Великие болезни и болезни великих. Как заболевания влияли на ход истории

Посвящается Жаклин, Честеру, Амелии и Виктории

© Ю.С. Кныш, перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Предисловие

Не заниматься спортом, практически каждый день пить виски и шампанское, есть все что угодно и ни в чем себе не отказывать, курить сигары – жить полной жизнью и мирно умереть в преклонном возрасте. Это мечта всех тех, кто не слишком серьезно относится к рекомендациям вести здоровый образ жизни и любит поднимать себе настроение маленькими радостями. Герой таких людей – Уинстон Черчилль, который, несмотря на вредные привычки, дожил до 91 года: одна из величайших личностей в европейской истории, известная современникам и следующим поколениям в первую очередь как решительный противник Гитлера.

Не все исторические персонажи могли похвастаться таким крепким, как у Черчилля, здоровьем, которое не подкосил даже образ жизни, способный довести до отчаяния любого врача и диетолога. Нередко ключевые фигуры в истории в решающие моменты сталкивались с болезнями. И порой это имело роковые последствия.

В решающей битве при Ватерлоо Наполеон был не на пике душевных и физических сил.

Нет сомнений в том, что болезни становятся важным историческим фактором. Например, эпидемия бубонной чумы, известной как «черная смерть», распространившаяся примерно в середине XIV века и унесшая жизни около трети европейского населения, была подробно изучена с точки зрения ее социальных и экономических последствий. Но в дополнение к этому макроэффекту существуют «последствия» в виде недомоганий, болезней и преждевременных смертей на микроуровне – влияние, оказываемое на крупных политических деятелей. Тот факт, что так называемые великие личности решительным образом влияют на ход событий, в некоторой степени отрицается отдельными университетскими историками. Большинству людей трудно представить, как развивалась бы Европа в XX веке без Гитлера. Или закончилась бы холодная война столь же мирно, если бы Михаил Горбачев не стал Генеральным секретарем ЦК КПСС в 1985 году.

Там, где большая власть сосредоточена в руках немногих, значительное воздействие на ход истории могут оказывать факторы, кажущиеся банальными, включая болезни сильных мира сего. Конечно, это особенно верно в отношении императоров и королей прошлого, но современные демократии также склонны к таким сдвигам, когда много власти оказывается в руках человека, который может внезапно заболеть. Американская демократия, пожалуй, лучший пример. В этой книге мы познакомимся с несколькими президентами США, чьи болезни стали судьбоносными.

Патобиография, объединение медицины и биографической историографии, почти автоматически приводит к умозрительному вопросу: «Что случилось бы, если…?» Но предположения от обратного неизбежны, когда мы изучаем историю. Вряд ли кто-либо, кому известно про покушение на Гитлера в июле 1944 года, не поддастся искушению предположить, как бы сложилась история, если бы граф Штауффенберг и его сообщники добились успеха. Или как бы выглядел наш мир, если бы в конце мая 1940 года немецкие танковые войска не остановились неподалеку от Дюнкерка, а окружили бы британский экспедиционный корпус и заставили Великобританию под руководством Уинстона Черчилля, только что вступившего в должность премьер-министра, заключить мир. Смертельный для Европы мир под свастикой.

В отдельных случаях заболевания становились решающими факторами для хода истории. В этой книге мы будем сопровождать некоторых известных пациентов в их тяготах. И конечно, возникнет вопрос, какой путь выбрала бы Клио, муза истории, если бы предпочла другой вариант развития событий. Это особенно верно в отношении пациентов из первых двух глав книги – людей, которые правили двумя важными для судьбы Европы странами в течение очень короткого периода. А также стоит понаблюдать за теми заболеваниями, которые в одинаковой степени угрожали как власть имущим, так и их подданным и определяли целые эпохи. Речь идет о таких болезнях, как чума, холера, сифилис.

Таким образом, есть два уровня, которые мы рассмотрим на следующих страницах: великие болезни и болезни великих людей, принимавших решения. Эта концепция похожа на ту, что я ранее использовал для изучения другого исторического фактора – погоды и климата. Я очень благодарен читателям той работы^[1] за то, что помогли ей выйти в нескольких изданиях. У этой же книги долгая история: влияние болезней на ход истории очаровывало меня еще со времен юности. После двух семестров изучения медицины я также начал изучать историю. Я окончил обе специализации, хотя и не в установленный минимальный срок обучения, но – как можно было бы сказать в Великобритании с типичной для этой страны сдержанностью – in due time^[2]. По обоим предметам мне посчастливилось заниматься с университетскими преподавателями, которые научили меня находить общее в этих увлекательных науках, то, что связывает Клио и Асклепия. Я особенно благодарен за это Клаусу Мюллеру и Дитмару Киенасту, преподавателям истории, Хансу Шадевальдту и Вольраду Денеке, преподавателям истории медицины, а также Хансу Пау, Йоханнесу Грюнцигу и Гвидо Клюксену, преподавателям выбранной мною в конечном итоге медицинской дисциплины, офтальмологии. Их энтузиазм в продвижении данного предмета в различных регионах мира оказался заразительным. В течение многих лет мне посчастливилось писать для издателя Рейнхарда Кадена, в медицинских журналах я мог публиковать статьи о некоторых известных пациентах, упомянутых ниже, и о большинстве заболеваний, определявших целые эпохи. Большая честь работать с таким эрудированным и отзывчивым редактором, как Кристоф Зельцер, и вдохновляться его идеями.

В этой книге рассмотрены великие болезни – унесшие большое количество жизней или значительно повлиявшие на общественный уклад, – а также болезни великих: правителей и политиков, чьи решения затрагивали жизни простых людей.

А когда речь идет о благодарности и уважении, конечно, следует упомянуть тех четырех человек, которые мне ближе всего, которые знакомы с причудами писателя-медика и болтливого историка и готовы их терпеть с удивительным хладнокровием: Жаклин, Честер, Амелия и Виктория. Им посвящается эта книга.

Надеюсь, эта книга станет для читателей и читательниц не простым развлечением, но и вдохновением. А там, где повествование становится слишком умозрительным, меня можно простить за мою склонность рассуждать на тему «а что, если…». История – это то, что произошло на самом деле, порой к лучшему, а порой, возможно, и нет. Внимательный читатель наверняка найдет ошибки, небольшое унижение для каждого автора. Президент США Теодор Рузвельт (он занимал этот пост с 1901 по 1909 год) утешает меня своей мудростью: «The only man who makes no mistakes is the man who never does anything»^[3].

Германия, которой никогда не было. Фридрих III

«Господа, хрипота мешает мне вам что-нибудь спеть!» Члены президиума рейхстага, присутствовавшие на приеме в Берлинском дворце, отреагировали на это шутливое заявление осторожными улыбками, возможно, дополненными такими репликами, как «Конечно, Ваше Императорское Высочество, конечно…» Никто из присутствовавших, в особенности человек, произнесший эти приветственные слова с усталой улыбкой, не подозревал, что они ознаменовали начало человеческой трагедии и также политической драмы. Это события 8 марта 1887 года, и выступавшим был наследник престола кронпринц Фридрих Вильгельм Николаус Карл Прусский, сын Вильгельма I – короля Пруссии и первого германского кайзера.

Германская империя была провозглашена всего 16 годами ранее в Зеркальной галерее Версаля, в разгар победоносной войны, которую Пруссия и другие германские государства вели против Франции. На политической арене Европы это был новичок, на которого другие великие державы косились с подозрением (а в случае с Францией – с желанием отомстить). В одно мгновение в центре континента вырос гигант: Германская империя демонстрировала колоссальный демографический и экономический рост и готовилась стать ведущей индустриальной державой в Европе. Прусская армия после трех коротких и победоносных войн – в 1864 году против Дании, в 1866 году против Австрии, в 1870–1871 годах против Франции – считалась не имеющей себе равных. Политическое устройство новой империи не могло внушать доверия двум великим демократическим державам (хотя слово «демократический» в XIX веке не имело того же значения, что в наше время; например, даже в Великобритании, которую многие считают прогрессивной, у женщин не было права голоса) – Французской республике и конституционно-монархической Англии. Во главе государства в Германии стояла прусская династия Гогенцоллернов; главной фигурой немецкой политики был консерватор, юнкер^[4] Отто фон Бисмарк, который в роли рейхсканцлера в 1880-х годах вел энергичную борьбу с «врагами Рейха». Ими в первую очередь, по его мнению, были социал-демократы и католики.

Для прогрессивных сил империи и многих ее политически активных граждан, заинтересованных в расширении основных демократических прав, человек, чья хрипота в тот весенний день была быстро забыта, был лучом надежды. Для них, а с тех пор и для многих, если не для всех историков и биографов, Фридрих Вильгельм был «либеральной надеждой Германии»^[5]. В этих кругах считалось само собой разумеющимся, что после окончания эпохи Бисмарка Фридрих Вильгельм возьмет бразды правления в свои руки и задаст новый курс, отказавшись от ограничений и авторитаризма. Едва ли какой-либо другой документ столь же явно передает ожидания оппозиционных кругов, как картина Антона фон Вернера «Кронпринц Фридрих III на придворном балу 1878 года», написанная по памяти спустя годы, где сам Фридрих и ведущие либеральные политики – люди, которым, как тогда казалось, принадлежало будущее, – образуют группу, стоящую в стороне от шума и суеты.

В отличие от большинства соотечественников и даже членов семьи, Фридрих свободно говорил по-английски.

Кронпринц был известен как сторонник британской системы жесткого парламентаризма с системой сдержек и противовесов, а также с монархом, царствующим, но не вмешивающимся в дела партий. Симпатия прусско-немецкого кронпринца к государственному устройству Британской империи возникла не только в связи с его знакомством с британскими устоями в ходе многочисленных визитов в эту страну, но и по личной причине. Его жена Виктория приехала из Англии и была дочерью английской королевы с тем же именем, в честь которой впоследствии назвали целую эпоху – Викторианскую. Фридрих Вильгельм познакомился с будущей женой во время своего визита в Англию (Виктории было восемь лет) и женился на ней, когда ей было 17. В отличие от других дочерей европейской знати, принцесса Виктория не была аполитична. Ее отец, принц Альберт Саксен-Кобург-Готский, позаботился о том, чтобы его первенцы получили первоклассное воспитание, и в долгих разговорах разъяснял ей достоинства своей второй родины – Великобритании. Незадолго до свадьбы Альберт убеждал свою дочь и будущего зятя, что политическое будущее Германии (которая еще не была объединена под руководством Пруссии) состоит исключительно в конституционной монархии по британской модели и в признании и соблюдении основных демократических прав.

После переезда в Берлин Виктория, вероятно, скучала по своей любимой родине больше, чем когда-либо: при дворе реакционных политиков, таких как Бисмарк, который оставался ее заклятым врагом на протяжении всей жизни, ее ждал холодный, даже враждебный прием. Для влиятельных кругов она навсегда осталась «иностранкой», «англичанкой» – даже для своего старшего сына, будущего кайзера Вильгельма II, которому было суждено привести Германскую империю к гибели. Виктория, которую в семейном кругу называли Вики, в Берлине имела нерушимую опору: своего мужа. Фридрих Вильгельм был настолько предан своей жене, что его мнимая покорность «женушке», как он звал Вики, стала поводом для глупых издевательств при дворе. С другой стороны, для многих парламентариев, таких как представитель либералов доктор Рудольф Вирхов, эта привязанность к английской патриотке была основанием для надежды. Примечательным аспектом надвигавшейся трагедии стало то, что Вирхов, одна из величайших личностей золотой эры медицинского прогресса, предстал особенно жалкой фигурой в драме о Фридрихе Вильгельме.

Однако охрипший человек, на которого возлагались ожидания столь многих людей, уже не был тем героем трех войн. Высокий, с густой белокурой бородой и голубыми глазами, для многих своих соотечественников он олицетворял идеал мужественного правителя той эпохи, и его сравнивали с Зигфридом и другими немецкими мифологическими персонажами. Но все еще густая борода была посеребрена сединой, а на лице кронпринца члены президиума рейхстага могли заметить некоторую усталость, даже фрустрацию. Потому что существование Фридриха Вильгельма, казалось, состояло исключительно из ожидания. Той весной кронпринцу исполнилось 56 лет, и он получил напоминание о долголетии, которое могло стать препятствием для перемен в монархии: его теща Виктория в скором времени собиралась отмечать золотой юбилей своего восхождения на престол, и – что гораздо хуже для Фридриха Вильгельма – его отец, кайзер Вильгельм I, через несколько дней должен был отпраздновать свое 90-летие. Старый кайзер, похоже, решил опровергнуть все законы биологии.

Отец Фридриха Вильгельма к 90 годам пережил пять покушений на свою жизнь.

Внешне крепкое здоровье отца вскоре начало казаться Фридриху Вильгельму горькой иронией. Потому что собственное здоровье вот уже несколько месяцев его подводило. Годом ранее, в 1886 году, он перенес корь. После этого некоторым придворным начало казаться, что он утратил прежнюю силу. В январе 1887 года он начал периодически страдать от хрипоты. Кронпринц и его окружение проконсультировались с профессором Карлом Герхардтом из клиники Шарите. Глава медицинской клиники, скорее терапевт, нежели специалист по заболеваниям горла, вероятно, заподозрил что-то серьезное: «Должно быть, недуг начался с симптомов простуды и первое время напоминал катаральную охриплость. Однако в течение следующих нескольких месяцев кашель и другие катаральные проявления не наблюдались; только сухая охриплость, причем различные лекарства и ингаляции, которые эффективно помогали против катарального воспаления, оказались совершенно бесполезными»^[6]. Кронпринц был заядлым курильщиком трубок и сигар – канцерогенное действие ядов, содержащихся в табачных изделиях, открыли только в XX веке.

6 марта, за два дня до того, как профессора Герхардта приняли в президиум рейхстага, он впервые провел Фридриху Вильгельму ларингоскопию. Этот метод в то время был еще новаторским. Герхардт описал полученные данные следующими словами: «На краю левой голосовой связки между голосовым отростком и серединой голосовой связки, ближе к первому, заметен бледный несколько неровный выступ, внешне напоминающий язычок или лоскут. Длина его составляет около 4 мм, высота – 2 мм. Был поставлен диагноз: утолщение левой голосовой связки»^[7]. В течение следующих нескольких недель врачи предприняли несколько попыток удалить предполагаемый полип с помощью проволочной петли, а затем с помощью ее аналога, который можно было раскалить. Попытки лечения стали тяжелым испытанием для пациента, несмотря на то что в то время уже существовали первые виды местной анестезии кокаином – этот метод был открыт лишь тремя годами ранее офтальмологом Карлом Коллером из Вены. В клиническом отчете Герхардта и его коллег не только отражено разочарование по поводу упрямой болезни, но и прослеживается надежда: «Вечером 14-го [марта 1887 года] впервые была использована раскаленная платиновая проволока. 16-го числа опухоль была прижжена на всем своем протяжении, особенно посередине. На этот раз процедура получилась немного болезненной. С 18‐го по 26‐е число лечение было приостановлено из-за празднования дня рождения Его Величества кайзера Вильгельма. Теперь, 26, 27, 29 марта и вплоть до 7 апреля, каждый день применялась раскаленная проволока для разрушения нового образования, все, что выступало, сжигалось, а 7-го числа край голосовой связки был сглажен плоской горелкой»^[8].

После такого изнурительного лечения Фридрих Вильгельм с женой отправились на излюбленный курорт Гогенцоллернов, Бад-Эмс^[9], где кронпринцу предположительно делали противовоспалительные ингаляции. Когда он вернулся в столицу в середине мая, выяснилось, что об исцелении не могло быть и речи: опухоль не только снова выросла, но и покраснела и не выглядела доброкачественной. 18 мая на консилиуме врачей с участием профессора Эрнста фон Бергманна, одного из ведущих немецких хирургов того времени, обсуждалась возможная природа заболевания. Воспалительный генез, вызванный, например, туберкулезом или сифилисом, можно было исключить на основании симптомов (у пациента не было ни лихорадки, ни кашля, ни увеличения лимфатических узлов). Впервые было произнесено слово «рак».

Одним из средств, обсуждаемых с кронпринцем, была чрезвычайно радикальная операция – рассечение гортани и удаление опухоли. Шансы на успех оценивались как относительно высокие, но нельзя было утверждать наверняка, что после такого вмешательства будущий немецкий кайзер сохранит голос. Не исключалось и полное удаление гортани – опасное для жизни вмешательство, которое заканчивалось успешно лишь в редких случаях. В качестве меры предосторожности Бергманн начал практиковать операции на трупах. Было решено пригласить ведущего специалиста в развивающейся области ларингологии, науке о заболеваниях гортани. Это решение нашло восторженную поддержку Виктории: ученым светилом был соотечественник наследной принцессы – английский врач Морелл Маккензи. Англичанин, написавший хорошо известное в Германии пособие по болезням гортани, среди британских врачей пользовался довольно спорной репутацией: некоторые из его коллег считали его повышенный интерес к финансовым аспектам медицинской работы, а также немалое самодовольство оскорбительными.

20 мая Маккензи провел первичное обследование и решил, что обнаружил признаки доброкачественного изменения. Это положило начало конфронтации с немецкими врачами и в итоге привело к взаимно враждебной блокаде. Немецкие врачи были убеждены в злокачественности образования; Маккензи в своих преимущественно пророческих высказываниях неизменно указывал на доброкачественность. Интересно, какой стороне больше доверяла наследная принцесса и, следовательно, пациент, который всегда прислушивался к своей жене? Маккензи воплощал надежду; фон Бергманн, Герхард и другие немецкие врачи, напротив, представали перед Вики вестниками мрачного будущего: немого и больного, а возможно, даже мертвого Фридриха Вильгельма.

Фактически методология клинической процедуры Морелла Маккензи соответствовала сегодняшним принципам диагностики, как недавно заметил австрийский патолог профессор Роланд Седиви: «Маккензи сильно опережал свое время и уже тогда представлял современную точку зрения на диагностику опухолей, потому что <…> злокачественная природа должна быть подтверждена микроскопическим исследованием…». По его мнению, Маккензи настоял на выяснении характера изменения, и 21 мая 1887 года с помощью гортанных щипцов (Forceps laryngis) провели биопсию, в результате которой было взято несколько кусочков ткани. Эти образцы были отправлены Рудольфу Вирхову (1821–1902) в Берлин^[10].

Анализом тканей из горла Фридриха занимался немецкий ученый Рудольф Вирхов, сегодня известный как один из основоположников клеточной теории.

Диагностика Вирхова и его действия в ближайшие месяцы – не самая успешная глава в биографии этого великого ученого. Трижды образцы новообразования отправляли Вирхову, трижды ему не удавалось обнаружить никаких признаков злокачественности. Даже четвертый кусочек ткани, полученный в результате отхаркивания тяжелобольного Фридриха Вильгельма, жизнь которого уже близилась к концу, под микроскопом не показал ему никаких признаков рака. В своих диагнозах Вирхов сосредоточился на бородавчатых изменениях. Было высказано предположение, что политические взгляды Вирхова – он был одним из самых ярких критиков Бисмарка, даже отдаленно не обладая его риторическими навыками, сообразительностью и харизмой, – повлияли на его мнение, поскольку он, как и Виктория, не хотел замечать, какая судьба грозила оплоту надежды либеральных сил. Однако при проведении исследований ткани часто случается, что образец – биопсия – не содержит злокачественных клеток, даже если он был взят из пораженного раком органа.

Роланд Седиви с позиции сегодняшнего эксперта защищает отца клеточной патологии: «Однако Вирхов очень своевременно и ответственно указал на потенциальные недостатки. Мы, современные патологи, также прекрасно понимаем, что на основании образцов, не репрезентативных для опухоли, можно сделать неправильный вывод. Вирхов пишет: “Оправдано ли такое утверждение в отношении всей болезни, невозможно однозначно установить по извлеченным кусочкам ткани”»^[11]. В июне 1887 года Фридрих Вильгельм отправился в Англию и принял участие в грандиозном параде в честь своей тещи королевы Виктории, вступившей на престол полвека назад в возрасте 18 лет. Некоторые присутствовавшие на параде женщины, увидев немецкого кронпринца верхом, вспомнили рыцаря Лоэнгрина, но один медик из толпы высказался довольно резко: «Лицо наследного принца выглядело бледным, почти желтовато-белым. Неподвижный, сидя на лошади, он больше походил на белую статую, чем на живого человека. Его ввалившиеся глаза вызывали у меня скорее дурное предчувствие болезненного прощания, нежели горделивое чувство восхищения – оно противоречило его облику»^[12]. В те дни Маккензи провел еще две операции с помощью проволочной петли, и Фридрих Вильгельм был так доволен уходом, что предложил своей свекрови пожаловать ему высокий титул – его душевный подъем был также связан с тем, что Маккензи, по всей вероятности, вопреки своему здравому смыслу, описал недуг пациента как излеченный. Так что пионером ларингологии стал сэр Морелл Маккензи, что едва ли способствовало его популярности среди коллег в Лондоне.

Кронпринц и его жена отправились в многомесячную реабилитационную поездку с остановками в Тироле, Венеции и, наконец, в Сан-Ремо, но безуспешно. В ноябре обнаружилось, что опухоль, которую прежде неоднократно удаляли, снова выросла, стала больше и теперь при ларингоскопии выглядела ужаснее, чем когда-либо. Вдруг Маккензи тоже изменил свой диагноз: «Now it looks like a cancer»^{[13] [14]}. Врачи не были полностью откровенны с пациентом. 11 ноября Фридрих Вильгельм написал: «Главный доктор фон Шреттер во главе <…> в присутствии женушки поделился своим мнением <…> что случай серьезный <…> Я спросил, рак ли это, на что он ответил: по крайней мере, что-то на него похожее…»^[15].

Теперь врачам стало ясно, что только опасная полная операция могла спасти пациента, но Фридрих Вильгельм от нее отказался: «… уже через несколько минут к нам пришел письменный ответ от Его Императорского Высочества, в котором он выражал несогласие на полную операцию и просил произвести только надрез трахеи»^[16]. Надрез трахеи, трахеотомия, был неизбежен, потому что опухоль выросла до такой степени, что пациенту стало трудно дышать. Это вмешательство произошло 9 февраля 1888 года, после того как «…дыхание стало настолько шумным, что на противоположных концах стола можно было услышать чуть ли не каждый вздох кронпринца»^[17].

Таким образом, наследный принц избежал смерти от удушья, но больше никогда не смог подать голос; отныне Фридрих Вильгельм мог общаться со своим окружением только с помощью записок. Операция прошла у врачей довольно легко и могла стать показателем переворота, произошедшего в медицине за последние десятилетия XIX века. Незадолго до того были достигнуты грандиозные успехи: применение общей анестезии с 1846 года – возможно, величайший момент человечества – и, наконец, местной анестезии; обнаружение Робертом Кохом и Луи Пастером под микроскопом возбудителей. Несмотря на упорное сопротивление, в больницах ужесточили правила соблюдения гигиены и применения антисептиков, чего удалось добиться в первую очередь благодаря шотландскому хирургу Джозефу Листеру. Люди в Германии и Европе с беспокойством читали в газетах сообщения о здоровье следующего немецкого кайзера и, следовательно, потенциально одного из самых могущественных людей в Европе. Над их повседневной жизнью, несмотря на прогресс, висел дамоклов меч в виде серьезной и внезапной угрозы неизлечимых заболеваний. И эта угроза сформировала сознание людей в XIX веке, в котором технический прогресс сыграл столь же важную роль, как чума, оспа и сифилис в более ранние эпохи.

Опухоль в гортани Фридриха Вильгельма разрослась настолько, что ему было трудно дышать.

В 1888 году, который вошел в историю Германии как год трех императоров, в Любеке жил 13-летний мальчик по имени Томас Манн. Ему было суждено увековечить две крупнейшие болезни XIX века в великолепных литературных памятниках: туберкулез в «Волшебной горе» и холеру в «Смерти в Венеции». С обеими инфекциями мы еще встретимся в ходе нашего изучения влияния болезней на историю – тех болезней, от которых пострадала большая часть населения, и тех, которые отбирали бразды правления у сильных мира сего.

Затем в Сан-Ремо пришли новости, которых Фридрих Вильгельм ждал долго, слишком долго, а теперь они пришли слишком поздно: 9 марта 1888 года его престарелого отца наконец не стало. Больной взошел на трон под именем Фридриха III. Слегка подавленное эмоциональное состояние немого кайзера уловил Франц Герре: «Отмеченный смертью, он знал, что его дни сочтены. Но он был благодарен за то, что на его долю выпало хоть немного власти и славы»^[18].

Его поезд особого назначения прокладывал свой путь в Берлин сквозь снежную бурю. Канцлер Бисмарк принял Фридриха Вильгельма вежливо и без явного сочувствия; мысли государственного деятеля о власти и политике, должно быть, переполняли противоречивые сценарии. Что было лучше – или менее катастрофично – для него, для его политики и для Германии: вероятно, короткое правление Фридриха III или гораздо более долгое – эксцентричного нового кронпринца Вильгельма, которому было всего 29 лет и на которого в придворных кругах быстро начали смотреть как на восходящее солнце? Фридрих III и императрица Виктория – таков был теперь ее титул – переехали во дворец Шарлоттенбург. Когда позволяла погода и состояние кайзера, они каждый день совершали короткие поездки в экипаже, на что жители Берлина смотрели со смесью сочувствия, любопытства и, прежде всего, жалости.

Борода монарха скрывала серебряную канюлю трахеотомии от посторонних глаз. Однако лечащие врачи видели страшные проявления болезни и очищали канюлю от дурно пахнущих выделений. В отчаянии от того, что чуть меньше года назад он сделал мрачный прогноз, но потерпел неудачу из-за стены отрицания реальности, которую Маккензи и его покровительница Виктория воздвигли вокруг пациента, Эрнст фон Бергманн незадолго до восхождения своего пациента на престол воскликнул: «Теперь каждый сможет увидеть, что изо рта кронпринца течет раковый гной!»

Фридрих III умер 15 июня 1888 года. Вскрытие, проведенное под руководством Вирхова, слишком явно показало то, чего заслуженный ученый не видел или не желал увидеть под своим микроскопом. Рак полностью разрушил гортань, части трахеи и легких; как было написано в отчете о вскрытии, они были воспалены, в них началось образование абсцесса. Маккензи, получивший за свою врачебную деятельность астрономическую сумму – почти четверть миллиона золотых марок, в том же году опубликовал книгу о болезни титулованного пациента, которого он называл Фридрихом Благородным. Он пережил кайзера всего на четыре года и умер от сердечного приступа в 1892 году в возрасте 54 лет.

Правление Фридриха III длилось ровно 99 дней.

Фридрих III унес с собой в могилу и видение совершенно другой Германии. Можно только догадываться, оправдал бы покойный надежды либералов или оказался бы в ловушке властных структур лишь ограниченно демократического, ориентированного на власть государства. Изучив дневники наследного принца, историк Фолькер Ульрих, прекрасный знаток эпохи (и автор выдающейся биографии Гитлера), усомнился, что Фридрих III имел бы возможность – и желание – осуществить действительно радикальные изменения: «Симпатии кронпринца к либеральным идеям его жены не заходили настолько далеко, чтобы подтолкнуть его, например к системным реформам в направлении парламентаризма. Хотя он поддерживал контакт с либеральными политиками, Фридрих III оставался тесно связан с милитаристской средой прусского королевского двора»^[19].

И все же мы не знаем, как могла бы выглядеть эта гипотетическая Германия. Немецкая нация жила бы под властью Фридриха III, который правил бы – при условии нормального здоровья и с учетом генов его отца, которые предрасполагают к долголетию – с 1888-го до, быть может, 1910-х годов и, если бы дожил до возраста своего отца, даже до 1920 года. Учитывая влияние его жены, дальнейшее канцлерство Бисмарка в этом сценарии маловероятно. Однако мы знаем, как выглядела реальная Германия с 1888 по 1918 год при правлении его сына Вильгельма II. Лидирующая в промышленности и науке, но возглавляемая непостоянным, часто иррационально действующим кайзером и чередой слабых и некомпетентных канцлеров, она стала очагом напряженности в концерте европейских держав^[20]. С вильгельмовской Германией мы ассоциируем милитаристскую помпезность и бряцание саблями, противостояние с Англией, переросшее в гонку морских вооружений, и, как следствие, переход Франции и России в лагерь по сути враждебных Германии сил. Вильгельм II олицетворял хвастливость и шовинизм и в конечном счете сыграл решающую роль – ведущего, а также ведомого – на пути к великой катастрофе XX века: неописуемой массовой гибели людей в Первой мировой войне. Принимая во внимание это распределение сил, можно быть почти уверенным: при Фридрихе III при любом раскладе все сложилось бы иначе. И лучше.