Святая простота (сборник)

Известно, что Антон Павлович не включил этот рассказ в прижизненное собрание своих сочинений. Что же, я думаю, это может свидетельствовать лишь о крайне придирчивом его отношении к собственному творчеству, что-то ему не нравилось, в чем-то он видел несовершенство одного из относительно ранних своих произведений.А вот я читаю и поражаюсь тому, с каким мастерством, по сути силой образности прямой речи, он смог поднять и трагически показать вековечную тему, над которой корпел не только Тургенев, тему отцов и детей. В рассказе мы видим отца и сына, вся трагедия в том, что их уже нет в жизни друг друга, но они еще об этом не знают. Они не слышат друг друга и не понимают. Это два совершенно разных, абсолютно чужих человека, которых объединяет лишь общая фамилия и какая-то мизерная общая память.Это два разных мира, мира, существующих в своих вселенных и никак не пересекающихся. Встреча ближайших родственников происходит совершенно случайно, читатель должен понимать, что не окажись у модного столичного адвоката дела в уездном городке, где прозябает отец-священник, он бы у него не появился ни-ко-гда! Нет, если бы он знал, что у отца «такая стерлядь», он бы к нему еще прошлого года заглянул бы, когда было дело в губернском городе. Только ведь не ради отца бы он заехал, кабы знал, а ради стерляди.Кстати, будучи тогда в губернском городе сын-адвокат швырнул 300 целковых, чтобы в губернском театре пьесу ему лично представляли. Это, между прочим, не выдуманный Чеховым эпизод, а факт из жизни весьма популярного адвоката той поры господина Плевако. Я про Плевако вспомнил, чтобы подчеркнуть – сын священника не какой-то особый «моральный урод», а такой типичный представитель столичной интеллигенции.И, если честно, я не знаю, что имел в виду Чехов под «Святой простотой». Ту простоту, с которой сын рассказывает отцу об обстоятельствах своей столичной жизни, о сумасшедших деньгах, проигрываемых и пропиваемых, о личной жизни, где свадьбы и разводы следуют впопыхах, о скуке, его одолевающей. А ведь отец только сейчас всё узнает, он же даже весточки за 15 лет от сына ни одной не получил. Так может «святой простотой» автор называет потрясающее равнодушие сына, которому плевать на родного папеньку, вот он таков, как есть – ничего же не скрывает – про всё рассказал, даже не задумавшись, а каково-то отцу всё это слышать.А может «святая простота» это безусловная любовь брошенного отца, которому и надо бы увидеть подноготную сына, да только он видеть ничего не хочет, и просто не верит сыну, когда не может представить того, что тот не задумавшись сообщает отцу. Отцу проще решить, что сын шутит, может, привирает, но это же выглядит так безобидно, он университант. И гонит престарелый отец обиду, когда сын не хочет с ним общаться – «не мешай, старче», когда отказывается принять накопленные за всю жизнь деньги. Не может он расстаться с придуманным образом, и обижаться на него не может, а любовь отцовскую все же излить-то хочется, за 15 лет накопленную.И вот тут-то и сгодилась сыновья шуба, она не прогонит, и не обидит, и ласку примет безропотно. Правда, в ответ тоже не отзовется, да всё же это лучше, чем холодность и отстраненность родных глаз. И обнимает, и целует, и крестит плачущий старик шубу сына. И он счастлив…

Как часто люди в возрасте начинают дико экономить, трястись над каждой копейкой, откладывая деньги на «черный день» или в кубышку, чтобы было, что оставить детям. Хорошо, если это не перерастает в уродливые формы, соответствующие образам Скупого рыцаря и Плюшкина. Но часто эта жесткая экономия вынуждает старого человека плохо питаться, экономить на жизненно необходимых вещах (лекарства, жизненный комфорт и т.п.), чем вызывают болезни, а как следствие преждевременную смерть. Вот и в рассказе Чехова отец Савва Жезлов, настоятель Свято-Троицкой церкви в городе П., всю жизнь откладывал копеечки и собрал полторы тысячи рублей в надежде передать их единственному сыну Александру. Об этом он и сообщает своему наследнику во время первого его приезда в родительский дом после 12-15-ти летнего отсутствия.Александр за эти годы закончил университет, стал известным московским адвокатом. К отцу же заехал случайно, так как ему предстояло защищать бывшего городского главу в суде. Забавно старику слушать своего сына. Отец Савва уверен, что тот ему врёт – «Хо-хо-хо! Вот врет-то! Хо-хо! Чудеса и чудеса, брат, ты рассказываешь». Как может человек, за всю жизнь скопивший полторы тысячи рублей, поверить, что сын за год зарабатывает 20-30 тысяч. Что он в Москве купил дом за 60 тысяч, а через пару месяцев его заложил – «Заложил и все денежки – фюйть! Овое в карты проиграл, овое пропил». Не может старик в это поверить, не допускает его сознание подобные вещи.Не верит и смеётся отец на слова Александра о том, что его вся Москва знает. На рассказ сына о его женитьбе с сорокатысячным приданым, затем разводом, который ему стоил десять тысяч, старик лишь всплескивает руками и хохочет – «Вот врет-то! Хо-хо-хо! Не знал я, Шуренька, что ты такой мастер балясы точить! Хо-хо-хо!»Отказ сына принять стариковские полторы тысячи слегка обидели отца, но чувство обиды прошло от радости, что сын навестил его. Замечательный эпизод описал Чехов, когда отец Савва, не желая беспокоить занятого сына, идёт в переднюю, чтобы поглядеть на шубу Александра – «Не помня себя от родительского восторга, он охватил обеими руками шубу и принялся обнимать ее, целовать, крестить, словно это была не шуба, а сам сын…» Как часто людям не хватает простого тактильного контакта, возможности обнять родного человека.Фраза – «Захожу я в вашем губернском городе в театр, иду в кассу за билетом, а мне и говорят: спектакля не будет, потому что еще ни одного билета не продано! А я и спрашиваю: как велик ваш полный сбор? Говорят, триста рублей! Скажите, говорю, чтоб играли, я плачу триста… Заплатил от скуки триста рублей, а как стал глядеть их раздирательную драму, то еще скучнее стало…»Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 456

В этом рассказе мы сталкиваемся с двумя видами простоты – «святой» и святой.С одной стороны у нас успешный адвокат, простодушный до умопомрачения – что на уме, то на языке – ни на секунду не задумывающийся над тем, как отзовутся его слова – про стерлядь, про полторы тысячи, про свадьбу, на которую отец Савва не был приглашен, – в душе собеседника. Это простота «святая», афористическая – формально безупречная, но в сердцевине своей какая-то ущербная.С другой стороны – старенький священник, больше десяти лет не видевший сына, затрясшийся и окаменевший при его появлении, искренне восхищающийся чадом, моментально забывающий про обиды, наносимые ему тут же, одна за другой. Но отец Савва любит сына, любит беспредельно, забывая о себе и растворяясь в этой любви. И вот это простота святая – буквально святая, евангельская. Простота, идущая из любви. Сердце отца просто не в состоянии держать в себе обиду, которое вместе с чувством конфуза скоро проходит – и Савву снова тянет к сыну, «поболтать, поговорить „по-ученому“, вспомнить былое».Трагичной и светлой одновременно мне видится заключительная сцена – робеющий старик, не желающий докучать деловому сыну, всю свою родительскую ласку отдает шубе отпрыска, висящей в прихожей. Трагизм в том, что драгоценные чувства изливаются вот так, в некоторой степени нелепо и несуразно – в то время, как их истинный адресат с серьезным видом глушит вино через стену. Свет в том, что перед нами предстает истинная любовь, готовая довольствоваться самым малым, но от этого не тускнеющая и большего и не требующая. Любовь, которая не завидует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла; любовь, которая все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит."Университант, гуманный, эмансипе, а не устыдился старика посетить. Забыл отца и вдруг вспомнил. Взял да и вспомнил. Дай, подумал, своего старого хрена вспомню! Хо-хо-хо. Хороший сын! Добрый сын! И ты заметила? Он со мной, как с ровней… своего брата ученого во мне видит. Понимает, стало быть. Жалко, дьякона мы не позвали, поглядел бы".Но что увидел бы дьякон?