Поколение XXI века живёт отрывками из «Википедии» и социальных сетей. Они с трудом понимает своих родителей, бабушек и дедушек, прошлое своей Родины. Может быть эта книга поможет исправить это положение? Осознание истинных ценностей жизни приходит с годами. Приходит и понимание важности знания своих корней, прошлого своей семьи. Правда этих событий складывается и из маленьких эпизодов, рассказанных родителями. Как важны порой становятся эти «бабушкины сказки»! Жизни людей сильно переплетаются и, возможно, кто-то совсем посторонний сможет узнать в этом повествовании и своих близких, восполнить белые пятна своей истории. А кому-то, возможно, сегодняшние собственные трудности покажутся не такими страшными и неразрешимыми.
Надо помнить свою историю, жить честно, по правде, и по совести, тогда, возможно, мы сможем сказать, что прожили такую же счастливую жизнь, как и наши родители.
Глава1. Не потерять себя
Нижний Тагил. 1939 год.
Девчонка. Ресницы длинные густые чёрные. И такие же глаза: чёрные-чёрные, большие. Волосы пытались зачесать назад, но они, иссини чёрные, густые, упорно возвращались к своим природным направлениям. Волосы не соответствовали характеру этой девочки. Она напоминала испуганного волчонка, была робка, застенчива, стеснительна.
Одна в большой комнате барака. Комната солнечная, светлая и чистая-чистая. Всё знакомо здесь девочке: диван, обитый чёрным дерматином, с высокой спинкой и полочкой, металлическая кровать, сундук, стол, покрытый вязанной крючком белой скатертью (мама вязала). В сундуке – тулупы, привезённые издалека, из Кустаная! В углу – тяжёлое чёрное отцовское пальто. На стене висит не менее чёрная тарелка – радио. А на полу – швейная машина «Зингер». Очень нравилось девочке перебирать шпульки и шпонки. Умными и серьёзными становились чёрные глаза, когда девочка взбиралась на диван и с благоговейным трепетом прикасалась к страницам подшивки газет «Гудок». Тут же лежала тетрадь со схемами или чертежами. Непонятные линии, но чёткие, строгие, элегантные. Загадочно и возвышенно Длинные пальцы худенькой смуглой руки не уставали час за часом день за днём перелистывать страницы с зашифрованными рисунками: рычаги, колёса, паровоз.
Дощатая дверь резко распахнулась, едва удержавшись на петлях. В прозрачном дверном проёме стоял солдат в шинели. С правого плеча на пол упал пустой вещь-мешок. Папа! Вернулся с финской войны отец. Весной 1940 года черноглазая получила первый урок по распилу брёвен. Морозы-то на Урале нешуточные. Отец пилил, а девочка, как могла, направляла движение пилы с другой стороны. Ах, как с папой было хорошо! Добрый, весёлый, обаятельный, общительный. Круглое лицо, глаза из щёлочек вмиг превращаются в смеющиеся большие; курносый нос. Машинист паровоза, грамотный, коммунист. Уважаемый человек!
Пролетела весна. Девочка иногда задумывалась, что давно не видела маму. В памяти всплывало тепло маминой руки, которую она держала, когда шла рядом по коридору барака. Соседки судачили: «Мария перешила своё свадебное платье дочери». «Значит, платье красивое», – думала девочка. А пока девочка была одна… Нет, не одна. Взяла её к себе соседка тётя Наташа Коншина. Своих детей мал-мала, есть нечего. Да, ничего, место на полатях найдётся. Жили шумно, весело. Девочка вместе с детьми бегала по бараку, прыгала. А вечерами рабочие железнодорожного депо, женщины и немногочисленные мужчины, собирались вместе, дети затихали на полатях, и тихо, как издалека, лилась песня: «Мой костёр в тумане светит…». Пение захватывало девочку больше, чем чертежи или шпульки…
Память не сохранила подробностей, когда мамы не стало. С какой-то женщиной черноглазая девочка ехала в трамвае, потом шла по парковой дорожке Первой городской больницы. Долго сидели на скамейке. Вокруг радовало теплом и зеленью лето. Ждали. Неожиданно с правой стороны подошла ещё какая-то женщина, худая и неприметная. С высоты своего четырёхлетнего роста девочка не вглядывалась в лицо, а видела перед собой байковый сине-серый неприглядный больничный халат.
Летнее время по-прежнему зеленело, бегало, прыгало. Осеннее время желтело, лило дожди, водило в детский сад. Закончилась суровая зима. Пролетела короткая весна. Наступил июнь 1941 года. Отца – Степана на фронт больше не призывали. Оставили здесь в Нижнем Тагиле, в железнодорожном депо.
В их комнате чистой, солнечной появилась женщина. Статная, черноволосая, сильная и телом, и духом. (Рассказывали, что у себя в деревне она была трактористом. Сейчас работала в рабочей столовой уборщицей, жила в соседнем бараке). Отец привёл мачеху, велел называть её мамой. Девочка-волчонок опускала глаза и называла красивую женщину Матушкой. Девочка по-прежнему была тиха и послушна. Матушка (Полина Семёновна Мельникова) водила девочку в детский сад мимо депо, водокачки, начальной школы и длинной чёрной очереди. В очереди были женщины. Женщины-пролетарии стояли молча за куском хлеба. Так выглядела родная 1-ая Площадка г. Нижнего Тагила.
Соседка привела девочку из детского сада в барак. В коридоре слышался детский крик и плач. Да, в бараке много детей! Но эти крики были из их солнечной комнаты… Курносая малышка с огромными навыкат глазами кричала, извивалась на руках у мачехи. Полина пыталась успокоить, прижать ребёнка к себе, но не могла удержать. Матушка в сердцах бросила его на кровать. Чего хотел ребёнок не понимал никто.
Младшая родная сестра? Валечка! С рождения её отдали в Дом малютки. Много болела. Воспринимала нянечек, медсестёр и всех в белых одеждах, кто брал её на руки, родными людьми, мамой. Новую обстановку ребёнок ненавидел: хотел есть, хотел внимания и любви, хотел передвигаться по бараку, восседая на руках у взрослых, указывая пухлой ручкой направление. Вскоре девочке-волчонку вменили в обязанность приводить из детского сада младшую сестру. Валя крутила головой во все стороны, от взгляда её огромных глаз не могла ускользнуть ни травинка, ни паутинка. Зато песчаная железнодорожная насыпь на пути девочек была непреодолимым препятствием. Валя не отталкивалась ногами, старшая сестра тянула её за руки вверх по насыпи. Куда девались боли в ногах? Возвращаясь в барак, Валя становилась лучшим другом, заводилой для всех детей. Её не интересовали старшие. В компании мальчишек-ровесников она шагала к депо играть или дерзко заходила в депо, якобы за ветошью.
Старое Моторвагонное депо. На деле это два каменных дома, которые стоят и поныне. Рабочие трудились на станках, работающих от энергии локомобиля. Дальше за насыпями, бесконечными заборами дымились, стучали, и работали демидовский металлургический завод, Уральский вагоностроительный завод имени Ф. Э. Дзержинского. В августе 1941 года на базе Уралвагонзавода, Харьковского машиностроительного завода №183 и ещё 11 эвакуированных предприятий был создан Уральский танковый завод № 183 им. Коминтерна. В декабре 1941 года завод отправил на фронт первые 25 танков. Всего за годы Великой Отечественной войны УТЗ выпустил 30 тыс.627 танков Т-34-76 и Т-34-85.
Отец уходил надолго. Степан Кириллович, высококвалифицированный машинист, водил железнодорожные составы к линии фронта. С танками.
Счастью черноглазой сестры не было предела, когда возвратясь из детского сада, заставала отца дома. С залихватской белозубой улыбкой отец запевал: «Эх, яблочко, да на тарелочке…». Девочка представляла к высокому табурету низенькую скамеечку и перебирала длинными тонкими пальчиками «клавиши» на сидении грубого табурета. Мысли и чувства девочки сливались воедино и лилась музыка, фортепьянный аккомпанемент к песне. Да, да она видела в детском саду этот не на что не похожий огромный предмет с элегантными чёрно-белыми клавишами, и восторгалась девушкой, которая чудесным образом производила из клавиш звуки. Весь мир преображался: становился лёгким, красивым, радостным. Душа и ум слились воедино, и следовали за мелодией, пальцы перебирали и перебирали «клавиши» на табурете.
С мая 1943 года семья железнодорожника Степана значительно увеличилась и насчитывала шесть душ. Появился на свет мальчик, похожий на отца и сестру Валю – брат Толик. А ещё бабушка: большая и добрая. И как сильно на неё похожа Валя?! Бабушка заботилась о сёстрах: пекла лепёшки из крапивы и лебеды, читала книжки. Старшая сестра очень переживала, что оставила всех без еды, когда её бабушка послала за лебедой. Долго бродила девочка в окрестностях Первой площадки, но так и не нашла ни травинки. Валя плакала, хотела есть! Вечером, с горем пополам, полуголодные сёстры затихали, и бабушка читала книгу. Старая затёртая книга повествовала о жизни детей в приюте… Горько было у бабушки на душе. Сковывала её душу боль бесконечная, тупая: умерла жена Степана, сама сирота и внучек оставила полусиротами, а в декабре 1942 года погиб младший сын Вася. (Пришла похоронка. «Донесение о безвозвратных потерях. Дата донесения 28.02.1943. Василий Кириллович убит. Место захоронения: Калининская обл., Оленинский район, Малое Борятино, южнее, опушка леса). Бабушку охватывало чувство безразличия и пустоты. Диктор в радио говорил о кровопролитных боях под Ржевом, о том, что Красная Армия не пропустит врага к Москве. А Степан попросил мать присмотреть за детьми и помогать Полине. Читала бабушка книжку и приговаривала: «Случись что, и вас отдадут в приют…». Случилось.
После очередного рейса к линии фронта (а фронт уже шёл по Европе) Степан отдыхал дома. Вышел со своими друзьями-пролетариями «покурить» из барака на студёный свежий воздух…
Матушка Полина где-то раздобыла муку и замесила горку теста. Горошину теста дала попробовать старшей сестре. Ничего вкуснее черноглазая не ела. Матушка испекла печенье. Собралась сама, приказала девочке одеться. И они ехали в трамвае, потом шли по расчищенной от снега парковой дорожке Первой городской больницы. Печенье отца уже не обрадовало; понимал, что от воспаления лёгких ему не спастись.
От марта 1945 года в памяти старшей сестры остались какие-то чёрные пятна. Умер отец, исчезла и бабушка.
Матушка работала рабочей в заводской столовой. Старшая сестра подозревала, что маленький Толик ест что-то вкусное, а сёстрам Полина готовила крапивные лепёшки. Старшая покорно съедала, что дают, а младшая орала, вырывалась из рук Матушки, волевым подбородком сжимала тонкие губы и не позволяла затолкать себе в рот какую-то чёрную дрянную лепёшку. Слёзы лились градом из лупатых глаз и всё её существо вопило: «Хочу есть! Хочу есть! Хочу есть! Дайте мне! Дайте мне! Мне!»
А молодая статная Полина Семёновна тужила по Степану: «Весёлый, добрый, с ним бы жить да жить». Да только оставил он её одну с тремя детьми. «Малыш Толик – сынок. Мне бы с ним выжить. А девочки?..» Разное нашёптывали Полине соседки-пролетарии: «Отдать девочек в детский дом… Где он находится, и документов много собирать…».
В один из дней апреля 1945 года Полина одела девочек в лучшее, что у них было, и они ехали на трамвае, шли пешком по тротуару с подтаявшим снегом. Зашли в какой-то дом. «Милиция? Кабинеты», – прочитала старшая. Сестрёнка велено было ждать. А за дверью кабинета были произнесены равнодушные слова: «В бараке живут девочки: сироты и беспризорники. Родители умерли, родни нет. Никому не нужны…». Никому… Никому…
Ужас навсегда застыл в чёрных глазах старшей сестры: милиция – это высокие каменные заборы и злые собаки. Потом сестёр, как малолетних преступников, повезли в детский приёмник-распределитель города Нижнего Тагила. «Почему мы вместе с этими злыми, грязными кричащими детьми? Почему на нас кричат? За что?! За что?! За что?!» Что-то давали есть, где-то спали. Валечка совсем ничего не понимала, но характер стал меняться, как у волчонка в стае собак.
Детский дом
Старшая сестра очнулась от кошмарного сна раньше младшей сестры. Их куда-то привезли вместе с другими детьми. Улица – не улица, поляна, не поляна, каменистая земля под ногами. Горы, покрытые лесом, каменные плеши. Бараки. Как всё не похоже на родной город: нет трамваев, на которых черноглазая ездила в школу в свой первый класс.
Старшую сестру – в среднюю школьную группу, Валечку – в младшую группу. Сестёр разлучили, отправили не только в разные группы, но и в разные интернаты. Переодели: выдали какое-то чёрное платье и ужасные ботинки. «А зачем забрали мою красивую курточку?» – про себя обижалась черноглазая и плакала, плакала тайком вечерами и ночами. Среди бела дня – ещё один урок-обман. Курточка, её курточка, которую дали отцу от американской помощи, надета на дочери директора детдома… Но группу детей провели строем мимо. Девочка плакала и молчала, молчала и плакала.
Старшие дети жили в кирпичном строении рядом с администрацией, младшие – с другой стороны горушки, в деревянном бараке.
Шестилетняя Валя забивалась в угол и никого к себе не подпускала: кричала, плакала, отбивалась от назойливых воспитателей и руками, и ногами, доводила себя до полуобморочного состояния.
Наступило время очнуться от обид и кошмара и жить как все – без родителей.
Кормили три раза в сутки какой-то баландой. «Да, и ладно. Я как все», – думала девочка. Она боялась и ненавидела этих грязных, наглых, злых мальчишек, но врезалась в память мелодия «Коробейников»: «В Асбестовском детском доме все воспитки – палачи, суп дают одну водичку, хлеба паечку одну».
«Так вот куда мы попали. Асбест?» – соображала девочка. Посёлок назывался Новоасбест, Петрокаменского района, в 30 километрах от Нижнего Тагила. За дощатым забором детского дома ряды колючей проволоки, вышки и бараки с пленными немцами. Жили рядом дети войны и поверженные солдаты. Когда оборванных пленных вели работать на разрезы голубого асбеста, детвора бежала к забору, мальчишки с ненавистью бросали камни в них. Бывшие фашисты не реагировали на выходки детей. Молча и понуро шли под конвоем дальше. «Ужас, вокруг один ужас!»
Зима. В одной из изб истопили баню. Чистые и румяные выкатились второклассницы на улицу. Надо бы идти в свой корпус, но воспитатель ещё в бане, никто не контролирует. В звенящем морозном воздухе прозвучал призыв: «А давайте сбежим!» Несколько метров группа девчонок прошла по улице посёлка и дорогу перегородил Нижнетагильский тракт. «Влево, вправо. Куда идти? А вон грузовик едет. Подвезёт». Грузовик действительно затормозил. Но не тут-то было. Полуторка принадлежала детскому дому и возвращалась из Нижнего Тагила. В конце короткого зимнего дня замершие девчонки пришли на ужин в столовую. И мысль о побеге, о поиске приключений больше никогда не посещала черноволосую голову девчонки.
В конце лета взгляд черноглазых глаз остановился на бледно-розовом, выцветшем плакате над входом в клуб. Медленно прочитала: «9 Мая – день Победы, весны и труда». «Война кончилась?!» Всё, как в тумане: «Когда же приедет Матушка?
Валя же не тосковала, только постоянно хотела есть. Завтрак прошёл, скорей бы обед и ужин. В столовой ряды столов и лавок. Дети со всей мочи бежали к своим местам – быстрей бы схватить свою пайку. И тут мальчишки с лёгкостью обгоняли девчонок, сметая со столов долгожданную еду. «Мне, мне отдайте моё!», – кричала, плакала Валечка, и быстрее принималась за содержимое миски. Воспитатели пытались наводить порядок, но голод превращал детей в зверят. Мальчишки били девчонок и требовали выносить им хлебные пайки. Но Валечку не трогали… Валя была общительной, бойкой девочкой, заводилой. Особенно ей нравилась Галя Шкуратова: симпатичная, спокойная, улыбчивая, умная. О ней и её земляках, ленинградцах-блокадниках, много рассказывали. Галю ставили в пример. Валя гордилась дружбой и тайно завидовала Гале. Но Галя всю зиму выносила свою пайку мальчишке-злодею. С наступлением весны возмутилась: «Не дам». Он принялся раздавать тумаки, Валечка накинулась на спину мальчишки и пыталась оттянуть его от Гали, била крепкими сильными кулачками худую спину. Мальчишка выпрямился, скинул со спины Валю и больше никогда не дрался с девчонками и не отбирал у них хлеб.
Сёстры виделись за годы жизни в детском доме несколько раз. Вале, уже подросшей, кто-то сказал, что в интернате для старших у неё есть сестра. Валя тут же возгордилась и стала покрикивать на мальчишек: «Если вы меня обидите, скажу старшей сестре, и она вам задаст». А старшая сестра росла, как стебелёк: тонкая и звонкая, никого не обижала, не трогала – сама скромность.
Летним утром Валю и Галю отвели в клуб и предложили выбрать в пёстром разноцветии платья, нет не платья, а песочники. Валя сразу схватила жёлтый. Как ей нравился этот цвет: яркий, радостный, весёлый. Валя от счастья взлетела до небес. Галя выбрала зелёный песочник. Что-то изменилось в их Доме. В столовой исчезли длинные скамейки, у отдельно расположенных столов стояло по четыре стула. Девочки – в разноцветных ярких песочниках, мальчики – в удивительных коротких штанишках и светлых рубашках. Все были чистыми, причёсанными. Вели себя спокойно и даже чинно. Валя была почти счастлива. И кормили хорошо, но Валечке хотелось ещё немного каши. На пятый день идиллии в дверях столовой появились они, благодетели, – американские военные. Бросилась в глаза и удивила военная форма песочного цвета и не гимнастёрки, а рубашки с коротким рукавом. Американцы улыбались и довольно кивали. Их помощь дошла до адресата. На шестой день, как казалось Вале, всё вернулось на круги своя: и одежда, и столовая.
Для старшей сестры приезд американцев прошёл незамеченным. Она подошла к бараку младшей группы, все дети играли на улице, но Валечки среди них не было. «А где моя сестра?», – робко спросила черноглазая. Вывели ребёнка в жёлтом песочнике, покрытого коростами. Старшая сестра поняла, что Валечка болеет. Малышка равнодушно хлопала белыми ресницами, не нашёл отклика в её душе горящий взгляд чёрных родных глаз.
Иногда сёстры встречались на колхозных полях, куда детдомовцев «гоняли» на прополку овса или сбор колосков. Встречи были короткими.
Тоска не покидала черноглазую. Она писала письма Матушке в Нижний Тагил, но ответа не дождалась.
Голод, холод, лишения послевоенных лет не помешали девочке расти ответственной, добросовестной, старательной. За примерное поведение и прилежную учёбу старшую сестру вместе с другими детьми на каникулах возили в Свердловск на экскурсию, водили по музеям. Большой город! Много трамваев! Но самое яркое впечатление оставило мороженое. Радость бесконечная!
И были все вместе: одноклассники, подружки. И было лето. Старших детдомовцев возили на покос. Дружной, весёлой компанией сено ворошили, сгребали. А вечером, когда тёплый летний воздух от каменной земли поднимался вверх, а на смену откуда-то из низин, от речушек приходила прохлада, разводили костёр и пили чай со смородиновым листом. И ждали мальчишек, которые вечером уходили в тайгу за кедровыми шишками. Однажды ушло четверо ребят. Уже и чай выпит, и наговорились, и насмеялись. И воспитатели, и дети замолчали, стали прислушиваться к каждому шороху. Только потрескивает костёр в кольце притихших детей. Чёрную тайгу заволакивает белый плотный, как молоко, туман. Тревожно всем. Воспитатели оставили детей у костра и растворились в тумане. Они ушли искать мальчишек. Наступила ночь. Туман поднимался выше и выше. Резко из темноты свет от всполохов костра выхватил чужие лица. «Нет, нет. Это наши мальчишки и воспитатели», – успокаивали друг друга девчонки. Мальчишки сходу высыпали в костёр целый мешок кедровых шишек. С дрожью в голосе, смеясь и заикаясь, «добытчики» рассказали, как увидели медведя, как со страху забрались на деревья и сидели там до темноты, пока их не нашли воспитатели. Ночевали дети в кузове той же машины-полуторки и укрывало их серо-синее небо с кусочками тумана, превратившегося в облака. Спали дети (сироты, безотцовщина) одной семьёй, одной судьбой – жить и воспитываться принципами строителя коммунизма. Быть честными, добросовестными, не лгать, не воровать, слушать старших и помогать и старшим, и младшим. Быть единым коллективом: человек человеку друг, товарищ и брат.
К утру смола на кедровых шишках обгорела, и вчерашние «таёжники» угощали всех уральским лакомством. Возвращения с покоса старших ждал весь детский дом. К их полуторке сбежались шумные радостные дети. Среди них была младшая сестра – «моя Валечка». Всех угощали кедровыми орешками. После короткого свидания, улыбающиеся весёлые сёстры бежали к своим баракам со своими подружками, со своими мыслями, делами и планами.
Девочкам старшей группы воспитатели давали мяч или скакалку, перекрученную верёвку. Ах, как нравилось черноглазой прыгать через скакалку, играть в «Классики», в «Вышибалы» с мячом, на худой конец, в «Салки».
В конце августа в детдом привезли коробки. От старших девчонок, и от чёрных глаз в том числе, не ускользнула распаковка коробок. Это была гуманитарная помощь из Америки. В тот вечер старшая сестра легла спать с великим желанием получить красное платье, которое она увидела в комнате воспитателей. «Красный цвет – самый красивый». Утром воспитатели объявили, что одежды пришло мало и будут давать тем, кто хорошо учиться. Красные платья отдали в младшую группу. Черноглазой сестре досталось тёмно-оранжевое платье, тоже красивое, но…не красное. Не долго носилось это платье: кончилось лето, опять черная школьная форма и долгожданное общение с Марией Харисимовной – любимым учителем и воспитателем. Была она приезжая, пенсионного возраста. За интеллигентностью стояла образованность («грамотная», как говорили обыватели) и доброта. Великое счастье узнать в жизни истинно интеллигентных людей. Вероятно, Мария Харисимовна жила на Урале как репрессированная или эвакуированная. История скрыла истинную причину переезда из Литвы, из родной Клайпеды.
Но интеллигентней человека трудно было найти не только в детском доме или в Новоасбесте, но и во всей округе. Наверное, к Марии Харисимовне десятки лет назад обращались не иначе как Пани Дмуховска. (Фамилия Дмуховские сформировалась в Польше. Подавляющее большинство представителей этой фамилии относились к польской шляхте). Пани Дмуховска была не только всесторонне образованной, но, как и полагалось девушкам из высшего общества конца XIX, начала XX веков, была виртуозной рукодельницей. Мария Харисимовна вела уроки труда, учила девочек рукоделию, вязанию, вышивке, вышивке филейкой, созданию кружев ришелье. Черноглазая девочка прикипела к Марии Харисимовне всей душой, называла её тётя Маня. Всю свою хрупкую, надломленную душу, всю, никому не нужную, дочернюю любовь черноглазая отдавала Марии Харисимовне. Всегда ждала её. Выполняла любую работу. Роскошью считалось вязание кружев. Обычно Мария Харисимовна приносила гору мальчишеских брюк и только черноглазой доверяла ставить заплатки. Виртуозностью и аккуратностью в рукоделии старшая сестра была достойна своего учителя – пани Дмуховской. Девочка делала всё, только бы быть рядом, приносила ей букетики цветов. По-обыкновению, когда старая и молодая рукодельницы штопали дыры на детской одежде, Мария Харисимовна вздохнула и вслух произнесла свою мысль: «Если бы я была моложе, я бы тебя удочерила». От этих слов тепло разлилось по худенькому телу, и хрупкая душа согрелась. Тихая радость и счастье охватило девочку. (Позже старшая сестра напишет в своём дневнике: «Всё, что я умею в жизни, всему научила меня ОНА. Низкий поклон ей, Марии Харисимовне Дмуховской)».
Черноглазой приоткрыли дверь в чужую личную жизнь. В личной жизни был брат. Высокий, стройный, чернявый брат приезжал к Марии Харисимовне из Нижнего Тагила. Однажды он нарисовал Черноглазой чернильной ручкой на листочке из тетради в клеточку пейзаж, родной уральский пейзаж: горушки, утыканные островерхими елями. Красивым почерком написал: «На память». В прошлой личной жизни сестры и брата Дмуховских был Маздок, Дербент. Города, расположенные далеко от Урала. Кругозор девочки расширялся: «И Дагестан тоже был нашей страной». Мария Харисимовна уехала из Новоасбеста, как только вышла на пенсию, уехала с братом в Литву, в далёкую Клайпеду или Лиепаю…
Любовь к младшей сестре, осознание себя как старшей, ответственность за младшую и подсознательная уверенность, что знает в рукоделии любой шов, привели старшую сестру в комнату к младшей. Накануне младшим классам выдали новые школьные платья, очень длинные. Старшая сестра принесла с собой настоящую иглу и нитки. Чинно села на кровать и уверенно взялась за работу. Сделала всё аккуратно, каждую складочку совместила с верхней, да так и зашила внизу вместе с подгибом. Ожидала чувства удовлетворения… Но результат работы превзошёл ожидания. Получилась не расклешённая в складку юбка, а непонятный колокол или шар? Переделывали вместе.
Пережили очередную зиму. Пришла весна 7 класса. Почему-то девчонки дразнили Черноглазую «Сталина дочка». Только недавно, когда дежурила по классу, и в школьном коридоре никого не было, девочка разглядела портрет, висящий под потолком: лучше всего виден букет красивых цветов, улыбка Сталина в большие усы, и обыкновенная девочка: «Ну, и что, что похожа? Да, такие же чёрные глаза и такая же стрижка чёрных волос. Но лицо у неё какое-то другое… Матросочка красивая… Повезло девочке…». Ниже прочитала: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! 1936 год».
Последнее детдомовское лето старшей сестры прошло в пионерском лагере – бывшей зоне для военнопленных немцев. Наспех собранные из еловых стволов бараки, нары… Но на этих подробностях быта пионеры не зацикливались: было лето, свобода! Свобода от учёбы! Военнопленные работали в карьерах по добыче голубого асбеста. В 1949 году их вывезли. На дне близлежащего карьера виднелось голубое, нет не цвета чистого неба, а селёно-голубое красивое-красивое озеро. В отвесных известняковых стенах вырублены неглубокие ступени. Воспитатели с неохотой и осторожностью разрешали детям спускаться к озеру. Горнодобытчики уверяли, что асбестовой (ядовитой) породы в карьере нет, но зелёный цвет воды настораживал, да и карьер очень глубокий, могут быть обвалы. Само озеро не глубокое – лужа. Черноглазая считала, что там научилась плавать. За один-то раз?!
За это лето девочка вытянулась, двигалась легко, грациозно. Как-то, проходя мимо воспитателей, услышала за спиной: «Интересная девочка…». Эти слова предавали уверенности взрослеющей девочке: «Такая же как все». И ещё одно событие, которое напомнило о корнях, о прошлом детстве… Воспитатель детского дома (понимала, что девочка скоро уедет учиться) окликнула черноглазую по фамилии: «Тебе письмо», и вручила бумажный треугольник. Мысли закружились в голове. Давно девочка перестала писать письма мачехе, а тут письмо от неё – Полины Семёновны. Писала, что живёт по другому адресу: 22 квартал, указан номер дома и квартиры. Страшная догадка пронзила ум девочки: «Письма, написанные моими каракулями во втором классе, до мачехи не дошли. Я указывала неправильно номер барака». Так закончилась жизнь в детском доме старшей сестры. «Прощай, моё детство!»