(Не) в кадре

„Стараться забыть кого-то – значит всё время о нем помнить.“

Жан де Лабрюйер

Пролог

Господи, ну за что ты так со мной? Где твоя божественная справедливость? Почему этот белобрысый кобель не подурнел, не полысел и не обзавелся пивным животом?

Расселся, понимаешь ли, в вальяжной позе, привлекая к себе все женские взгляды в зале, даже говорливую Маринку дара речи лишил. Устроил тестостероновый штурм и самодовольно лыбится, отлично понимая, как убийственно мощно влияет на противоположный пол.

– Это Марина, тебя она заочно знает, – деланно безмятежным тоном представляю Грызлову, сто раз пожалев, что не отменила наш девичник.

– Та самая Марина? – Макс многозначительно вскидывает бровь, скользнув проницательным взглядом по моим покрывшимся мурашками плечам. – Моя фанатка?

– Да, – с придыханием кивает Грызлова. – Я на тебя лет десять подписана и журналы со всеми твоими работами собираю. У меня целая коллекция, ни одного не пропустили. Тебе, наверное, это сто раз говорили, что твои фотографии – полный улет. Не глянцевые фантики, а настоящее искусство. Так удачно ловить кадр может только человек с огромным внутренним миром, – рассыпается она в комплиментах, и совершенно не льстит.

Все, что Марина ему наговорила, я сто раз уже слышала и придерживаюсь того же мнения. Правда с момента нашей последней встречи, я прекратила следить за карьерой Красавина и отписалась от всех его соцсетей. А за неделю до свадьбы сменила номер телефона.

Вполуха слушая болтовню Макса и Марины, я безрезультатно сражаюсь с пятном на подоле сарафана с помощью упаковки влажных салфеток.

Как ни странно, это простое, но бесполезное действо, помогает мне отвлечься и собраться с мыслями. Теоретически я допускала, что рано или поздно наши пути с Красавиным снова могут пересечься.

Макс не часто, но появляется в Москве. Я близко общаюсь с Викой, а они все-таки близнецы и не имеют друг от друга тайн. Наше столкновение было делом времени. Поэтому удивляться особо нечему. Все закономерно, кроме того, что Красавин лично инициировал сегодняшнюю встречу.

Зачем? Банальное любопытство? Вероятно. Других причин нет и быть не может. Но почему именно сейчас в нем разыгрался интерес к моей скромной персоне?

– Ладно, приятно было пообщаться. Я побегу. Насчет фотосессии завтра наберу. Варьку оставляю под твою ответственность, – врывается в мысли довольное щебетание Грызловой.

Что? Куда? Вскинув голову, ошалело смотрю на удаляющуюся спину Маринки, а потом перевожу растерянный взгляд на ухмыляющуюся физиономию Красавина.

– Она же вернется? – прочистив горло, уточняю я.

Не могу поверить, что Грызлова меня кинула… тут с Максом. Тем более, с ним. Предательница. Иуда. Не прощу. Сегодня же отправлю ее номер в блок и никогда в жизни больше не заговорю.

– Боюсь, что нет, – Максим отрицательно качает головой.

Нахальная маска заядлого бабника слетает с его лица, сменяясь сосредоточенным выражением. Всего пара секунд и передо мной совсем другой человек. Серьёзный, неулыбчивый, постаревший на десяток лет и совершенно незнакомый.

Я настороженно наблюдаю за внезапной метаморфозой, изумлённо хлопая ресницами и тщетно пытаясь унять бушующее в груди волнение.

Глава 1

Максим

Африка. Кения

Работать с фотокамерой в раскаленной саване в самый пик засухи – это сущий ад. Ржавое солнце нещадно выжигает пожухшие пастбища для тощего изможденного скота, пот заливает глаза, от высоких температур и горячего воздуха плавится не только техника, но и закипающий мозг. Дышать невыносимо не столько от жары, сколько от спертого запаха коровьего навоза, используемого в далекой от цивилизации деревушки вместо бетона для хлипких невысоких лачуг, внутрь которых входят, согнувшись в три погибели.

За месяц, проведенный в деревне Масаи^[1], я так и не свыкся с едкой вонью и отсутствием элементарных условий. К счастью, наша съёмочная группа, сопровождающая благотворительную миссию православных волонтёров, несущих «добро» и «свет» на черный континент, рано утром вылетает в деревню Масаи на вертолете, а на ночь мы возвращаемся в мало-мальски приличный отель, расположенный в Национальном парке Абердер^[2], куда стекаются любители сафари со всего мира.

Гостиница имеет весьма специфическую форму, напоминающую корабль, плывущий над деревьями по обильно населенной дикими животными саване. Не самое безопасное место, риск быть съеденным хищником или укушенным каким-нибудь ползучим гадом весьма велик, если не соблюдать меры предосторожности.

К слову, сафари и само пребывание в отеле стоит баснословных денег. Мне «повезло», за свои приключения практически на экваторе я получаю солидный гонорар и расширенную медицинскую страховку, покрывающую сопутствующие риски, а их не мало.

Без малого год назад я подцепил Малярию в Намибии, когда снимал для National Geographic красноволосых красавиц из племени Химба. С лихорадкой и в бессознательном состоянии меня экстренно эвакуировали в ближайшую больницу, где я провалялся под капельницами три недели. Это была моя третья вылазка в труднодоступные самобытные поселения Африки.

Должен признать, женщин из племени Химба не зря считают самыми красивыми во всей Африке. Они действительно обладают уникальной притягательной внешностью. Манящий, таинственный взгляд, высокие скулы, миндалевидные глаза, высокий рост, изящные пропорции тела и природная грация, которым могут позавидовать современные топ-модели, чья искусственная красота является результатом совместных усилий косметологов и стилистов.

Кстати, материал, который я успел отснять в племени Химба, произвел настоящий фурор в мировых издательствах, и руководители французского офиса «Magnum Photos» решило продлить мое пребывание в Африке. Разумеется, после полной реабилитации. Я не возражал.

Несмотря на все трудности: изнуряющую жару, расстройства кишечника, антисанитарию и перенесенную болячку, я всей душой влюбился в этот загадочный непостижимый и опасный континент, полный контрастов и не тронутых цивилизацией загадочных уголков, куда добираются только самые «отбитые» на голову любители экстрима и дикой экзотики, одержимые миссионеры и… я.

На самом деле, это непередаваемо круто – снимать места, где само появление «белого» человека с камерой является сенсацией. Порой у меня дух захватывает от того, что не способен передать ни один навороченный фотоаппарат, но я стараюсь найти удачный ракурсы и показать миру, насколько невероятна, удивительна и непостижима наша планета.

– Макс, отойди подальше, ты отвлекаешь детей, – Пьер Ланье жестом показывает в сторону высокой акации за спинами своих темнокожих учеников, с интересом наблюдающих за мной и менее охотно слушающих Пьера, преподающего мальчишкам из племени основы грамоты и Христианства.

Ланье – не участник гуманитарной миссии из Парижа, с которой приехала моя съёмочная команда. Он третий год живет в этой деревне и свободно владеет языком Маа. От природы смуглый француз почти не отличается от местных. Исправно носит Шуку – ярко-красную традиционную накидку Масаи, завязанную на манер римской туники, бреет голову, обвешивает себя украшениями из бисера, пьет кровь животных, смешанную молоком, охотно участвует в ритуальных танцах, состоящих из притоптываний по кругу и высоких прыжков. Год назад он обзавелся пятью коровами, местной женой и хижиной из «говна и палок», но при этом выглядит абсолютно счастливым, а в последние несколько дней и вовсе светится от распирающей радости. У приподнятого настроения Пьера имеются сразу две веские причины. Первая – его молодая красивая масайка ждет первенца, вторая – в группе прибывших волонтеров есть квалифицированные врачи, включая акушеров-гинекологов и педиатров, что существенно повышает шансы благополучно выносить беременность и родить без риска для жизни матери и младенца.

Снижение материнской и детской смертности является одной из целей благотворительной миссии. В кочевых и полукочевых племенах Африки – это самая распространённая проблема наравне с до сих пор бушующей вич-инфекцией и другими болезнями. Отсутствие качественной медицины, ранняя половая жизнь и процветающая в деревнях передача жен в пользование соплеменников мужа сводят на нет усилия немногочисленных миссионеров.

Не меняющиеся веками традиции, жестокие ритуалы с обрезанием женщин и самобытный уклад жизни закрытых племен сложно понять цивилизованным людям, но Масаи не нуждаются ни в нашем одобрении, ни в навязывании современных ценностей, тоже весьма сомнительных, если хорошенько и беспристрастно вдуматься.

При всех спорных исходных данных у меня язык не повернётся назвать этот гордый древний народ дикарями. Они по сей день живут по законам своих первобытных предков, сохраняя верность традициям и ритуалам. Народ Масаи – зеркало истории, и глядя в него через объектив фотокамеры, я познаю мир таким же, каким он был сотни, тысячи лет назад, чтобы после передать эти бесценные знания людям, избалованным благами цивилизации, и заодно сделать акцент на имеющихся в племенах проблемах, которые необходимо подсвечивать и решать, при этом не нарушая уникальную идентичность Масаи.

Мои отношения с жителями масайской общины складываются не так продуктивно, как у Пьера Ланье и дело не в языковом барьере. Вождь племени, пять его сыновей и одна из жен с красивым именем Напираи прекрасно говорят на английском, что само по себе удивительно. В местном поселении, как и во многих других, девочкам и женщинам запрещено учиться. Патриархат тут не причем, у них просто нет на это времени.

С раннего детства на хрупкие плечи масайек ложатся все бытовые хлопоты, включая приготовление пищи, воспитание детей, уход за козами и коровами, строительство низких хибар из веток, щедро смазанных коровьим навозом. Мужчины заняты исключительно охотой и защитой пастбищ от нападений других племен.

Масаи являются противниками земледелия, считая выращивание сельскохозяйственных культур преступлением против природы, они отрицают загробную жизнь, «хоронят» членов семья, оставляя тела на съедение гиенам и другим падальщикам, но свято верят, что верховный Бог Энгай создал рогатый скот специально для них и украсть корову или козу у соседей – это не акт преступления, а возвращение исконному хозяину.

Принятое здесь многоженство – не прихоть, а жизненная необходимость. Одна жена не способна справится с многочисленными тяжелыми обязанностями. Поэтому женщины радуются, когда муж берет вторую и последующую жену. У вождя с трудновыговариваемым именем Сайтоти их семь и это еще не предел. Стадо скота, принадлежащее его семье, в этом году дало прибавление на тридцать голов, а за пять-десять коров можно выкупить первую красавицу в племени, за небольшой подарок взять в единоразовое пользование любую приглянувшуюся незамужнюю девушку. Замужнюю тоже можно, причем бесплатно, но с согласия самой женщины. Достаточно всего лишь воткнуть копье у входа в неказистое жилище, дабы обозначить для других мужчин, что дама временно занята плотскими утехами. Муж, как правило, совершенно не против, если любовник супруги относится к его возрастной группе. Ревность для любвеобильных Масаи чувство незнакомое и абсолютно лишнее. Дети, зачатые от другого, воспитываются, как собственные. Семейное насилие – крайняя редкость, но если и случаются подобные инциденты, то жена вольна уйти мужа.

Богатство здесь измеряется не деньгами, а количеством детей и поголовьем скотины. Так что в глазах мускулистых и грозных воинов-моранов^[3] я – белый нищий, навязчиво ходящий за ними по пятам с дурацкой игрушкой в руках.

Достоинство, с которым держатся местные мужчины, не может не впечатлять. Гибкие, как ягуары, с матовой гладкой кожей, шрамами и татуировками, с мощными шеями, широкими плечами, узкими бедрами, длинными ногами и вооруженные аркумой^[4]. Молодые мораны выглядят пугающе воинственно, но не проявляют открытой агрессии и терпят присутствие съёмочной группы исключительно по приказу своего вождя.

В день нашего прибытия Сайтоти предупредил, что его люди не любят, когда их фотографируют без спроса, потому как считают, что камера отнимает силу. После недолгих переговоров и небольшой финансовой компенсации (которая наверняка пойдет на покупку коров) мы заручились согласием на съемку от самого вождя и можем работать без риска получить аркумой по голове или другим частям тела, но я все равно каждый раз спрашиваю разрешение, прежде чем направить объектив на кого-то из жителей деревни, которая до недавних пор была закрыта для журналистов. Масаи не привыкли к вспышкам фотокамер и присутствию чужаков. В их понимании мы не приносим никакой пользы, в отличие от волонтерских образовательных и медицинских движений. Отчасти так оно и есть.

Заметив торопливо приближающегося ко мне взмокшего от жары Люка Пикарда, я опускаю камеру и непроизвольно шагаю навстречу.

– Что с лицом? – обеспокоенно спрашиваю я, глядя на мрачную физиономию популярного французского натуралиста и тележурналиста канала National Geographic, возглавляющего съёмочную группу.

С Пикардом мы работаем не первый раз. Год выдался насыщенным для нас обоих. Пока я пополнял портфолио экзотическими кадрами, Люк записывал репортажи о деятельности волонтёрских движений в Уганде и Танзании, брал интервью у представителей кочевых племенных народов в Намибии. Это он забил тревогу и вызвал реанимационную бригаду, когда я подцепил малярию. Люк приостановил запланированные съёмки на время моего лечения, убедив свое руководство, что я – лучший фотограф из всех, с кем ему довелось работать. Стоит ли говорить, что после этого мы стали не только коллегами, но и хорошими друзьями, понимающими друг друга с полуслова.

– Заканчивай на сегодня. Вертушка на подлете. У нас полчаса, чтобы добраться до палаточного лагеря. Рауля с оборудованием я уже отправил. Нам тоже нужно ускориться, – короткими фразами сообщает запыхавшийся Люк. Остановившись, он переводит дыхание и стирает пот со лба. – Как же достало это гребаное пекло.

– Приезжай на Новый Год в Москву. Охладишься, – с усмешкой иронизирую я, зачехляя фотокамеру и убирая ее в рюкзак.

– До нового года три месяца, а я не прочь прямо сейчас рухнуть в сугроб, – измученно отзывается Пикард. – Ты все отснял, что планировал?

– Нет, у нас по графику еще три часа. Почему так рано сворачиваемся?

– За последнюю неделю в деревне выявили пять случаев заражения «сонной»^[5] болезнью, – Люк переводит тяжелый взгляд на французского учителя, с сосредоточенным видом наводящего тоску на местных мальчишек. – Сегодня умерла Найрепа, младшая сестра жены Ланье. Еще двое находятся в критическом состоянии. Эвакуировать их в госпиталь в Найроби отказались члены семьи. Врачи миссии делают все, что могут, но шансов почти нет, – удручённо резюмирует Пикард.

– Пусть Пьер поговорит с родственниками больных. К нему тут прислушиваются.

– Это бесполезно, Макс. Он пытался, – устало отмахивается Люк. – Мне пришлось сообщить об эпидемии руководству. Сегодня вылетаем в Найроби, а завтра утром возвращаемся в Париж. Готовься к тому, что какое-то время придется провести на карантине.

– А миссионеры? Они тоже уедут? – чувствуя подступающую к горлу волну гнева, сквозь зубы цежу я.

Мы уже сталкивались с похожими ситуациями, когда в случае всплеска вирусных болезней «отважные» благотворители бежали из очагов заражения, сверкая пятками.

– Нет, у них другие цели. Скоро сюда доставят группу подготовленных медиков, реанимационную аппаратуру и необходимые лекарства.

– Тогда зачем нам улетать? – я мгновенно загораюсь идеей, которую Люк наверняка не поддержит. – Мы можем отснять по-настоящему сенсационный материал, а не выдать очередную красивую картинку о жизни «архаичного» племени, не имеющую ничего общего с жестокой действительностью.

– Макс, у меня приказ сверху, – категорично отрезает Люк. – И трудовой контракт, в котором прописано, отказ от выполнения приказов руководства влечет за собой штрафные санкции и увольнение. Нас отправили сюда для выполнения конкретной задачи, но ситуация вышла из-под контроля. Ты готов рискнуть здоровьем и разрушить карьеру, чтобы снять материал, который в итоге никто не купит? Я – нет.

У меня тоже нет ни одного аргумента, чтобы возразить Пикарду. У нас есть четкие инструкции на случай возникновения опасных для жизни ситуаций, нарушение которых чревато последствиями, только что перечисленными Люком. Для того, чтобы работать в зоне заражения необходима иммунная и информативная подготовка, согласованный допуск и защитная спецодежда. У нас нет ни того, ни другого, ни третьего. Руки связаны, мы возвращаемся в цивилизованный мир, а жителям небольшой масайской деревни предстоит очередная битва за выживание, свидетелем которой, я, увы, не стану.