Повести и рассказы. Часть 2

© Сослан Черчесов, 2021

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2021

Грех

Патриотизм – это любовь к своей Родине,

А нацизм – ненависть ко всем остальным.

Грошицы

Деревушка Грошицы затерялась на границе Польши, Чехии и Германии. Такая маленькая точка на земле, забытое богом и людьми место, даже на карте её не было. И вряд ли кто-нибудь вспомнил, либо узнал о ней, если бы не один счастливый, а может, и трагический случай. Местный фермер Матиас Власик потерял своего любимого пса, овчарку Доги. Собака была единственным другом Матиаса и единственным преданным собеседником.

Как оказалось, пёс убежал довольно далеко от фермы. Неизвестно, что его привлекло в этом заброшенном и, если верить слухам отдельных горожан, проклятом месте. Лысое выжженное поле чернеющей земли было окружено дремучим лесом со всех сторон, но в самом круге ничего не росло, как будто сама природа боялась и сторонилась этого места, чёртова кольца. Матиас вздохнул и вылез из старенького джипа, который он приобрёл по дешёвке на автобарахолке в прошлом году. Джип был старенький, недорогой, но надёжный, а фермер ценил именно эти качества во всём. Матиас закурил, он так и не смог бросить курить, хотя много раз обещал сам себе и говорил об этом соседям и редким знакомым. Раньше, в другой жизни, у него была жена и дочь, но Матиас потерял их. «Я сам виноват», – подумал он. Много лет назад у него были проблемы с крепкими напитками. Он буквально спрятался в бутылке. «Ну, курить лучше, чем пить», – подумал фермер, раскашлялся и вытер лицо рукавом, а потом он услышал знакомый вой. Вой его любимого пса. «Мы оба с тобой неприкаянные», – произнёс вслух фермер и побрёл к лесу.

Матиас пересёк чёрное поле, где ничего не росло и даже казалось, что птицы не желают над ним летать. Лес и окрестности затихли, как на похоронах. Матиас пробирался сквозь крючковатые ветки и овраги. Некоторые деревья напоминали застывшие в немом крике трупы. «Проклятое место», – подумал фермер и плюнул себе под ноги. Вой становился громче и переходил в лай, а иногда и просто в скулёж, жалобный и отчаянный. Матиас ускорил шаг: да, он потерял жену и ребёнка, но эту собаку он точно не потеряет. Не в этот раз, не сегодня. Фермер побежал и споткнулся о пень или корягу. Ноги внезапно подкосились, и он покатился вниз через кусты, глотая пыль и отплёвывая ветки и листья. Наконец он остановился, ему показалось, что пролетел пол-леса. Всё тело гудело, наверное, он пересчитал каждый камень, куст и пенёк в этом чёртовом лесу. Хорошо, что ничего не сломал, кажется, отделался только лёгким испугом и синяками. Матиас лежал навзничь, лицом вниз, на животе, прижавшись к земле так, как будто его чем-то придавило. Он вздохнул и перевернулся на спину. Отёр бороду рукой. «Да, надо всё-таки бросать курить», – подумал он и закрыл глаза, а потом открыл. На нём сверху сидел испуганный и преданный пес. Доги лизал лицо хозяина, жалобно лаял и вилял хвостом. «Тебе тоже не нравится это место? – произнёс фермер и похлопал пса по голове. – Пойдём домой», – сказал фермер, вставая с колен.

Матиас поднял голову, надеясь, что он всё ещё помнит дорогу назад к пустому полю, но вдруг пёс снова гулко и истошно завыл, задрожал всем телом. «Ты что-то нашёл?» – предположил фермер, следя за тем, как его любимец уткнулся носом в землю и начал копать. Но потом пёс повёл себя странно, он резко перестал заниматься раскопками, вновь завыл и закрыл морду лапами, прижавшись к земле, а хвост поднялся наверх, как флаг. Матиас достал лопатку из-за пазухи зелёной грязной куртки. Он всегда был запасливым.

Фермер копал минут двадцать-тридцать, пока сапёрная лопатка не уткнулась во что-то твёрдое, может быть, камень. Неожиданно пёс залаял громко и сильно и бросился на хозяина, оттолкнув его от места раскопки и повалив на землю. «Да что с тобой», – выругался Матиас, снова отряхивая с себя землю и грязь. Пёс яростно залаял и оскалился, не подпуская хозяина к яме. Потом жалобно заскулил, опустил хвост, прыгнул на месте, и его разорвало на куски. Матиас снова оказался на спине. Он лежал на земле и не мог пошевелиться от страха. Когда он пришёл в себя, он хотел закурить, но не смог, пальцы его не слушались. Он весь был в крови: руки, лицо – вязкая красная жидкость опутала его как паутина. Он тяжело дышал, попытался встать, упал на колени, и его вырвало. Он посмотрел на свои руки. Ладони были в крови, но эта кровь была не его, он цел. Его трясло, фермер сделал несколько глубоких вдохов и посмотрел на место взрыва, от пса, от его любимого пса практически ничего не осталось. Матиас перекрестился, хотя считал себя атеистом, он всё ещё стоял на коленях посреди огромного тёмного дикого леса. Матиас снова поглядел на свои красные ладони и заплакал. Потом закричал так, что его крик раздался, наверное, на всю округу. А потом рассмеялся дико, как смеются, наверное, умалишенные или приговорённые к смерти преступники перед казнью, а потом он замолчал, и его молчание сливалось с немой симфонией леса, неба и лысого поля, над которым не летали птицы. «Чёрт возьми, пёс спас меня», – подумал фермер, отойдя наконец от шока.

– Надо похоронить его по-человечески, – сказал фермер вслух самому себе и, вытирая слёзы рукавом старой куртки, принялся копать новую яму.

Матиас похоронил всё, что осталось от пса неподалёку. «Покойся с миром, лохматый, я никогда тебя не забуду», – подумал фермер. Что это было? Наверняка какая-то мина со времён войны. Эхо войны, как и гул взрыва, хоть на мгновение вырвали окрестности из объятий мёртвого сна. И это богом забытое место будто открыло глаза, как человек, который спал слишком долго.

Как ни странно, это событие в лесу не стало сенсацией, просто был маленький репортаж на местном телевидении, где об этом вскользь упомянули всего в нескольких словах. Но для нас этого было достаточно: для меня и моих коллег. Мне случайно на глаза попался этот ролик в интернете. Ещё один нудный репортаж ни о чём длиною в пять минут. Но он не выходил у меня из головы, как назойливая муха, которая жужжит и летает над вами, когда вы пьёте кофе. Вы, наверное, спросите, кто я такой и откуда всё это знаю. Я студент исторического факультета и, возможно, будущий преподаватель истории. Но это официальная версия, на самом деле я археолог, а если быть совсем откровенным, чёрный копатель.

Так я зарабатываю на жизнь и на оплату обучения в престижном университете. Нас таких целая группа во главе с нашим наставником доктором М. Каждое лето мы едем на раскопки, но не только ради памяти и науки, но и ради наживы. Как говорит наш наставник, доктор М.: «Я люблю историю, ценю прошлое, но деньги я люблю не меньше». Своё имя и имена моих друзей я сохраню в тайне по причине нестыковок с законом, уж простите. Для некоторых прошлое не материально, нечто старое, забытое и ненужное, как старый хлам, но не для нас, и уж точно не для меня. И как говорит мой наставник, прошлое стоит дорого и может обеспечить будущее, особенно, если знать перекупщика на чёрном рынке. Но «жить надо настоящим» – пожалуй, лучшая цитата доктора М. Многие называют нас стервятниками и говорят, что мы наживаемся на смерти, но доктор М. предпочитает говорить, что мы даём этим вещам новую жизнь. «Всё так или иначе когда-нибудь станет историей», – ещё одна цитата доктора М.

Несколько месяцев назад, в августе, мы приехали в это место, называемое сейчас «лысым полем», но раньше, много лет назад, во время войны, это была деревня Грошицы, здесь жили и работали люди. Женились, расходились, дружили, спорили, дрались, отмечали праздники и проводили поминки. Раньше, когда-то давно, здесь кипела настоящая жизнь. Эти люди смеялись, веселились, ходили, плакали, дышали, но сегодня это были всего лишь старые чёрные кости, фрагменты костей. «Время не жалеет ничего и никого», – так думал я, склонившись над братской могилой. Мой коллега, который дышал мне в спину, ругался, что здесь нет ничего стоящего, только останки мёртвых. Чёрные и обуглившиеся после смерти, их сожгли. Никакого уважения к смерти.

– Не тревожьте мёртвых и работайте молча, – посоветовал ему доктор М.

Здесь, в небольшом котловане, нашли последний приют женщины, мужчины, дети и старики. Мне стало не по себе, хотя я граблю могилы не в первый раз. Скорее всего, эта несчастная деревня стала жертвой нацистов в 39 году. Деревне не повезло, она занимала слишком замысловатое расположение на карте и была между трёх огней: Польшей, Чехией и Германией.

После трёх дней упорного и тяжёлого труда чёрного археолога доктор М. разрешил нам немного развеяться в городе. Город Карлов Рог устроился недалеко от лысого поля и места наших раскопок. Естественно, все документы были в порядке, и, естественно, они были поддельными, доктор обо всём позаботился. Он носил шляпу, как настоящий искатель приключений, и курил трубку. Городок Карлов Рог был не маленьким и не большим. Всё в нём было средним. Улицы слишком чистыми, люди слишком вежливыми, крыши домов, дома и парки слишком аккуратными. На крыше я видел даже местного трубочиста. Этот город мне казался сказочным и нереальным. Всё здесь было слишком хорошо, даже старинные огромные часы на ратуши показывали точное время и не отставали ни на секунду, и это нагоняло на меня тоску. Маленькие кафе на улицах закрывались, горожане торопились домой, хотя было не очень поздно, и я вместе со всеми отправился в единственный в этом городишке круглосуточный бар. После копания в земле больше всего хочется принять душ, я машинально посмотрел на свои пальцы, на чёрную грязь под ногтями, хотя, я думаю, что нам уже никогда от этого не отмыться, даже если мы и разбогатеем. Доктор М. заказал всем пива, мы сидим за столом в тёмном углу тесной компанией. Местные глазеют на нас, но, когда мы поднимаем головы и замечаем это, либо отводят глаза, либо кивают в ответ, либо просто улыбаются. А отдельные чудаки даже машут нам с улицы. Здоровенный громила, ещё недавно сидевший у барной стойки и опрокидывавший один стакан за другим, вдруг встал и попытался нетвёрдой походкой пересечь зал и добраться до единственного в заведении бильярдного стола. До стола громила не дошёл, ноги подвели его, и он упал на полпути. На его грязных сапогах была такая же чёрная, вязкая, липкая грязь, точно такая же, как у меня под ногтями. Когда громилу усилиями двух официантов и бармена подняли на ноги, доктор М. дотронулся до шляпы, он никогда её не снимал, и слегка кивнул. Я кивнул в ответ, конкуренты нам ни к чему, я решил проследить за бородатым здоровяком. Громила как раз отмахнулся от помощников и, шатаясь, побрёл к выходу.

Я шёл за ним несколько кварталов до маленького дома на окраине. Дверь была открыта, но свет погас. Я осторожно заглянул внутрь. В маленькой гостиной полный бардак и грязь на ковре, чёрные следы на ковре. Хозяин дома решил не разуваться. Я услышал странный хрип или хлюпанье. На крошечной кухне был перевёрнут стол, он лежал на боку, а на единственной люстре болтался, дрыгая ногами, тот самый здоровяк. Всё его бородатое лицо было красным, как помидор, и уже начинало синеть. Люстра не выдержала вес громилы, и самоубийца упал на пол. Но бородач не успокоился, он открыл духовку газовой печи и засунул туда свою большую, косматую голову. Но это уже слишком. Мне пришлось его вырубить, тем более что бутылка была под рукой. Здоровяк пытался повеситься на собачьем ошейнике. Я заглянул в его паспорт – Матиас Власик. Он жил совершенно один: ни друзей, ни родственников. Раньше у него была ферма, но он её продал. Жена забрала дочь и уехала в другой город, не оставив адреса. Огромный громила утирал слёзы у меня на плече, как ребёнок, беспомощный и растерянный.

– Самоубийство – это побег, а побег – это для трусов, – сказал я ему. Где я это слышал? Может быть, у доктора М…

На следующий день я вернулся к раскопкам, всё равно не мог уснуть, всё думал о том, что увидел. Копаясь на очередном участке, я наткнулся на треснувшие очки, которые неплохо сохранились, и фляжку, внутри фляжки были кусочки бумаги, рваные и обуглившиеся, с чёрным жжёными краями. Но можно было прочитать. Это был дневник на немецком языке. В школе я изучал немецкий.

На одном из чёрных краёв я смог прочесть, хоть и с трудом – Франц Йозеф Линке… Я жадно листал эти бумажки и впитывал в себя каждое слово. Кто ты, Франц Линке?

Агата

Маленькая Агата жила на соседней улице, у неё были густые чёрные кудрявые волосы. Они были настолько густыми, что там застревала расчёска.

У Агаты были большие и глубокие чёрные глаза, когда мы выросли, я начал замечать, какие они красивые. Агата была дочерью пекаря, и поэтому от неё всегда пахло свежим хлебом и булочками. От неё веяло теплом и домом. Мы тогда только переехали…

Читаю следующий листок… Маленький Франц вместе с дядей только переехал в большой и новый для себя город, и у него не было друзей, кроме маленькой Агаты. Поздними вечерами Франц сбегал из дома через окно – они с дядей жили на третьем этаже – и перебирался на крышу, там его уже ждала Агата. Она стала для него лучшим другом. Агата любила гулять по крышам, смотреть на ночное небо и мечтать. Франц считал её немного странной, но это ему в ней и нравилось, что она не такая, как остальные дети в школе. Однажды во время ночных посиделок на крыше Агата сказала, что завидует голубям, потому что они могут улететь куда угодно. Агата встала, подняла руки, сделала вид, что она машет крыльями, что она птица. Франц сделал то же самое, и они полетели, а точнее побежали по крышам, весело смеясь, воображая себя птицами. Агата всегда была смелой девчонкой и всегда защищала Франца, когда другие мальчишки задирали его. Ему было стыдно, но он был ей благодарен. А один раз в воскресенье Франц спас Агату. Большая чёрная собака прижала девочку к стене. Агата вжалась в стену, а её кулаки были сжаты ещё сильнее. Куда бежать – переулок слишком узкий. Агата, вся в слезах, уже зажмурилась и попрощалась с жизнью, но, когда она открыла глаза, она увидела, как большая чёрная псина изо всех сил бежит по улице за каким-то худым и невысоким мальчишкой. Это был Франц – девочка узнала его по очкам.

– Ты настоящий мужчина, Франц! – кричит кудрявая девочка ему вдогонку изо всех сил.

Следующий обрывок листа… 8 августа. Францу 16 лет. Он сидит на скамейке в саду, спешно поправляет очки и нервно смотрит на часы. Слишком часто смотрит на часы. Он волнуется: а вдруг она не придёт. Но нет, проходит ещё вечность, час пять минут. И высокая, стройная, кудрявая девушка появляется в саду и садится рядом с ним. Она целует его в щёку, она краснеет, он тоже, их руки невольно соприкасаются. Лёгкая дрожь, неловкость, она улыбается. Они смеются. Он мягко обнимает её. Она кладёт голову ему на плечо. Так проходит вечность, час, ещё пять минут. Она засыпает у него на плече. Кудри, прекрасные кудри у него на плече. Они сидят в тени яблони…

Но потом всё меняется, люди и улицы. Люди на улицах сторонятся друг друга, подозревают друг друга. Повсюду плакаты «Исключительная нация», уродливая свастика везде, на каждом шагу. Она смотрит, наблюдает с балконов домов, с витрин, и от неё никуда не деться. И Агаты нет рядом, ей пришлось бежать. Пекарня закрыта, окна и двери заколочены. Новая власть узнала, что настоящая фамилия Агаты – Бронштейн, она еврейка, и ей стало опасно жить в нашем городе. Всех евреев раскулачивают и загоняют в гетто или увозят по ночам, и они исчезают в чёрных грузовиках в тусклом свете фонарей.

Дядя Руди

Рудольф Линке, или просто дядя Руди, был сводным братом отца Франца. Дядя Руди был отставным ефрейтором, воевал в первой мировой войне и даже получил награду – железный крест за спасение некоего офицера. Ефрейтор Линке вынес его, раненого, с поля боя, получил ранение в ногу и был комиссован. Пуля попала дяде в левое колено, и он навсегда остался хромым, но «это не так уж и плохо» – думал Франц, его отец погиб на этой войне. Мать умерла спустя год. Она была больна туберкулёзом и долго мучилась. Дядя не смирился с поражением Германии в войне, не смирился с отставкой, с ранением и хромотой, и они переехали в другой город. Сняли квартиру в недорогом доме и районе. Дядя Руди всё больше пил и жалел себя, пропивая пособие по инвалидности. Местные дети прозвали его трёхногим, потому что он всегда ходил с тростью. С годами дядя Руди пополнел и стал похож на борова. Дядя был рыжим и иногда был похож на толстого и старого клоуна. Когда дядя Руди напивался, он частенько побивал своего племянника, используя в качестве орудия знакомую трость. Франц презирал его, но порой всё больше жалел, особенно, когда дядя Руди засыпал, пьяный как свинья, в кресле, и его любимая трость падала на пол. Солдат, спасший офицера, остался в далёком прошлом. То и дело дядя Руди орал на Франца по любому поводу.

– Ты опять гулял с этой курчавой дрянной девчонкой, щенок! – громыхал взбешённый дядя Руди, и его круглое тучное лицо краснело ещё больше от злости и алкоголя. Учителя и соседи старались не замечать синяков и ссадин на руках Франца, да и грозный ефрейтор был осторожен. Но перемены и новые порядки пришлись дяде по душе, в отличие от Франца, из-за них он потерял своего лучшего друга – Агату. Он больше никогда не увидит её глубоких чёрных глаз. Зато дядя Руди с гордостью носил свастику и даже записался в городской патруль. Францу казалось, что всё это происходит не с ним, а с кем-то другим, и он молчал. Слишком долго молчал.

Однажды, в один из спокойных дней, дядя Руди читал газету, и на первой полосе под чёрно-белым снимком стоял громкий заголовок – «Бой века». Ничего необычного, если не считать, что противником надежды новой власти был чернокожий боец. Дядя Руди назвал его обезьяной. Франц никогда не видел прежде подобных людей, но ничего особенного он не заметил. «Две руки, две ноги, как у меня, – думал Франц. – Человек как человек, такой же, как я, и даже, как ты, дядя, – думал юноша. – Все люди равны, так нас создал Бог», – поймал он удивительную мысль у себя в голове, но промолчал. Пожалуй, равнодушие – самый большой грех, страшнее предательства. Франц наблюдал из окна своей комнаты, как пропадали соседи и знакомые, а иногда просто прохожие. Исчезали в никуда. Любимая газета дяди, кстати, называлась «Патриот», и в нашем городе появилось много таких «патриотов».

Франц

Франц с детства был щуплым и болезненным. Дядя Руди часто называл его «задохликом» и «позором для великой нации». Узкий коридор приёмной комиссии. Запах спирта и табака висит в воздухе. Худой и невысокий юноша с растрёпанной шевелюрой и в очках стоит у окна с папкой бумаг. Белая майка и чёрные шорты… И ещё десяток таких, как он. «Юноши – это солдаты» – гласила надпись на стене, «Дети – это будущие солдаты» – гласила следующая.

«Девушки – это будущие матери солдат» и т. д. Всё ради страны, всё ради нашего лидера. Франц помнил, как огромный стадион скандировал: «Мы принадлежим тебе!» Все это напоминало сказку о крысолове, где мы были послушными крысами. Франц не скандировал, он молчал. Сотня рук салютует, руки летят вверх. И вся страна, весь город постоянно маршировал. Все маршировали как сумасшедшие. Франц марширует вместе со всеми. Ему кажется, что всё это происходит не с ним, не здесь и не сейчас. Всё это происходит не с ним, а с кем-то другим. Он как будто смотрит со стороны чёрно-белый фильм, фильм ужасов или читает книгу об этом, или ему кто-то когда-то об этом рассказал.

Все молодые люди в одинаковой форме и с одинаковыми стрижками под ноль. Все как один, всё чёрно-белое, чёрно-белый мир, и никак иначе, но Франц молчал, он снял очки и спрятал их в карман, зашёл в кабинет.

Доктор осмотрел его с головы до ног, как под микроскопом, словно под рентгеном. Даже измерил расстояния от глаз до носа и обратно, а также размер головы циркулем. Франц чувствовал себя подопытной крысой, но молчал. Собакой на выставке, но молчал.

– Что у вас со зрением, юноша? – спросил доктор холодным тоном.

– Всё в норме, – ответил Франц.

Дядя Руди уже обо всём договорился. На столике с анализами крови красовалась надпись – «чистая кровь». Такую же надпись Франц видел на руке у коричневорубашечников, когда они занимались погромами. Франц в то время работал в мясной лавке, подметал и стоял у кассы. Он навсегда запомнил, как двое перепуганных и оборванных детей, мальчик и девочка лет десяти, вбежали в магазин, как оглушённые, и с надеждой и страхом смотрели на него, на постороннего человека. Франц спрятал их внизу, в погребе, и велел сидеть тихо. Бритые парни в коричневых рубашках и армейских сапогах зашли в лавку. Зазвонил колокольчик.

– Тут двое выродков не пробегали? – спросил старший.

– Нет, – ответил Франц.

На рукаве у старшего красовалась нашивка «чистая кровь». Национальные патрули – подонки, прикрывающиеся яркими лозунгами, их всё чаще можно было увидеть на улицах в любое время дня и ночи, и горе тому, кто не успеет домой до комендантского часа.

* * *

29 декабря… Был бой, Франц лежал на снегу и старался не поднимать голову. Это было легко, он никогда её не поднимал, не высовывался. Пулемёт строчил как бешеный. «Ещё полчаса, – подумал Франц, – и нам всем конец, пулемёт рано или поздно доберётся до нас». Франц никогда не был самым сильным, или самым смелым, или самым лучшим учеником в классе, но неожиданно он встал и крикнул:

– Вперёд! За мной! – и, о чудо, все встали и побежали за ним. Это было как во сне, как будто это был не он, ему казалось, что он просто наблюдал со стороны.

Пулемёт в конце концов замолчал, Франц лежал в мёрзлом окопе на сырой земле, и ему казалось, что он умирает. Горячая тёплая струйка текла по груди, и красное пятно постепенно увеличивалось.

«Ну, вот и всё, – подумал юноша, – конец всему, конец войне, и мне». Франц уже закрыл глаза, но он услышал голос, женский голос. Казалось, говорили по-русски, но он не был уверен.

– Не добивай его, сам, гад, помрёт.

Но когда Франц открыл глаза, он уже лежал на носилках в полевом госпитале. Медсестра сказала, что ему очень повезло и произошло чудо, кто-то перенёс его с поля боя, и часовые подобрали его у колючей проволоки. Чей бы этот голос не был, но он или она спасли ему жизнь – ему, их врагу. Франц долго не мог уснуть от боли и от размышлений об этом.

* * *

2 Февраля… деревня Грошицы… Капитан приказал собрать всех жителей деревни и построить их на лобном месте. Солдаты быстро растолкали сонных и напуганных крестьян. Капитан приказал сжечь все дома, а жителей расстрелять. Солдаты хорошо выполняли приказы, нас учили выполнять приказы и маршировать, маршировать, как заведённые. Языки пламени отражались в очках Франца, очки запотели. Рядовой Линке сжал кулаки и старался не смотреть, как женщин и детей, мужчин и стариков ставят по линии, как в тире или на стрельбище. Он молчал, он слишком долго молчал.

«Все люди равны перед Богом, и я погибну с ними. Я не хуже и не лучше», – подумал рядовой Линке. В последнее время после ранения и госпиталя Франц стал тайным верующим среди армии сверхлюдей, сверхчеловеков.

Ему казалось, что это не он опускает автомат и становится рядом с ними, с чужими и незнакомыми ему людьми. Ему казалось, что это не он снимает повязку со свастикой с плеча и бросает на землю, в грязь, наступает на неё, сапогом вдавливает её глубже в грязь, где ей самое место. Капитан рычит на него, как раненый зверь, но Франц ничего не слышит, он как будто оглох. Маленькая смуглая девочка, дрожащая и хрупкая, отворачивается и прячет голову, прижимаясь к нему, ища защиту, ища спасение. Она так похожа на маленькую Агату. Франц кладёт ей руку на плечо, обнимает – это всё, что он может сделать. Маленькая цыганка закрывает глаза – правильно, девочка, не смотри. Франц не закроет глаза, он никогда не будет закрывать глаза, он прожил с закрытыми глазами слишком долго. Но сегодня он встретит смерть достойно, как мужчина. Не плачь, маленькая цыганка, никто из нас не заслуживает твоих слёз. Капитан командует, офицер опускает руку вниз, выстрелы, а дальше темнота, а дальше ничто. Голодное и беспощадное пламя поглотило деревню целиком, как чудовище, и только догорающие огоньки мелькали в стекле очков. Если бы кто-то мог прочесть по губам, то последним словом юноши, мужчины, солдата Франца Линке и просто человека было слово «Прости».

* * *

Франц Йозеф Линке… Ему был двадцать один год, он был младше, чем я сейчас.

Пожалуй, эти жжёные страницы и слова незнакомого мне чужого и далёкого человека были бесценным сокровищем. Горьким и честным, как лекарство.

И ещё последний кусочек, уголок последней страницы дневника. «Более всего нужно бороться с ненавистью в мире, но прежде всего – в своём сердце», – цитата Франц Линке…

И я думаю, кем он ни был, он победил. Победил в своей войне.