Неуловимый корсар

Глава 3. Прогулка Силли

Усадив мальчугана за стол, леди Оллсмайн приказала подать ему холодный завтрак. Силли с аппетитом принялся за цыпленка, отвлекаясь лишь изредка, чтобы выпить глоток воды. Когда Джоан хотела подлить в его бокал несколько капель вина, мальчик отстранил ее руку.

– Не нужно вина, – сказал он. – Оно нехорошее… От него Силли теряет голову…

Молодая женщина нежно смотрела на несчастного, охваченная внезапной симпатией к этому обездоленному существу.

Утолив голод, Силли с удивлением и любопытством оглядел комнату. Сначала его внимание привлекла кровать из черного дерева с инкрустациями из слоновой кости, потом каминное зеркало в художественной рамке, наконец, его взгляд с видимым удовольствием остановился на картине, висящей на стене. Картина изображала девочку примерно двухлетнего возраста, стоявшую на скамейке у пьедестала статуи. Склонившийся над ней памятник словно любовался этим ребенком. Розовое платье девочки резко выделялось на белом мраморе пьедестала и красиво гармонировало с зеленью пейзажа. Джоан заметила, что мальчик любуется портретом, и на ее лицо набежало облачко грусти.

– Кто эта милая крошка? – спросил Силли.

– Это… это была моя дочка, Маудлин, – ответила она изменившимся голосом.

Силли подбежал к Джоан и ласково взял ее за руки.

– Ты плачешь, ты плачешь, – заговорил он. – Силли не знает почему. Может быть, потому, что крошка перестала быть твоей дочерью… Не знаю. У меня не было матери, я один живу в поле. Мои родители – лесные птицы да полевые цветы… Прости меня, может, я сказал что-нибудь не так…

В голосе мальчика звучало неподдельное сочувствие. Джоан инстинктивно прижала его к сердцу.

– Не бойся, бедняжка, – сказала она. – Ты не сказал мне ничего дурного. Ты еще не знаешь, что такое смерть. Маудлин нет на свете. Она упала в реку, недалеко от меня, тело ее не было найдено. Я плачу, потому что никогда больше не поцелую ее. Но ты также плачешь, дитя?

– Да, Силли плачет, его еще никто не целовал так, как ты.

Новое рыдание сдавило грудь молодой женщины. Она еще крепче прижала к груди белокурую головку мальчугана и проговорила, охваченная внезапным порывом:

– Мать без ребенка, ребенок без матери. Не сама ли судьба соединяет эти осколки разбитых жизней, не сама ли судьба хочет исправить непоправимое? Силли, останься со мной, – прибавила она решительно.

Ребенок поднял на нее полные слез глаза. Казалось, он уже готов был согласиться, но вдруг лицо его потемнело.

– Нет, Силли должен быть свободен, – сказал он. – Ему нужна дорога, где солнце золотит пыль, нужны горы, где в ущельях рычит ветер, нужны луга, где пасутся большие рыжие быки. Нет, Силли не может жить в доме. И знаешь, я должен идти, – прибавил он быстро. – Слышишь, как поет море? Оно зовет меня… Знаешь, это мой лучший друг. Часто, когда Силли был голоден, оно приносило ему раковины. Мы любим друг друга.

Джоан не отвечала. В ней зарождалось какое-то странное, необъяснимое чувство. Ей казалось, что мальчик, уходя, уносит с собой частицу ее сердца. Она сделала последнюю попытку удержать его.

– Подожди, Силли, ведь я обещала тебе ведро.

– Да, но я скоро вернусь. Ты также – мой друг. Силли вернется. Он станет на колени возле твоего стула и будет смотреть на тебя. Ему хорошо, когда он на тебя смотрит.

Помедлив еще минуту, мальчик как бы делал над собой усилия, чтобы решиться уйти. Наконец, он в последний раз поднес к своим губам руку Джоан и бросился к двери. Через минуту он уже шел по улицам города, направляясь к порту.

* * *

Порт Джексон – один из обширнейших портов в мире. Он состоит из трех бухт: Фарм-Коув, где стоят военные суда тихоокеанской эскадры, Сидней-Коув, к набережной которой, известной под именем Круговой набережной, подходят почтовые пароходы из Европы, и Дарлинг-Харбор, назначенной для купеческих кораблей. К этому последнему пункту и шел Силли.

Подойдя к морю, он сел на широких плитах набережной и с удовольствием стал смотреть на развернувшуюся перед ним картину. Напротив него на восточной стороне бухты поднимались пристани, верфи и склады всевозможных морских компаний, в которых была сосредоточена вся торговля города. За ними на высотах виднелись профили фортов Мидл-Хэд и Джордж-Хэд, охранявших Сидней от всякого нападения своими сильными батареями. В одном месте набережной поднимался лес мачт, убранных разноцветными флагами. На этом месте вечером должно было происходить празднество, включавшее в себя ежегодную распродажу товаров, оставшихся в доках невостребованными. Изредка долетавшие звуки музыки указывали, что вокруг складов уже группировались иностранцы.

В том месте, где остановился Силли, порт имел совсем другой вид. Здесь работа так и кипела. Огромные краны со скрипом сгружали товары, прибывшие сюда со всех концов света. С головокружительной быстротой проносились на велосипедах курьеры. Катились, пыхтя и гремя, автомобили.

Около получаса сидел мальчик неподвижно, потом встал и пошел вдоль набережной, изредка нагибаясь и подбирая голыши. Наконец он остановился возле лестницы, спускавшейся к самой поверхности моря.

Он медленно спустился по ступеням. На последней ступеньке он снова сел и с деловым видом стал швырять в море камни, подобранные им, с видимым интересом следя за кругами, расходившимися по воде. Тот, кто в этот момент увидел бы Силли, мог бы принять его за немного придурковатого мальчугана, занимающего свое время обыкновенными мальчишескими шалостями. Но, присмотревшись поближе, можно было заметить в его действиях какую-то определенную идею.

Вдруг его тусклый до сих пор взгляд оживился разумным выражением. Он медленно осмотрелся вокруг: никто не обращал на него внимания. Только два матроса, проходя мимо, посмотрели в его сторону с презрительной жалостью и обменялись краткими замечаниями.

– Мальчуган мечтает, – сказал один.

– О чем ему мечтать, безмозглому? – возразил второй.

И они пошли своей дорогой, а Силли не подал и вида, что услышал их разговор. Как только их шаги затихли вдали, мальчишка наклонился к воде и опустил в нее руку, как бы что-то отыскивая. Наконец вытащил руку: в ней была пробка, привязанная к бечевке, другой ее конец был закреплен где-то на дне бассейна.

Оглядевшись еще раз, мальчик достал из кармана предмет, который ему передал Джеймс в доме сэра Оллсмайна. Этот предмет оказался небольшим жестяным цилиндром. Силли крепко привязал его к пробке и три раза дернул за бечевку. Довольная улыбка мелькнула на его губах. Он выпустил из рук бечевку, металлический цилиндр скользнул в море и, крутясь, исчез под водой. Бросив в воду еще несколько камней, Силли как будто заскучал. Он взглянул на семафор и увидел сигнал, указывающий на прибытие в Сидней-Коув парохода, быстро встал, поднялся по лестнице и пошел по Круговой набережной. Теперь у него была какая-то цель. Он шел смотреть на пассажиров, приехавших из Европы. Он шел, не торопясь, обходя тюки и ящики, нагроможденные на набережной, отвечая кивком головы портовым рабочим, приветствовавшим его. Они все знали, любили и жалели мальчика, в красивую голову которого природа забыла вложить ум. А он шел, насвистывая охотничью песенку, беззаботный и грациозный, как полевая птичка. Вдруг он вздрогнул. У полицейского поста он увидел Джеймса Пака, который разговаривал с начальником охраны. Мальчик хотел было пройти мимо, но секретарь сэра Оллсмайна его остановил:

– Здравствуй, Силли.

– Здравствуйте, сэр.

– Ты не остался у леди Оллсмайн?

– Нет, свобода слишком хороша.

– Не хочешь ли ты все же прогуляться со мной сегодня вечером?

– Хочу, сэр.

– Прекрасно. Так приходи в девять часов на Парамата-стрит.

– Это где дом доброй леди?

– Да. Я свожу тебя на праздник в доки.

– На праздник, где будут балаганы, велосипедные гонки?

– Да-да. Так до вечера, Силли.

– До вечера, сэр.

Мальчик продолжил свой путь, а Джеймс сказал, указывая на него начальнику полицейского поста:

– Это тот самый мальчуган, который навел нас на след корсара Триплекса. Я хочу его побаловать в награду за эту услугу, да к тому же он нам может помочь отыскать того человека, который передал ему афиши.

Полицейский наклонил голову в знак понимания и с внезапной нежностью во взгляде посмотрел вслед мальчику. Но тот был уже далеко. В это время он проходил по тесным улицам, где толпится рабочее население порта. Рыбаки, загромождая дорогу, чинили свои сети у открытой двери кабачка, из которой тянуло тяжелыми запахами виски и джина; теснились, оглашая воздух крепкой бранью, пьяные матросы; поодаль с криками толпились женщины, забывая за сплетнями хозяйственные заботы и, таким образом, подготовляя вечерний повод для супружеских бурь. Силли ловко маневрировал между этими группами, нисколько не замедляя шага. Вскоре он вышел на Круговую набережную, куда пристают европейские пароходы. Мальчуган пришел как раз вовремя. Просигналившее судно уже подходило к пристани.

Пока с парохода спускали сходни, комиссионеры, гарсоны из отелей и переводчики подняли невообразимую толкотню перед пристанью, каждый изо всех сил работал локтями, стараясь пробраться в первый ряд. Над набережной стоял гул от криков, угроз, взрывов смеха.

Приход Силли был встречен веселыми замечаниями.

– Мы спасены! – заорал здоровенный носильщик. – Иди сюда, дурачок! Нам нужны сильные малые!

Все засмеялись над этой шуткой, но Силли нисколько не смутился и отвечал:

– Силли не силен, как бык, но все же он может поднести чей-нибудь чемодан и заработать себе на хлеб.

Носильщики перестали смеяться. Эти грубые, но не злые люди несколько смутились. Им стало стыдно, когда это хилое создание заявило так просто о своем праве на жизнь. Ему бы охотно уступили место, но в эту минуту пассажиры стали сходить на пристань, и вся эта беднота, пришедшая сюда заработать несколько пенсов, бросилась на чемоданы, свертки и саквояжи, которые держали в руках приехавшие. Воздух загудел от восклицаний:

– Не угодно ли комиссионера, леди?

– Пожалуйте ваш чемодан, джентльмен!

– Сюда, милорд! Отель «Ройяль»! Умеренные цены!

– «Павильон-Отель», сэр!.. Очень удобно! Каждый вечер музыка и каждую неделю представления.

– Взгляните сюда, молодая леди! Отель «Муз-Парк»! Прислуга снабжена электрическими механизмами! Это сенсация!

Пуф-пуф! – пыхтели паровые омнибусы, на которые уже грузили багаж пассажиров расторопные носильщики.

Сбитые с толку, с растерянными лицами, путешественники бежали за своими комиссионерами к экипажам. Только одна группа стояла вне этой суеты. Она-то и привлекла внимание Силли. Группу эту составляли один джентльмен и две дамы. По худощавой физиономии и слегка насмешливому взгляду, по закрученным кверху усам и по общему выражению какой-то доверчивости и откровенности в молодом джентльмене можно было узнать француза. Его спутницы были не менее изящны. В одной, тоненькой блондинке с прекрасным цветом лица, можно было узнать англичанку, другая, очень смуглая брюнетка с большими темными глазами, легкой грацией своих движений напоминала газель.

Со спокойной улыбкой джентльмен отвел руки носильщиков от чемодана, который он держал в руках, не торопясь, выбрал глазами двух сильных парней и дотронулся до них тросточкой.

– «Сентенниал-Парк-Отель», – сказал он.

– Омнибус набит битком, джентльмен.

– Не страшно, пойдем пешком! У нас три чемодана, мы путешествуем для удовольствия и покупаем в дороге все, что нужно.

Комиссионеры с видимым почтением схватили чемоданы.

В Австралии, где люди ездят только по делам, человек, путешествующий для своего удовольствия, пользуется особым уважением. Тот, кто путешествует не ради добывания денег, должен иметь их много. А в Австралии, как и повсюду, капитал внушает почтение. Носильщики пошли вдоль набережной.

– Пойдем, Оретт! Пойдем, Лотия! – молодой человек пригласил своих дам.

– Я готова, мой милый Арман, – отвечала молодая англичанка.

– А вы, Лотия?

– И я также, господин Лаваред, – отвечала вторая спутница.

Силли не пропустил ни одного слова из этого разговора. На его лице проступило удивление, смешанное с нежностью.

– Лотия! Оретт! Лаваред! – пробормотал мальчуган.

Он, быстро протянув руку, схватил маленький саквояж, который держала в руках Лотия, и промолвил плачевным тоном нищего:

– Силли понесет ваш сак, мисс… Всего два пенса!

– Кто это? – спросил Лаваред.

– Это маленький простачок Силли, – сказал, обернувшись, один из носильщиков. – Вы сделаете благодеяние, сударь, дав ему заработать на кусок хлеба.

– В таком случае, возьми саквояж, малыш, и иди за нами.

Силли важно поклонился и пошел за путешественниками, которые разговаривали, не обращая ни на кого внимания.

– Итак, господин Лаваред, – с беспокойством спросила Лотия, – вы думаете, нам посчастливится в Сиднее?

– Уверен.

– Вы надеетесь, что мы найдем…

– Кузена Робера? Да, без сомнения! Подумайте, Лотия, – прибавил он, заметив жест сомнения своей спутницы, – ведь мы уже взяли след беглеца. В тот день, когда он оставил нас, я вспомнил, что я – парижский журналист. Правда, женитьба на Оретт заставила меня немного забыть об этом, но обстоятельства изменились, и я опять вспомнил свои репортерские подвиги. Уверяю вас, что мы найдем нашего несчастного друга!

– Может быть, вы и правы. Мне не следовало забывать, что благодаря вам мы напали на его след и узнали: в Бриндизи он сел на сиднейский пароход и не сходил на берег в Порт-Саиде и в других местах.

– Следовательно, здесь конечный пункт этого путешествия…

– И мы должны его найти, – докончила с милой улыбкой Оретт.

Лотия покачала головой:

– Здесь мы не можем обратиться к властям. Роберу опасно попасть в руки полиции.

– Простите, простите! – весело подхватил журналист. – У нас всего два разных дела. Первое и самое трудное – найти кузена. В этом полиция поможет нам с вполне понятным усердием. А второе – вырвать его из рук полиции. Ну, здесь… как, впрочем, и в Европе, это – сущие пустяки. Нужно только немного ловкости.

– Стало быть…

– Завтра я побываю у главного начальника полиции и прошу вас только об одном: не беспокойтесь!

Они уже подошли к отелю, огромное здание которого поднималось внушительной громадой над великолепными старинными садами, от которых он и получил свое название^[1]. Через пять минут они были у себя в номере, снабженном всеми новейшими приспособлениями комфорта. Телефон, электричество и пианино были в их полном распоряжении. Слуга сказал, что в салоне есть и фонограф для тех из путешественников, которые ведут путевые заметки. При отъезде им вручаются фонограммы, которые только стоит вставить в другой аппарат, чтобы воспроизвести вновь пережитые впечатления.

Носильщики, в том числе и Силли, сложили свою ношу и удалились. Однако перед тем, как уйти, мальчик с наивным любопытством обошел всю комнату. Это очень насмешило путешественников.

– Ну, друзья мои, – сказал Арман, когда они остались одни, – завтра мне предстоит встреча с органами местного правопорядка. Позвольте же мне сейчас прочитать вам рапорт начальнику тихоокеанской полиции, который я заготовил еще дорогой. Мне бы очень хотелось знать ваше мнение.

Склонив голову, обе женщины выразили согласие, и Лаваред начал чтение.

Глава 4. Доклад

«Его превосходительству господину начальнику тихоокеанской полиции сэру Тоби Оллсмайну.

Мы, нижеподписавшиеся, Арман Лаваред, парижский репортер и хроникер, побивший рекорд кругосветного путешествия (имея в кармане два с половиной пенса, я за год обогнул весь земной шар), жена моя Оретт Лаваред, урожденная Мирлитон, и мисс Лотия Хадор, имеем честь довести до сведения вашего превосходительства нижеследующее:

Вам, разумеется, небезызвестно, какие затруднения встречает в Египте британское влияние. В стране образовалась партия так называемых новоегиптян, имеющая целью восстановление независимости долины Нила. Соперничество двух знатных фамилий Танис и Хадор в течение долгих лет мешало египтянам объединиться. Наконец, последний из Хадоров принес в жертву отечеству вековую ненависть и решил выдать свою единственную дочь Лотию за последнего представителя семьи Танис. Таким образом вражде мог быть положен конец; и все египтяне могли воссоединиться под одним знаменем.

Танис жил в Париже под наблюдением английского правительства, которое выдавало ему солидное содержание. Предупрежденный посланцем Хадора, которого звали Ниари, молодой человек, привыкший к свободной жизни, испугался предстоящей борьбы и передал все сведения в английское посольство.

В адмиралтействе пришли к выводу, что даже и при официальном отказе Таниса от участия в предстоящем восстании оно все равно вспыхнет и повлечет за собой кровопролитную и дорогостоящую войну, которой следовало бы избежать.

Было решено, что Танис притворно согласится на сделанное ему предложение, но только отсрочит исполнение, а тем временем подыщут человека, обстоятельства рождения которого позволяли бы выдать его за настоящего Таниса. Ниари, слепо преданный молодому египтянину, должен был содействовать этой подмене. В дальнейшем лже-Таниса планировалось арестовать в Египте и депортировать. Таким образом, заговор, лишенный своего вождя, сам по себе потерпел бы неудачу, а истинный Танис получил бы возможность продолжать в Париже свое праздное и веселое существование.

Все было подстроено очень искусно. Выбор египтянина пал на Робера Лавареда, уроженца Южного Алжира, выросшего на одной из ферм в пятидесяти километрах от Уаргла. Сирота, не имеющий никаких родственников, кроме меня, своего двоюродного брата, которого он никогда не видел, он как нельзя более соответствовал требованиям адмиралтейства.

Все произошло так, как было предусмотрено. Робер был внезапно схвачен, замешан, сам ничего не понимая, в египетский заговор и стал женихом мисс Лотии Хадор. Затем арестован английской полицией и отправлен в Западную Австралию. Отсюда ему удалось бежать благодаря обстоятельствам, слишком сложным, чтобы говорить о них здесь. Он убил Таниса на дуэли и вернулся во Францию.

Робер намеревался жениться на мисс Лотии, к которой успел привязаться и которая отвечала ему взаимностью. Он мечтал зажить спокойной жизнью простого гражданина. Как же! Его несчастья только начинались!

Англии для обеспечения спокойствия в Египте, необходим был Танис собственной персоной. Британскому правительству удалось добиться от правительства Франции, чтобы молодого человека вычеркнули из списка французских граждан, якобы «являвшегося ошибочно записанным в них египетским подданным».

Таким образом, Робер сразу же потерял и имя и национальность. Ему нужно было изображать из себя живого изменника, которого он сам же справедливо наказал. Ваше превосходительство понимает, что это невозможно. Ни один порядочный человек не согласился бы носить чужое имя, в особенности имя изменника.

Чтобы жениться на своей невесте, ему необходимо было вновь вернуть свое честное имя и национальность. Но все наши попытки в этом направлении разбивались об ловкость и влияние английских агентов.

День ото дня Робер становился все мрачнее. Он начал упрекать себя в том, что своей бесплодной борьбой разбивает жизнь мисс Лотии. Все мои попытки ободрить его оставались без результата. Однажды ночью он уехал тайком из дома, где мы жили, оставив нам письмо следующего содержания:

«Кузен, и вы все, кого я люблю! Все кончено! Глаза мои открылись. Я на себя взял задачу, которая выше моих сил. Одному человеку не совладать с целым народом. Оставаясь с вами, я только смущаю ваш покой и мешаю счастью вашего очага. Я обременяю и Лотию, слишком добрую, чтобы взять назад свои слова. Мой долг – освободить ее от данного обязательства. Пусть она позабудет несчастного, пишущего эти строки, и не пытается его отыскать. В эту минуту я буду уже далеко от вас, и с каждой минутой расстояние между нами все увеличивается. Мой долг тяжел, но, исполняя его, я жертвую собою для тех, кого люблю, и это дает мне цель в жизни. С полными слез глазами я говорю вам: прощайте, прощайте навсегда! Подписано: “Тот, у кого нет больше имени”».

Рыдание Лотии прервало чтеца.

Она закрыла лицо руками, плечи ее конвульсивно вздрагивали. Оретт обняла несчастную девушку, пытаясь смягчить страдания словами надежды.

Волнение передалось и журналисту. Арман, до этого спокойно читавший рапорт, встал со своего места и тихо проговорил:

– Ободритесь, Лотия. Я не для того посвятил вас в мой доклад, чтобы вы плакали. Теперь мы в лучшем положении, чем во время чтения письма Робера. Свет надежды разгорается все сильнее. Мы найдем его.

– Я верю, но ведь положение дел остается прежним. Из уважения к памяти отца он захочет вернуть свое имя, из любви к отечеству – свою национальность.

Арман улыбнулся.

– Вот в этом-то вы и ошибаетесь. Когда я вышел на австралийский берег, – продолжал он, отвечая на вопросительный взгляд обеих женщин, – у меня появилась мысль, настолько простая, что я удивляюсь, как она раньше не пришла мне в голову. Ведь, уехав из страны вместе с вами и настоящим Танисом, Робер оставил Ниари, знакомого с той интригой, жертвой которой сделался мой кузен. Когда Робер будет с нами, мы отыщем этого молодца и по его и вашему свидетельству установим официальным актом тождественность моего кузена и вашего жениха с без вести пропавшим Робером Лаваредом, и тогда он снова займет свое место в рядах французских избирателей.

Выслушав это заявление, Оретт и Лотия радостно улыбнулись. Однако сомнения молодой девушки еще не совсем рассеялись.

– Но согласится ли Ниари? – спросила она.

– Конечно, согласится. Ведь его интересы вполне совпадают с нашими.

– Вы думаете?

– Это ясно как день. Прежде всего, Ниари египетский патриот. Раз глава заговора умер, то в его интересах, чтобы этот факт был признан и чтобы сторонники независимости Египта могли выбрать себе нового вождя для исполнения своих замыслов.

– Это верно, – проговорила невеста Робера, горячо пожимая руку парижанина. – Робер вас хорошо знал, он говорил: «Если Армана запрут в ящик, связав ему руки и ноги, ящик зальют в бетонную глыбу, а глыбу зароют в землю, то и тогда он может оттуда выбраться».

– Вы преувеличиваете, или, вернее, Робер преувеличивал. Вот уж настоящий южанин! Видно, что он родился в Алжире! По счастью, тут нет ящика из бетона, и я думаю, что нашел верное решение задачи. Я продолжаю чтение, – прибавил он свойственным ему ироническим тоном. – К тому же я не задержу вас, осталось совсем чуть-чуть. Итак… «Мы отправились на поиски беглеца. Наведя справки, как это умеют делать репортеры, эти полисмены прессы, которым репортеры правосудия – господа полисмены, зачастую помогают и умеют воздать должное, я узнал, что Робер Лаваред сел в Бриндизи на сиднейский пароход “Ботани” и не сходил с него ни в одном из промежуточных пунктов. Следовательно, он должен был прибыть в Сидней еще в июне…»

Арман умолк.

Обе молодые женщины нашли, что указания, сделанные в докладе, были достаточно понятными и могли облегчить поиски полиции. Спрятав бумагу в чемодан, Лаваред веселым тоном объявил:

– Ну, на сегодня довольно серьезных дел! Пора подумать об обеде, я прикажу подать его сюда.

Он встал и направился к телефону, но едва взгляд парижанина упал на столик у телефонного аппарата, как у него вырвалось удивленное восклицание. Там лежал свернутый листок бумаги, на котором черным карандашом было написано: «Арману Лавареду, эсквайру. Очень важно».

– Записка? Мне? – пробормотал журналист и, развернув ее, прочитал следующие строки:

«Джентльмен!

Сэр Тоби Оллсмайн, главный директор тихоокеанской полиции, весьма неохотно принимает иностранцев. Но тем не менее, если вам будет угодно завтра в шесть часов утра отправиться в парк, что у Фарм-Коув, то вы найдете сэра в кустах, окружающих статую Кука. Там вы будете иметь возможность изложить сэру Тоби ваше дело».

Несколько минут путешественники хранили молчание. Они не могли понять, как могло сюда попасть это указание, столь необходимое им в данную минуту.

– Что вы думаете делать, Арман? – спросила наконец Оретт.

– Пойти на эту встречу. В конце концов чем я рискую? Стать жертвой какого-нибудь розыгрыша? Ба! Но ведь я – парижанин, я первым посмеюсь над этой шуткой. Но сначала нужно допросить прислугу.

Сказано – сделано. Заработали электрические звонки, и вскоре вся прислуга отеля собралась в комнате, во главе с почтенным хозяином отеля, мистером Литлтингом. Но никто не мог объяснить этой тайны, и Литлтинг рассыпался в извинениях. Он был просто в отчаянии, что такой случай произошел в его отеле, всегда пользовавшемся такой безупречной репутацией. Он вышел, пообещав, что заявит в полицию о случившемся.

Однако это происшествие не помешало путешественникам пообедать с большим аппетитом. Часов около девяти они разошлись по своим комнатам и вскоре уснули.