Попытка ревности

Есть поэты, которых я не люблю, не понимаю, которые оставляют меня равнодушным (недавно в этот список попал француз Филипп Жакоте), но только двоих я буквально ненавижу – это Мандельштам и Цветаева. Чтение их стихов (вынужденное, в силу определённых причин) вызывает у меня чувство глубочайшего отвращения. Мандельштамовщина и цветаевщина для меня – это проявление всего самого худшего, что дала отечественная поэзия: всего взвинченного, нездорового, косого, кривого, нелепого, но подаваемого с апломбом, с чувством собственного величия (в стиле: один мне равносилен, один мне равномощен), каким-то запредельным представлением о себе, своём положении в мире и своих стишатах. И если тёмная и муторная поэтика Мандельштама просто отталкивала, то водоворо-ты – цветаевского словоизверж-ени – я (намекаю на дикую пунктуацию) просто вызывают тошноту. Но тошнота эта появляется не сама по себе, а именно в связке с позой «я – божество», «я – Поэт», мало для меня собеседников в мире, кругом одна «бессмертная пошлость», но я – Синай, у меня бытие через край, извольте соответствовать, томлюсь Я среди вас, не сродники вы мне, – и прочее, высокое, но глупое. Если бы руссо поэтессо облико морале, выпроставшаяся из-под плюшевого пледа, была лишена подобной позы, которая чувствуется чуть ли не за каждой строкой, то эти стишки, возможно, производили бы впечатление занимательных экзерсисов, а 2-3 стихотворения можно было бы даже включить в антологию «Поэзия 20 века», но не более. Но серебряный век был щедр на то, чтобы выносить на поверхность вот такое.