ПОСЛЕДНЕЕ РАССЛЕДОВАНИЕ ДЕТЕКТИВА МОРО
Нас посещают живые приведения. Они говорят или пишут и
таким образом пробиваются к нам. Наблюдательные, мудрые,
реальные приведения из настоящей полноценной жизни,
элементы которой стали для нас чужеродными, но долгожданными
осколками материи, пульсирующей, как бывшее сердце.
Филип Киндред Дик, «Убик», 1969 год
Вселенная внутри меня, хотя и кажется, что она снаружи. Как странно! Неужели внутри меня – целый мир? Бесконечный заточенный в моём теле?.. Я вконец запутался. Вечные метания и поиски – суть энтропии, итог которой – смерть. Но это не столь важно, поскольку никто не в силах доказать, что я ещё в не могиле. Здесь страшно другое: есть вероятность, что с моей смертью не станет и тебя, Август. И никто не расскажет, что же будет дальше.
Филипп Ховард в письме к Августу Редлету от 13 марта 1927 года
Пролог. Туман
Погода этим летом действительно будто бы сошла с ума, сбрендила, съехала с катушек, как любил когда-то повторять древний как мир старик Джеронимо. Никогда мне не забыть этого престарелого индейца, который, как только в северо-восточный Массачусетс придёт тепло, дни и ночи напролёт сидел на крытой террасе популярного в Аркхеме тридцать лет назад бара «Бочка», хлестал какую-то одному ему известную дрянь из сока голубой агавы и молча смотрел вдаль. Сухого закона кретина Волстеда ещё не было и в помине, поэтому сумасшедший нелюдимый Джеронимо мог преспокойно выпивать, просиживая штаны, до самого октября, когда на улице снова похолодает, а он очередной раз сгинет неизвестно где, чтобы следующей весной ожидаемо возвратиться и опять скользить своим пустым стеклянным и одновременно пронизывающим насквозь взглядом по зданиям и лицам снующих туда-сюда людей.
– Почему ты пропадаешь в конце каждого года, – однажды спросил я худого загорелого Джеронимо, изборождённое морщинами лицо которого всегда было непроницаемо и таинственно. Я же был тогда ещё молодым юношей, но уже достаточно взрослым и самостоятельным, чтобы посещать «Бочку» и опрокидывать там время от времени стаканчик другой.
– Важно не «почему», а «зачем», – после долгой паузы, когда я уже отчаялся получить ответ, медленно проговорил он.
– Так зачем же?
– Чтобы возвратиться, – как обычно загадочно ответил пьяный индеец, окончательно запутав меня, однако потом, чуть заметно пожав плечами, добавил, – у каждого есть свои необъяснимые привычки.
– Как у Эндрю Джонсона? – резво предположил я, находясь в ту пору в особо хорошем настроении.
– Это ещё кто? – спросил старик и впервые за время нашей беседы перевёл взгляд на меня.
– Семнадцатый президент США! – я был удивлён его вопросу. – Ты разве не знаешь, что на протяжении всей своей жизни он сам кроил и шил себе костюмы? А Томас Джефферсон так вообще лично придумал оформление своего надгробного камня и написал текст для него! – сказал я, надеясь, что смог понять ход его мысли.
Он принялся неспешно соображать, и вскоре я уже потерял всякий интерес к беседе и начал рассеяно глядеть по сторонам, одновременно планируя свой грядущий вечер.
– Это не совсем привычки, – вдруг ответил он. – Скорее особенности.
– Тогда мне не понятно, – озадаченно сказал я уже без былого энтузиазма, как вдруг из тёмного зала бара донёсся привычный крик Толстушки Мерри – официантки и по совместительству уборщицы заведения. Она вновь выколачивала из какого-то перебравшего и заснувшего бедолаги деньги за выпитый алкоголь. – Вот уж у кого точно необъяснимая привычка орать и распускать руки, – проговорил я и покачал головой.
Джеронимо невозмутимо поглядел в дверной проём, ведущий в глубину «Бочки», потом подался вперёд, поближе ко мне и негромко сказал:
– А эта толстуха совсем чокнулась, просто сбрендила, съехала с катушек. Зуб даю, Генри, – мне показалось, что индеец чуть заметно улыбнулся.
Уже спустившись со ступеней бара, я обернулся к нему:
– Так и не ответишь? – спросил я вместо прощания, на что старик с недоумением посмотрел на меня, поэтому мне пришлось пояснить, – о каких таких привычках ты говоришь?
– Задавать вопросы, не имеющие ответов – как раз такая необычная привычка, – сказал индеец, раскуривая трубку. – Понимание придёт позже, вместе со степенностью и сединой. Ты это почувствуешь. Безумие – тоже своего рода привычка.
Я хорошо запомнил этот несвязный разговор с Джеронимо, поскольку он стал для всех нас последним: осенью индеец исчез и уже больше никогда не возвращался, а я следующим летом женился на Лилии Вирджинии Томпсон и, переехав в Саутсайт, перестал появляться в «Бочке», которая вскоре после принятия этой проклятой восемнадцатой поправки закрыла свои двери для посетителей навсегда.
Окончательно сбрендила, съехала с катушек, неосознанно повторял я слова индейца, широким шагом пересекая плохо освещённую тусклыми фонарями Уэст-Хай стрит и погружаясь в темноту вековых деревьев парка Аптауна.
– А в газетах писали, что в Аркхеме ясно и аномальная жара! Ну, ты подумай! – мысленно ругал на чём свет стоит всех представителей жёлтой прессы я, рассекая плотный непроглядный густой туман, прочно обосновавшийся на всех городских улицах и площадях. Лишь немногие островерхие шпили утонувших в белёсом мраке домов были достаточно высоки, чтобы прорваться на поверхность этого белоснежного гнетущего всех аркхемских обывателей своей необъяснимой природой моря.
Туман не был похож на предрассветную дымку или знакомую всем серую пелену, к появлению которых мы привыкли по утрам или же к приходу их вместе с непогодой, что в самом крайнем случае вызывает у нас ощущение чего-то неизвестного манящего и сказочного. Аркхемский же уникальный феномен по своему пугающему размаху и фантастическому проявлению превосходил любой смог и самую сильную хмарь. Ведь стоит вытянуть руку вперёд, как её кисть затеряется в этом диком и зловещем мареве, а если отойти от собеседника на несколько шагов, то он исчезнет, раствориться в этих парах, а звук его голоса станет глуше и отдалённее, как будто его обладатель находится на расстоянии доброй сотни ярдов.
Скользя по пустым одиноким улицам, я никак не мог отделаться от постоянно преследующего меня ощущения, будто бы эта поглотившая всё вокруг мерзость – живое разумное существо, которое абсолютно осознанно забирается во все закоулки и щели, заполняет своей осязаемой массой подвалы и квартиры, медленно втекает в каждую комнату и всякий дом, подбирается к человеку, осторожно, как бы наблюдая за его реакцией, касается его и затем вяло, но неотвратимо начинает заполнять внутренности, отравляя мозг и душу.
– Паршивый туман снаружи и внутри. Её богу, я чувствую, что это дерьмо уже в моей голове, – тихо выругался я, минуя парк и почти бегом пересекая пустынную Саут-Гаррисон стрит, на противоположной стороне которой раскинулся Френч-хилл – один из центральных районов Аркхема. Там, на южном берегу Мискатоника, почти двадцать лет назад я открыл свою детективную контору.
Сойдя с широкой безлюдной Ист-Пикман в неосвещённый переулок, я вдруг застыл на месте от неожиданно пронзившего улицу резким невыносимым скрипом звука, хотя и раздавшегося где-то впереди, однако заставившего меня обернуться и начать озираться по сторонам, опасаясь возможного преследования. Неясное предчувствие таящейся поблизости опасности вновь побудило меня взять в руки револьвер, после чего, немного успокоившись и не заметив ничего подозрительного, я продолжил движение к выходу на Ист-Колледж, где на угловом здании заметил источник этого так сильно взволновавшего меня и без того взвинченного этим сраным туманом шума. То была металлическая табличка на стене частного дома, болтающаяся под порывом изредка налетающего ветра, издававшая холодящий кровь нестерпимый скрежет и гласившая: «Лоуренс Шепли таксидермист и не только». Я с интересом заглянул в пустые тёмные окна и, не заметив ничего, отправился дальше.
Свернув за угол, чуть не врезался в неожиданно появившийся из тумана фонарный столб. Усталость вынуждала меня спешить, однако из-за опустившейся на город непогоды быстро добраться до конторы без риска для здоровья едва ли представлялось возможным, в чём я очередной раз смог убедиться.
Улица утопала в тумане. Справа в нескольких шагах я ещё различал нечёткие расплывчатые очертания дома, но впереди, слева и сзади всё исчезло во мраке ночи и непроглядных парах покаравшей Аркхем фантасмагории. Над головой должно было быть звёздное небо и крыши так хорошо знакомых мне кирпичных строений, посеребрённые луной, но, взглянув наверх, я не увидел ничего, кроме серой почти текучей белёсой массы. Ни звука не прорывалось сквозь эту пелену, лишь мои быстрые шаги на мгновение выдавали здесь чьё-то присутствие, и через секунду шум затихал, и снова воцарялось белое гнетущее безмолвие. В подобной ситуации даже старожилы Аркхема могут заблудиться и не сразу сориентироваться, где они находятся, а про приезжих и говорить нечего: заплутают так, что и не сыскать потом.
Идеальное время для преступлений, подумалось мне вдруг, и тут, как будто прознав об этой моей мысли, где-то вдалеке раздался глухой звук полицейского свистка.
Видать, остолопы Гаррисона снова безуспешно пытаются создать хоть какую-то видимость порядка и контроля, вновь и вновь патрулируя улицы в надежде напасть на след какого-нибудь из многочисленных нарушителей закона и спокойствия, особо расплодившихся в последнее время и чересчур осмелевших под прикрытием осадившей город пелены.
Воры, убийцы, сектанты и прочая нечисть, особо облюбовавшие долину Мискатоник чуть ли не с самого основания Плимутской колонии, теперь осмелели настолько, что начали совершать убийства, кражи, богохульные кровавые и самые жестокие обряды прямо средь бела дня, если так можно назвать господствующую хмурую непроглядную серость, которая окончательно стёрла границы между днём и ночью, светом и тьмой, превратив жизнь горожан в беспросветный и бесконечный кошмар.
Я скромно предлагал свою помощь властям округа в лице главного инспектора аркхемской полиции в раскрытии череды этих нашумевших загадочных ритуальных убийств, сотрясающих Аркхем и округу вот уже несколько лет, явно имеющих связь между собой и, скорее всего, совершаемых одним и тем же ублюдком. Однако Моррис Гаррисон по-прежнему ведёт себя как последний осёл. Он порядочный человек и хороший полицейский, в чём я мог убедиться ни один раз, когда во времена нашей молодости мы вместе с ним проходили обучение в Бостоне, но ярко выраженное упрямство, параноидальная самостоятельность и отказ от любой предлагаемой помощи когда-нибудь обязательно его погубят. Ему ни на йоту не удаётся продвинуться в этом расследовании, в чём он решительно не желает сознаваться и признавать свою беспомощность, успокаивая себя и общественность тем, что работа, мол, ведётся, следователи трудятся, не покладая рук, и результаты не заставят себя долго ждать, хотя сам в глубине души с горечью понимает свой полный провал и неудачу.
Ну, да и чёрт с ним, мне работы и без него хватает. От Роули и Инсмута на севере и до Салема, Кингспорта и Марблхеда на юге ежедневно совершается уйма преступных делишек: от мелких краж, до которых даже местным блюстителям закона нет дела, до групповой поножовщины и диких людских жертвоприношений, ужасающим размахом напоминающие прошлогоднюю бесчеловечную расправу Эндрю Кэхо в школе «Бэт», когда в жизнь небольшого городка штата Мичиган пришлось вмешиваться федеральным агентам. Многим из этого, что нельзя доверить полиции, или при случае, когда официальные власти уже бессильны помочь, в частном порядке и с решительной готовностью предлагают заняться мне. Я же понабивший за жизнь много шишек и повидавший достаточно всего, чтобы не кидаться подобно голодному волку на любую самую сомнительную работу, берусь за дело только в том случае, если оно мне действительно интересно. Скромная одинокая жизнь позволяет мне придерживаться подобной свинской философии. Если же расследование кажется мне пустяковым, или чувствуется малейший скотский подвох, я без колебания отказываюсь. Тогда работа перепадает даже таким идиотам как, например, Эдди Хелленхольм, чей офис располагается в Даунтауне, с которым мы не то чтобы не ладим, но всячески стараемся избегать и не замечать существования друг друга.
Стоит признать, что иногда я напиваюсь и на несколько недель отхожу от дел, чему безусловно рады эти козлы, количество заказов у которых во время моих запоев увеличивается в несколько раз. Это несомненно, я это точно знаю, чёрт их подери.
Наконец, когда время уже близилось к полуночи, вынырнув из тёмного проулка между двух старинных зданий на Саут-Ист стрит, что на самой восточной оконечности Аркхема, я взбежал вверх по ступенькам, оставляя позади над головой выцветшую и потерявшую всякую привлекательность вывеску – «Бюро расследований детектива Моро», вошёл внутрь, после чего тихо закрыл за собою дверь.
Глава 1. Напиток
Не желая зажигать большой свет, я, несмотря на кромешную тьму внутри, уверенно прошёл в кабинет и на ощупь включил электрическую настольную лампу. Мрак тут же отступил к углам, а я снял верхнюю одежду и закурил. Резкий звук полицейского свистка, вновь донёсшегося с улицы, не дал мне погрузиться в размышления, касающиеся заказа, над которым сейчас шла работа, и сбитый с мысли, я подошёл к окну: сквозь плотный туман как будто бы различалось бледное свечение фонарей и стена дома на противоположной стороне улицы. Было ли это в действительности, или же мой мозг достраивал украденные серой пеленой очертания окружающего мира – оставалось загадкой.
Белая мгла поглотила этот город, и, когда я, повинуясь внезапно возникшему необъяснимому порыву, приоткрыл окно, вместе с ночной свежестью в комнату медленно поползло нечто. Перевалив через подоконник, оно своей густой полупрозрачной массой достигло пола и начало заполнять кабинет, окутывая и обволакивая собой мои ботинки, ножки большого деревянного письменного стола и стоящего возле него стула. Я не мог оторваться от этого удивительного и одновременно пугающего зрелища, однако, найдя в себе силы и подсознательно ощущая неясную опасность, прикрыл окно и стал наблюдать, как оторванная конечность этого чудовища, коим без сомнения мне представлялся аркхемский туман, начала растворяться и исчезать, возвращая предметам кабинета их первозданный вид.
Неожиданно раздавшийся телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. В ночной тишине этот трезвон казался оглушительным, и каждое новое его повторение чудилось мне всё более и более настойчивым и нетерпеливым, как будто кто-то на другом конце провода ругал меня на чём свет стоит, и требовал, чтобы я, чёртов ублюдок, поскорее снял трубку.
Помедлив ещё несколько секунд и, наконец, придя в себя, я опустился за стол.
– Детектив Моро слушает.
– Ваше отсутствие стало меня беспокоить, и, признаюсь, я начал думать о вас плохо, детектив, – сказал властный голос, положение в обществе обладателя которого позволяло вести беседу надменно уверенно и неприлично неспешно. Я уже успел пожалеть, что взялся за работу, предложенную мне этим заносчивым снобом.
– Доброй ночи, мистер Итон. Не слишком ли поздно для переговоров? – мне ужасно не хотелось сейчас ему что-то объяснять и рассказывать.
– Я с нетерпением жду новостей, – всё также нарочито спокойно говорил он тоном, исключающим любое инакомыслие и всяческие попытки неподчинения. Подобное неравноправие в отношениях с заказчиком всегда меня раздражает и выводит из себя. Обычно я не работаю с такими клиентами, однако в этом случае можно утверждать, что меня надули, ведь первоначально я имел дело с его покладистым и вполне сговорчивым помощником, Стэном Бэндфордом. Не заметив ничего предосудительного в намечавшейся работёнке и не почуяв подвоха, я согласился, и мы ударили по рукам.
От меня требовалось найти Ларри Итона, младшего из двух сыновей Сириуса Франсуорта Итона, видной престарелой аркхемской шишки. Престарелой ровно на 94 года и 3 месяца, а видной настолько, что когда осенью 1894 года Аркхем собирался отмечать свой очередной день рождения, празднование срочно пришлось переносить из-за непредвиденной командировки Сириуса в Нью-Йорк.
Раньше его фамилия постоянно мелькала в списках высшей городской администрации, ему принадлежало много недвижимого имущества по округу Эссекс и за его пределами, он состоял членом в нескольких престижных закрытых клубах. Сейчас же, несмотря на преклонный возраст Сириуса, Итоны всё ещё на слуху, хотя Фрэнсису, его старшему сыну, прямо скажем, далеко до успехов престарелого отца.
До нежданно возникшей работы с Итонами мне было мало что известно об их семействе, поэтому прежде чем приниматься за расследование, я по привычке стал изучать заказчика и наводить справки о членах семьи и истории рода. Вот тут-то и появился Фрэнсис Итон и попросил меня не совать свой нос в их с отцом дела, а сосредоточиться на поисках Ларри. Общение с этим выродком не заладилось сразу, однако данное мною обещание и полученный щедрый задаток вынудили играть по их правилам.
– Я только сегодня вернулся из очень непростой командировки в Луизиану, где последний раз видели вашего брата. Может быть…
– Это было почти двадцати лет назад! – бесцеремонно оборвал меня Фрэнсис.
– Иных данных о более позднем местонахождении Ларри у меня нет. Зато я узнал, что по описаниям очень похожего на него человека в октябре 1907 видели сначала в Новом Орлеане, а ближе к ноябрю – уже в небольшом посёлке Жен-Лафитт, который затерялся в лесах и болотах немногим южнее, – я взглянул на остаток сигареты, затушил его и тут же закурил ещё одну. – От местных же я услышал о частых жутких оргиях и жертвоприношениях, до сих пор совершаемых адептами вудуизма, которые обосновались в болотистых труднопроходимых местах неподалёку от поселения. Именно в компании этих отбросов видели Ларри, однако похожий на него мужчина назвался другим именем.
– Этого не может быть! Это не он! – задетый за живое бизнесмен потерял-таки терпение и прокричал в трубку.
– Почему же? Учитывая его необычные увлечения и любовь к некоторым лекарственным препаратам, очень даже может. Собственно эту информацию мне подтвердил и инспектор полиции Нового Орлеана Джон Реймонд Леграсс, который 1 ноября 1907 года арестовал с полсотни этих дикарей, в том числе и первого уонси верховного жреца вуду, Соломона Моури – вашего брата.
– Вы его нашли!?
– Нет. Он был в числе тех, кого признали вменяемым и отправили в «Анголу» или, как её ещё называют, «Алькатрас Юга» – тюрьму в самом центре штата. Два года назад Соломона Моури выпустили из-под стражи, однако где он и куда направился, никто не знает, – закончил я, наблюдая за тем, как сигаретный дым, перетекая и видоизменяясь в свете электрической лампы, постепенно растворяется в воздухе.
– Это всё? Если «да», то я попрошу вас вернуть мне мои деньги. Работа не выполнена, отец будет недоволен, – казалось, что он жевал и выплёвывал слова мне прямо в лицо, однако я настолько устал, что на ярость и ссору у меня просто не осталось ни сил, ни эмоций.
– Леграсс сказал, что один из заключённых, метис, старик по имени Кастро, возможно, помог бы мне, однако он уже несколько лет как мёртв, поэтому я опросил остальных арестантов того дела, которые ещё остались в живых. По их словам, у вашего брата среди этих полукровок был достаточно близкий друг – Мари, чернокожий, который содержится в психиатрической лечебнице Восточной Луизианы неподалёку от города Джексон, – я замолчал и случайно взглянул на часы, показывающие час ночи: на мгновение мне показалось, что их тиканье стало громче.
– Ну и?
– Понимаете, мистер Итон, загвоздка в том, что он не идёт на контакт: в прошлом году при последнем визите некоего господина Тёрстона этот сумасшедший откусил себе язык. С тех пор персоналу запрещено устраивать с ним встречи, а это последняя нить, по которой можно выйти на Ларри, – мне хотелось с сожалением добавить, что я сделал всё, что мог, но вовремя сдержался, вспомнив, с кем я имею дело.
– Вам нужно увидеться с этим Мари.
– Это невозможно, – сказал я и тут же услышал, как собеседник на другом конце провода почти беззвучно засмеялся. – Ещё бы немного и меня самого посадили бы за взяточничество и угрозы!
– Значит, вам нужно зайти с другого входа, – как будто издеваясь, проговорил Фрэнсис.
– С какого!?
– С парадного, – ответил он, после чего повисло молчание, в ходе которого я, уже несколько часов как мечтающий о кровати, пытался сообразить, что этот ублюдок имеет в виду.
– Вам нужно сымитировать сумасшествие и попасть в лечебницу в качестве пациента, установить контакт с Мари, после чего я вытащу вас оттуда, а вы, найдя нужные сведения, продолжите поиски брата.
– Как это возможно!?
– В мире нет ничего не возможного. Тем более, насколько мне известно, вы до сих пор не можете оправиться от утраты и пережить смерть своей жены. Да-да, я в курсе этого зверского убийства. Кажется, с её лица сняли…
– Я не пойду на это, – коротко ответил я.
– Понимая всю трудность возникшей задачи, я увеличу оплату ваших услуг втрое, – слова Фрэнсиса звучали уверенно и невозмутимо. Этот человек без сомнения умел убеждать и добиваться своего, несмотря ни на что.
– Благодарю вас за оказанное доверие и подобную щедрость, но вынужден отказаться, – подытожил я, одновременно открывая ящик стола и доставая бутылку креплёного вина. – Завтра я отдам мистеру Бендфорду все документы, собранные мною по делу, и верну задаток.
Интересно, что, приняв такое решение, во мне не было ни раздражения, ни злости, только усталость и слабое горькое послевкусие только что выпитого напитка.
– Не стоит спешить, мистер Моро. Вижу, дело действительно непростое, однако мне бы не хотелось думать, что вам оно не по зубам. Подумайте, я вас не тороплю. Я позвоню на следующей неделе, – сказал Фрэнсис Итон и повесил трубку.
За время телефонного разговора кабинет успел наполниться табачным дымом, из-за чего и без того слабый свет сделался ещё более тусклым, а предметы вокруг – призрачными и расплывчатыми. Я сделал несколько больших глотков, достал очередную «Lucky Strike» и вновь закурил. Сигареты всегда возвращают мне немного бодрости даже в самом паршивом состоянии.
Что заставило с таким нездоровым и параноидальным рвением, спустя почти четверть века, пуститься на поиски неизвестно где сгинувшего неблагополучного родственничка? Секретарь Итонов при первой нашей встрече обмолвился, что это воля старика: мол-де хочет перед смертью знать, что стало с младшим отпрыском, объявленным в 1910 году без вести пропавшим…
Что ж, как будто похоже на правду, ведь Фрэнсису, судя по всему, абсолютно плевать на своего исчезнувшего странноватого брата, а поскольку Сириус до сих пор считается главой семьи, то старшему сыну ничего не остаётся, как покорно повиноваться и исполнять волю престарелого взбалмошного родителя, пусть даже для этого нужно будет запихнуть нанятого детектива в психушку и не в какую-нибудь, а по слухам в самую наихудшую, одну из первых, если не первую, в списке знаменитых исправительных учреждений штатов.
Ну, уж нет! Завтра же отнесу ему документы, и на этом всё.
Хотя, что это я? Неужели испугался и струсил?
Нет, нет, я на это не пойду. Доводы здравого смысла подсказывают, что нельзя доверять малознакомым скользким типам, особенно тем, которые предлагают баснословные деньги, вмиг удваивая и утраивая гонорар. Конечно, его бредовая идея сопряжена с большим риском… Да, Фрэнсис Итон производит впечатление сильного и делового человека, но это не то же самое, что «честный» и «порядочный».
Неужели в этом деле никак нельзя обойтись без этого всего, без всех этих сложностей? Стоит подумать ещё, может быть, я что-то упустил?
Эх, всё-таки приличное это новое пойло, подумалось внезапно мне, когда я двумя большими глотками осушил бутылку и аккуратно поставил её на стол прямо перед собой, глядя на фирменную этикетку с крупным названием ещё мало кому известного бренда дешёвого вина – «Ллойгор». Странный, прозрачный и в то же время насыщенный ни на что не похожий вкус, такой, что оторваться просто невозможно.
Я вновь взял бутылку в руки и уже в каком-то алкогольном забытьи и сонном и полубредовом от усталости состоянии начал рассматривать узоры и витиеватые линии названия в оформлении бирки, продолжая удивляться этим смышлёным сукиным детям, придумавшим такой великолепный напиток, как вдруг при развороте ёмкости на внутренней стороне ярлыка заметил бледные чуть заметные слабо переливающиеся сквозь стекло в слабом свете лампы и тлеющего конца сигареты мерцающие знаки.
С неимоверным усилием сфокусировав зрение и скинув пелену сна, одолевавшего меня, я приблизил её к себе: буквы различных алфавитов со всего земного шара проступили яснее и начали складываться в слова, которые в хаотичном порядке заполняли собой всю обратную сторону этикетки.
Чтобы лучше рассмотреть символы, я вытянул руку вперёд, так, чтобы электрический свет наиболее ярко освещал мою находку, но быстро обнаружил, что знаки исчезли! Под светом фонаря я крутил бутылку и так, и эдак, однако ничего не изменилось, ничто более не нарушало девственную белизну тыльной стороны наклейки.
Посетовав на собственное переутомление, озадаченный и окончательно обессилевший я вновь откинулся на спинку стула и уже без особых ожиданий приблизил к себе «Ллойгор»: в полумраке прямоугольная этикетка казалась пустым тёмно-серым прямоугольником, на котором неожиданно по одному, по два, а потом уже и все разом, слабо мерцая, проступили слова, снова занявшие свои прежние положения.
Сон отступил, и меня охватил небывалый прямо-таки детский азарт и любопытство: кому и зачем понадобилось прятать на обратной стороне этикетки вина послания на разных языках, а главное – зачем? Вполне вероятно, что это могли быть обозначения лицензии для продажи продукции в импортируемые страны, однако такой вариант показался мне слишком необычным и сложным в техническом исполнении, поэтому, стараясь не менять положения бутылки в пространстве комнаты по отношению к единственному источнику света, дабы вновь не потерять проступившие символы, я осторожно потянулся за бумагой и карандашом, желая переписать часть слов для последующего перевода.
Знакомые мне латинские буквы переплетались с арабской вязью, кириллицей, иероглифами и какими-то примитивными абстрактными рисунками. Возможно, присутствовало индийское письмо, однако не берусь достоверно это утверждать, поскольку моих познаний в области лингвистики было недостаточно для точного определения многочисленных разновидностей представленных здесь видов письменности.
В конце концов, алкоголь пробрал меня. В моих глазах так сильно зарябило, а голова разболелась настолько, что вскоре мне пришлось бросить это занятие. Однако прежде, чем погасла лампа, а моя кружащаяся голова коснулась подушки, я всё же смог продраться сквозь непроходимый лабиринт неопознанных буквосочетаний и рисунков и разобрать одно единственное слово на родном английском, которое вызвало изумление и повергло меня в шок, ибо это было слово «СДОХНИ».