000
ОтложитьЧитал
Когда умирает ведьма
Что вы знаете о потустороннем? Призраки, какие-то сущности, разбредающиеся по окрестностям, голоса за вашей спиной… Это да, но есть еще кое-что. Другое. Страшное. То, что отличает настоящую ведьму от обычного человека.
Экзорцизм никогда не был моей любимой работой. Я не искала духов специально, не проводила ритуалов со свечами и блюдцем, не ходила по потенциально опасным местам, полным боли и смертей. Я просто жила. Но судьба почему-то решила, что именно мне так нужно вот это безумное, абсолютно нереальное знание – потусторонний мир есть.
Мое самое раннее воспоминание – девочка, прячущаяся за яблонями в бабушкином саду. Я не знала ее, не знала ее истории, да и в принципе не думала ни о чем жутком. Мало ли какие соседи бродят по чужим участкам. С девочкой я просто играла, как с остальными детьми. Она была веселой и умела придумывать удивительные миры про драконов, принцесс и замки с троллями.
Девочки на самом деле не было. Вернее, бабушка узнала в ней давным-давно почившую свою собственную соседку, которую во время войны расстреляли в том самом саду, но узнала я об этом значительно позже, уже во взрослом возрасте. А тогда просто не понимала, почему бабушка плачет, а мама – убежденная комсомолка и атеистка – говорит мне перестать придумывать воображаемых друзей, мол, я уже слишком большая. Девочка не была воображаемой, но… Маме я верила больше, а может просто не хотела ее расстраивать. Так что, убедив себя, что мне только кажется, ЭТОТ призрак я видеть перестала.
Потом было еще несколько случаев, когда людей, которых я видела совершенно отчетливо, не видел никто больше. Мама всерьез задумалась над походом к психиатру, папа ругался с кем-то по телефону и кричал на маму, бабушка плакала, прижав к глазам белый платочек. И я… Замолчала. Просто перестала говорить об этом кому-то. К тому времени я уже научилась отличать живых от других, потусторонних.
Я выросла, вопреки ожиданиям родственников стала не врачом или космонавтом, а скромным библиотекарем, к своим 30 годам так и не наладила личную жизнь, похоронила бабушку и… продолжала видеть то, чего нет, смирившись с тем, что никуда мне от этого не деться.
На самом деле мне это почти даже и не мешало, ну, разве что всем людным местам и общению я предпочитала книги и одиночество. Призраки не разговаривали со мной без моего на то желания, ничего не просили, просто были. До того случая.
Когда родители осознали, что толку от меня на предмет внуков нет и не будет, и смирились с этой мыслью, им в голову пришла гениальная идея перебраться из города в деревню. Мол, свежий воздух, фермерские продукты, ближе к земле, к которой пора бы уже привыкать в силу возраста. Я не противилась, даже предложила им свою помощь в выборе подходящего домика – бабушкин мы продали почти сразу после ее смерти.
Тот дом… На самом деле выглядел хорошо, намного лучше тех, что предлагали за небольшую сумму родительских накоплений. Средних размеров, добротный, с относительно свежим ремонтом и санитарной комнатой прямо в доме, что для сельских домов такого типа очень большая редкость. Риелтор рассказывала, что дом принадлежал одной старушке, которую очень любили родственники, и которая до самого конца отказывалась покидать дом, вот они и позаботились. Еще риелтор говорила, что старушка умерла в доме, поэтому, собственно, цена намного ниже рыночной – никто не хочет жить в доме, где лежал, пусть и недолго, труп, но это ведь не проблема, правда? Родители заверяли ее, что не проблема.
А меня удивляло другое. Если по словам риелтора в доме умирали, то, где, собственно, призраки? Не было ничего, даже характерной мрачной ауры в месте смерти. Как… ластиком стерли. И это было странно, по ощущениям намного хуже, чем призрак покойной бабули, но я понятия не имела почему.
Пока родители ходили по дому и разглядывали всякие строительные мелочи, вроде качества труб, наличия подвалов и прочего, я в поисках ответов пошла общаться с соседями. И то, что они мне рассказали, мне совершенно не понравилось.
Соседки-старушки сначала улыбались максимально фальшиво и дом хвалили, конечно, как положено при добрососедских отношениях. Но потом, после моих расспросов, раскололись как орешки. Оказывается, хозяйкой дома была вовсе не обычная старушка, а самая настоящая ведьма. Да не из тех травниц и гадалок, что сушат пучки шалфея на потолке и смотрят в карты. Ей не нужно было ничего для колдовства, только слова, которые у нее были пострашнее любого зла. Все, что говорила ведьма, сбывалось. И умирала она в одиночестве тяжело и страшно, потому что дар свой никому передать не успела – родственники предпочитали любить ее на расстоянии, категорически отказавшись приезжать, а соседи и вовсе обходили дом с корчащейся ведьмой десятой дорогой.
Не то, чтобы мне было дело до ведьм – я верила в них, конечно, глупо было бы отрицать существование ведьм в МОЕМ случае, но не слишком опасалась – но мурашки по коже от этой истории промаршировали. Почему, черт возьми, в доме нет следов смерти, если все было ТАК плохо, как говорят соседи? Потому что раньше я никогда не сталкивалась с настоящими ведьмами…
Весь день до самого вечера я пыталась почувствовать и ничего не понимала, но каким-то чудом мне удалось уговорить родителей повременить с покупкой. Я несла чушь вроде того, что по традиции перед покупкой дома в нем обязательно надо переночевать, родители хмурились и просили меня перестать позорить их перед людьми, риелтор… совершенно спокойно отдала нам ключи и сказала, что надеется на наш положительный ответ о покупке.
Так мы и оказались в темной ночи в доме ведьмы. Без защиты. Даже не предполагая о том, что нападение будет.
Мы уже улеглись спать на старых матрасах, разложенных по комнате, родители даже успели задремать, когда в комнате вдруг стало слишком темно и холодно. Я моргала, терла глаза, дышала паром на обледеневший в секунду руки и… было ощущение, что я просто резко, внезапно ослепла. А потом откуда-то из глубины дома раздался свист, тихий, как от закипающего чайника. И в комнату вошло нечто.
Это не было тем, что можно увидеть глазами, но потусторонняя тварь, как прожектор, светилась в другом зрении, достаточном для того, чтобы разглядеть ВСЕ. Огромная скотина – такими рисуют демонов некоторые экспрессивные художники – с мышцами, не прикрытыми кожей, огромными же руками с длинными когтями, на которые тварь, как обезьяна, опиралась при ходьбе, снимая со старых досок стружку… Рогов не хватало, зато пасть со свесившимся почти до пола языком, искупала этот неудачный момент.
Тварь была слепа, она не видела нас, но чувствовала, как чувствовала ее я, а еще была слишком огромной, чтобы двигаться быстро. Наверно, только это и помогло мне сбежать самой и вывести из дома родителей. Пока она водила слепой мордой вокруг, я в два прыжка выкинула родителей в окно и вылетела сама, а потом, не мешкая ни секунды, потащила их волоком к машине.
Тварь не последовала за нами, хоть и издала разочарованный рев в небо. Она просто стояла в дверном проеме и водила языком по воздуху туда-сюда, туда-сюда, ощупывая пространство.
С той ночи у меня на висках появились первые седые волосы. А еще пришло четкое понимание, ЧТО такое ведьмы на самом деле. И почему их смерть не оставляет следов на ментальном плане дома – они просто НЕ умирают, они перерождаются во что-то другое, ужасное и категорически потустороннее.
Не знаю, поняли ли, что случилось, родители, но даже если нет, ни обвинять меня в неплановой побудке, ни покупать дом они не спешили. Наоборот, еще раз все хорошо обдумав – и отводя от меня взгляды – они решили подождать еще пару лет, пожить немного в родной привычной квартире. В цивилизации, как они сказали, «без жуткого кошмара посреди ночи», услышала я.
А я с тех пор за домом ведьмы иногда приглядывала, не пристально, но внимательно. И, да, никто в нем так и не задержался дольше, чем на одну ночь, даже травмы случались, но не так, чтобы забить тревогу всерьез. Толи тварь на самом деле не собиралась вредить, просто выгоняла, толи была просто… не голодна. Не знаю. Как не знаю, можно ли выгнать ее из того дома, чтобы никто не пострадал, моих сил для этого не хватит, а других знакомых с похожим «профилем» у меня просто нет.
И, да, от старых домов «с историей», особенно если это истории про старых ведьм, на всякий случай шарахаюсь как от огня. Седые виски – мое вечное напоминание о том, почему заселяться в дом ведьмы – это плохая идея.
Тварь из реки
Чиновники, конечно, переборщили, перекрывая плотиной единственную реку в округе… Но кто ж знал, что все обернется таким, нелогичным и жутким, образом?
В общем, да, речь тут скорее про халатность и необязательность других. Когда взятки застилают глаза, до экологии дела как-то нет совсем. Хотя старики предупреждали – не стоит заигрывать с природой, не нужно баламутить воды реки, и уж тем более отдавать ее истоки в руки какого-то там технического завода, даже не проверив рекомендаций.
Наши края никогда не были ни мирными, ни спокойными. Ледяные ветра у нас сменялись палящим солнцем, а через пять минут ливень топил города и деревни, вынуждая браться за лодки. И река – та самая – была под стать всему остальному. Гордая, как степь, быстрая, с подводными пещерами и карстовыми воронками – прыгнешь так в воды и поминай как звали. Никому не покорялась, даже корабли по ней не плавали, хотя глубина позволяла. Дед говорил «не пускает, родимая».
А потом, когда дедов не стало, а мне было годков пять, не больше, на одном из берегов появился завод. Хорошее событие, радостное – родители точно радовались – рабочие места, оживающий городок, народ, выглянувший из бутылок, в которые окунулся по безысходности. Тогда вокруг завода активно строились магазины, кафешки, развлекательные студии, да и детям перепало немного – всякие кружки по интересам разрастались как грибы после дождика. Я, помню, очень спортом заинтересовался, но, впрочем, к делу это отношения не имеет.
Только… Недолго все радовались, может пару лет от силы. Потому что, как деды и предупреждали, река свое взяла. И конкретно испортила жизнь окружающим.
Первыми пострадали рыбы. Всплывающих брюшками к верху, их видели на протяжении всей городской черты, синюшных каких-то, явно больных и страдающих. Но… Никому не было дела до рыб. Мало ли от чего они вдруг дохнуть стали.
Потом пошли и другие водные обитатели. Лягушки, ракушки, даже черви умудрялись выбраться со дна и всплыть на потеху местной детворе. А когда сама вода вдруг изменилась, было уже поздно.
Понимаете, быстрая, гордая речка с кучей подводных ключей, просто не могла быть грязной, течением с нее уносило даже хроническую ряску, даже в самые застойные и жаркие дни. Кристально прозрачная вода, через которую местами, где позволяла глубина, проглядывали донные камни – вот к чему мы привыкли. Но… больше так не было.
Река стала вонять. Покрылась зеленоватой, мерзкой пленкой. Помутнела почти до черноты. И все еще оставалась конкретно недружелюбной к человеку, пытаясь то утопить его, внезапно плеснув непонятно откуда взявшейся волной в берег, то разлиться по округе, разнося вонь далеко за свои пределы. Там, куда впитывались мутно-зеленые, маслянистые воды, больше уже ничего не росло, даже бурьяна.
Но больше всего, конечно, доставалось заводу. Сколько раз река топила его – и не пересчитать. Подтверждая поговорку, что вода камень точит, эта самая вода ухитрялась даже просачиваться в накрепко забетонированные подвалы с дорогущим оборудованием, и выводить все из строя. Ну, а количество смытых в реку машин – как заводских, так и неудачно припаркованных рядом с заводом – и вовсе никто не считал. Река своего не отдавала, продолжая мстить влезшим в ее течение людям.
И вот тогда кому-то из чиновников пришла в голову идея с дамбой. Если воду нельзя покорить, ее можно просто перекрыть или перенаправить в другую сторону. Прогресс! Достижения! Чудеса науки!
Ага. Аж два раза.
Вернее, дамбу все же возвели, чуть выше города, но реке от этого явления ни холодно, ни жарко не стало. Она притихла, конечно, на пару недель, замерла, но даже затеявшие все чиновники понимали, что это затишье перед бурей.
А потом грянул гром. Селевые потоки, волны мутной зеленоватой жижи, отдающей болотом и плесенью, грязь и глобальное затопление местности прилагались. Затопило буквально ВСЕ: дома были под водой по самую крышу, людей приходилось эвакуировать вертолетами, тела многих так и не нашли…
В общем-то это был последний минорный аккорд в жизни завода. Ему по иронии происходящего досталось больше всего – вода пробралась даже на верхние этажи, полностью уничтожив дорогостоящее оборудование. Восстанавливать производство посчитали слишком дорогим действием, дешевле оказалось построить новое здание в совершенно другом месте.
А мы все… Ну, не то, чтобы у нас был выбор на самом деле. Жить-то где-то надо. Вернулись, отстроились, что могли – починили, заново вспахали поля и посадили сады… Потихоньку все вернулось на круги своя, в тихий, постепенно вымирающий городок, где ничего никогда не происходит.
Река тоже со временем усмирила свой характер. И то правда – дамбы больше не было, завод не травил воды, а природа пустоты не терпит и в энтропию не скатывается, так что уже через пару лет водный поток стал тем же, что и раньше. И рыба вернулась.
Я не был очевидцем тех событий, прибежал на шум, как и все остальные, так что деталей не знаю.
Факт – один из местных мужиков решил вспомнить былые времена и отправился на рыбалку туда, где поспокойнее. Уж больно щука хороша плескалась, жирная такая, аж из воды выпрыгивала, сама на крючок просилась. Пришел, сел, удочку закинул и знай себе рыбачит.
«Там ведь по течению главное удочку успевать перебрасывать, да следить, чтобы рыба не сорвалась», говорил мужик, шмыгая простуженным носом, «Ну, я и перебрасывал. А оно… Резко так леска в воду ушла, я подсекать, тащить, а тварюга эта удочку гнет – того и гляди сломает. А удочка-то у меня не простая, фирмА, сомов выдерживает, что в заливе плещутся, что ей какая-то щука?! В общем, сдюжил кое-как, правда чуть сам в воду не ушел. Думаю, это что ж за щука такая, тяжеленная, что и меня потопить пытается? Вытаскиваю на поверхность… Ба!! Тварюга!! Башка – во! Плавники – во! И глазищами на меня лупает! Да вон она, под деревом валяется».
А под деревом и правда валялась… тварюга. Другого слова и не подобрать на самом деле. Просто представьте себе очень уродливую русалку – вроде и руки, и голова на месте, вполне антропоморфные, и спина с позвонками торчащими, и… хвост, плавники, перепонки, чешуя… Да и на морду тварь не вышла, больше всего башка напоминала сомову – с большим круглым ртом и характерными «усами», только глаза располагались как у человека. В общем, одно слово – тварь, мерзость.
Было ли страшно хоть кому-то? Да не особенно, если честно. Скорее… противно и непонятно, уж больно противно выглядела эта «рыбка». А страх… Сложно бояться того, кто попадается на рыболовный крючок что твой карп, и дохнет на свежем воздухе.
Страх пришел позже. Когда фотки рыболюда облетели все альтернативно одаренные газеты, готовые за них платить, когда в городок набилось противоестественное количество уфологов и криптозоологов и прочих шаманов, когда обнаружилось, что тварь в воде вовсе не одна была, и… Ну, девочки там тоже были, тоже страшные, но в отличие от того, первого, с грудями, как и положено. Правда эта информация всколыхнула только извращенцев всех мастей – те даже обещали за живую рыболюду целое состояние, но это как-то совсем край уже, никто так и не согласился.
Так вот. Страх. Ученые и не очень охотно ловили тварей и всяческих их изучали, буквально пихая в лица всем, кто не успел отвернуться, фото и видео своих экспериментов. И на одном таком фото…
Тварь была мелкая, хрупкая какая-то, явно женского пола. Она не отличалась от остальных ничем, кроме одного. У этой твари на правом боку, не прикрытом чешуей, расплывалось черное пятно, похожее на солнце с лучами, размером с ладонь взрослого человека. Это было даже красиво, если бы только не…
В дни потопа погибло много людей – детей, стариков, взрослых. Река забирала плату за вмешательство в себя, не жалея никого. Среди жертв была одна девчонка, моя соседка, почти подружка – смешная, худющая как палка, Алинка. Алинка, которая стеснялась носить модные у девчонок топики и открытые купальники из-за большого родимого пятна, похожего на солнце с лучами, на правом своем боку.
Осознание пришло не сразу и не ко всем. Местные, те, кто потерял близких во время потопа, перекапывали фотографии, пересматривали видео, чуть ли не детально ощупывали новые «экспонаты» в полевых лабораториях, в надежде найти своих. И – к всеобщему ужасу – находили. Не всех, далеко не всех, в основном ориентируясь по ярким приметам вроде татуировок или шрамов, но даже этого хватило для всеобщего помешательства.
Теории росли и множились, ощутимо попахивая безумием. Стихийно вспыхивали массовые драки – криптозоологи и родные опознанных тварей сражались друг с другом за право распоряжаться «останками». Тихо зарождался культ «воссоединения», не слишком заметный до той поры, пока часть жителей города добровольно не ушла в реку, к родным. Не знаю уж, получилось ли у них воссоединиться… Река и раньше не отпускала своих жертв, а теперь и подавно держала свои тайны в глубине.
Я… Я был уже достаточно большим, чтобы понимать, что это все ничем хорошим не закончится. Поэтому сделал то единственное, что мог – собрал вещи и свалил подальше от творящегося дурдома. К тому моменту к всеобщему «веселью» присоединилась церковь, буквально прохаживающаяся огнем против «зла, природе противного» и сжигающая не только тела тварей, но и всех, кто им сочувствовал.
Мне было настолько страшно, что я просто бежал, как крыса с тонущего корабля. Я не понимал ничего. Как в нашем современном, 21 веке возможно… подобное? Что вообще происходит? Кто безумен – окружающие или, может быть, я сам, и весь этот оживший ночной кошмар происходит в моей голове?
Я бежал далеко, быстро и не оглядываясь. Спустя полгода я был так далеко, как это только возможно – на другом конце страны, с другим именем и документами, зато совершенно без средств к существованию. Ну, да это и не важно – никому нет дела до меня, и никогда не было. Даже мои родители предпочли остаться в городе, потому что там, среди тварей, могла быть моя младшая сестра. Они променяли живого сына на мертвую дочь. Но я не виню их. Наверно.
Я не возвращался обратно в город. Я не разговаривал о нем, не спрашивал, не стремился связаться с кем-то из прошлого. Даже канал с новостями на телевизоре заблокировал, чтобы вдруг случайно не увидеть происходящего.
Зачем, в таком случае, я пишу это? Дело в том… Понимаете, я ведь тоже думал, что аномалии как-то связаны с рекой, с тем, что происходит в ее водах. Но… Это не так. Это… Проклятие, связавшее всех причастных. Для того, чтобы оставаться прОклятым, вовсе не обязательно быть в городе.
С тех пор, как врачи обнаружили у меня чертов туберкулез – следствие моей поганой кочевой жизни – я… Замечаю перемены, назовем это так. Чешуя везде. Она режется, царапает до крови еще чистую кожу, зудит еще… Ноги тоже перестают подчиняться мне, сгибаясь и слипаясь, выворачиваясь в суставах под странными углами. Что творится на моей голове, мне даже представить странно. Зеркала у меня нет, а в бликах на поверхности ванны не особенно видно происходящее.
Я знаю, что у меня нет выбора. На суше меня прикончит воздух, так или иначе, в воде – те, кому положено прятать подобные вещи от масс. Я просто пишу, пока мои руки еще в состоянии выдавать мелкую моторику. Можете считать это моей исповедью.
И – заклинаю вас – никогда не пытайтесь сражаться с природой. Потому что она в любом случае победит. Так или иначе.
Двуликий
И в тот момент, когда наш дом окутывали языки пламени, когда балки и перекрытия рушились на головы тем, кто еще пытался выжить, я знала – счастливого финала не будет. Ни медаль, ни награды, ничто не вернет мне того единственного, кого я любила, моего мужа. Потому что он умер в тот день. Даже если остался в живых.
Неисправная проводка. Такая банальная причина для самого жуткого события в моей жизни… Всего лишь неисправная проводка. Немного воды от протекшей по случаю сезонных дождей крыши, немного оголенного провода, немного невнимания к внезапно появившемуся из ниоткуда дыму, и все полетело в преисподнюю.
Наш дом был не просто старым – очень старым, с древними деревянными перекрытиями и той штукатуркой, в которой соломы больше, чем камня. Несмотря ни на что власти почему-то не спешили расселять его, как многие другие такие же. Дом оставался памятником самому себе даже тогда, когда вокруг него образовался пустырь. И никого ни на грамм не волновала судьба несчастных людей, продолжающих жить в совершенно неподходящих для этого условиях.
Довольно быстро осознав, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, многие съехали тогда по разным местам в надежде, что рано или поздно им выплатят компенсацию. Из двадцати заселенных квартир только восемь остались при своих хозяевах – тех, кому просто некуда было идти. И мы с мужем были среди этих несчастных.
У нас вообще выдался крайне тяжелый период в плане финансов и количества долгов на квадратный метр человека. Проблемы с работой, умирающая на моих руках свекровь, улетающие буквально в трубу деньги – на лекарства, на попытки не дать нашему единственному жилью развалиться на части, на бесконечные проценты по кредитам, которые мы просто не могли не брать… О переезде в такой ситуации речь даже не шла, мы просто не могли себе позволить тратить деньги еще и на съем, не говоря уже о том, что никто из арендодателей не пустил бы в свою квартиру парализованного инвалида, регулярно ходящего под себя.
А потом случилось то, что случилось. Короткое замыкание, искра и… Столбы пламени, весело пожирающие старые деревянные перекрытия. Нам не повезло дважды – в том, что пожар начался ночью, когда все оставшиеся жильцы мирно спали по своим постелям, и в том, что пламя занялось на первом этаже, в щитке прямо под единственной лестницей на выход. Когда народ проснулся и более-менее осознал, что происходит, бежать было уже поздно.
А потом, когда я уже простилась с жизнью, успев только немного погрустить о том, что так ничего и не увидела, даже не жила толком, случилось… Я даже не знаю, как это описать. Чудо? Наверно, да. Потому что мой тихий, спокойный, совершенно не умеющий реагировать на опасности муж вдруг преобразился. Выбив окно тумбочкой, он выкинул меня в окно, несмотря на то, что жили мы на третьем этаже, а сам кинулся туда, в пожарище, и…
Я могла только смотреть. У меня даже кричать от ужаса не выходило. Как он выходил из огня с ребенком на руках, как снова и снова бросался в пламя, вытаскивая новых и новых живых наших соседей… Я видела, как пылают его волосы, как руки и ноги в обгоревшей пижаме покрываются волдырями и черными полосами… Я хотела только одного тогда – чтобы он выжил несмотря ни на что.
И… Он выжил. Еще одно маленькое чудо. Он спас десять человек, среди которых было трое детей, он обгорел, его правая рука с тех пор больше не работала, а лицо покрылось жуткими несводимыми шрамами. Он стал героем, настоящим, тем, о ком говорили и кем гордились.
Да, были и те, кто не пережил тот пожар. Моя свекровь, несколько соседей, один из пожарных… Но большинство – выжили, и благодарили за это моего мужа. И я благодарила, хотя, если честно, в глубине души хотела бы, чтобы он не поступал так героически. Все же живой муж мне был ближе мертвого гипотетического героя.
Но я радовалась. За него, за соседей, за то, что подвиг мужа не был забыт и заброшен. Правда радовалась. И после выписки из больницы, и когда его награждали медалями, и когда выписывали премию в благодарность за отвагу и проявленное мужество, и когда местные власти, толи для привлечения электората, толи опасаясь повестки в суд, дарили нам всем, пострадавшим, квартиры в новом элитном районе. Радовалась.
Пока не поняла, что что-то не так. Что-то… страшное происходит совсем рядом со мной.
Мой муж всегда был человеком мирным и спокойным. Любил животных, умело общался с детьми, никогда ни с кем не конфликтовал… Я и полюбила его за эту надежность, основательность, знала же, что в любой ситуации буду за ним как за каменной стеной. Понимаете, он даже не кричал ни разу, никогда, ни на кого, вообще голос не повышал.
А сразу после пожара… Стресс, боль, все это… Я не сразу заметила, что что-то не так. Списывала все мелкие несостыковки на последствия пожара, гордилась еще, кивала на все слова врачей о том, что человек в минуту опасности активизирует в себе какие-то там резервы. Да и были то мелочи. Поначалу. Ну, например, что такого в том, что убежденный вегетарианец вдруг попросил стейк с кровью? Или увлекся чтением газет, хотя раньше никогда в руки не брал «бумажный мусор»?
Любимый парфюм, любимая кружка, любимый фильм, наш с ним, тот, который мы смотрели в уличном кинотеатре под звездами на нашем первом свидании… Он либо отказывался совсем от своих прежних привычек, либо делал вид, что не понимает, о чем я. Со временем из таких вот мелочей у меня сложилось впечатление, что я буквально знакомлюсь со своим любимым заново, и… этот новый человек мне не нравится.
Нет, разумеется, дело было не в том, что он стал предпочитать тяжелые, душные запахи, которые мне лично после пожара стойко напоминали о запекшейся крови на моих собственных руках. И даже не в том, что те же стейки после того же пожара я вообще видеть не могла, не то, что готовить или как-то их… обонять. Это и правда мелочи. Дело было в другом.
Муж стал агрессивным. Даже злым. Ту самую медаль, которую ему пообещали вручить, он чуть ли не с боем отобрал у поздравляющих и сочувствующих, попутно словесно облив ядом всех вокруг за задержку. И дальше – новые соседи, благодарные посетители, медперсонал… Я… Он не сдерживал эмоций, он вполне охотно демонстрировал свою злость, недовольство, открыто критиковал то, что ему не нравится. Я старалась, правда, списать все на стресс и реабилитацию, но…
Спустя полгода после пожара и его выписки из больницы, муж впервые ударил меня. Просто так, почти без повода – я всего лишь сказала, что не смогу пойти с ним на какую-то встречу. Ударил сильно. С размаха. Специально целясь большим широким кольцом с выступающим камнем в мою скулу. И… Я видела его радость от этого, видела, как у него блестели глаза, даже когда он извинялся и пытался убедить меня, что это больше не повторится. Ему НРАВИЛОСЬ причинять мне боль.
Если бы я была умнее, я бы ушла еще тогда. Но мне почему-то казалось, что это действительно ошибка и случайность, помутнение рассудка. Я отказывалась верить своим глазам. И напрасно.
В конце концов, после очередных побоев – со временем он стал практиковать это «воспитание» постоянно, заперев меня дома и отобрав ключи – все встало на свои места. Я, вперемешку со словами пощады, вдруг начала читать молитву, старенькую, простую совсем, и…
Это был не мой муж. Кто угодно, но не он. Мой муж, к сожалению, умер тогда, в пожаре.
Потому что это существо, этот… Вдруг отшатнулся от меня, зашипел странно. А потом его кожа, там, где у мужа были шрамы, стала отходить слоями, прямо на моих глазах. Половина лица нормальная, вторая половина стремительно превращалась в оголенный череп, белый и отвратительно блестящий. И я понятия не имею, каким образом мне удалось сохранить свой рассудок в тот момент.
Тварь кинулась на меня снова, тварь вовсе не хотела, чтобы я ушла, тем более теперь, но молитва как будто не давала ей подойти ко мне, приблизиться. Ее отбрасывало в сторону, она шипела и извивалась, пока я продолжала шептать и шептать все, что могла вспомнить из церковного арсенала. В общем-то так я и выбралась из той квартиры – с помощью молитвы. А потом бежала, быстро, в сторону ближайшей ко мне церкви, в надежде спрятаться там, покаяться и спастись.
Увы, но истории про тварь из Ада, занявшую тело моего покойного мужа, никого не впечатлили. Я пыталась рассказать обо всем, умоляла людей выслушать меня… Конечно, меня никто не слушал. Хоть в психушку не закрыли, и на том спасибо.
Я добровольно выбрала изгнание, ушла в монастырь под защиту церкви. Мне было очень, очень страшно оставаться в одном городе с тварью, которая считалась моим мужем. Он (она?оно?) пытался вернуть меня обратно, но, к счастью, я все еще могла делать свой выбор. Если бы только меня послушали…
Сейчас я могу только смотреть и не вмешиваться. Тварь живет в облике моего мужа до сих пор. Тварь делает карьеру, тварь часто мелькает по телевидению и в новостях, тварь строит приюты и помогает нуждающимся. Тварь любят зрители. Понятия не имею, зачем ей все это, но сомневаюсь, что для чего-то хорошего.
Впрочем… Я оплакала своего мужа, я похоронила себя за стенами монастыря. Я даже попыталась предупредить всех. А что задумала тварь – больше не мои проблемы.