Что такое Аргентина, или Логика абсурда

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019

* * *

Глава 1. О себе

Представлюсь: я – профессиональная иностранка. В моем резюме это пропечатано заглавными буквами в титульной шапке. ИНОСТРАНКА. Лицо без национальной и гражданской идентификации. Что отнюдь не означает отсутствие гражданской позиции. Позиция – есть, а национальная идентичность отсутствует. Говорю и думаю на различных языках – и на всех с акцентом. Акцент не только и не столько фонетический, сколько концептуальный. Так сказать, отображение мира, в котором на сегодняшний день проживаю через призму других миров, в коих довелось проживать раньше. Не сравнивая их и не отдавая предпочтение никакому. Еще есть внутренний мир, который ношу с собой, как черепаха панцирь, и туда складываю все, что попалось на пути. Поэтому он настолько чудовищно загроможден хламом впечатлений, ощущений и восприятий, подобранных в разных культурах, эпохах и социальных режимах, что практически не представляется возможным навести там порядок. Так что с этим приходится жить, и этот беспорядок – можно называть его творческим, а можно, по-простому, свалкой или бардаком – иногда раздражает и приводит к нервному срыву, а иногда забавляет и доказывает всю тщетность общепринятой логики. (В Аргентине, кстати, я нашла еще больший бардак во всем: политике, экономике и человеческих отношениях, и впервые за много лет почувствовала себя дома, когда там впервые оказалась.)

Живя в США и раз в год наведываясь в родную Москву, я сильно мучилась от настоящего раздвоения личности и в целом потери идентификации. Кто я? Американка? По паспорту – да, по фамилии – тоже. Круг знакомых – американский, научилась и привыкла сначала резать мясо, а потом перекладывать вилку в правую руку и есть без ножа. Или все же русская? Каблуки так и не перестала носить вопреки пророчеству давно эмигрировавшего друга, который мне это святотатство предрекал. Отпускало меня только в самолете, в нейтральном воздушном пространстве. Однако сразу после посадки, меня начинало мучить огромное количество практических деталей. И так я запуталась в своей национальности и культурной принадлежности – на обоих языках говорю одинаково с восьми лет, книжки читаю строго по очереди: одну на русском, одну на английском, – что пришла мне в голову идея попробовать третью культуру… ну как платье примерить: покрутиться у зеркала и решить, идет мне или нет.

Выбор пал на Аргентину. Уж менять культуру, так менять, нечего размениваться на полумеры типа Канады или какой-нибудь Словении. Слетав в первый раз в Буэнос-Айрес, я поняла, что выбор был сделан правильный. Ничего более не похожего на привычную и знакомую мне жизнь я представить не могла. Чувство дуальности сменило триполярное состояние, когда все три культуры: русская, американская и латинская – в частности, аргентинская – прочно укрепились во мне, договорившись мирно, кому в какие моменты давать выплескиваться, возмущаться или радоваться. Появились три головы, которые я хранила в шкафу, как три парика на подставках, и, собирая в очередной раз чемодан, я аккуратно меняла голову на ту, в чьи края собиралась в путешествие. Сильного успокоения это не принесло в экзистенциальном вопросе: кто я? Но задавать его я стала все реже и реже. Так и живу, как трехглавый Змей Горыныч. Привыкла. Одна голова – хорошо, а три – не хуже.

Глава 2. Как все началось

Буэнос-Айрес для меня начался в аэропорту, когда вместо привычного американского, произносимого в нос «м’эм» симпатичный брюнет на паспортном контроле чувственно произнес: «Сеньорита…» – и, заглянув мне в глаза, мгновенно проник куда-то вовнутрь, как и сам город. Говорят, если при первой встрече с человеком, с городом никакой алхимии не произошло (не возникло симпатии, страсти, любви или ненависти), вряд ли возможны эти эмоции в дальнейшем. В столичном аэропорту Эзейза, примечательном лишь своим отставанием в технологии, со мной – произошло, и потом на протяжении двенадцати лет я переживала все эти фазы эмоций, причем именно в такой последовательности.

Молодой представитель иммиграционного департамента произвел на меня самое наиблагоприятнейшее впечатление, назвав «сеньоритой», а потом стал задавать обычные для любого паспортного контроля вопросы, как то: где я собираюсь остановиться, мой адрес в Буэнос-Айресе, надолго ли я приехала и с какой целью. Подобные вопросы этот парень задает сотни раз в день, всю свою рабочую неделю, но они у него звучали так, что казалось, будто он собирается попросить номер моего телефона или пригласить на чашечку кофе. При этом он смотрел на меня с интересом, а совсем не отчужденно, строго или со скукой, как это обычно делают чиновники подобных служб во всех других аэропортах, где мне доводилось бывать раньше.

С отметкой в паспорте и ласковым напутствием «бьенвенида^[1], сеньорита» от жгучего брюнета я проследовала на таможенный досмотр, где другой красавчик, даже не посмотрев на мою декларацию, улыбнулся мне так интимно, показав при этом ослепительно-белые зубы под черными усами, – что я невольно улыбнулась ему в ответ и ощутила себя «сеньоритой» в полной мере, несмотря на зимнюю бледность после трех месяцев орегонских дождей, дорожные джинсы, кеды и футболку, никак не подходившие к образу креольской Ассоль в летящем платье, с длинными темными волосами и оливковой кожей – такой я представляла себе “настоящую” сеньориту по текстам и ритмам песен Леонида Агутина, Мне до нее было далеко.

Поездка в удобном «мерседесовском» автобусе по залитому солнцем городу. Пальмы. Современные здания типа нью-йоркских небоскребов вперемежку с полутрущобным панельным жильем, где на балконах в бесстыжем эксгибиционизме трепещет на ветру разноцветное белье. Настоящие трущобы я увижу потом, на этой трассе их нет или пока еще нет, – лишь эти вот умилительные застройки, напоминающие хрущевки, а на их фоне, вдалеке, серые стальные башни Пуэрто-Мадеро, нового бизнес-центра Буэнос-Айреса, выстроенного на инвестиции транснациональных мегакорпораций и банков. Предчувствие чего-то нового. Как же хорошо жить, когда не имеешь ни малейшего представления, что случится всего лишь через час!

А через час меня уже отчитывал Карлос, который организовал эту поездку для своего мини-гарема – пяти учениц танго из Портленда, каждая из которых была уверена в эксклюзивности своих отношениях с маэстро, выходящих далеко за рамки «учитель – студентка». Провинность моя заключалось в том, что я не поменяла деньги, то есть не сделала так, как велел Учитель.

– Ну я же тебе сказал… и даже написал… два раза! – хриплым голосом занудствовал Карлос. Здесь, где все говорили на родном для него, костариканца, испанском, его акцент в английском стал еще более ощутим, до такой степени, что более длинные слова вообще переставали быть доступными для понимания. – Ну нельзя быть такой невнимательной! – «Невнимательной» я поняла скорее по контексту из-за неправильно поставленного им ударения.

– Ни один опытный путешественник не меняет деньги в аэропорту. Это всем известно. А я не вчера получила паспорт! Ничего, не беспокойся – у тебя не попрошу. Найду какую-нибудь гостиницу, там и поменяю, – парировала я, «опытная» путешественница, которая в первый раз после развода выехала из страны сама и привыкла раньше во всем полагаться на мужа.

Наступали выходные, и, по словам Карлоса, обменять доллары в городе было уже невозможно. Было обидно, что вместо ласки, которую я, конечно, ожидала после пылких электронных посланий со словами «скучаю», «жду» и всеми прочими, полагающимися в этих случаях, меня, уставшую и наполовину оглохшую после длинного перелета, в чем-то начинают упрекать. Похоже, не так-то сильно меня тут и ждали, не говоря уже о том, чтобы «скучать».

Роза и Анна-Мария, две знакомые по Портленду женщины, с которыми я ходила на уроки танго, слушали нашу перебранку из-за неразмененных мною долларов почти испуганно, не принимая ничью сторону. Клэр, пожилая дама с сильной тангозависимостью, невзирая на пенсионный возраст, смотрела на меня сочувственно, но не решалась заступиться перед зарвавшимся маэстро.

Карлос больше походил на армейского сержанта, чем на султана: он командовал отрывистым грубым голосом с хрипотцой горца и сильным акцентом испано-говорящего иммигранта. Впрочем, про акцент я уже говорила выше. Он прожил в США почти 20 лет, выучил английский, уже приехав в страну, освоил бухгалтерское дело и нашел работу по специальности в небольшой строительной компании. Для своей старенькой малограмотной мамы он олицетворял воплощение американской мечты. Мама жила в Сан-Хосе, куда он время от времени ездил ее навещать, привозя и представляя своих «невест» – пышногрудых американских блондинок, с которыми по разным причинам его дорога к матримониальным отношениям заканчивалась раньше, чем мама начинала правильно произносить их имена и фамилии, рассказывая о будущей невестке соседкам. И хоть я не совсем американка и уж точно не пышногрудая, у меня с ним тоже сложились нематримониальные отношения. Правда, до Сан-Хосе я так и не доехала, но активно восполняла свою неуклюжесть на танцполе сноровкой в спальне.

Сдерживая нахлынувшие слезы, чтобы не разрыдаться тут же перед всеми, я как можно более спокойно, как мне показалось, сказала «Fuck YOU!», к ужасу и изумлению участниц этой сцены, и получила идентичное послание от Карлоса в ответ.

– Я… – В этот драматический момент я обвела всех глазами и выдержала театральную паузу. – Я прекрасно обойдусь как без тебя, так и без аргентинских песо в эти выходные. Вот увидишь! – И захлопнула за собой дверь выделенной мне комнаты.

Посидела на кровати; думала, Карлос сейчас придет извиняться. Но нет, никто мне в дверь не постучал.

Залезла в огромную ванну на львиных лапах и, глотая слезы пополам с ручьями новой по вкусу воды, приняла успокоительный душ. Стало немного легче. После душа, не разобрав вещи, не отдохнув, наскоро переоделась в летнее, вышла из комнаты, молча прошла по коридору и от души громыхнула входной дверью, подчеркнув этим звучным аккордом свою полную независимость от Карлоса и всей этой послушной ему портлендской бригады учениц-поклонниц-любовниц. В самом деле, зачем они мне здесь? Я же приехала покорять Буэнос-Айрес, а не кучковаться со своими. А Карлос… ну конечно, он пожалеет.

С этими вдохновляющими мыслями я ступила на раскаленную улицу незнакомого города без малейшего понятия, куда пойду. А также без какой-либо карты и без знания местного языка. Ну да… я ведь ехала к Карлосу, полагаясь во всем на него.

Глава 3. День первый

Боже, как же здорово шагать по этому странному, незнакомому городу и каждым шагом выдавливать из него еще больше солнечных брызг, которые рассыпаются повсюду, отсвечивая в улыбках красивых людей и витринах магазинов. Синее небо, не замутненное ни облачком, приятно гармонирует с верхушками куполов соборов, желтым диском солнца и моими только что купленными сандалиями. В этом сезоне в Буэнос-Айресе в моде синий цвет: витрины с синими сумками, обувью и летней одеждой зазывают распродажами и ценами до неприличия низкими – не купить невозможно. Трудно поверить, бредя по раскаленным 30-градусной жарой улицам, что лето заканчивается, и всю эту замечательную кожаную синь надо распродать – а по мне, так просто раздарить – до наступления зимы. И хотя мне объяснили, что жара стоит необычная для марта, когда здесь начинается осень, поверить во все это сложно. Поэтому я верила только своим ощущениям: жарко, радостно и красиво. Ощущение полной эйфории от неведомого, ни на что не похожего из прежде увиденного и пережитого. Наплевать, что я никого не знаю в этом городе, что Карлос, к которому я приехала, легкомысленно положившись как на нашу близость, так и на его близкие отношения со столицей Аргентины, куда он на протяжении многих лет привозит группы танго-туристов и знает все и всех, встретил меня рассерженным зудением и был послан с ходу, с перелета, с недосыпа.

Я бродила по Буэнос-Айресу, упиваясь впечатлениями и впитывая в себя запахи новой для меня жизни. Не хотелось думать ни о Карлосе, ни о нашей с ним ссоре, в результате которой я оказалась совсем одна в незнакомом, но таком прекрасном городе. Я гнала мысль и о том, что через две недели придет конец этой расчудесной жизни, с ее уникальным букетом ароматов, которые подобно экзотической сигаре превратятся в дым воспоминаний о моих еще не прожитых приключениях, как только я окажусь в самолете, уносящим меня из нее. И потом этот дым будет развеян бризом следующих событий, как неизбежная череда перемен в жизни. Я еще не знала тогда, что эти две недели растянутся так надолго.

Перед входом в метро возникли проблемы практического характера, которые хоть и не уменьшили мою эйфорию от Буэнос-Айреса, но заставили задуматься. Карты у меня нет, испанского языка я не знаю, графика всех мероприятий у меня тоже нет… Мне как-то в голову не пришло спросить у Карлоса и его одалисок, которые не заступились за меня, уставшую после перелета и отчитанную, как двоечницу, за невыполненное задание. Снова кольнула обида, но я ее прогнала и смело нырнула в темноватую пасть подземки, даже отдаленно не напоминающую светлые, роскошные дворцы московского метро. Там, внизу, казалось, что Буэнос-Айрес состоит из танго и футбола. Огромные телевизионные экраны без звука транслировали футбольный матч, а по станциям плыла в плохой акустике, среди шума поездов, музыка танго-вальса.

Изучив карту метро, я поняла, что здесь все просто. Линий всего четыре, и запутаться в них невозможно. Смутно припоминая название района, где, как я слышала, находится самая старая в столице традиционная милонга^[2], я решительно шагнула в поезд и начала разглядывать пассажиров. Большинство из них напоминали людей из старых фильмов. Женщины были в туфлях и юбках, что редко увидишь в США, разве что в церкви, да и то не всегда. Мужчины – в ботинках. Похоже, аргентинцы все еще верили в то, что кроссовки служат исключительно спортивным занятиям. Итальянские корни, которые, как я знала из прочитанного еще дома путеводителя, имелись у 60 процентов населения, смешанные с испанскими, немецкими, скандинавскими, делали обозрение попутчиков приятным для моих глаз, так уставших от созерцания провинциальных жителей Северной Америки, вскормленных на кукурузе и макдоналдсовских гамбургерах. От русских пассажиров аргентинцев отличало полное отсутствие запаха пота, несмотря на жару и отсутствие кондиционера. Я вспомнила «русский дух» московского метро, вдыхая который всегда вспоминала строки Пушкина, отложившиеся со школьных лет как в памяти, так и в обонянии. Латинский культ тела, принятие душа по три раза в день и выливание на себя всех типов парфюмерных средств представителями обоих полов отличают жителей аргентинской столицы не только от русских, но и от европейцев и одолеваемых всевозможными аллергиями американцев. Даже парочка маляров, явно ехавших со стройки, в майках без рукавов и запачканных краской джинсах, благоухали последним парфюмом от Каролины Эрреры, а не привычным перегаром вперемешку с потом.

Я вышла на той же станции, где выходили почти все. Оттуда можно было пешком дойти до центра, где находилось все самое интересное, и, самое главное, – до той самой милонги, о которой я была наслышана еще в Портленде. Настоящая мекка танго, судя по отзывам!

Поскольку меня никто не ждал, я медленно брела по улице – как же хорошо никуда не спешить, останавливаться и наблюдать незнакомую жизнь! Вот, непонятно откуда идущий мужчина, одетый как банковский служащий, хотя сегодня суббота, поставил портфель на тротуар, поднял руки в воздух, как бы обнимая воображаемую партнершу, и проделал несколько шагов с поворотом. Он повторил то же самое пару раз: одна рука на сердце, другая в воздухе – легко было дорисовать объятие в танце. Видимо, остался доволен результатом своего поворота – пивота, как он называется в танго, – поднял портфель и пошел себе дальше по своим делам.

Казалось, архитектура города и его жители соревнуются в красоте. Утраченная молодость исторических зданий с лихвой возмещалась брызжущей энергией пешеходов. Везде – стройные загорелые тела, глубокие вырезы декольте, упругие задницы, обтянутые белыми брюками, с провокационными тесемками черных стрингов, поднятыми выше брючного пояса. В воздухе, густом от влажности и ощутимых выплесков тестостерона, вспыхивали чувственные искры, как электрические разряды от нечаянных взглядов, улыбки, случайного прикосновения или рукопожатия, – совсем как в танго.

Женщины… Все они кажутся красивыми. И неясно: это так природа распорядилась, или потому что мужчины на них ТАК смотрят. Вот уж точно, как в неразрешимой дилемме про курицу и яйцо: что изначально? Я поняла, что в этом городе мне нравится быть женщиной. Подумалось, что каждый любящий муж должен отправить свою жену хотя бы раз в жизни в Буэнос-Айрес. Был бы роскошный подарок. Возможно, конечно, потом ей не захочется возвращаться, я о таких случаях наслышана. Но уж если жена приедет и по-прежнему будет любить своего мужа – он может с гордостью добавить это в свое личное резюме: значит, достоин, значит, заслужил такую любовь!

Мой взгляд, однако, гораздо чаще останавливался на аргентинских мужчинах. В целом они казались значительно привлекательнее женщин Буэнос-Айреса. Местным портеньям, как называют себя жительницы столицы, просто сказочно повезло. Повезло еще и потому, что все они, даже не самые симпатичные, становятся краше в этой динамике уличной жизни города: от провожающих их взглядов расправляются плечи, появляется летящая походка, загораются глаза. Сюда еще не добрался феминизм, и здесь четко соблюдаются классические гендерные роли: здесь пропускают женщин любого возраста вперед, им уступают места и смотрят на них так, как на северном континенте уже давно никто не отваживается.

Пока я так увлеклась своими географически-антропологическими фантазиями, стало смеркаться. Ночь наступила мгновенно: вот только что сияло солнце, и, дав ему очень быстро закатиться, город уже уютно окутала южная ночь. Буэнос-Айрес стал выглядеть совсем по-другому, и тут мне стало понятно, что я заблудилась.

Скучающий полицейский на оживленном перекрестке равнодушно смотрел на толпы пешеходов, идущих на красный свет. Он оживился, когда я попыталась у него выяснить, как пройти на улицу Майпу. Испанский у меня был на уровне Тарзана, но я подкрепляла его жестикуляцией, которую очень быстро усвоила, наблюдая, как разговаривают здешние жители. Мимо нас продефилировали одиннадцать собак на одном толстом поводке, смахивающем на канатный трос; эту чу́дную стайку вел расслабленный паренек. В свободной руке он держал газету, которую читал, не поднимая глаз; так и шел, уткнувшись в газету. Собак на улицах – это я подметила еще днем – было много. В отличие от своих собратьев из прогулочных групп, собачки на индивидуальном воспитании, похоже, не знали, что такое поводок, но они в нем и не нуждались: семенили за своими хозяевами, воспитанно садились на переходе и ждали зеленого света, подавая пример иным пешеходам.

Полицейский показал мне направление, и на этом его объяснения закончились: видно, он сообразил, что я все равно ничего не пойму. Я поблагодарила его: «Грациа» – и пошла дальше. Проходя мимо четырехзвездочной гостиницы, на вывеске которой отсутствовал кончик у одной из звезд, я решила попытать счастье и обменять доллары. Как и конечность звезды на вывеске, персонал за стойкой отсутствовал, даже портье не было. Но был слышен звон бокалов где-то совсем рядом, а потом пропели интернациональное «Happy birthday» – с днем рождения поздравляли какую-то Мелину. Стало ясно, что люди за деревянной панельной стенкой были заняты более серьезным делом, чем обслуживание клиентов. Я облокотилась на стойку, кашлянула в перерыве между пением – теперь пели «Фелиз Кумпле^[3], Мелина», но это мало что изменило. Я терпеливо ждала. Минут через десять вышел портье в сбившейся набекрень форменной фуражке, улыбнулся мне и позвал Мелину. Выплыла довольная, дожевывающая торт именинница и сказала мне, что до понедельника обменять деньги невозможно. Видимо, мое лицо выразило столько страдания и беспомощности, что она участливо спросила:

– Сколько?

– Ну, хоть сколько-нибудь… Сто? Двести?

Мы с ней сразу поняли друг друга, и, когда она назвала мне курс меньше, чем в обменных пунктах, но выше, чем в аэропорту, я благодарно кивнула. Мелина снова исчезла за деревянной перегородкой и появилась оттуда с пачкой аргентинских купюр; я вышла из гостиницы, с новой уверенностью, которую обычно придают дензнаки.

Идти оказалось совсем недалеко. Пара кварталов, и я уже стояла перед нужным мне домом. Рядом, в витринном окне будущего магазина, с вывеской, оптимистично оповещавшей о его открытии завтра, два маляра разучивали шаги под музыку «Милонга Сентименталь», звучавшую из пузатенького радио, стоявшего на полу рядом с ведром, в котором томились, истекая краской, кисти и ролики. Сцепив загорелые мускулистые руки, они сделали несколько коротких ритмичных шагов – траспье – и благополучно продолжили покраску потолка. Даже будучи оптимистом, было понятно, что до открытия магазина никак не меньше недели, какое там «завтра». Но уже было ясно, что спешить в этом городе не принято. Желание все бросить и начать танцевать, невзирая на сроки сдачи объекта, символично для аргентинцев; совет «цени настоящий момент, живи только им, ибо прошлое не вернуть, а будущее еще не наступило» они воспринимают буквально. Их жизнь больше похожа на череду моментальных фотографий с постоянно меняющимися настроениями, красками, тонами, чем на полнометражный фильм, соединенный режиссерской идеей. Оказывается, можно жить и так. Совершенно подругому. Пришла в голову мысль, что к югу от экватора законы кардинально меняются, и те понятия и нормы жизни, что приняты у нас, здесь, ровно наоборот, – в конгруэнтном отражении. Южноамериканское солнце без всякого смущения проделывает свой путь по небосводу справа налево, наперекор всей логике Северного полушария, и придает иной смысл жизни этих людей, который не так-то легко понять наблюдателям из северных широт.