Итак, мы – идиоты!
Не все, конечно, а лишь те, кому эта история посвящена. Я среди них, бесспорно, самый большой, поскольку эта дурацкая мысль пришла ко мне в голову раньше всех. Теперь, бросая назад мутный от алкоголя взгляд, мне легко делать подобные оптимистические заявления. Однако нужно было прожить все эти последние месяцы, чтобы так взять и просто подобное заявить. Заявить без горечи, без сожаления, без хвастовства, а просто так, лениво потягивая отвратительную коричневую жидкость и блуждая безразличным взором из окна автобуса. Но тогда все было иначе. Тогда я был уверен, что делаю самый важный и правильный шаг в своей жизни. Жена меня не понимала, как и друзья. Скрыв внутреннюю досаду под уничтожающей ухмылкой, я упорно стоял на своем. Они доказывали, что я не прав. Я не слушал. Мне бы той осенью мои сегодняшние мозги…
Темная стеклянная коробка «Шереметьево-2» стояла под мразью неделю непрекращающегося дождя. Склизкая пленка мороси размывала очертания окружающих предметов и создавала настроение, подходящее только для осознанного самоубийства. Подъезжающие к зданию машины выплевывали из себя спешащих скрыться под спасительной крышей возбужденных пассажиров и провожающих. Грязные обшарпанные советские легковушки и рейсовые «Икарусы» перемешивались с блестящими иномарками. Стороннему наблюдателю картина могла показаться фантасмагорией. Будто оборванцы-нищие и сияющие миллионеры решили пойти куда-то единым строем. Когда-то давно весь аэропортовский комплекс задумали как островок подражания Западу. Получился он достаточно чахлым. Но в те ушедшие годы, про которые мы сегодня вздыхаем, здесь было подобие машины времени, переносящей в другие времена и измерения, блиставшие в розовой дымке недосягаемого. Билет на нее доставался мало кому, и те, кто «ТАМ» побывали, становились в глазах людей категорией особо избранной. Про них говорили: «Он был в загранице!» – и больше ничего добавлять не надо, лишь понимающе покачать головой. Сегодня все уже иначе. Дождем и непогодой провожает отбывающих ноябрь 1992 года. Уже пять лет, как рухнул «железный занавес». «ТАМ» побывали миллионы и успели порядком подразочароваться.
Сейчас едут работать, отдыхать, в гости и насовсем, едут просто так, в поисках острых и иных впечатлений, влекомые всякими мечтами. Сейчас аэропорт является последним напоминанием улетающим о буйстве красок и сумасшествии контрастов убогости и шике, царящих в России.
Алик, состроив «делового» своей рязанской физиономией, подвез нас на Мерседесе, на котором уже третий месяц шикует по Москве. Доллар за коляску, комментарии получателя денег по поводу моей скупости – и мы погружаем все свои шесть чемоданов и двигаемся к зданию.
Двое суток шла изматывающая душу борьба между мною и моею уважаемой супругой. В ее итоге, ценой огромных и невосполнимых потерь для моих восприимчивых серых клеток удалось сократить гору вещей в три раза. Однако, этого оказалось все равно мало. Все решил лишь один аргумент. Пришлось пообещать ей, что просто выброшу остальное по дороге, если спина начнет разламываться. На это мне резонно отметили, что живем-де не ради спины, а без трусов и в Германии далеко не убежишь. Что до меня, так скорее с этими трусами до Германии не добежишь!
Хмурит чело молодое мой друг дорогой Алик и все не хочет меня отпускать, продолжает уговаривать остаться, откалывая занудные шуточки и мямля что-то своим сиплым баском:
– Ну, хорошо, братва! Я вас через неделю здесь встречаю. Ящик пива обеспечен! По рукам? – он хитро подмигнул. – Там в Германии мы чуть-чуть, отдохнем и назад! Ну, правда? Скажи!
– Неделька-две, год-два – больше одной жизни и одного дня не протяну: тяжело, – ухмыляюсь ему в ответ и морщу губы в притворном разачаровании.
– А почему еще одного дня? – удивилась Катя.
– Пока гроб не закопают, – ладонь показала по воздуху крышку, которой его закрыли.
– Не паясничай, – рука друга неуклюжей лаской легла мне на плечо. Мы с тобой не один день знакомы, не одну кашу заварили и не одну расхлебали. Брось киснуть! Работы навалом! Ну что тебе? Еще год-два! Разве впервой? А? – он опять с доверчивой надеждой в глазах посмотрел на мою наглую скучающую физиономию.
Его галаза в прежней жизни определенно принадлежали преданной собаке. У меня даже сердце противно защемило, как в них посмотрел. Я опустил взгляд и твердо повторил опять.
– Нет, Алик. Я решил. Ты знаешь: я упрямый. Если что в голову влезит, то два раза передумывать не стану. Устал я от этого дерьма, – голос стал раздраженно дрожать. Это плохой признак, значит нервы уже на пределе, черт бы их взял и сам с ними мучался!
– А что, там – хорошо? – прозвучал риторический вопрос, заданный уже, наверное, сотый раз за месяц.
– Хорошо там, где нас нет, Алик. Так что через пару минут в Москве тоже благоденствие настанет, раз я ее покидаю, – его светлое чело неожиданно озарилось надеждой, что мои слова и вправду сбудутся. Я рассмеялся. – Но ты особо не надейся и покупай противотанковые мины, они у вас вот-вот в дефицит перейдут! А я не хочу пробовать еще раз здесь. Ты знаешь, что я всегда мечтал иметь офис в небоскребе.
Он усмехнулся, и я тоже. Самому смешно: офис! Какой теперь к черту… Объявили наш рейс. Мы обнялись на прощание и понимающе посмотрели друг на друга.
– Бывай, – сказал ему напоследок и отвернулся, чтобы не заметил он тень тревоги и, главное, страха, подловато пробежавшую по моему лицу.
Держа одной рукой Катю с Машей на руках, а другой подталкивая коляску с чемоданами, твердо пошел дальше, вперед. На душе кошки проскребли дырку.
Оглядываться не стал – незачем. Знал, что он стоит и машет мне рукой – одинокая фигура с добрым лицом, моя последняя ниточка в уходящее бурное прошлое, которая порвется за поворотом корридора. Прощай! Может ине увижу тебя никогда, мой старый и верный друг, а если и встретимся раз, то будем совсем другими, лишь Бог знает какими…
Летели мы нормально, размазанные по мягким креслам и посвящающие себя каждый любимому занятию. Дочка Маша не плакала, но старалась достать всвех вокруг. Катя делала вид, что пытается отдохнуть, но ее беспокойный характер не позволял этого сделать.
Первый класс «Люфтганзы» – это последняя роскошь прошлой жизни, которую, смачно плюнув, позволил я нам. Если машина рухнет, то последние секунды жизни удасться прожить с радостным сознанием своего превосходства перед несущимися в ад в условиях второго класса. Теперь, сидя в полупустом салоне и лениво пережевывая вторую порцию обеда, разбираю ворох старых и новых мыслей, которые лезут вразброд, как червяки из всех извилин мозга. Тщетно попытавшись порасталкивать их по полкам или хотя бы вернуть назад в эти извилины, я сдался и стал думать лишь о еде – единственном способе расслабить мозги.
– Катя! Чего мы ели на дне рождения у Гарика, ты помнишь? – с чувством легкой утомленности жизнью и выражением глубокого пренебрежения ею бросил я яблоко раздора, так как хотел поразмяться легкой бранью с супругой.
Она еще не сообразила в чем игра и промычала в ответ, лениво отмахнувшись рукой.
– Отбивные свинные.
– А когда на той неделе мы с Антошей пережрали, мы пили «Карлсберг» или что? – я довольно улыбнулся в сторону иллюминатора, ибознал, чем ее достать.
– И «Карлсберг» и водку и другое дерьмо, – начала накаляться она не только внутренне, но и снаружи, что выразилось в повышенной окрашенности щек. – Ты всегда пьешь и ешь одно и тоже, с одними и теми же, и вы всегда ужираетесь, как свиньи, – она резко откинулась на спинку кресла и сердито расправила кофту, ставя точку в разговоре.
Э-эх! Грубо сказанно, но с долей правды! В этом не откажешь! Вот нормальная реакция нормальной жены, давно перешедшая с эмоционального уровня на автоматический. И говорит она скорее по привычке, чем по необходимости.
Песня, вообще, старая, как наша совместная жизнь.
Вот они кривят малопоучительные гримасы: Антоша, Гарик, Денис, Сергей – все мои старые друзья еще со школы. Все мы родились в похожих интеллигентных семьях, где люди бьются об жизнь, как рыба об лед. Как и во все эпохи, наше бурное время раскидало нас по разные стороны жизни. Гарик учится в медицинском. То там, то сям спекулирует по мелкому, или пытается себя в этом убедить. Сергей попал в армию, и вместо веселого и жизнерадостного балагура назад вернулся мрачный с отсутствующим взглядом человек, не находящий себе места. Денис на пятом курсе уже первокласный програмист, зарабатывает больше своих родителей. Антон – активист во всех возможных патриотических движениях, во внепатриотические часы занимается по совместительству рэкетом, причем на этом порище он – убежденный интернационалист.
Но, несмотря на все эти личностные причуды, мы продолжаем дружить, хотя и препираемся порой за ящиком пива. Впрочем… теперь я из этой компании выбывал. Первым записался в предатели и покидаю тонущий корабль. Противно, но мое понимание ситуации этому уже не поможет, даже если я останусь…
Экс-кооператор, экс-бизнесмен и экс-звезда в своем кругу, лечу рейсом Москва-Франкфурт из идиотского прошлого в темное будующее. Настоящим был шоколадный дессерт, который я сосредоточенно уничтожаю, стараясь быть полностью поглощенным этим процессом. Ложка со знанием дела скользит по стенкам банки, схватывая податливую кашицу.
Что меня ждет, я не знаю. Думать о том не хотелось…
Вскоре самолет окутала белая пелена облаков, и по заложенным ушам стало понятно, что мы снижаемся. Впереди – Франкфурт и судьба, которая призвана изменить жизнь. Мы приземлимся, и в нашей биографии откроетсяновая страница! В самолете я еще искренне уверен, что это будет борьба. Драка, война руками, ногами, зубами и головой за маленькую штучку, этакую небольшую зеленую картонку с черным отштампованным орлом, имя которой – немецкий паспорт!
Нужно начинать волноваться? Вглядываться в новые дали? Спешить выяснить, что же бывает там впереди? Ау! Посмотрел в иллюминатор, но увидел лишь сплошное белое ничего – просто как в жизни.
Наш клуб идиотов начинал собираться.
Глубокая декабрьская ночь в Польше с сильными заморозками врядли располагает к прогулкам по лесу. Морозец прихватывает за разные части тела. Лес застыл и угрюмо молчит, обиженный на холод. Казалось все замерло до ближайшей весны, сжавшись от страха перед неприветливостью зимы. Но вот, размеренное зимнее раздумье сбросивших листву деревьев прервал треск хрустнувшей под неуклюжими ногами хрупкой ветки.
Людей была целая группа. Они ставили ноги так осторожно, будто передвигались по хрусталю и явно направлялись в сторону той речки, что уже сорок семь лет надежно разделяет Польшу и Германию.
Большинству из них на вид лет двадцать-двадцать пять. Лишь поджатые губы выдают детскую отчаянную решимость нашкодить, а ангельские глаза полны пустоты. В руках почти нет груза и одеты они заметней легче, чем нужно в это время года. На них, согласно последним всхлипам российской моды, напялен джентельменский прикид современного молодого человека: польские джинсы и китайские кросовки с куртками. Вещи не очень затрепанные, точнее, они даже почти новые. До сегодняшнего дня их использовали только на выход.
Среди идущих выделяются двое парней, с ними три девушки с бледными лицами, на которых застыло безразличие. Высокая блондинка несет на руках ребенка лет трех.
В полном молчании: прохлада, видать, рот сковала, подошли они к реке и остановились. Один, которого можно принять за главного, сказал по-русски, но с легким южным акцентом:
– Здесь! Дальше мокро! Снимайте с себя ботинки. Стягивайте юбки, брюки, кофты. Всю одежду нужно в узел вязать и держать над головой. – В голосе звенела сталь «настоящэго мужчины». – Вика, давай Юлю сюда.
Широким и наигранно деловым жестом парень вытянул из-за пазухи бутылку водки и налил девочке в рот немного жидкости. Она встрепенулась и пронзительно завизжала, но Вика ее быстро успокоила. Та почти немедленно уснула, опьяненная алкоголем. Хотя температура воды на первый и на второй взгляд и не лучшая для купания, но все начинают раздеваться с явным намерением искупаться. В душе каждый уже проклял себя и мысленно побился головой о стенку за то, что решил поддаться на уговоры Альфреда старшего, и поехать сюда из самого Владикавказа, из Осетии, через Россию и Польшу, а теперь еще и лезть по воде в такой холод.
Непосвященный может искренно подумать, что это – группа контрабандистов или сумасшедших. Но не стоит зря переживать и утруждать свои мозги. Они ни те и ни эти. Определение таких людей хорошо известно и жителям и полиции по обе стороны Вислы, потому что в этих местах они порядком поднадоели. Это – азюлянты! По слогам: а-зю-лян-ты – те, кому эта история и посвящена.
Идут они в Германию искать лучшей жизни. Пограничники придумывают всякие ухищрения, чтобы не дать им пройти, буквально из себя выходят. Но те, гонимые не только мечтой увидеть Запад, но и примером других, ухитряются обходить все препоны и прорываются в страну их мечты.
Дрожа от холода на другом берегу так, что вокруг отчетливо слышен перестук молодых крепких, еще не искусственных зубов, все быстро натягивают на себя одежду, которую, правда, уже успели подмочить. По кругу идет бутылка водки, открытая еще на той стороне. Ее весело приветствуют. Даже девушки глотают так, как только и можно пить этот истинно русский бодрящий напиток: из горла. Палящая горло жидкость, согревает все тело и, главное, душу от страха и холода.
– Ну, теперь все! – громко и уверенно говорит Альфред. – Нас могли только поляки остановить. Немцев здесь нет, – он подергал лицом, пытаясь сотворить выражение собственного убеждения. – Да и, вообще, они ночью спят, эти немцы. Чтобы днем хорошо работать, нужно ночью хорошо спать закон капитализма. У них по ночам границу нелегально переходить пограничник запрещает, так как он спать должен и ловить не может.
Ему ответили дружным смехом и отправились в путь быстрым шагом, стараясь согреться на ходу. Через полчаса компания добралась до маленькой деревеньки. Белые домики выглядели ухожено. Улочки стояли в тишине.
– Ой как красиво! Все прибранно! – воскликнула восхищенно Лена, широко открыв глаза от восторга.
Альфред махонул рукой.
– Да нет. Здесь ГДР еще. Вот на западе, там и вправду все класс! – он в Германии уже в шестой раз и во всех «немецких» вопросах известный авторитет. – Теперь я еще повторю, что к чему. Мы отсюда на поезде доезжаем до Геры, там у меня стоит машина. Оттуда на ней мы доедем до Франкфурта. Если нас в дороге где-то остановит полиция, то мы просим азюля. Повторяю для идиотов: А-ЗЮ-ЛЯ! В поезде ведите себя спокойно, не дергайтесь и не трепыхаетесь, делайте вид, что вы – туристы. Эдик, где деньги?
– В подошве, – пробухтел второй, толстый увалень, с плоским, как блин лицом и с посаженными где-то близко к затылку глазами.
– Вытаскивай! – Альфред посмотрел на него пренебрежительным взглядом. – Мы за дорогу башляем. Если нас поймает контролер, то нехорошо будет.
Группа тронулась к вокзалу. Часы показывали четыре утра, и они старались идти тихо, не разговаривая. Если услышат шум или русскую речь, то позвонят в полицию. Местные бюргеры знают, кто в этих местах говорит по-русски в подобное время суток. Естественно, они считают своим долгом выдавать искателей приключений полиции.
Поезд отправлялся в пять. Они купили билеты и сели в вагон, притихнув, как испуганные куры на насесте. Их никто ни о чем не спрашивал. Через час контролер посмотрел талоны и ничего не сказал.
– Теперь, – важно выступал Альфред, приняв победно-величественную позу и покачивая головой в такт своим философствованиям – у нас все будет! Никаких проблем! Германия – это не Россия! Здесь в магазинах столько товара, что никто не обращает внимания, когда воруешь! Мы себе еду только так доставать будем. А что дадут пособия или если заработаем, так отложим: потом на машине назад поедем!
Компания слушала, недоверчиво-очарованно глядя ему в рот. А он дальше рассказывал о том, как вскоре будет круто.
– Да и это все ерунда! Если повезет, так мы еще и по видику вытащим! Да что там по видику! Нормальные люди здесь на одежду не тратятся. Только немцы-дураки деньги платят. А так – нет проблем! Пошел в магазин, там в примерочной под одежду засунул что или просто новое на свое старое поменял и пошел.
Рассказы ни для кого новостью не были. Но теперь, когда Германия лежала не в туманной дымке, а катилась под колесами поезда, романтика предстоящих приключений сжимала сердце и будоражила мозги…
Поезд шел вперед. Впереди – Франкфурт.
Рига – независимая столица независимого государства, свободного стараниями своих граждан. Независимые латыши заслуженно считают своим подлинным достижением закрытие ОВИРов и открытие турагенств, которые всего лишь за мизерную плату, долларов этак за 160, делают паспорт, визу в Германию и билет на автобус до Берлина. От нее, от столицы, автобусный рейс Рига-Берлин медленно, но верно продрался через молодую, но уже крепкую лато-литовскую границу, и теперь второй день стоит перед Польшей.
Объединенные общим несчастьем – счастьем поездки в Германию, пассажиры мирно сидели весь первый день, не высказывая неудовольствия. Но уже на вторые сутки, когда радость путешествия за границу померкла с окончанием продуктовых запасов, люди стали роптать. Смертельно уставшая старшая группы, лет пятидесяти, в девятый раз объяснила, что уже заплатила двести долларов, и пограничники обещают вечером приступить к досмотру.
– За двести долларов нас только в Белоруссию пустят, – прозвучал звонкий, но срывающийся голос в середине салона.
Сидевшие засмеялись. Замечание пришло от худощавого, светловолосого парня лет восемнадцати… Он сидел рядом с другим, высоким с копной черных волос. И тот и другой одеты в похожие и давно отжившие свой век левисовские джинсы и пуховые куртки. Они едут из Риги и успели познакомиться. Высокий, которого звали Леня, по пути к своим знакомым, живущим уже два года во Франкфурте, а второй хочет куда-то в Гамбург.
Они были самыми молодыми из нашей будущей компании. Их не обеляла седина прожитых лет, морщины опыта не испещеряли лица, и груз семьи не болтался позади бесплатным придатком. Они были самыми наивными, самыми восторженными и, конечно, полными идиотами, как и другие члены нашего клуба. Но при этом им предстояло стать жизненной энергией для все окружающих.
– Юра, чего ты забыл в том Гамбурге? Поехали со мной! Во Франкфурте хорошо! – детским басом убеждал высокий светлого.
– Я хочу там работать – упрямо капризничал второй, как ребенок, которому и вправду хочется, но нужно поломаться.
– Какая разница? Эти мои знакомые помогут с работой в этом Франкфурте.
Их разговор прервали. Из глубины салона, аморфно переваливаясь на толстых ногах, подплыл человек в новых джинсах, красной куртке и с типичным лицом торгаша. Таких мы привыкли видеть везде и повсюду. Символ наших дней, он все купит все продаст, во всем разбирается, как истинный специалист.
– Мужики, плейер продаете, – указывая на магнитофон, висящий у Лени, спросил он безразличным голосом, характерным для людей его профессии, имя которой – СПЕКУЛЯНТ.
– Нет! – заинтересованно ответил Леня. – А сколько дашь?
– Да пять марок, – тот скучающе отвел взгляд за горизонт, будто ему разговор наскучил еще до начала. При этом он продолжал наблюдать за реакцией собеседников всеми рецепторами.
– Поищи кого! – Леня усмехнулся.
– А за сколько ты хочешь? – пренебрежительно спросил «спекулянт».
– За водку. Пять бутылок.
– Могу дать две, – покупатель повертел перед собой пятерней, внимательно что-то на ней выискивая.
– За три.
– Ну ладно, так и быть, – мужик заметно оживился. – По дружбе отдам.
Через минуту бартерный обмен произвели, и обе стороны, довольные своей оборотистостью, отправились наслаждаться приобретениями. Еще через час Леня уговорил-таки Юру ехать с ним во Франкфурт, вместе с этим они вдвоем уговорили и пару бутылок.
Поздно вечером пограничники быстро осмотрели паспорта и багаж. Автобус пошел дальше. На следующий день на польско-немецкой границе молодой с деланно-серьезной миной парень в зеленой форме долго разглядывал у всех визы, и потом рейс пошел наконец на Берлин. Юра и Леня поедут оттуда дальше на Франкфурт.
Чопский вокзал шумел разноголосою толпой. Эта станция связывает бескрайние просторы бывшего Советского Союза, в смысле нынешнего СНГ, с Чехословакией и Венгрией, а через них и со всей Европой. Сегодня здесь можно встретить не только жителей приграничных стран, но и тех, кто прибыл с другого конца глобуса. У них мало общего. Они родились, росли и жили по разному. Но сейчас их объединила одна цель: они едут на Запад! Туда, где уже остались их родственники и знакомые, или они просто от кого-то слышали о сладкой жизни там и теперь спешат урвать свой кусок заграничного пирога.
Среднего роста мужчина, очень худой, седой, с чеховской бородкой пробивается сквозь толпу к поезду. Одет он в видавший виды кожаный плащ, за спиной болтается рюкзак, а в руке – дипломат. Имя человека – Борис Юрченко.
На лице его застыла озабоченно-сосредоточенная маска. Занят он тяжкими думами. И о том, что уже стоит одной ногой в клубе идиотов, никакого представления не имеет. Он будет нашим кладезем знаний. При внешней алчности, самый добрый среди нас и и самый ранимый.
Всю дорогу из Полтавы сюда думал он о своем плане. Оставив дома жену и дочку, поехать в Германию на занятые двести долларов. Работать там по-черному. Оттуда мечты влекли в Италию и во Францию. Визы были припасены. Сейчас, когда поезд тронулся, Борис еще раз подавил в себе возникшую вновь мысль, что что-то сделано неправильно.
Состав шел до Праги. Дальше автобус до Франкфурта, где уже полтора месяца живут знакомые Бориса. Немецкий пограничник, через два дня пропустивший рейс Прага-Франкфурт, выглядел очень устало. Было уже около четырех утра, и ему нетерпелось закончить смену.
– Schnell! Schnell! (Быстро! Быстро!), – крикнул он водителю и махнул рукой, чтобы тот проезжал. Есть у людей визы или нет у людей виз это его волновало не больше, чем война в Руанде или марсиане на луне. Борис всего этого не видел, как, впрочем, и другие пассажиры. Автобус шел на полной скорости во Франкфурт на Майне. Он спал и видел возвышенные сны.
Мерный свет заливал угол в ресторане «Чайна», где стоял наш столик. Мои глаза внимательно смотрели на вилку, куда только что нанизался большой кусок кальмара. Медленно погрузив его его в соус, я хорошенько его там вымочил. Вытащив нуружу, осмотрел и положил себе в рот, после чего сделал большой глоток прозрачно-белого Мартини. «Сказать честно, кальмар, если его поджарить без приправ, совершенно безвкусный. Он хорош лишь в оболочке, в которой его следует варить в масле с достаточным количеством соли и перца. Потом обмакнуть жареную бестию в соус с лимонным соком и есть. Но вкус будет просто не полным, если не запить его рюмкой белого. Впрочем, можно и Мартини, но это – лишь мое капризное извращение. Или можно поступить и проще: взять много пива из лучших сортов и просто закусывать его кльмарами», – вот единственные мысли, занимавшие мою голову в этот час. Я им искренне предавался, не беспокоя ни себя ни других ничем более низменным.
Потом кальмары наскучили, потому что все без исключения переместились с тарелки в желудок. Можно было переключить внимание на Катю. Она оживленно разговаривала с Сергеем – моим другом, не забывая, правда, отдавать должное и роскошно сервированному столу.
Мы прилетели в двенадцать дня по местному, и яркое солнце приветствовало наше авантюрное появление. Меня поразила громада Франкфуртского аэропорта, огромная масса людей, собравшихся здесь по пути во все страны мира. Даже сложно сравнить свои впечатления. Один друг, бывший в Нью-Йорке, как-то описал вокзал Гранд Централь, назвав его большим Киевским вокзалом в Москве, только увеличенным в пять раз и ужасно грязным. Но я бы не сказал, что здешний аэропорт – это просто пять «Шереметьевых». Весь комплекс – это город. Тут и магазины и рестораны и кинотеатры и дискотека и многое другое, причем на свежий взгляд совершенно не нужное утомленным долгим перелетом пассажирам.
Сережа нас встретил и отвез в один небольшой отель, хотя, говоря откровенно, небольшой лишь отель, а цена вполне не маленькая. Самого Сергея я знаю лет с шестнадцати. Он уже шесть лет в Германии и, несмотря на это выглядит вполне сносно.
– Скажи мне Сережа, пожалуйста, что-то! – я оторвался от ленивого созерцания и решил придумать и ему вопрос на доставание. – Когда мы сегодня прилетели, то после пограничников попали сразу в общий зал совстречающими и провожающими. Так? И только потом я спустился куда-то получать свои чемоданы, и там уже и была таможня. То есть все, что через таможню перенести нельзя, я оставлю в главном зале?
– Паша, если ты будешь в Германии задавать себе и другим вопросы типа «почему», то тебя надолго не хватит, – он хитро улыбнулся. – Это вы в вашей перестройке или что там у вас, ко всем пристаете «Почему?». У немцев раз сказали, значит так надо, – его указательный палец подчеркнул безапелляционность этого совета.
– Ты уже опытный немец, тебе виднее… – я лениво откинулся наспинку стула.
– Не морочь мозги шайзем! – Тут мне впервые довелось услышать слово, употребляемое в этой стране через каждую фразу, а означающую всего-навсего «дерьмо». – Расскажи, лучше, что ты делал все это время.
– А что я делал? Один шайз, как ты говоришь… – рука махнула на все, что я делал. – Поступил, вот, в институт. Женился на Кате, своей сокурснице. Через год бросил этот… шайз (слово сходу пришлось по вкусу) с учебой к чертовой матери.
Я нудно и вызывающе пояснил вводную часть и глотнул вина, чтобы не дать себе заснуть из-за одолевавшей скуки от бесполезного перечисления совершенных за последнее время глупостей.
– Понимаешь, наше время рождало события, успеть за которыми можно было лишь думая, как компьютер, принимая решения на месте и постоянно везде и во всем дерясь, не останавливая хода мыслей на ерунде. Как паровоз: включился и попер, впере-е-ед! Все это, если хочешь, то, о чем я мечтал: делать деньги, – очертив пальцем в воздухе доллар, объяснил, о каких именно деньгах речь. – Чистые, грязные, заработанные, украденные не важно! Кооператив – шили майки. Потом возили из Турции и Польши партии всякого дерьма, которое в нормальном мире стоит доллар за тонну. Затем переключились на медь и руду. Я снимал шикарную квартиру у метро «Маяковская». Денег не считал. Врагов приобрел еще больше, чем потерял друзей. И когда однажды ошибся, то все на этом и закончилось. Пуф!.. Продал все, что мог, и решил начать заново, но не там, в Москве, а здесь. И начать с нуля, так как кроме него ничего не имею.
– И что ты хочешь делать сейчас? – мне кажется он и вправду стал мне сочувствовать… Терпеть не могу.
– Не знаю… Это – главная проблема! Остаться, выучить язык, понять обстановку.
– Короче, пришел, тепреь надо увидеть – может победишь. Так, что ли?
Бог знает, что ему сказать. Тут и себе ответить не просто. Я медленно, со знанием дела, намечаю глазом, как разрезать свиную отбивную, и в глубине рта уже ощущаю вкус, представляю, как рюмка коньяка последует за первым куском, отрезанным так, чтобы на нем было и немного сала. Подношу к носу вожделенное мясо. Важно почувствовать запах блюда – это не только улучшает пищеварение, но и придает пище вид ритуала, превращая ее из обычного пожирания в осознанный процесс.
– Знаешь, я как всегда, не помню кто, но один умный человек сказал, что Бог не требует от тебя побеждать, он лишь ждет от тебя попыток.
– Ну что ж, тогда нужно делать попытки, – мой друг одобрительно посмотрел на мою рожу. – Когда ты хочешь просить азюль, в смысле убежище?
Я некультурно зевнул, расслабленный обедом.
– Как только, так сразу. Завтра – воскресенье, понедельник – день тяжелый, вторник в самый раз.
– И ты уверен, что стоит рисковать всем, что ты можешь иметь у себя там, ради этой бумажки, о которой ты грезишь наяву и во сне? – вопрос на всякий случай. Наверно чтобы потом его не обвиняли, что он затащил.
– Хорошо называть немецкий паспорт бумажкой, когда он лежит у тебя в кармане! – не в обиду ему сказал я. – Вот когда в кармане лежитсерп с молотом – считай что фига, так тут подобная мелочь вырастает до невероятных размеров. Я, знаешь, дорогой мой, свободы хочу. Не свободы выйти на Красную площадь и сказать, что Ельцин – дурак. А свободы по первому желанию левой ноги положить в карман ту презренную зеленую бумажку и лететь, куда вздумается. Не помнить о визах, не помнить, что это стоит столько, что не могу себе позволить…
– Здесь это тоже денег стоит…
– Здесь есть возможность их заработать! А у нас, чтобы кто-то мог на Майорку слетать, до него должно пару-тройку поколений его предков трудиться и во всем себе отказывать.
– Ну Бог с тобой. Я думал, что тебе паспорт нужен, а ты на Майорку хочешь…
Мы чокнулись.
По центральной улице Франкфурта – Циель шли развязной походкой отдыхающих бездельников Юра и Леня. Уже неделя прошла с тех пор, как они приехали в Берлин, имея в кармане целое состояние: сто марок и бутылку водки в сумке с немногочисленным багажом. Там же, не купив билет, потому что не хотели они сели на поезд до Франкфурта на Майне. Признаться честно, если бы и хотели, денег бы все равно не хватило. Им повезло, и путешественники докатили до самого Касселя, четыреста километров, пока не пришел контролер, точнее контролерша. Их судьба была предопределена с полицией, штрафом и скандалом. В Германии с безбилетниками, если их ловят, то долго не разговаривают, а просто предлагают провести милую беседу с полицейским. Но контролерша попалась молодая, может и неопытная, но, что точно, ее купил своим видом Леня – высокий и статный красавчик, мило улыбавшийся. Отделались, короче, ребята ста марками штрафа, и высадили их на маленькой станции.
Провели ночь под вышкой высоковольтки. Не была их ночевка ни теплой ни сухой. Еды осталась лишь бутылка водки, ее и пили, ею и закусывали.
– Я в армии в морпехе был – продолжал свой монолог Юра. – Сержантская школа, потом сразу отделение дали. Было хорошо, подходишь к молодому и говоришь что-нибудь. Он идет и делает. А если нет, то дам в скворечник.
Леня молча покачал головой. Воспитанный в городе, где жили одни латыши, он привык больше слушать, чем говорить. Пока же все больше хмурился, пытаясь собрать в голове полезные мысли, но они все куда-то подевались.