Неопознанная педагогика. Адыгея. Черкесские сады, или Плач под лезгинку

© Цирульников А.М., 2020

© ООО «Образовательные проекты», 2020

«Край, в котором так странно соединяются две самые противоположные вещи: война и свобода».

Л. Н. Толстой

Вступление

Сведения об Адыгее разбросаны, даже в Википедии их непривычно мало. В школьном учебнике отечественной истории Адыгеи вообще нет.

Вот куцая справка. Составлена из разных источников (включая представительство Министерства иностранных дел).

СПРАВКА

Республика Адыгея (адыг. Адыгэ Республик) – образована в 1922 г. как Черкесская (Адыгейская) автономная область, с 1929 г. – автономная республика, с 1991 г. – субъект Российской Федерации в составе Южного федерального округа.

Площадь 7600 кв. км. Единственный регион России, со всех сторон окружённый территорией другого региона – Краснодарского края.

Адыгея расположена в центральной части Северо-Западного Кавказа, в бассейнах рек Кубани, Лабы и Белой. Климат умеренно тёплый. 40 % территории – широколиственные леса. Север – равнина, юг – предгорья и горы Большого Кавказа (высота отдельных вершин от 2000 до 3255 м). 30 % территории – особо охраняемые объекты природы.

Большие запасы минеральных и термальных вод. Недра богаты полезными ископаемыми, в том числе нефтью, есть проявления серебра и золота.

Природно-климатические условия способствуют произрастанию южных культур: персик, черешня, кизил, айва, груша, виноград, чай.

Население – 453,4 тыс. чел. человек (по данным 2017 г.). Русских 64 %, адыгов 26 %, в республике живут также армяне, украинцы, курды, татары, цыгане, азербайджанцы, белорусы.

Административный центр – г. Майкоп. На территории Адыгеи десятки тысяч памятников культуры, среди культурных и научных центров – два университета, восемь государственных музеев, шесть театров и национальных ансамблей…

Не очень понятно. Концы с концами не сходятся.

Странно соединяется: курганы, древняя культура, древний обширный край – и так мало населения, так мало исторических комментариев. Да и среди населённых пунктов преобладают казацкие станицы с русскими названиями.

Что тут было раньше? Куда делось?

Я даже не отдавал себе отчёта, что еду к воротам Кавказа, как издавна называли Черкесию.

Странные связи. Комментарий о жанре

Эта книга – не путевые заметки и не дневник путешественника. Хотя путешествие было – по краю: и в смысле определённой территории, и в другом смысле – по самому краю пропасти истории и современности, которую нельзя не ощутить, прикасаясь к русско-кавказскому миру.

Эта книга – не дневник с последовательной хронологией событий и привычной маркировкой времени и пространства («день первый», «день второй»…) Дни и события в ней перемещены и следуют иной логике: происходящее сегодня уходит во вчера, а вчерашнее может вдруг обернуться завтрашним.

Эти странные соединения и обрывы не случайны.

Со школьных времён мы знаем, что на плоскости, по Евклиду, кратчайшее расстояние между двумя точками – отрезок. Но у Лобачевского (предшественники называли его геометрию «астральной», «звёздной») поверхность мира оказывается другой. Какая из этих геометрий вернее описывает реальность? На небольших участках пространства – та, школьная. Но чем больше его размеры, тем причудливей и нелогичней оказывается мир. В том числе, и наша земля с её горами и ущельями, долинами и реками, деревнями, аулами, веками, пронизывающими друг друга.

Русская история, как давно замечено, склонна к повторению (в отличие от западно-европейской, которая трогательно застыла в старинных дворцах и булыжных мостовых и— будем надеяться, к счастью, – умерла); в нашей истории всё лязгает, скрипит своими затворами и воротами, жульнически выглядывает из подворотни или забавляется, как дитя малое. И всего этого так много, что можно понять Ключевского, желавшего (вопреки профессии), «чтобы вокруг нас было поменьше истории».

Но пока что этой истории вокруг нас – много, – как бы ни скрывали её от нас охранители.

Возможно, по мнению иных из них, тема книги – одна из таких неудобных, ненужных, несвоевременных, на что-то намекающих, опасных историй, которые желательно ещё хотя бы сто лет держать в архивах, там, в тихой плоскости полок и стелажей, им самое место.

Наверное, в темноте архива ненаписанный текст был бы дневником. Но извлекая его на свет, приходится сцеплять несцепляемое, подпрыгивать на ухабах, перескакивать ямы, преодолевая разорванность памяти и человека.

Эта книга – не дневник, а скорее документальный роман-исследование, который складывается из рассказов разных встречных, спутников, наблюдателей, очевидцев и прямых участников описываемых событий; в ней нам приходится соединять две разные геометрии. Одна – линейная (война, истребление народа и его страны), проходит штрих-пунктиром по книге. А другая – мир, свобода, надежда – нелинейна по определению. Она – нагромождение разных миров, в ней пульсирует неопределённость, сложность и разнообразие быта и бытия, – качеств, без которых невозможна жизнь.

Так, вопреки стремлению автора к простоте, странная получается книга. Странная связь…

Глава 1
Сад Аслана

Первый камень на пути

Не сразу открывается путешественнику новое место. По брызгам, слоям, песчинкам. По тени и свету. По отражению в воде, голосам людей…

В этой открывающейся постепенно стране должен быть гостеприимный хозяин. Опекун, проводник, носитель смысла места. Таковым оказался для меня не седобородый старец, а интересный молодой человек, Махмуд Каратабан. То, что он заместитель министра образования и науки Республики Адыгея, никак не отражается на облике и поведении. До этого он был министром (председателем Комитета по делам молодёжи), и, наблюдая за Махмудом, я убедился, что это тот редкий, счастливый случай, когда человек не принимает форму кресла, в котором находится. Скорей, наоборот…

Я думал, что от Краснодара до Адыгеи долгий путь, но оказалось, тут всё рядом. Махмуд повёз меня сразу из аэропорта в аул Тлюстенхабль, перекусить с дороги и погрузиться в местные реалии.

Они такие: республика со всех сторон окружена Краснодарским краем, но живёт своей жизнью. В ауле, куда мы отправились, два памятника: один государственный, а другой частный, поставленный товарищем Махмуда. Мы проезжаем мимо водохранилища, Кубанского моря, его вырыли после того, как первый секретарь крайкома КПСС Медунов пообещал Брежневу миллион тонн кубанского риса. Стройка века стала долгостроем. А потом Советский Союз пропал, и вместе с ним обещанные миллионы.

Чуть в сторону от краевой столицы – и уже Адыгея. Район, в который мы въехали, ориентируется на краснодарский мегаполис. «Но у нас, – пояснил Махмуд, – очень разная республика, кто-то считает, что живёт в мегаполисе, кто-то – что в горах, степях. Маленькая республика, но разная…»

Ещё совсем недавно школьные учителя истории могли рассказывать ученикам то, что сегодня опять становится невозможным.

– В период русско-кавказской войны, когда воевали за расширение территории России, за тёплое море, – просвещал меня Махмуд по дороге, – жил Султан Хан Гирей, адыгский писатель, историк, этнограф, известный тем, что хотел предложить императору мирный сценарий. Но, оказалось, не актуально. Пытался сделать что-то между молотом и наковальней, – пояснил Махмуд Каратабан (похожий, пойму я это позже, на того героя).

«…Посёлок ещё известен тем, – заметил Махмуд, когда мы подъехали к аулу, – что здесь тюрьма».

В тюрьму мы не заехали, но вот то, что соорудил школьный товарищ Махмуда, историк, юрист и археолог Ибрагим Джанхот, я увидел.

Простой камень, на нём выбито:

«Тлюстенхабль. Основан в 1399 году…»

И этот памятник, поставленный частным лицом, останется.

Сад Аслана

Аслан его не выкупил, а собственноручно вырастил. Он был инженер-гидростроитель, работал в разных местах. А потом СССР развалился, и бывший первый секретарь сказал: давай в нашу команду. Нет, решил Аслан, я сам. «И вот мы сразу предприятие создали. И я здесь ночую часто. Это мой дом».

Что за дом?

В девяносто третьем году Аслан Негуч неожиданно разбогател – получил участок: карьер с мусором.

Засучил рукава и взялся за дело. Всё, что делал, – делал сам. Убирал мусорную свалку, привозил землю, рекультивировал. Сажал деревья: пихту, ель канадскую, у неё запах лимонный, нежный, сливу «курамби» – она хороша с сахаром для десерта… и так, говорит, постепенно, постепенно вырос сад. Тут дети учатся.

…Аслан принял нас у костра: стол на природе, мёд, сладкая еда. 1600 деревьев посадил.

– Вы что, садовник?

– Да нет, я не знал, как их выращивать. Нашёл специалиста… и сажал по команде, выкапывал и сажал…

Теперь в этом приватном саду-парке центр промыслов и ремёсел Аслана Негуча. Проходят фестивали, дети и взрослые изготавливают музыкальные инструменты, трещотки, изучают родной и иностранные языки, а «дивчины, хлопцы малюют», – неожиданно говорит Аслан, переходя на украинскую мову, и становится похожим на моего старинного друга, учителя-художника и собирателя музея народного творчества Александра Ивановича Шевченко из села Прелестного. И живая ниточка из Адыгеи в Украину протягивается.

ПОВЕРНИТЕСЬ ХОТЯ БЫ БОКОМ

Аслан мастерит ана – вот такой, показывает, столик на трёх ножках, устойчивый столик из ясеня. А супруга коллекционирует куклы…

«А слой мастеров сохранился?» – спрашиваю, не осознавая нелепость вопроса (правильнее спросить, сохранились ли люди с той далёкой войны).

На эту больную тему в Адыгее не принято разговаривать, только мельком: «…Были большие мастера по дереву, по коже, по сёдлам… Где-то я видел их фамилии, клеймо…»

В конце прошлого века в России приняли закон о народных художественных промыслах. Когда Аслан начинал, такого закона не было: «Я властям дважды писал: ˝Хотя бы боком повернитесь к народным промыслам. Хотя бы боком. Не стойте спиной…˝».

Но ждать ответа не стал – пошёл со своими промыслами и ремёслами в училища, университеты. Стал искать заинтересованных людей. И нашёл.

На фестиваль, который уже десять лет проводится в парке, собираются люди из разных районов Адыгеи.

В том году, когда я был тут, собрались мастера, и впервые – дети из школы искусств, из интернатов. Мастера начали дружить.

– И учителя были довольны, что их пригласили, – говорит Аслан, – немного дал денег, три тысячи, немного, но они были так довольны…

И дети пришли с учителями, стали что-то мастерить, украшать, из пеньков, шишечек.

Всех участников Аслан угощает бараниной, и мастера привозят национальное кушанье и «бахсын» – напиток на основе кукурузы с добавлением мёда.

– Стол есть стол, а вынесешь в природу, – замечает Аслан, – другая окраска, впечатление…

В общем, собираются понемногу люди, помогают, чем могут, кто кирпич положит, кто дёрн.

В парке-саду устраивают выставки национального шитья, изделий из дерева, кожи. «Даже свадебную атрибутику из фундука делали, дивчина придумала», – рассказывает Аслан. – В целом, маститых мастеров до ста человек наберётся. А молодых даже больше». – «Для Адыгеи это немало». – «Мало… Раньше каждая девушка, выходя замуж, умела орнамент делать. Кухонную утварь изготавливал мужчина, а женщина помогала. Вырезали из самшита. Гармошку делали…»

Я нарисовал в блокноте, что у него в этом парке-центре происходит. Концентрические круги: производства-ремёсла, фестивали, обучение детей…

В пруду, который развёл на своей территории Аслан, – карпы, толстолобики, белые амуры. Раков много, говорит, четыре года назад запустил, грунтовая вода подпирает, – полно раков.

Всё, в общем, получается. Удивительно…

ПТИЦЫ ПРИНЕСЛИ

Аслан водит меня по своей обширной территории и показывает, что выросло. Фундук, грецкий орех. «Это птицы принесли, я не сажал», – признаётся он, как бы не желая брать на себя лишнее, отделяя сделанное от нерукотворного…

Исключая птиц небесных, всё остальное – его творение. Целый лес, парк вырос. Мне становится завидно. Или стыдно. Этот райский сад, и пруд, и фестивали, и народные промыслы, и дети, – все это нам как бы укором, что вот человек сделал, а ты нет, и что ты тогда делаешь, дружок, на свете…

– Вон там – ясень, там – маленькая пихточка, каждый год по двадцать-тридцать сажаю.

– …Вот мостик. У нас здесь Новый год проходил, 21 марта – адыгейский Новый год. Наряжали деревья, подарки делали детям. Как у Чуковского – чудо-дерево. Утром встаешь, обращаешься к солнцу и всевышнему, просишь, чтобы год был удачный.

– …А это гора Кима. Ну, не гора, – возвышенность.

Одно дерево в парке посадил заслуженный учитель, музыкант-виртуоз Ким. Другое – министр культуры Адам (о, это интересная история о министре и дереве, – о ней чуть позже).

МАСТЕРА И НАРОДЫ

Ему всё время что-то нужно делать – сажать, строить, смотреть, чтобы в пруду не завелись ужи…

– Хочу доделать гостиницу для детей.

– Хочу сделать музей художественных ремёсел.

– Хочу адыгейскую скрипку сделать, схема у меня уже есть.

Детей вечером в саду не было, я его сфотографировал среди кукол.

– Они все разные, видите, и глаза разные. С голубыми глазами – моя старшая дочка. А это – младшая. Интересно, смотрю на куклу и вижу мою доченьку, – говорит он, и, чтобы мне было понятно, показывает фотографии своих детей. – У меня два сына, две дочери и двадцать кукол.

Золотым шитьём девочки вышивают. Трещотки из груши мальчики мастерят.

Я рассказал Аслану о питерском предпринимателе и меценате Сергее Адидовиче Гутцайте, который создал на старой даче Брюллова в Павловске современную версию царскосельского лицея, а в деревню Нижние Мандроги, которую построил, свёз мастеров. У Аслана ведь вроде этого.

Шевченко из Прелестного, Гутцайт из-под Питера, знаменитый кузнец, «уус» – народный мастер из якутского села Баяга Борис Фёдорович Мандар-Неустроев, он учит маленьких детей крепко держать в руке молот. («Если работаешь с металлом, – говорил мне Мандар, – нрав становится мягкий. А человек уживчивый и весёлый»).

И садовник Аслан Негуч из адыгского Майкопа…

Все они растят культуру, выращивают мастеров.

Жизненно важно, чтобы в разваливающейся стране нашлись мастера.

Под занавес – история о министре и дереве.

– Я поехал за саженцами, снег идёт, вдруг солнце, и Адам, министр культуры, первое дерево посадил. Прошло несколько лет, он разбился в автокатастрофе, и дерево, на нём разломы, трещины, – начало сохнуть. Среагировало на его смерть. Потом, всё-таки, распустилось, и такое мощное дерево стало, пихта…

Черкес рождается, сразу на пальцы становится

Заехали в дом, где готовились к семейному празднику, но это не помешало принять гостей, приехавших по другому поводу. Нас ждали. Накрыт стол, где был знаменитый адыгейский сыр: и обычный, и обжаренный, со специями, и «щипс», суп-соус, с курицей и кукурузной пастой.

КАЖДЫЙ ГОСТЬ – ОТ БОГА

«Каждый гость от Бога», – говорит хозяин дома, предлагая попробовать «мэтаз», его приготовляют из адыгейского сушёного сыра, копчённого на солнце. Он лёгкий, раньше брали в походы.

«Кебляг!», – поднимает хозяин тост, означающий «с приездом», а если буквально: стань родным, стань близким…

Всё очень строго, соблюдение традиций, родители живут в одном доме с молодой семьёй, но отец не встречается с невесткой.

За столом только мужчины: мы с Махмудом и хозяин дома с сыном. Хозяин Юсуф Аскерович прожил с женой сорок семь лет, сегодня её день рождения. Работал когда-то на Дальнем Востоке, в Амурской области, но мы говорили не об этом.

– Мы считались великим народом, – с грустью сказал хозяин, имея в виду не только урезанную территорию. – В XIX веке оспу в России не умели лечить, а черкесы могли. Кефир не умели делать, а черкесы умели. В Европе ещё только знакомились с привезёнными из Америки индюками, а черкесы уже вывели свою породу и называли её «тхачет», – бог куриц…

– Знаете, Анатолий Маркович, когда народу мало, все его достижения уходят. Нас было больше миллиона, а сейчас тут сто тысяч. Но главное, не растерять того, что сохранилось…

Адыги-черкесы разбросаны по всему миру. В одной лишь Турции находится шесть миллионов человек. В Сирии, Саудовской Аравии, в Косово, Германии…

«Каким бы не был Ельцин, – говорит хозяин дома, – мы его добрым словом вспоминаем. Он извинился перед черкесами…»

Вот что вспоминает малый народ, истреблённый большим. Не стройки века, не водохранилище для миллиона тонн риса. А извинение, хотя бы спустя полтораста лет. Но как же оно бывает в России редко…

ДЕТИ СОЛНЦА В СУМРАКЕ ИСТОРИИ

Фамилия хозяина Джанхот, это его сын установил памятник в ауле.

– Черкес, когда рождается, сразу на пальцы становится, – все на носках стоят, – говорит хозяин. – Пуанты танцорам делают, чтобы пальцы выдерживали, а тут с рождения…

– Это от семьи зависит, – замечает Махмуд.

– Нет, я думаю, это гены, – полагает Юсуф Аскерович. – Мне под семьдесят, а под хорошее настроение любой черкес лезгинку станцует. Там, где раньше жили… горы тому способствовали…

Хозяин дома смотрит куда-то поверх стола, как будто вдаль.

* * *

Древние предки адыгов жили на западном Предкавказье ещё в каменном веке, а ко времени медного – энеолита – освоили культуру оседлого земледелия и скотоводства. В эпоху бронзы строили дольмены и создали т. н. «Майкопскую культуру».

История адыгов связана с Боспорским царством, Византийской империей, Хазарским каганатом. Античными и средневековыми торговыми и культурными центрами.

В конце девятнадцатого века при раскопках кургана Ошад под одиннадцатиметровой насыпью было обнаружено погребение с золотыми и серебряными сосудами, золотой диадемой, нашивными украшениями и бусами, скульптурными фигурками золотых бычков… Курган датировали временем возникновения первых египетских царств: концом IV – началом III тысяче. до н. э.

Сокровища этого кургана и других насыпей у старинных аулов – хранятся в Государственном Эрмитаже и нескольких других крупнейших музеях.

Как Атлантида, всплывает, встаёт огромная страна Черкесия.

Страну, что появилась между горами Фишт и Шугус, а затем в местности Тубы (верховья реки Белой), знали культурнейшие народы мира.

Греческие города-колонии находят на адыгской земле. Античная мифология переплетается с нартским эпосом. На горе Фишт сохранился заметный с моря потёк красного. Здесь был прикован Насрэн Джаче, адыгский Прометей…

Первым из известных письменных источников, где упоминается этноним черкесы («серкесут»), была монгольская хроника «Сокровенное сказание» (1240 год). Впоследствии слово «черкес» появляется в арабских, персидских и западно-европейских сочинениях, русских летописях.

Сами черкесы называли себя адыге, в переводе с адыгского – «дети солнца»…

СТАРИКИ ДОПЛЫЛИ

– Конечно, – говорит хозяин дома, – это болезненная тема, но куда денешься. Государственная политика есть государственная политика – русскому царю был нужен выход к морю. На Сирию сегодня смотришь – душа болит… Вот так и мы покидали свою родину.

У нас есть газета тех времён, там описано, как перегруженный турецкий корабль вывозит адыгов. Когда начался шторм, корабль стал тонуть, и команда решила стариков немощных выбросить за борт. Тогда молодые встали как один, и выбросились, – чтобы старики могли доплыть. Какой гордый народ был, как уважал старость. А сейчас – дома престарелых.

В Сирии сто тысяч адыгов, рассказывает Юсуф, в Иордании, Украине, Израиле, Ливане… Во французской армии существовала черкесская военная ассоциация. Охранники в Иордании все ходят в черкесках. История такая: в своё время, когда зарождалось государство Иордания, черкесы взяли под свою защиту будущего правителя, поселив его в своём ауле; сам же аул со временем превратился в столицу – Амман. И вот в знак признания черкесская гвардия стала официальной охраной во дворце короля и экипирована в черкесскую национальную одежду.

Такое отношение к черкесам. Они очень преданны, для них служба является делом чести. И такими человеческими ресурсами Россия пренебрегала…

Мы поблагодарили хозяина и вышедшую к нам красивую женщину – хозяйку, которая готовилась к своему дню рождения.

Попрощались и поехали дальше.

СЕРДЦЕ ЯЗЫКА

«История трагична и кругообразна», – писал знаменитый историк и литературовед Натан Эйдельман.

Федеральная трасса Краснодар-Джуга выходит к морю, а мы с Махмудом сворачиваем в горы. На развалинах стоит город Адыгейск.

– Вот, видите, – показывает мой спутник на водохранилище, – всех, кто там жил, согнали в поле, возник город Адыгейск. Сколько населённых пунктов затопили… У меня мама жила в одном из аулов. Это была пойменная река, прекрасные места, с которых людей согнали. Мой дед своими руками собственный дом разрушил…

Краснодар расположен ниже уровня воды. Водохранилище охраняют как опасный объект, возможную цель террористических действий, – если взорвут, затопит миллионный город. На федеральных схемах, обозначавших водохранилище, не было вокруг населённых пунктов. Их нет на картах, тех аулов, которые затопили… Ради чего: обещания Медунова Брежневу на съезде партии? Рисового заводика в Адыгейске?

Мы проезжаем место, где текла река Псекупс.

– Псы – вода, псэ – душа, «псэ хэчыгъ» – умер, можно перевести, – говорит Махмуд, – «ушла душа» вместе с рекой, со всем тем… А у абхазов душа – апсуа. – Абхазский язык более древний, а языковая группа у нас одна.

 

Он рисует в тетрадке, чтобы мне было понятней: вот тут Абхазия, а тут Геленджик, Новороссийск, территория Сочи, прибрежные черкесы… Туапсе закрывают от ветра долины двух рек. Язык имеет два смысла – орган и речь. На адыгском язык как речь – бзэ, а гу – сердце как орган, бзэгу – сердце языка. Это его смысл, как органа речи…

СУХИЕ СВЕДЕНИЯ КОМИССИИ

Разные источники сходятся на том, что в первой половине девятнадцатого века численность адыгов вряд ли была ниже миллиона человек. Все русские и иностранные авторы первой половины XIX века отмечали, что земли адыгов были густо заселены и обработаны. Английский офицер, проехавший в 1836 г. вдоль берега моря от Адлера до Анапы, в своих «Известиях из земли черкесов» писал:

«Плодородные земли на каждом шагу возбуждали наш восторг, и мы должны были удивляться населённости края и множеству селений».

Многочисленные аулы, «белые домики которых виднелись среди фруктовых деревьев», зафиксировал примерно в те же годы Джеймс Белл.

А ведь это было ещё в начале вторжения.

К лету 1866 г., через четыре года после депортации горцев, когда практически все бывшие аулы и сельскохозяйственные участки заросли молодым лесом, завершены были отчёты государственных комиссий по колонизации края. В них отображена картина ещё недавно существовавших террасных полей, садов, виноградников, выгонов для скота, покосов, сохранившихся местами остатков жилых и хозяйственных построек, кладбищ… По этой лоскутной, разорванной картине мы можем, тем не менее, судить о существовавшей ещё недавно реальной.

Люди жили и трудились повсюду.

Нагорная терраса между реками Псезуапсе и Туапсе была хорошо расчищена и, судя по состоянию лесов и пахотных полей, как отмечали члены комиссии, «население жило здесь повсеместно». Средняя терраса была густо заселена и обрабатывалась под посевы кукурузы и проса.

Горные склоны реки Кичмай, особенно, с правой стороны, «почти сплошь покрыты хлеборобными участками».

Приморская терраса была бедна лесом, что говорило об активной хозяйственной деятельности людей. Здесь находилось больше всего фруктовых садов.

Всё пространство между прибрежными ущельями было покрыто полями и садами. Бывшие аулы располагались террасами по склону хребта, на плоскогорье, на возвышенных полянах, плато, где был здоровый климат и людям не угрожали наводнения, по ущельям, притокам рек, край был густо населён…

Читаешь сухие сведения по исследованию земель от чиновников захватившей эти земли империи, и никак не можешь понять, поверить в происшедшее – ведь это не индейцы майя, и не испанские конкистодоры, уничтожившие древнюю цивилизацию, – это свидетельства недавней (лишь полтораста лет прошло) русской истории, которую мы не помним, не ужасаемся, не рвём на себе волосы, а продолжаем врать про неё следующим поколениям и гордиться!

После шестидесятых годов XIX века край скукожился. Адыгов осталось пять процентов. О былом величии напоминали только горы, ледники и снежные вершины Кавказа, древние курганы и загадочные, сложенные из каменных плит домики с отверстием для карликов, попадающиеся в густых зарослях черкесские сады…

Что произошло? Как это могло случиться?

И я думаю, что рассказать об этом далёкому от Адыгеи и её истории читателю необходимо.

Да и близкому нужно помнить.