Глава 1
Вот из таких моментов и складывается наша жизнь. Успех в одном оборачивается проблемами в другом. Так во время банкета по поводу успешно снятого фильма, я узнал, что капитан Киреев все-таки докопался до меня. Конечно, сам по себе факт того, что подписи в паспорте и протоколе сделаны разными людьми ни о чем не говорит. Доказать, что получавший паспорт комсомолец Данилов и подмахнувший протокол допроса физрук Данилов – это совершенно разные люди практически невозможно.
Тем более, это не рогоносца Сильвы ума дело. Ведь я не беглый преступник, живущий по поддельным документам. А вот КГБ мною заинтересоваться может. И если это произойдет, заступничество Маринки Михайловой мне не поможет. Вряд ли ее папаша полковник упустит случай разоблачить иностранного шпиона. А если начнут тягать меня, то потянут и всех моих друзей, да и Илгу – тоже. Другой вопрос, что топорные действия Сильвестра Индустриевича испортили госбезопасникам всю игру.
Какой смысл брать потенциального шпиона лишь по одному, к тому же мало объяснимому подозрению – хватать надо с поличным, во время непосредственного занятия шпионской деятельностью. Как бы то ни было, нервы мне могли попортить. Хуже того, разрушить все, чего я успел достичь. Могут запретить секции, а также – прикрыть затею с детской киностудией. Сочтут ее идеологически вредной и – баста. Самое смешное, что я не просто не виноват, а не виноват в кубе. Как не виноват человек в том, что родился. Беда только, что этого никому не объяснишь.
В понедельник я снова появился в кабинете следователя из ОБХСС. Вид у Сильвестра Индустриевича был торжествующий. Он словно уже схватил самого общественно опасного преступника в своей жизни. Когда я уселся напротив него, капитан предъявил мне заключение экспертизы. Из него следовало, что особенности почерка, нажим, наклон и прочее свидетельствуют о том, что выполнены исследуемые подписи разными лицами. Правда, что из этого следует, в заключении, само собой, сказано не было. И я осведомился у следака:
– И что из этого следует, гражданин капитан?
– Из этого следует, что паспорт этот не ваш, гражданин Данилов.
Интересно, на что он рассчитывал? Что я закрою лицо руками и слезы раскаяния хлынут у меня между пальцев? Признаю, гражданин следователь, не моя эта ксива, на малине смастрячили, зуб даю!.. Не на того напал. Во-первых, каяться мне было не в чем, во-вторых, паспорт мой, и доказать это, я полагаю, труда не составит. Ведь душеведческую экспертизу еще делать не научились, и никакой психиатр не скажет, что тело принадлежит Данилову А.С., а душа – Данилову В.Ю., которому сейчас и пятнадцати лет еще не стукнуло.
– То есть, вы хотите сказать, что я воспользовался чужим паспортом, вклеив в него свое фото? – спросил я.
– Не стану обманывать вас, – любуясь своим благородством произнес Киреев, – убедительной версии того, каким образом вы воспользовались чужим паспортом, у меня пока нет, но я работаю над этим.
Он думал, что меня этим проймет, но не тут-то было.
– Сфотографируйте меня, – предложил я, – и пусть ваши эксперты сравнят снимок в паспорте с новыми фото. Кроме того, их можно показать людям, которые меня знают. Ну или – даже устроить опознание. В конце концов – в Тюмени живет моя родная мать. Попросите своих тамошних коллег взять у нее мои фотографии… И уж, если я не сумел убедительно подделать свою подпись, то лицо – тем более не сумел бы!
– Ну почему не сумели бы, – проговорил Сильвестр Индустриевич, которого мне, похоже, не удалось сбить с панталыку. – Вы могли изменить внешность путем пластической операции, например…
– Полагаю, что и этот факт могут установить эксперты – наличие специфических шрамов или что-то в этом роде…
– Не беспокойтесь, гражданин Данилов, все необходимые экспертизы будут проведены.
– Могу я вам задать один вопрос, гражданин капитан?
– Задавайте, – милостиво кивнул тот.
– В чем вы меня, собственно, подозреваете?
– Пока только в соучастии в преступлениях, совершенных вашим школьным приятелем Стропилиным, а в каких именно – в интересах следствия сообщать не имею права.
– Кстати, а Стропилин-то должен знать, тот ли я человек, за которого себя выдаю или нет?
– Если он ваш сообщник, то какой ему смысл разоблачать вас?
– Надеюсь, мою мать вы в сообщницы не запишите?
Черт меня дернул за язык! Я ведь забыл, что не знаю, как зовут маму Санька. То самое письмо, которое я написал ей месяц назад, так до сих пор и валялось у меня в кармане, не отправленное. Вот сейчас этот рогоносец потребует от меня ее контактные данные, и я пропал. Человек может многое забыть, но только не фамилию, имя и отчество своей родительницы. Как только я начну мямлить и изображать амнезию, капитан сразу получит дополнительные аргументы к своей версии.
Мне повезло.
– Мы проверяем любые версии, – раздуваясь от важности, проговорил Киреев. – В том числе и причастность Пелагеи Ивановны Даниловой, главного бухгалтера магазина «Детский мир», расположенного в городе Тюмени, на улице Первомайская в доме номер пять, к вашему делу.
Уф… Этот надутый индюк и сам не подозревает, как он меня выручил. Теперь я хотя бы знаю, как зовут маму Шурика Данилова и даже – где и кем она работает. И то хлеб!
– Иными словами, как свидетельницу в мою пользу, вы мою маму исключаете?
– Вопросы здесь задаю я, гражданин Данилов! – вызверился следак. – На этом допрос прекращается. И коль уж вы сами настаиваете, сейчас вы будете сфотографированы для проведения дальнейшей экспертизы.
Мне пришлось снова расписаться в протоколе «чужим» почерком, и капитан проводил меня в кримотдел отдел, где меня не только сфоткали, но и взяли кровь на анализ и другие образцы биоматериала. Их отобрал фельдшер, выдернутый из трезвяка. Жаль, что в 1980-х еще не существовало генетический экспертизы, которая бы установила, что я и тот Данилов, что получал паспорт – одно и то же существо. Однако и в эти годы экспертиза была на высоте, так что на нее вся надежда.
После этого посещения УВД, меня долго никто не беспокоил, а я старался не думать о рогоносце Сильве и зубе, который он на меня точит. Дела в школе и спортобществе шли неплохо. Команда по самбо, которую я готовил к городской спартакиаде, показывала удовлетворительные результаты. Пацаны уже не просто старались, они почувствовали вкус к этому виду спорта, что не могло не радовать. Так называемые секции по карате, которые я вел в «Литейщике», по-прежнему напоминали цирк-шапито, в котором детишки выступали в качестве клоунов, а их родители – зрителей.
Тем не менее, я старался, чтобы и у этих моих юных воспитанников хоть что-нибудь получалось. Нельзя же получать зарплату просто так! Спасибо книжке, которую мне подарил Кеша, я не только перевел из нее описания стоек, блоков и ударов, но и перерисовал иллюстрации на большие листы ватмана, превратив их в учебные пособия. Разумеется, я не только учил, но и учился, сам себе устраивая регулярные тренировки. Это в первые дни я пустился во все тяжкие, рискуя потерять физическую форму, которая могла мне еще пригодится, теперь же такую роскошь, как пьянки с приятелями и обжорства я себе позволить не мог.
Я настолько погрузился в преподавание и физическую самоподготовку, что практически забросил творческие дела. Теперь делами детской киностудии занимался в основном Карл с помощью Жени Красильниковой. И это было хорошо. Если со мною что-нибудь случится, студию уже никто не станет связывать с моим именем. Впрочем, это не означает, что я себя списал со счетов. Наоборот, я собирался отстаивать свое право на существование в теле Александра Сергеевича Данилова, раз уж неведомые силы забросили меня в него.
Однако человек предполагает, а высшие силы располагают. И судьба моя отнюдь не исчерпала всех своих сюрпризов. На этот раз такой сюрприз поджидал меня дома. Я вернулся с работы, открыл дверь своим ключом, ввалился в прихожую. Я знал, что Илги дома быть еще не должно – в тот день у нее как раз были занятия с Кирюшей – поэтому очень удивился, с порога услышав стук кастрюль и сковородок, доносившейся с кухни, и аромат приготовляемой жратвы.
Самое простое – предположить, что занятия отменились и жена вернулась раньше обычного, но машинально взглянув на вешалку в прихожей, я увидел совершенно незнакомую мне одежду – серое теплое пальто с меховым воротником. Пальто женское. Выходит, на моей кухне хозяйничает незнакомка? Заинтригованный, я разулся, повесил на крючок куртку и прямиком отправился на звуки и запахи. Невысокая женщина в темно-синем платье и надетом поверх него переднике, стояла ко мне спиной, но даже со спины было видно, что она уже немолода. А уж когда обернулась, то и вовсе не осталось ни малейших сомнений.
– Сашуля! – ахнула незнакомка и кинулась ко мне.
– Мама… – смущенно пробормотал я, неловко ее обнимая.
К счастью, память содержит не только зрительные образы, но и осязательные и обонятельные. Легкий запах нафталина, исходящий от одежды незнакомой женщины, прикосновение ее шершавых губ к щеке отозвались в той части души Шурика Данилова, которая все еще жила во мне.
– Что же ты не писал?.. – пробормотала она, наконец размыкая объятия. – Я ведь даже не знала, в какую школу тебя распределили… Как уехал на свои Олимпийские игры, так от тебя ни слуху, ни духу… Только в газете о тебе и читала… Я уже хотела в милицию обратиться, но подумала: зачем тебе неприятности?..
– Прости, мама! – покаянно произнес я. – Столько всего навалилось…
– Да уж знаю! – отмахнулась она. – Я в милицию не пошла, так она сама ко мне заявилась… Что ты натворил?!
– Ровным счетом – ничего, – искренне ответил я. – Так, помог несколько раз Кешке Стропилину, а на него дело завели… Вот теперь и меня таскают…
– Кешке? – удивилась Пелагея Ивановна. – Боже, какой же ты у меня дурень!.. А то ты Стропилина не знаешь… Он же всегда жуликом был…
– Да я думал, раз парень по комсомольской линии пошел, так значит за ум взялся…
– Нет, ты у меня какой-то малахольный, – вздохнула она. – Он как раз в комсомольские дела полез, чтобы жульничать было сподручнее… Да ты же голодный!.. Иди, умывайся, и к столу…
В ванную я шмыгнул с радостью. Мне надо было перевести дух. По крайней мере, Пелагея Ивановна подмены не заметила и это главное, так что дурацкие подозрения Сильвы, которому, похоже, мерещится уже целая банда, в составе комсомольского деятеля Стропилина, тюменского главбуха Даниловой и неизвестного преступника, который не только завладел паспортом сына последней, но и путем пластической операции изменил внешность, чтобы стать на него похожим, рассыплются в прах.
– Так что они от тебя хотели, мама? – спросил я, возвращаясь на кухню. – Я про милицию говорю?
– Садись-садись, – пробурчала та, ставя на стол сковородку с жареной картошкой и тарелку с котлетами. – Ешь… Да и я с тобой заодно… Такое на голодный желудок, что рассказывать, что слушать – одинаково вредно…
Я уселся за стол, и Пелагея Ивановна наполнила мою тарелку картошкой с горкой и плюхнула сверху котлету. Себе она положила куда меньше. Я с удовольствием вонзил в эту, исходящую ароматным паром, груду еды вилку и мигом умял половину порции. Мама Шурика клевала потихоньку, как птичка. Когда я опустошил тарелку, она вынула из духовки мясной пирог, нарезала его широкими ломтями и налила мне полную кружку чаю. Я наблюдал за этой женщиной с искренним любопытством. Мне хотелось научиться ее понимать.
– Приходит ко мне Евтихьев, – начала она свое повествование, – участковый наш… Говорит, запрос пришел, Ивановна, из города Литейска, просят фотографии твоего Шурки… Я обмерла со страху… Думаю, беда с тобой случилась какая-то… А участковый мне говорит: успокойся, жив-здоров твой спортсмен, в двадцать второй литейской школе работает… Я охолонула немного, спрашиваю, в чем дело тогда? А он – не знаю, мне не докладывали… Ну я ему фотографии кое-какие твои дала, с требованием чтоб вернул, а сама звоню Сидоркиной – директриссе нашей, говорю, хочу отпуск за свой счет взять, сына повидать, беда у него какая-то… Она баба отзывчивая, говорит, бери очередной оплачиваемый, ты меня в прошлом году выручала… Ну вот я и приехала…
– А как ты дом наш нашла?
– Адрес мне еще Евтихьев дал, а уж тут в городе добрые люди подсказали…
– А в квартиру как попала?
– Так сожительница твоя открыла, Илга…
– Она разве дома была?
– Ну да, говорит, как хорошо, что вы меня застали, Пелагея Ивановна, а то я уже убегать собралась… И что это дома вам не сидится?..
– Работы много, мама… Я ведь тоже к восьми убегу. Секция у меня по самбо…
– Ну хоть ночью-то вы дома спите?
– Дома.
– И то хорошо… – вздохнула она. – А она ничего, Илга твоя, хотя и из прибалтов… Я их сразу вижу… После войны в наших краях прибалтов много было, высланных… Мы их фашистами называли…
– Ну не все же они были фашистами…
– Не все, – согласилась мама Санька. – Да только, сам понимаешь, каково нам было на них любоваться, когда у всех кого-нибудь в войну да поубивало… Деда твоего, Ивана, опять же… Правда, мы их и жалели тоже… Особенно – баб и ребятишек… Их-то за что?..
Так мы с ней и проболтали часов до семи. Пелагея Ивановна меня то расспрашивала о работе, то о себе рассказывала – я мотал на ус и думал, что надо потихоньку выведать у нее как можно больше информации о Шурике Данилове. Лихие жизненные повороты уже не раз доказывали мне, что лишнего знания не бывает. Тем более о человеке, чью жизнь ты поневоле взял взаймы, а вернуть не сможешь. К счастью, моя собеседница, подобно многим немолодым людям, без всякого понукания делилась всем, что знала.
Правда, без всякой системы, ведомая прихотливыми изгибами воспоминаний. То она рассказывала о своем универмаге «Детский мир», где осталась работать главным бухгалтером и после выхода на пенсию. Не корысти ради, просто знала, что в таком сложном финансовом хозяйстве, какое представляет собой предприятие торговли, люди с большим опытом и стажем, ох, как нужны!.. То вдруг пускалась в воспоминания о своем давно погибшем муже – отце Санька – оказывается Сергей Ростиславович провалился под лед, во время зимней, точнее – весенней уже рыбалки и вытащить не успели, утащило течением.
Так я хоть узнал имя Шурикова отца. Рассказала Пелагея Ивановна и о какой-то соседской Милке, которая, как я понял, до сих пор сохнет по мне – то есть, по Александру свет Сергеевичу… Еще я узнал, что есть у меня дядя, Андрей Ростиславович, живет он в Москве, занимает пост в Министерстве рыбного хозяйства. Большой человек, но зазнался. Не вспоминает о своем единственном племяннике… Впрочем, вы, Даниловы, все такие – это ее слова – как покинули родное гнездо, так и носу не кажете… Это был уже упрек по моему адресу.
А вообще, с матерью Санька было приятно общаться. Забавляла ее речь – то простонародная, то вполне культурная. Все-таки Пелагея Ивановна окончила техникум и жила в большом городе, но воспитывалась в таежном поселке, поэтому и прорывался у нее сибирский говорок. Честно говоря, даже жаль стало расставаться. Утешало одно, что вечером увидимся. Я поблагодарил ее за ужин и начал собираться. Нежданная гостья вдруг перекрестила меня, когда я уже стоял одетый у двери.
На улице стояла темень. Что-то случилось с уличным освещением. Это меня не смутило. Я уже знал дорогу от дома до школы, как свои пять пальцев. Можно было пойти в обход, времени все равно хватало, но я решил двинуть через дворы. Как разница, если одинаково темно. Во дворах хоть отсветы из окон домов помогают разобрать, что под ногами. Так я и шел, глядя под ноги и не озираясь по сторонам. И когда приблизился к школе со стороны стадиона, из полумрака вдруг выступили неясные сутулые силуэты.
– Ну чё, фраер, – подал голос один из них, – закурить не найдется?
Глава 2
– Доктор, он пришел в себя! – услышал я сквозь ватную тишину в ушах.
Голос был тонкий, девичий и доносился откуда-то издалека. Я открыл глаза и увидел женское лицо. Сначала только лицо – симпатичное, в обрамлении светлых кудряшек, лишь в следующее мгновение я сообразил, что они выбиваются из-под белой медицинской шапочки. Я скользнул взглядом по потолку и стенам – все белое, а стены еще и до половины выложены кафелем. Где это я?.. Женское лицо отодвинулось и вместо него появилось седоусое мужское.
– Так-ак, – пробормотал его обладатель густым басом. – Проверим зрачковый рефлекс…
Он посветил мне в глаза фонариком, я зажмурился.
– Превосходно реагирует! – обрадовался седоусый. – Пациент, вы меня слышите?
– Слышу, – буркнул я.
– Как ваше самочувствие?
Я прислушался к своим ощущениям. Голова гудела, а к горлу подкатывала тошнота.
– Мутит, – признался я. – Как с похмелья…
– Вам повезло, батенька, – сказал врач. – Можно сказать, что вы родились в рубашке. Удар, видимо, пришелся по касательной, да еще и волосы смягчили.
– Удар? – удивился я. – Какой еще удар?
– Не помните?
– Нет…
– А что помните последнее?
– Ко мне подошли в темноте трое или четверо… – начал припоминать я. – Попросили закурить…
– Вот кто-то из них вас по голове и огрел… – не дождавшись иных подробностей, сообщил седоусый. – Ну хватит воспоминаний… У вас, похоже легкое сотрясение головного мозга. Так что придется несколько дней провести в больнице. Вам показан покой.
– А как же работа?.. Жена… Мама… Они будут волноваться.
– У вас есть домашний телефон?..
– Есть, только я сейчас номера не помню…
Доктор нахмурился, и я напрягся. Еще решит, что у меня не легкое, а тяжелое сотрясение мозга.
– Но я вспомню, доктор! – поспешно пообещал я и зачем-то добавил: – Мне недавно установили телефон…
– Адрес помните?
– Адрес?.. – переспросил я. – Кажется – помню… Октябрьской революции… двадцать три, квартира тринадцать…
– Вот и замечательно! – сказал врач. – Не беспокойтесь, мы сообщим вашей семье… А пока отдыхайте…
Лицо отодвинулось. Я услышал, как доктор что-то вполголоса говорит девушке – видимо медсестре. Потом прозвучали шаги, раздался щелчок и стало темно. Кто же это шарахнул меня по башке? И что было потом?.. Ничего не помню… Мысли мои путались, а сознание уплывало… Видимо, я попросту уснул… Проснулся от того, что в палате снова зажегся свет. Вошла сестра. Я увидел ее через приоткрытые щелочки век. Девушка наклонилась надо мною, и я смог увидеть ее декольте… Хм, недурно…
– Как вы себя чувствуете? – спросила она.
– Неплохо, – пробормотал я. – Голова только болит…
– Сейчас я вам сделаю укол…
– Спасибо…
Медсестра обследовала локтевые сгибы, выбирая вену, куда можно будет вколоть обезболивающее. Правая рука ей понравилась больше левой. Она перетянула ее жгутом выше локтя и велела:
– Поработайте кулачком!
Я принялся сжимать и разжимать пальцы.
– Зажмите кулак!
Я подчинился. Девушка стала гладить пальчиком место сгиба, потом ловко всадила во вздувшуюся вену иглу. Шприц в ее руке был стеклянным, многоразовым и достала она его из продолговатой металлической коробочки для стерилизации. Сделав укол, сестричка перевязала сгиб моего локтя, забрала коробку и вышла из палаты, погасив свет. Головная боль стала проходить, и я снова уснул. Когда я опять проснулся, в палате было светло от того, что наступило утро. Все это время я провел на спине, отчего она затекла. Я осторожно повернулся на бок.
Теперь я мог видеть всю палату и убедиться, что кроме меня, в ней ни души. Что это? Особое внимание медперсонала или в больничке просто мало пациентов? Как бы то ни было, а валялся я в одиночестве. Башка, вроде, не болела. И тошноты я не чувствовал. Осторожно ощупал пострадавшую голову. Она был забинтована, и прикоснувшись к затылку, я ощутил резкую боль. Тем не менее, ничего ужасного с нею, похоже, не случилось. Жить буду. Вот только какая сука меня долбанула?..
Пока я себя ощупывал, в больнице началась утренняя суета. А мне захотелось по малой нужде. Я сел на кровати. Откинул одеяло и обнаружил, что в одних трусах. Интересно, кто же это меня раздевал? Неужто – эта сестричка с внушительным бюстом?.. Та-ак, а как мне идти в сортир? В одних трусах?.. В этот момент дверь открылась и в палату вошла, нет… не медсестра – толстая тетка лет шестидесяти, в белом халате и косынке, завязанной на затылке. Увидев меня, всплеснула руками и запричитала:
– Куда же это ты намылился, милок?.. Дохтур вставать не велел.
– Что же мне под себя ходить? – возмущенно спросил я.
– Зачем – под себя… – пробурчала она. – Судно подкладное на что?.. Судно подкладное на что?..
Не церемонясь, она отодвинула меня в сторонку, наклонилась, отклячив необъятный зад, вытащила из-под кровати причудливо изогнутый металлический сосуд. Сунула мне его в руки.
– Вот сюды и делай свои дела, – сказала она. – Да побыстрей… Обход начался…
Я думал она выйдет, но та принялась бродить по палате, поправлять постели на трех не занятых койках и раздергивать на окне шторы. Мне было уже невтерпеж и отвернувшись, я «сделал свои дела» в судно. Когда я закончил, санитарка отняла у меня сосуд и ушла. Голова у меня слегка кружилась и поэтому я с облегчением повалился обратно в койку. Можно было с чистой совестью подремать. Конечно, попадание в больницу в мои планы не входило, но пока от меня мало что зависит. Я думал она выйдет, но та принялась бродить по палате, поправлять постели на трех не занятых койках и раздергивать на окне шторы. Мне было уже невтерпеж и отвернувшись, я «сделал свои дела» в судно. Когда я закончил, санитарка отняла у меня сосуд и ушла. Голова у меня слегка кружилась и поэтому я с облегчением повалился обратно в койку. Можно было с чистой совестью подремать. Конечно, попадание в больницу в мои планы не входило, но пока от меня мало что зависит.
Похоже, я и в самом деле задремал, потому что когда в палату ворвалась целая толпа, я не сразу сообразил, что происходит. Среди вошедших узнал своего «дохтура» и медсестру. Остальные люди в белых халатах были мне незнакомы, но интересовались они именно моей персоной. Быстро стало понятно, что главный здесь не седоусый, а моложавый высокий врач, который выслушал доклад моего «дохтура», задал пару наводящих вопросов, покивал и резко повернулся к выходу, а за ним и все остальные. Я снова остался один.
Впрочем – не долго. В коридоре прогремело что-то металлическое. Дверь палаты распахнулась и в ней появилась еще одна тетка, немногим моложе санитарки. Она внесла металлическую тарелку и блюдце с двумя кусочками белого хлеба, на которых лежало по кубику масла. Водрузив все это на тумбочку, она вышла и снова вернулась с ложкой и стаканом с бурой жидкостью. Мне доставили завтрак почти что в постель. Вот только не мешало бы умыться и почистить зубы.
И если с первым особых проблем не было – в палате имелся умывальник, то взять щетку и зубную пасту было негде. Тем не менее, я поднялся, добрел до умывальника, умылся и прополоскал рот. Когда я наклонялся над раковиной, голова моя начинала кружиться, но в целом я чувствовал себя терпимо. Я даже выскреб из металлической тарелки всю манную кашу и слопал хлеб, размазав по нему подтаявшие кусочки масла. В стакане оказался чай, сладкий, но не вкусный.
Позавтракав, я опять завалился на койку и задремал. Странное равнодушие овладело мною. Меня не волновало сейчас то, что происходит за больничными стенами. Капитан Киреев с его предъявами, школьные дела, три секции, которые я на себя взвалил, затея с детской киностудией и все остальное, что вот уже третий месяц составляло мою жизнь, стали казаться не столь важными. Вряд ли это был обыкновенный эгоизм больного, которого не волнует ничего, кроме собственного здоровья, скорее всего я просто устал и жаждал отдыха. В конце концов, врач прописал мне покой.
Однако отдохнуть мне не дали. После обеда, состоявшего из жидкого овощного супчика, несоленого пюре и костлявой жареной мойвы, в палате появился невысокий, крепко сбитый мужчина, в накинутом на широкие плечи халате, под которым угадывались погоны. В руках незнакомец держал кожаную папку. Отрекомендовался он старшим лейтенантом Свиридовым, следователем УВД Приречного, то есть, нашего района. Старлея интересовало совершенное на меня нападение. В этом я ему мало чем мог помочь, ибо не видел человека меня ударившего, да и остальных – тоже, но от следователя так просто не избавишься.
– Как вы думаете, в чем заключался мотив нападения на вас? – спросил он.
– Не знаю… – пожал я плечами. – Может ограбить хотели?
– Сколько у вас было денег с собой?
– Рублей двадцать, точно не помню.
– А какие-нибудь ценные вещи?
– Часы «Слава»…
– Больше – ничего?
– Ничего.
Свиридов занес мои ответы в протокол, и сказал:
– Видите ли, когда вас привезли на машине скорой помощи, в приемном покое составили опись вещей, которые были найдены у вас. Она совпадает со списком тех вещей, о которых вы говорите.
– Может, не успели грабануть?.. – предположил я. – Спугнул кто-нибудь…
– Вполне возможно, – не стал отрицать старший лейтенант.
– А могу я спросить?
– Пожалуйста.
– Кто вызвал скорую помощь?
– Гражданка Балан из шестого дома, – ответил следователь. – Смелая женщина. Она услышала какой-то шум во дворе и не побоялась выйти на детскую площадку. И обнаружила вас, лежащего без сознания…
– Подождите! – перебил его я. – Вы хотите сказать, что меня нашли на детской площадке?
– Да… – ответил следователь, не слишком, правда, уверенно. – А что вас смущает?
– Я не помню, что было после того, как меня по башке треснули, но что было до – помню хорошо… Ко мне подошли не на детской площадке…
– А где же?
– Я был позади стадиона школы номер двадцать два, куда шел, чтобы проводить занятия в секции по самбо.
– А-а, так вы тот самый Данилов, о котором старшина Сидоров всем уши прожужжал? – спросил Свиридов.
– Видимо – да, – проговорил я. – Во всяком случае, сын Кирилла Арсентьевича учится в моем классе.
– Тем хуже для нападавших на вас, – усмехнулся старший лейтенант. – Мы обязательно найдем этих хулиганов.
– Если только это хулиганы, – пробормотал я.
– Вы кого-то подозреваете?..
– К сожалению, нет, – вздохнул я. – Мне просто странно, что кто-то ударил меня сзади по голове… Ничего не взял, но зато тащил зачем-то до детской площадки…
– Да, это и правда не похоже на действия обычных хулиганов, – согласился Свиридов. – Ну что ж, будем искать. Выздоравливайте. До свидания!
И он удалился.
На самом деле, у меня были подозрения. Только как мне сказать милицейскому чину, что я подозреваю его коллегу, капитана Киреева из ОБХСС? В 1980-м сама мысль, что сотрудник правоохранительных органов может быть замешан в чем-то противозаконном казалась большинству граждан нелепой. А на самом деле… У рогоносца Сильвы есть мотив – месть за нанесенное ему оскорбление. Он уже предпринял довольно жалкую попытку поссорить меня с Илгой. Не вышло. Он пытался прищучить меня, припутав к делу Кеши Стропилина, и судя по затишью последнего времени, с этим у него тоже что-то не вытанцовывается. И тогда он решил подослать ко мне головорезов?..
Додумать я не успел. Легка на помине, явилась Илга. Она тоже была в белом халате, поверх обычной одежды, а руках держала авоськи с гостинцами, одеждой и бытовыми принадлежностями. Признаться, я не был готов к ее появлению. Не в том смысле, что не ожидал, скорее – думал, что придет мама… В смысле – мать Шурика Данилова. Это было бы вполне естественно. Может, с Пелагеей Ивановной что-то случилось? Сходу спрашивать Илгу об этом я не стал. Мы обнялись и поцеловались, и она принялась выкладывать из авосек принесенное: апельсины, яблоки, печенье, умывальные принадлежности, старые треники, футболки, тапочки.
– Я поговорила с твоим лечащим врачом, – деловито сообщила Илга. – Он говорит, что еще два дня тебя понаблюдают и отпустят домой. Разумеется, с неделю еще придется побыть на больничном. В школу я уже сообщила.
– Спасибо, – сказал я. – А ты когда узнала о том, что я угодил сюда?
– Мне позвонили ночью из больницы, – ответила она.
– А мама знает?
– Да, конечно… Она очень разволновалась, пришлось даже неотложку вызвать. Сейчас лежит дома.
– Передай ей, что ничего страшного со мною не случилось.
– Обязательно передам.
– Все-таки нехорошо, что ты поздно домой возвращаешься, – проявил я заботу. – Ты же видишь, сколько всякого отребья шляется по городу…
– Обычно я вызываю такси, чтобы сразу же ехать домой.
– Откуда у тебя только деньги на это? – пробурчал я.
– Мне хорошо платят, – последовал ответ. – Родители детей с нарушениями речи готовы на все, чтобы их чада говорили правильно.
– Ясненько…
– Ты главное – не волнуйся, Саша, все будет хорошо!
Я вроде не волнуюсь. Спокоен, как раненный удав. Она поцеловала меня. Эх, если бы мы были не в больничной палате, куда могут в любой момент войти, я бы ее так просто не отпустил. Илга поняла это, поэтому мягко отстранилась и сказала:
– Я приду завтра!
И ушла. А я остался в непонятных чувствах. М-да, в таких условиях не волноваться не получится. Что скажет «дохтур»?.. По крайней мере, я мог теперь одеться и умыться по-человечески. И съесть апельсин. За последним занятием меня и застала медсестра. Она пришла измерить мне давление. Откровенно говоря, я был рад ее появлению. Очень приятная девушка, и каждое прикосновение вызывало во мне ощущения, не подобающие ушибленному на темной улице пациенту. А уж грудь у нее была выше всяких похвал!
– Простите, сестричка, как вас зовут?
– Наташа, – с улыбкой ответила она.
– Очень приятно.
– Взаимно…
– Я смотрю, вы и ночью дежурили и сейчас тоже на работе…
– Я на сутках.
– Значит, вечером вы уйдете?
– Да, сменюсь…
– Очень жаль…
– Почему же?
– Ну вы такая красивая девушка и уколы делаете божественно…
– Моя сменщица – не хуже…
– Да я верю, но…
– Больной! – строго произнесла Наташа. – Вам вредно волноваться!
– Да как же тут не волноваться! – воскликнул я. – Если такая девушка вечером меня покинет!
– Ох, уж эти мужчины… – вздохнула медсестра. – Женатые, неженатые… Все одинаковые… Я вам номер своего телефона оставлю. Выпишитесь – позвоните… А то ведь вы только здесь все такие ласковые, а как только за порог, от вас ни слуху, ни духу…
– Я позвоню, – пообещал я.
Наташа вынула из кармашка блокнотик и ручку, написала несколько цифр, оторвала листочек и положила его на тумбочку.
– Номер я вам написала, – сказала она. – А имя – нет. Если забудете, значит, не судьба, а так ваша жена не станет лишний раз переживать…
И тоже ушла. Признаться, мне не было ни капельки стыдно. Да, я искренне считал, что после того, как мы с Илгой стали жить вместе, ни одной женщины у меня больше не будет, но ведь я и не собираюсь ей изменять. А номерок взял просто, на всякий случай. Вдруг мне потребуются услуги медсестры, которая столь изумительно безболезненно делает уколы!.. Особенно, если за мною и впрямь охотится Сильвестр Индустриевич… И все-таки, кто меня шарахнул по башке?.. И зачем?