпила два бокала. Расхрабрившись и глядя прямо в ее розовое лицо (все посетители под красными зонтами в тот солнечный день были розовыми), я спросила:

– Тебе что-нибудь нужно от меня?

И она тотчас, нисколько не задумываясь, ответила:

– Да, очень нужно. – Потом протянула руку и положила на мою: – Побудь еще немного со мной, не бросай меня, мне так плохо…

Господи, подумала я, это ей-то плохо, а что же тогда делать мне со своими проблемами и невозможностью их разрешить? Ей плохо… Знала бы она, каково мне… Но мне было приятно, что во мне кто-то нуждается и просит, чтобы я побыла рядом.

– Это из-за того парня?

Она молча кивнула, и я увидела, как блеснули в ее глазах слезы.

– Он так и не появился?

– И он не появился, и ты куда-то исчезла, я не видела тебя в окне твоей спальни. Хотела даже отправиться на твои поиски, думаю, вдруг с моей Валентиной что-то случилось… Что с тобой было? Почему ты не приходила? Почему бросила меня?

Я ее бросила? Но кто я ей такая, чтобы бросать ее или не бросать?

Я не ответила, не собралась с мыслями.

– Думаю, что он вообще никогда больше не придет, – между тем добавила она с какой-то безумной улыбкой, и мне стало страшно за нее.

Оказывается, и у таких девушек бывают серьезные проблемы. И тогда уже ничто не имеет значения – ни то, что у тебя есть семья, деньги, хорошая работа или перспективы на будущее… Мужчины. Любовь. Все это было мне незнакомо. Я целовалась несколько раз с Мишей, мы даже пробовали зайти чуть дальше, но в последний миг я передумала, испугалась и убежала… Ничего, кроме страха, я тогда к нему не испытывала. Не думаю, что, когда люди любят друг друга, они должны чего-то бояться. Это был просто опыт, попытка перейти грань, которая разделяет нас, подростков, как мне тогда казалось, от взрослой, полной тайн жизни. Но ни Миша, ни я – мы оба не справились с этим. Думаю, я до конца своей жизни буду помнить тот горьковатый пыльный запах библиотеки, куда мы забрались однажды ночью, чтобы нацеловаться вдоволь, а потом, раздевшись и прильнув друг к другу, вдруг испытать то острое и жгучее чувство, которое придаст уверенности ему и испугает меня… Миша, которого я знала столько лет, мальчишка, которого я видела каждый день и так привыкла к нему, что иногда просто не замечала, тогда, в библиотеке, предстал передо мной совершенно другим; он разделся, и при свете уличного фонаря, что бил в узкое окно, освещая стеллажи с книгами и часть стола (на котором сидела я, полуодетая, и изнемогала от стыда и непонятного мне чувства чего-то несовершенного, как если бы я глубоко вздохнула и долго не могла выдохнуть), я увидела красивое сильное тело, переливающуюся на свету влажную кожу, издающую слабый, незнакомый мне до этого запах мужчины, увидела темный, заросший густыми волосами пах, а еще ниже – то, что, вместо того чтобы заставить меня отвернуться, побудило меня не отрываясь смотреть… Я все понимала, все знала, но ничего не могла с собой поделать. Мне не хотелось, чтобы моим первым мужчиной был тот, кто никогда не станет моей любовью. И уступать Мише по дружбе или тем более из жалости я тоже не могла. Я соскользнула со стола, оказавшись в его объятиях, ощутила, как что-то горячее коснулось моих сомкнутых бедер, и после этого я уже не помнила себя… Оделась кое-как и выскочила из библиотеки, неслась как сумасшедшая по этажам, чувствуя, как ухает где-то в горле мое сердце, а щеки, словно с содранной кожей, горят, пылают… Мой светловолосый дружочек, мой повзрослевший паж, мой вечный телохранитель остался там, в темной и пустой библиотеке, наедине со своим отчаянием, болью и тем, что умело так нежно касаться девичьих бедер… На следующее утро, улучив момент, я успела попросить у него прощения и даже поцеловать в висок… Он снова стал моим прежним Мишей, таким, каким я воспринимала его до библиотеки… Быть может, именно эта сцена, эта чистота наших отношений и моя неготовность начать вести взрослую жизнь и вынудили меня совершить настоящее убийство?.. Из интерната – в тюрьму? Ну уж нет… Я поклялась себе еще там, в той полутемной и очень тихой комнате, исчезнуть, раствориться, но не дать себя схватить…

– Думаю, что он вообще никогда больше не придет…

Я очнулась от воспоминаний, вернулась в кафе и, окунувшись в его розовые тени, вновь увидела перед собой погрустневшее лицо Евы.

– Тебе плохо?

– Если ты никогда не любила, то вряд ли это поймешь.

– Ева, эта фраза из французского фильма о любви? – Я попробовала пошутить, и она поддержала это мое настроение.

– Действительно, все так смешно и нелепо…

– Кто он такой и почему ты так расстраиваешься, что он не придет? Подумаешь, не придет! Вокруг так много мужчин, а ты такая красивая девушка…

– Ты права, конечно, все это ерунда.. – Она смахнула слезы. – Представляю, как же глупо я выглядела все эти дни, когда приходила сюда. Ты бы почитала мои стихи, которые я посвящала ему и которые сами ложились на бумагу… Одни причитания… То, что я тебе прочитала, – самое невинное, нейтральное… Да что это я все про себя да про себя. У тебя-то как? Ты мне так и не ответила, куда пропала?

– Экзамены сдавала, – ответила я ей чистую правду. – Завтра последний, а через два дня – выпускной.

– Выпускной, – мечтательно повторила она. – У тебя, наверное, и платье есть…

– Есть. У меня все есть, кроме настроения.

– Что-то мы с тобой раскисли… А хочешь, поедем сейчас на дискотеку? Потанцуем, расслабимся… Допивай свое вино, и поехали. Нечего киснуть… К черту всех парней, которые не являются в половине четвертого.

– К черту.

– Ты пригласишь меня на свой выпускной? Или у тебя уже есть приглашенные – какие-нибудь тетушки, сестры, родственники, может, отец?

Я сказала, что у меня, кроме нее, Евы, никого нет.

Мы вспорхнули, Ева остановила машину, и мы поехали… Было рано для дискотек, она пригласила меня к себе домой. Сказала, что у нее своя квартира, которую ей купили родители, и что она с удовольствием покажет мне ее. Машина остановилась возле нового кирпичного дома, расположенного неподалеку от центрального рынка, мы поднялись на лифте на третий этаж, Ева (благословенный момент!) достала из сумочки связку ключей и принялась отпирать двери… Когда же и у меня будут такая связка, и дверь, и квартира?.. Должно быть, никогда.

– Проходи.

Да, именно такой я и представляла квартиру, в которой должна жить девушка, похожая на Еву. В спальне – широкая, с высокой полированной, темного дерева спинкой кровать, застеленная толстым красным покрывалом, зеркало в такой же деревянной раме, шкаф. Кухня соединена с большой комнатой, и все зеленое – и мебель, и скатерть на круглом столе, и даже ваза на полу зеленая, с единственной полураспустившейся желтой розой… На окнах белая занавеска из тюля.

Ева усадила меня на зеленый диван и принялась варить кофе… Она предложила мне выпить – коньяк, водку или вино, – но я отказалась. Боялась, что выпью и расскажу ей все-все… Этого не было! Не было!

– Чего не было? – вдруг спросила она меня с улыбкой, и я с ужасом поняла, что произнесла это вслух.

– Не было тех тяжелых лет в интернате… Я тоже когда-нибудь буду жить в такой квартире, сидеть на таком вот диване…

– Да ты уже сидишь… – Она похлопала меня по плечу. – Успокойся, ты еще очень молода, у тебя все впереди…

– У меня впереди какое-нибудь училище и работа маникюршей, – хмуро заметила я. – А еще муж-алкоголик и голодные дети… Так живут почти все наши…

– А у тебя все сложится иначе. Ты красивая девочка, может, в тебя влюбится хороший парень, ты выйдешь за него замуж, и у тебя будет все-все…

Слезы подступали, не хватало дыхания, еще немного, и я расскажу ей все… Но не могу. Ведь я же совсем не знаю ее.

– Мне пора домой… Я хотела сказать, в интернат…

– У тебя нет парня? – Ева поставила передо мной чашечку с кофе и тарелку с печеньем.

– Можно сказать, что нет… Есть один друг, но это не то… Ты понимаешь?

– Конечно. Друг – это друг. Я имела в виду парня, в которого ты влюблена.

– Нет, такого нет.

– Знаешь, это даже хорошо. Так спокойнее… А у меня вот был. Но я постараюсь о нем забыть.

– И в кафе не будешь приходить?

– Нет. Разве что для встречи с тобой.

– Но зачем тебе я?

– А зачем люди вообще друг другу? Поговорить, ты расскажешь мне что-то о себе, я почитаю тебе стихи…

– У тебя нет подруг, которым ты хотела бы почитать стихи?

– Есть, конечно. Но ты из них – самая интересная, самая честная и не выделываешься. Мне с тобой хорошо. Так ты пригласишь меня к себе на выпускной?

– Я буду рада, если ты придешь… Только предупреждаю сразу: церемония вручения аттестатов – самая нудная и долгая вещь на свете… Я была в прошлом году, видела… Лучше приходи не к восьми, а часам к десяти, когда будут накрыты столы, начнутся танцы, словом, неофициальная часть…

Но она пришла к восьми, принесла камеру и снимала весь вечер меня, моих друзей, момент вручения мне аттестата, а еще подарила букет цветов и мобильный телефон. Это был подарок, о котором я и не смела мечтать, хотя знала, предполагала, что Ева подарит мне какую-нибудь приятную мелочь в честь окончания школы… Я была так счастлива, так счастлива, все девчонки смотрели на меня и спрашивали взглядами: «Кто она такая? А ты знаешь, сколько стоит букет, который она тебе подарила? Теперь у тебя есть мобильник?»

И я танцевала, плакала и потихоньку сходила с ума от страха. Когда во двор интерната въезжала какая-нибудь машина, мне казалось, что это милиция, что приехали за мной, что меня сейчас на глазах у всех моих одноклассников, вернее уже выпускников, моих друзей и подруг, на глазах Евы (!) повяжут и увезут, как самую настоящую преступницу… Я совершила ошибку. Нет, я совершила множество ошибок, и, если бы у меня тогда был телефон, я позвонила бы Еве и все рассказала, может, она и посоветовала бы мне, что делать, как действовать, куда бежать, кого звать на помощь… А теперь поздно. Я не такая уж и глупая, я понимаю, что опоздала… Зато хоть Мишу хватило ума не втянуть…

Ева, как маленькую, подвела меня к столу с остатками пиршества. Белые скатерти были залиты вином, за букетами пионов не видно закусок…

– На вот, куриная ножка, садись, ешь, я тебе сейчас в другую тарелку положу салата, колбаски… ешь, моя хорошая, не плачь… Это на тебя так шампанское действует или ты еще чего выпила? Думаю, твои подружки плеснули тебе в бокал водки, иначе бы тебя так не развезло… Ешь, Валечка, ешь, дорогая, посмотри, как хорошо кругом, как весело, как танцуют твои друзья, как красиво… эти шары, эти цветы, ваши воспитатели постарались на славу, не держи на них зла, пойми их, они хоть и привязаны к вам, но не родители, у них другое отношение, но все равно, как они будут рады, когда вы пришлете им письмо или открытку, поздравите с Новым годом или днем рождения! Ешь, вот клубника… Или нет, у тебя от нее заболит живот… Ешь мясо, хлеб и не реви… Это нервы, это ты никак не можешь привыкнуть к мысли, что у тебя теперь нет дома… Где ты будешь жить?

– В какой-то комнате, в общаге, десять комнат и один душ, – бормотала я, глотая отбивную вместе со слезами.

– Ты была там, видела?

– Нет, я боюсь, мне страшно… Мне надо уехать из города и найти мать.

– Хорошо, мы найдем ее, не переживай и вообще не разговаривай, а то подавишься еще, не дай бог…

– Все наши парни смотрят на тебя… – вдруг сказала я, поймав взгляд одного из своих одноклассников, он, пьяный, стоял напротив нас и не сводил глаз с Евы. – Может, потанцуешь с ним?

– Я ему в матери гожусь, – отмахнулась она и тоже сделала себе бутерброд. – Что-то и я проголодалась… Может, я и потанцевала бы, если бы у тебя так не испортилось настроение… Что с тобой? Не бойся! Ты молодая, здоровая…

Я выпрямилась на скамейке с яблоком в руке, посмотрела на Еву внимательно:

– Скажи, что ты носишься со мной? Жалеешь? Или тебе все-таки нужно что-то от меня?

– Да, нужно, – сухо ответила она. – Ты поможешь мне в одном деле.

– Криминал? – усмехнулась я.

– Не так громко, Валечка. – Она схватила меня за руку. – Просто надо будет позвонить одному человеку, а затем встретиться с ним и передать одну вещь.

– И все?

– Все. Хотя нет. Он тоже должен тебе кое-что дать. И ты принесешь это мне. В клюве.

Я представила себе, как у меня вырос клюв, и рассмеялась. Я была совсем пьяна. Музыка оглушала, а слова Евы не произвели на меня никакого впечатления. Просто интересно, с какой стати мне кому-то звонить и что-то там передавать. Я спросила ее, почему эту ерунду не может сделать она сама.

– Наркотики?

Она замахала руками, мол, замолчи, не произноси такие вещи вслух!

– Но тогда почему, почему это не можешь сделать ты?

– Да потому. – Она склонилась к моему уху и сказала четко, по слогам: – Он думает, что меня нет, понимаешь?

– Нет…

– Ну и ладно… А тебе, я думаю, на сегодня развлечений хватит. – Она салфеткой вытерла мне рот и протянула бокал с соком. – Валя, мне думается, что тебе уже пора домой…

Домой…