У Персидской границы

* * *

© Мария Чиркина, 2022

Предисловие автора

Роман «У Персидской границы» посвящен моей прабабушке, Олесе, – реальной героине рассказа А. И. Куприна «Олеся». В первоначальном варианте роман был написан как исключительно художественное произведение, однако, наблюдая на протяжении многих лет как переписывается история моего родного края, зная об уничтоженных архивах, видя, как часто СМИ вводят в заблуждение мировое сообщество в своих односторонних расследованиях «белых пятен» истории Русской Мугани, – я решила переписать роман по архивным материалам.

В первую очередь это касается старшего внука Олеси, Чиркина Анания Исаевича, который в 1919 году был председателем Муганской Советской республики, а затем работал судьёй в Верховном Суде Азербайджана. Ананий Исаевич был в жестоком противостоянии с Багировым и его окружением, боролся против притеснения нетюркского населения Азербайджана и добивался автономии своей Родины – Талыш-Муганской республики. Ананий Исаевич был убит, а все его документы уничтожены.

Не лучшим образом вышло и с моим земляком, Лазарем Фёдоровичем Бочарниковым (Бичераховым), который в годы Первой мировой войны был ротмистром охранной роты великого князя М. А. Романова, а в 1917–1919 г. командовал Кавказской армией. В состав охранной роты входили мои земляки и родственники.

В своем романе я расскажу подлинную историю моего края и его народа, о том, как мы, русские люди Мугани, жили на талышской земле почти два века…

Роман «У Персидской границы» – продолжение легендарной истории Олеси, любимой героини известной повести И. А. Куприна «Олеся». Главная героиня не вымышлена, и ее история не заканчивается на страницах повести. Куда привела ее судьба? Смогла ли Олеся все забыть, преодолеть боль, лишения и найти свое место под солнцем?

Часть первая
«Изгнанные»

С годами мои герои, уничтоженные и распятые, ушли в легенду… Но через столетие они вернулись из призрачного мира в реально прожитую жизнь.

Глава первая

– Мир хозяину дома, – произнесла стройная темноволосая красавица по имени Олеся и почтительно склонила свою голову перед седобородым стариком, сельским попом Болотиным.

– Мир вашему входу, – ответил поп.

– Благословение Господне на Вас, – сказала Олеся.

– Благословляю Вас именем Господним, – вежливо ответил поп и пригласил Олесю в дом.

В дверях, на притолоке, со стороны петель, в небольшой серебряной оправе висела «Заповедь Господня».

– Господи благослови, – тихо произнесла Олеся, поцеловала пальцы, которыми дотронулась до «Заповеди Господней», и вошла за попом в избу.

Первое, что бросилось в глаза Олеси, вошедшей в избу, – это большие, толстые Библии в темном переплете, лежащие на столе. Стол был накрыт белой скатертью с вышивками и длинными, чуть ли не до пола, кружевами. Возле стола с двух сторон стояли высокие резные деревянные стулья. В потолке висел крючок, на который вешали люльку.

Изба была большая и светлая, с пятью окнами, три из которых выходили в палисадник, а два на крыльцо.

Это была передняя изба. Здесь, стоя у стола при открытых окнах, поп с попадьей молились живому Отцу Небесному.

С двух сторон возле стен стояли резные деревянные кровати с высокими перинами и пуховыми подушками.

Снизу из-под покрывал свисали кружева, пришитые к простыням.

На кровати, находившейся на одной стороне с большой русской печью, лежала седая больная женщина – жена попа по имени Сара.

– Здравствуйте, – с лёгким поклоном произнесла Олеся.

– Ο…х! – застонала Сара и стала удобнее усаживаться на кровати, прикрыв простынёй свои больные, в гнойных язвах, ноги.

Поп подошёл к жене, помог ей сесть и, подкладывая под спину подушку, сказал:

– Познакомься, Сара, это наша новая работница.

– Олеся, – произнесла красавица и пожала протянутую руку попадьи.

Попадья с удивлением посмотрела на руку, затем на саму Олесю и жалобным тоном произнесла:

– О…ох! Тяжело ей будеть у нас, Яков. Ты глянь, какие ручки у неё холеные, как у барыни.

Олеся уже стала жалеть, что так старательно отпаривала свои руки в отрубях и смазывала их мазями, которые готовила для её натруженных рук бабушка. Она взглянула на свои руки: они действительно были как у барыни.

Поп посмотрел на жену с удивлением.

– Я вовсе не против, Яков, – всё тем же жалобным тоном произнесла попадья, – только уж дюжа она холёная, видно, что непривычная к тяжёлой работе, а у нас хозяйство дюжа большое – боюсь, что не управится.

Сара с сочувствием посмотрела на Олесю и, сложив свои полные руки на колыхающейся от тяжёлого дыхания груди, вновь заохала, сотрясаясь всем своим грузным телом. Попадья была добрым человеком, всем сочувствовала и всех жалела. Теперь она жалела Олесю. Жалела её искренне, от всей души, забыв, что совсем недавно почти всю домашнюю работу выполняла сама.

В селе Привольном хозяева работали так же, как и их работники – от зари до заката.

Попадья с сочувствием смотрела на Олесю и никак не могла поверить, что она сможет выполнять тяжёлую деревенскую работу.

Поп хорошо понимал свою жену, так как при встрече с Олесей у свата он также был поражён её красотой, хотя одета она была очень бедно. На ней было выцветшее ситцевое платье и такая же выцветшая косынка на голове, спасавшая Олесю от знойных солнечных лучей.

А сейчас, в праздничном наряде, она была неотразима.

Необычайно красивые тёмные глаза Олеси завораживали своим живым блеском и тянули в бездонный омут, в то же время ласкали нежностью и чистотой. Это были именно те редкие женские глаза, взглянув в которые мужчина мог утонуть навеки. Еще прекраснее казались губы Олеси. Налитые вишнёвым соком, они ярко горели на слегка загорелом лице, оттеняя её белоснежные зубы. Высокую стройную фигуру красавицы плотно облегала шёлковая, бледно-розового цвета, блуза с кружевами, которую вот-вот готовы были прорвать соски её пышной груди. Две толстые косы были аккуратно уложены на затылке. Ноги Олеси до самых туфель укрывала пышная чёрная юбка.

Попадья сидела, вздыхала и молча смотрела на Олесю.

– Хвалил вас мой сват, – нарушив нависшее молчание, произнёс поп, – говорил, что работящая вы баба – зерно ему хорошо провеяли. В прошлом году ему татары веяли, да так навеяли, что пришлось заново всё зерно веять. А в этом году сват доволен: и урожай хороший и зерно чистое. Он-то и посоветовал мне взять вас в работницы.

Тут поп молча посмотрел на Сару и погладил свою седую бороду.

Она поняла его взгляд и сказала:

– Я не против, Яков, пусть поработаеть, а там будеть видно.

Сельчане произносили слова мягко, к глаголам добавляли «ь», особенно мягко они произносили букву «г».

Олеся быстро привыкла к их говору и не стала обращать на это внимание.

Поп подумал немного и сказал:

– Значить вас Олесей зовуть?

– Да, Олесей, – ответила она.

– Оле…сей! – протяжно, нараспев произнёс поп и снова задумался.

– Вам не нравится моё имя? – спросила Олеся, встревоженная задумчивостью попа.

– Нравиться-то нравится, но дело не в том. Оно какое-то чужое, не здешнее. Сразу видно, что вы не наш человек, – пришлый… У нас у всех имена библейские. А вы – Олеся.

Олеся и без попа обратила внимание на то, что имена у сельчан были библейскими.

Однако не только на имена она обратила внимание. Олеся сразу же уловила здесь особый религиозный дух, который витал над селом и связывал людей крепкими узами.

Исколесив полсвета, она нигде не встречала такой богатый и сплочённый народ, как в селе Привольном. У всех жителей села были добротные дома. Они все хорошо питались и в праздники носили дорогую одежду.

– Олеся, за что вы гонимы? – строго, но с сочувствием спросил поп.

– За нашу веру, – тихо ответила Олеся и опустила глаза.

– Крещёные? – ещё строже спросил поп.

– Нет, – уверенно произнесла Олеся.

Поп снова замолчал. Это мгновение показалось Олесе вечностью, потому что ответ попа решал её судьбу.

С тревожно бьющимся сердцем, не поднимая глаз, она ждала ответа – быть может, ей снова придётся сесть в подводу и повезти свою семилетнюю дочь и старую бабушку в неизвестность.

Поп сказал:

– Олеся, все мы тут гонимые за веру. Сват сказал мне, что вам понравились наши места, и вы желаете остаться тут. Так ли это?

– Так, – ответила Олеся и с тревогой посмотрела на попа.

– Олеся, если вы действительно желаете остаться тут и жить с нами, то должны принять нашу веру, иначе вам будеть дюжа трудно жить тут. Люди особо обижать вас не будуть, но будуть всячески обходить и сторониться вас. Причин для этого много. Вы, поди, и свинью едите?

– Да, – тихо ответила Олеся.

– А вот это совсем напрасно, няльзя есть свинью, потому что свинья – самое грязное животное, никада не глядить на солнце и копыта у неё как у чёрта. Так что мы свинью не едим и вам не советуем. Нам хватаеть и божьей скотины.

Олеся несколько лет ходила со своей бабушкой по русским деревням и знала, что свиное сало – это любимая еда деревенских жителей. Да и сама она не прочь была полакомиться кусочком чёрного хлеба с салом и чесноком.

«Кто же они, если свинью не едят?» – мелькнуло в голове Олеси.

– Сами мы люди русские, – продолжил поп, – полвека тому назад пришли сюды из России. По вере мы субботники. Живём по Ветхому Завету. Христа почитаем, но молимся живому Отцу Небесному. В мире нет нигде такой чистой веры как у нас, и никто так свято не чтить и не исполняеть Божьи законы и заповеди, как мы.

Мы исповедуем веру, которая угодна нашей душе, и за это никто нас тут не преследуеть. Мы создали тут свою культуру. У нас свои обычаи и свой, особый, уклад жизни. Бедных людей у нас в селе нет. Мы сами себя судим и сами милуем. Российские законы до нас не доходють. А местные власти свои законы нам не насаждають. Живём мы тут вольно. Торгуем зерном и скотом в Персии и Закавказье.

Местные власти нас жалують, потому что богатый человек всегда в почёте. Нигде в мире нет такой культуры и процветания, какие создали тут мы своим трудом. Если бы не бандитские налёты татар, то наш край во истину можно было бы считать райским. Всё, чё надо, Бог даёть нам, чё бросим в землю – всё растёть. Палку в землю воткнём – дерево растёть.

Чем дольше Олеся слушала попа, тем большим доверием к нему проникалась. За месяц, прожитый в селе, она убедилась, что там действительно царил необычайно осмысленный и размеренный уклад жизни. Любовь и почтение Закона Божьего избавили людей от суеты и укрепили их сердца. Они во всём полагались на Бога и во всех своих начинаниях просили Божьего благословения. При этом сами просыпались с петухами и заканчивали работу, когда куры садились на насест. Все они были зажиточными хозяевами, хорошо питались и носили добротную одежду. А главное, скверны в них было меньше, чем в тех людях, с которыми Олесе приходилось встречаться раньше. И земля там была плодородная. Что бросали люди в землю – всё давало пышные всходы. Полноводная река Геок-Тепе бежала с гор, орошала посевы и крутила мельничные жернова.

– Олеся, вера та хороша, какая служить на благо человеку. Вы много бродили по свету. Разве вы видали, чтобы где-то люди жили лучи, чем мы?

– Нет, – откровенно ответила Олеся.

Действительно, где бы она ни была, – везде видела или чрезмерную роскошь или ужасающую нищету, и только в селе Привольном все люди жили достойно, по-человечески.

Большая часть субботников, прибывшая в село Привольное из России, была потомками однодворцев^[1].

Однодворцы не имели большинства дворянских прав и привилегий, платили налоги и несли повинности (в том числе рекрутскую), однако могли владеть землёй и крепостными крестьянами. Однодворцы были освобождены от телесных наказаний. Как и дворяне, все однодворцы уже в семнадцатом веке имели фамилии и в восемнадцатом веке в документах упоминались только с ними. Подавляющее большинство однодворцев выбирали в жёны представительниц своего сословия, сословная принадлежность жён однодворцев тщательно фиксировалась в ревизских сказках конца восемнадцатого века.

Сословие однодворцев было представлено на бывших приграничных землях в западных и центрально-южных губерниях России – Воронежской, Курской, Орловской, Брянской, Тульской, Тамбовской, Пензенской и Рязанской.

С начала девятнадцатого века с общим изменением отношения правительства к дворянскому сословию меняется и положение однодворцев, которые начинают рассматриваться всё в большей степени не как «бывшие дворяне», а как государственные крестьяне.

Окончательно они были переведены в это сословие в 1866 году, однако в местах традиционного проживания ещё долго сохраняли сословное самосознание. Даже после ликвидации сословия их потомков продолжали именовать однодворцами, подразумевая их особый исторически сложившийся этнотип русского народа.

Во главе однодворческого поселения стоял управитель, назначаемый военной администрацией (в начале – местным воеводой, затем – Военной коллегией).

Управитель обеспечивал сбор необходимых налогов и податей, отвечал за верность списков жителей поселения, решал вопросы внутреннего устройства и отстаивал интересы однодворцев в уезде и в провинции.

Однодворческий управитель должен быть создавать из однодворцев вооружённые конвои для сопровождения колодников, «соляной казни» и военные команды для борьбы с «ворами и разбойниками».

Помощниками управления были избираемые населением наиболее авторитетные однодворцы.

В случае набегов татар однодворцы быстро и умело объединялись в полки, чему способствовала их военная подготовка и сохранённая посотенная организация с выборными сотскими и десятскими.

Всё это субботники сохранили и принесли в село.

– Олеся… – снова начал поп.

Но Олеся неожиданно встала и тревожно произнесла:

– Подождите… дядя Яков…

– Олеся, ты чего так испужалась? – спросил поп.

– Я слышу выстрелы. Кто-то стреляет… там… – сказала Олеся и показала рукой в сторону гор.

Сердце Олеси забилось тревожно.

– Господи, только бы с моей девочкой ничего не случилось! Зачем же я не взяла её с собой? – это первое, что пришло ей в голову.

И тут же над селом полетел пронзительный колокольный звон. Он летел с возрастающей силой. Было видно, что звонил отчаявшийся человек, так как он прикладывал все силы, чтобы донести колокольный звон до каждого сельчанина.

– Что-то случилось, – произнесла Олеся и пошла к двери.

– Чё, пожар? – спросила встревоженная попадья.

– Не знаю, – ответил поп и побежал следом за Олесей.

Дыма нигде не было видно. Это был не пожар. Случилось что-то иное. Но что именно, Олеся не могла понять.

А колокольный звон всё летел и летел над селом.

В саду у попа, как и у каждого жителя села, была вышка, откуда хорошо была видна вся местность с южной стороны села вплоть до самых гор.

Олеся заметила переполох в соседнем дворе.

– Да что это за наказание? Вот изверги! Не дають людям жить спокойно. Что же делать теперь? Сыночек, погоди… – по двору ходила тетя Вера и слёзно причитала.

– Вера, что случилось? – крикнул издали поп.

Но соседка никого, кроме сына не видела. Она подбежала к своему взрослому сыну Данилу, который с ружьём в руках и обоймой патрон вокруг пояса садился на коня, и завыла.

– Мама, успокойся, не впервой мне, – пытался успокоить её взрослый сын.

Но она никак не могла успокоиться и продолжала выть.

– Данил, кричи отцу, чтоб скотину бросал. Убьють. Да и сам голову не подставляй. Бог с ней, со скотиной, – просила она сына.

Поп подбежал к забору и крикнул:

– Данил, что случилось?

– Татары прорвали границу и угоняют наш скот, – ответил Данил.

Олеся подошла к попу и встала рядом с ним.

Данил натянул поводья, но, увидев Олесю, неожиданно опустил их. Его сердце оборвалось.

– Мама, ты знаешь женщину, которая стоит рядом с дядей Яковом? – спросил Данил у своей матери, не отрывая взгляд от Олеси.

– Не знаю, – ответила мать, вытирая слёзы.

– Узнай, – тихо произнёс Данил, затем хлестнул коня и поскакал в сторону гор через свой сад.

Поп побежал в сад к вышке и, несмотря на свой преклонный возраст, быстро по ступенькам залез на неё. Олеся последовала за ним. Как только она залезла на вышку, то сразу же увидела жуткую картину. По полю, со стороны гор, с криком и визгом к скоту скакали вооружённые разбойники с чалмами на головах и стреляли в пастухов, угоняющих скот в сторону села.

Это была банда хорошо вооружённых разбойников, состоявшая в основном из турков, курдов и татар. Они промышляли кражей скота в приграничных сёлах. Село Привольное привлекало их особенно, так как в нём у каждого хозяина был полон двор птицы и скота.

Олеся видела, как из села в сторону гор скакали вооружённые всадники навстречу разбойникам и впереди всех – Данил.

– Господи, сохрани и помилуй! – взмолился поп, простирая свои дрожащие руки к небу.

– Сохрани и помилуй! – вырвалось и у Олеси.

– Ты глянь, чё внучок мой делаеть. Я же говорил ему, чтобы не угонял табун далеко, нападуть разбойники – не угонить табун, – вслед за молитвой запричитал поп.

– Где ваш табун? – вглядываясь вдаль, спросила Олеся.

– А вон скачеть чуть правее нас, – ответил поп.

– Дядя Яков, группа разбойников скачет прямо на него.

– Я вижу. Вон что внучок мой натворил! Не дай Бог убьють, а мне перед Господом ответ держать.

Расстояние между разбойниками и табуном коней попа быстро сокращалось.

– Бросай коней, внучок, – кричал отчаявшийся поп.

Но слова его бесследно тонули в топоте скота и оглушающих оружейных выстрелов.

– Но, быстрее, быстрей! – размахивая кнутом, кричал внучок.

Пыль столбом вилась над табуном, и внучка невозможно было рассмотреть.

Одно только отчётливо видела Олеся: разбойники вот-вот захватят табун коней попа.

Кто-то из сельчан коров и овец попа гнал к реке. В западной части села, близко подходящей к лесу, разбойники захватили стадо коров и несколько коней и погнали их в лес. Испуганные коровы мычали, разбегались в стороны, пытались бежать назад, за что подвергались жестоким ударам палками и кнутами со стороны разбойников.

Сельчане быстро слились в отряды и поскакали навстречу разбойникам, стреляя в воздух.

У них был приказ старосты села, Семёна Звездилина, отгонять разбойников от села, но не убивать их, так как убийство считал самым тяжким человеческим грехом, а ещё и потому что бандиты были очень злы и мстительны. За одного своего убитого они готовы были месяцами прятаться в лесу, чтобы кровью отомстить за кровь.

– Давай, быстрее, быстрей, – кричал испуганный внучок, подгоняя табун. Его кнут беспрерывно хлестал скачущих впереди него лошадей.

Мимо пастушка со свистом пролетела пуля. Другая пуля пролетела над самой головой, и пастушок почувствовал дыхание смерти. Она обожгла его голову, сбив шапку с головы. От страха у него затряслись руки и зашевелились волос на голове. Ему было четырнадцать лет, и он не хотел умирать. Он только хотел помочь своему деду пасти скот вместо заболевшего пастуха.

– Мама…а! – в ужасе крикнул пастушок, увидев разбойника недалеко от себя.

За спиной у пастушка висело ружьё. Но стрелять из него он имел право только в волков, если они нападут на табун. В людей он никогда не стрелял и считал это большим человеческим грехом.

«Не убий! Не убий!» – звучали в голове внучка слова из Библии.

Он был глубоко верующим человеком, свято чтил и исполнял все заповеди Господни.

Пуля вновь просвистела над его головой, за ней вторая и третья.

«Изверги! Что они делають со мной? Отстаньте, сволочи!»

Он пригнулся к гриве коня, разлетающейся в разные стороны. Пуля со свистом пролетела над спиной. Матвей приподнял голову и посмотрел вокруг. Его табун был самым последним. Сельчане уже подгоняли свой скот к реке. Теперь Матвей сильно сожалел, что отогнал табун под самые горы в поисках сочной травы.

«Господи! Что же мне делать? Они доводять меня до греха. Отведи их, Господи. Отведи…и», – вырвался стон из его груди.

С надеждой он взглянул на небо, но ничего, кроме знойного солнца там не увидел.

– Отец Небесный! Помоги мне! Помоги! Отец! – кричал Матвей.

Его конь испугано заржал от свиста пули пролетевшей мимо уха.

– Господи! Прости меня, грешного, – в великом раскаянии крикнул внучок и снял ружьё, висевшее за спиной.

Так он проскакал несколько метров и, чуть оглянувшись назад, не целясь, выстрелил.

– Мама…а! Я убил! Я убил человека! Прости, меня, Господи! – закричал внучок, оглянувшись в очередной раз.

Разбойник, сраженный его пулей, выпустив из рук вожжи, бесчувственно свесил свои руки по бокам коня с ногами в стремени. Его испуганный конь поскакал в сторону села.

Обмякшее тело разбойника стало медленно клониться в левую сторону, пока не свалилось на землю. Но ему не пришлось лежать на земле, так как к нему подскакал другой разбойник, подхватил его, положил на своего коня и ускакал в лес.

Пастушок выстрелил ещё раз, но пуля пролетела мимо скачущего на него бандита. Вид у этого бандита был ужасающий. По всему было видно, что он начал мстить за убитого внучком разбойника.

Пригнувшись к коню, пастушок стал беспрерывно отстреливаться. Он видел, что сельчане идут к нему на помощь, и изо всех сил пытался продержаться ещё немного.

Чуть повернув голову влево, внучок увидел бандита, который стрелял прямо в него.

От страха пастушок вздрогнул. Пуля просвистела рядом, задев его ухо, и в тот же миг пастушок почувствовал жгучую боль. Дрожащей рукой он схватил ухо. Оно было в крови.

«Всё, я умираю», – подумал внучок.

Но он не хотел умирать и потому вновь оглянулся и выстрелил прямо в скачущего на него разбойника. Внучок не видел, как упал разбойник, сражённый его пулей, так как пуля другого разбойника, с ещё более злым лицом, сразила его самого. Горячая кровь обожгла сердце мальчика. Матвей нагнулся вперёд и мёртвой хваткой схватился за гриву коня. В голове у него всё закружилось, и он провалился в чёрную яму. Ранение в левое плечо он уже не чувствовал.

Олеся с попом видели, как сельчане отбивали табун, но издали внучка никак не могли рассмотреть.

Вслед за сельчанами, отрезая путь разбойникам к лесу и стреляя в них, скакали казаки, которые находились на службе и были расквартированы в селе Привольном. Они беспощадно били разбойников. Увидев казаков, отрезавшим им путь в лес, разбойники бросили скот и поскакали в сторону гор, слегка изменив свой обратный путь.

Поп галопом скакал в поле и у каждого встречного сельчанина спрашивал:

– Внучка моего, Матвея, не видали?

Но никто из встречных его не видел.

– Петро, внучка моего не видал? – спросил поп у молодого парня, который скакал ему на встречу.

– Видал, – ответил тот.

– Живой? – с надеждой произнёс поп.

– Ранен, мужики перевязывают его, – ответил Баев Пётр.

– Покажи, где он.

– Вон там возле подводы, – развернув коня назад, произнёс Пётр и поскакал туда вместе с попом.

Перевязанного Матвея мужики положили на подводу.

– Куда его? – спросили мужики прискакавшего попа.

– Везите ко мне, – в отчаянии произнёс поп и полез в подводу.

Мужики с сочувствием смотрели на попа.

– Внучок, что же я теперь твоей матери и отцу скажу? Как перед Господом ответ держать буду? – склонившись над ним, плакал дед.

А крупные, горькие слёзы капали прямо на щеку Матвея.

Всю дорогу дед не мог оторвать своих глаз от побледневшего лица внука.

По селу уже прошёл слух, что Матвея убили и везут в дом попа. Люди бросали свои домашние дела и шли туда.

Ближайшие соседи выкопали во дворе четыре ямки, вставили в них четыре столбика, сделали навес и поставили под него кровать. Затем накрыли её белой простыней и положили Матвея.

В селе Привольном умирающего человека всегда выносили во двор, чтобы он не опоганил дом. А если случалось, что человек неожиданно умирал в доме, то весь дом считался замертым, и после похорон его заново белили, чистили и стирали все вещи, которые находились в доме.

Но это была не единственная причина, по которой выносили умирающего человека. Люди боялись, что в избе душа умирающего человека наткнётся на предмет, испугается и будет долго биться о стены и потолок. А во дворе она сразу же отойдет на Божий суд.

– Сыночек! – подбегая к дому попа, кричала безутешная мать Матвея.

Она добежала до кровати и обняла сына, склонившись над его лицом.

– Нет! Не верю! Это не правда! Живой он! Живо…ой! – кричала в истерике мать.

– Как только земля их держит, – сквозь частые всхлипывания произнесла соседка, мать Данила, которая стояла рядом с Олесей.

Все самые религиозные люди села быстро собрались и встали позади попа, готовые к отпеванию Матвея.

– Ой, Господи…и! – долетел до Олеси голос попадьи.

Она повернула голову и увидела Сару. Опираясь о стену, из сеней медленно, шаг за шагом, выходила Сара, о которой в горе все позабыли. Узнав о трагическом происшествии с внуком, Сара, забыв о своих больных ногах и опираясь на стул, а затем о печь и стенку, медленно пошла по избе и, пройдя через сени, вышла на крыльцо.

В это время соседка Вера повернула голову, услышав голос Сары, и, увидев её идущую, громко крикнула:

– Бабы, гляньте, Сара идёт!

– Сара идёт. Сара сама идёт! – загудели собравшиеся люди.

Они стали оглядываться и с удивлением смотреть на Сару. Она сразу же закачалась у всех на глазах и упала.

К ней подбежала Олеся и двое молодых мужчин. Они подняли её с пола и уложили на кровать, стоявшую на крыльце. Сара лежала молча и бессмысленно смотрела в потолок.

Во дворе, среди толпы людей, стояла и бабушка Олеси. Она слышала, как кричала мать Матвея, и сказала стоящим впереди неё двум женщинам:

– Позвольте мне подойти к Матвею.

– У нас к умершему человеку нельзя подходить, – ответила одна из них.

– Почему? – спросила старуха.

– Опоганишься, – сказала женщина.

– Я этого не боюсь, – ответила старуха.

– Но если ты случайно заденешь, то и нас опоганишь, – с возмущением сказала женщина.

Старуха, не слушая ворчание баб, пошла к Матвею.

– Позвольте мне осмотреть вашего сына, – сказала старуха, обращаясь к матери Матвея.

– Как батя скажеть, так и будя, – покорно ответила Люба, мать Матвея, и с надеждой взглянула на попа.

– Нечего дитя мучить, пусть душа его спокойно к Богу отойдёть, – ответил поп, вытирая платочком слёзы.

Последняя искра надежды, которая мелькнула в глазах матери, погасла.

– Батя! Батя…я! – безнадёжно закричала Люба, уронив голову на грудь сына.

– Батя, а может права старуха. Дозволь ей глянуть, я слыхал, что она могёть лечить, – сказал сын попа по имени Моисей.

Поп молча опустил голову.

– Пойдём, бабушка, – сказала Олеся и взяла её за руку, чтобы отвести от кровати.

– Не могу, Олеся, душа Матвея ещё не покинула его тело, – ответила старуха.

– Это только одному Богу известно, – недовольно произнесла баба, которая не хотела пропустить старуху к лежащему на кровати Матвею.

– Пойдём, бабушка, – ещё раз сказала Олеся и повела бабушку от кровати.

– Я же говорила тебе, чтобы не лезла туды, нет, полезла. Думала, что без неё там не обойдутся, – сказала ворчливая женщина.

Бабушка ничего ей не ответила.

– Ты глянь, кума, плакальщицы пришли, – сказала ворчливая женщина.

– Где? – спросила кума.

– А вон возле розы стоять, – ответила ворчливая женщина.

– Да, вижу, – разглядывая плакальщиц, произнесла кума.

Женщина произнесла эти слова так громко, что их услышали все окружающие. Услышала их и Люба. Ей стало очень плохо. Она громко вскрикнула и упала без сознания, свалившись со стула.

– Люба! – испуганно крикнул Моисей, вскочил со стула и начал поднимать с пола свою жену.

Поп стал помогать ему.

Сестра Любы, стоявшая позади неё, громко завыла с причитаниями. Ей стали подвывать ближайшие родственники и соседи.

– Принесите воду, – крикнул поп.

Проворнее всех оказалась Олеся. Она быстро подбежала к ведру с водой, которое стояло под навесом, зачерпнула воду большим ковшом и побежала к Любе. Люди, увидев бегущую Олесю, расступились, пропуская её вперёд.

– Бабушку позови, – громко крикнул поп, увидев Олесю.

Старуха услышала его слова и пошла за Олесей.

– Олеся, у Любы обморок, посмотри за ней, а я займусь Матвеем, – сказала бабушка и подошла к Матвею.

Олеся прыснула водой в лицо Любы, и, склонившись над её лицом, стала шептать заговор.

Люба медленно приоткрыла глаза и тихо произнесла:

– Нет! Не верю! Живой он!

– Люба, живой, живой ваш сын. Сейчас моя бабушка ему поможет, – уверенно произнесла Олеся.

– А батя дал согласие? – с волнением произнесла Люба.

– Дал, за это не переживай, дочка, – сказал поп, который стоял рядом с ней.

– Спасибо, вам, батя, – чуть слышно произнесла Люба и в знак благодарности поцеловала его руку.

– Будя тебе, Люба, успокойся, чё Бог дасть, то и будя, – обречённо произнёс поп.

Старуха на мгновение приоткрыла веки глаз Матвея, взглянула в них, затем взяла руку Матвея, нащупала пульс, и тихо сказала Олесе:

– Принеси всю мою корзиночку со снадобьем и не забудь про спирт.

– Хорошо, – ответила Олеся и ушла.

– Яков, у Матвея нужно разрезать рубаху, чтобы не мешала.

– Вера, принеси ножницы, – крикнул поп, обращаясь к соседке.

Соседка быстро сбегала за ножницами и дала их попу.

– Разрезать? – спросил поп старуху.

– Подожди, Яков, сейчас Олеся принесёт корзину со снадобьем, и мы всё сделаем.

Олеся пришла очень быстро и принесла бабушкину корзину.

– Яков, режь, только осторожно, – сказала бабушка, внимательно наблюдая за действиями попа, – сначала тряпку срежь, которой его перевязывали, а потом разрезай рубаху.

Люди, собравшиеся во дворе, стали подходить ближе.

– Попросите людей отойти подальше – и без того дышать нечем, – сказала бабушка, обращаясь к Моисею.

Окружающие с недоумением смотрели на старуху.

– Что она собирается делать? – спрашивали они друг у друга.

– Прошу всех отойти подальше, – сказал Моисей, обращаясь к людям.

Люди стали медленно отходить от кровати.

Олеся достала небольшой дубовый бочоночек со спиртом и полила его на руки бабушки. Сполоснув руки спиртом, старуха стряхнула с них капли спирта и расстелила небольшую белую скатерть на широкой лавке, которую принёс ей Моисей.

Дальше бабушка делала всё быстро и чётко. У попа от переживания кружилась голова. Люба неотрывно следила за руками бабушки. Она не понимала, что говорит и делает бабушка. Только лишь иногда до её сознания долетали отдельные слова старухи, с которыми она обращалась к своей внучке, с усердием подававшей всё, что она просила.

– Олеся, я вспотела, – произнесла бабушка и приподняла голову.

Олеся посмотрела на открытую рану Матвея и увидала там окровавленную пулю.

– Что будем делать, бабушка? – спросила Олеся.

– Вытри мне лицо и попроси всех отойти подальше. Такое скопление народа очень опасно для открытой раны Матвея, – сказала бабушка.

– Моисей, уведите отсюда Любу и пусть все отойдут подальше, – сказала Олеся.

Олеся вытерла платочком пот с лица бабушки, и она вновь погрузилась в свой, никому из окружающих неведомый, мир. А затем, оторвавшись от работы, подозвала к себе попа и сказала: