Литературный оверлок. Выпуск №2/2018

Авторы: Евсеенко (мл) Иван, Сычиков Яков, Всеволодов Роман, Корбутовская Оксана, Белаяр Сергей, Митрофанова Анна, Лутченко Александр, Вебер Саша, Чеботарёва Лера

Главный редактор, редактор-составитель Иван Иванович Евсеенко

Редактор отдела прозы Яков Михайлович Сычиков

Иллюстрации к рассказам Сергея Белаяра Сергей Белаяр

Иллюстрации к статьям Якова Сычикова Яков Сычиков

Иллюстрации к повести Романа Всеволодова "Прозрение" Владимир Задвинский

Иллюстрация к рассказу Ивана Евсеенко (мл) "Двойник" Светлана Ефимовна Евсеенко

© Иван Евсеенко (мл), 2018

© Яков Сычиков, 2018

© Роман Всеволодов, 2018

© Оксана Корбутовская, 2018

© Сергей Белаяр, 2018

© Анна Митрофанова, 2018

© Александр Лутченко, 2018

© Саша Вебер, 2018

© Лера Чеботарёва, 2018

ISBN 978-5-4490-7260-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От составителя

Следует пояснить, что альманах русской поэзии и прозы «Литературный оверлок» не является коммерческим проектом, невзирая на то, что активно продается по всему Интернету. Потому как не все, что продается – покупается, так же как и наоборот! Скорее всего наличие альманаха в Интернет-магазинах – есть побочный эффект проистекающий от самого процесса издания. Ridero весьма удобная платформа для этого. Сие уместно сравнить с библейской историей про Иисуса Христа запросто пошедшего однажды по водам. Ведь даже не христианину понятно, что в мир человеческий Сын Божий пришел не для демонстрации подобных чудес. Хождение же по воде, на мой взгляд, своего рода побочный эффект его святости.

Альманах «Литературный оверлок» издается мной и моими соратниками для собственного удовольствия, отчасти, может быть, для удовольствия авторов, если таковое время от времени накатывает. Но если даже на минуту представить, что подобное чтиво начало успешно продаваться, уверяю, мы бы нашли на что потратить несчастные деньги. Скорее всего их трата была бы связана с продвижением альманаха (для тех, кто не в курсе, поясню: в системе Ridero существует множество платных и отнюдь не дешевых услуг), хотя пивка, тоже, наверное, попили бы всей редакцией на вырученное!

Тем не менее, настоятельно советую приобретать литературно-художественный альманах русской поэзии и прозы «Литературный оверлок» несмотря ни на что, и здоровье со счастьем непременно настигнут вас!

Редактор-составитель Иван Евсеенко (мл)

ПРОЗА

Виктор Кречетов

Виктор Николаевич Кречетов родился в 1942 году в Тамбовской области. Работал плотником, рабочим сцены, резчиком по металлу, воспитателем в детской колонии. Окончил философский факультет ЛГУ (1968) по специальности этика и эстетика. Преподавал в вузах Ленинграда, работал редактором в газете, на телевидении, в издательствах. С 1994 по 2011 г г. руководил детско-юношеским литературным клубом «Дерзание» при Санкт-Петербургском городском Дворце творчества юных.

Первая публикация – в 1969 г. Выступал в качестве литературного критика в газетах, журналах, сборниках. Был делегатом чрезвычайного съезда Союза писателей РФ и IX съезда Союза писателей СССР (1992). Избирался ответственным секретарем Ленинградской областной писательской организации. Профессор Международной Славянской академии наук, искусств и культуры (1997). Член Союза журналистов СССР (1986). Награждён медалью «В память 300-летия Санкт-Петербурга». Член Союза писателей России с 1989 г.

Право на свой взгляд (предисловие к повести Романа Всеволодова «Прозрение»)

Роман Всеволодов – писатель молодой, но уже давно не нуждающийся ни в каких предисловиях. Тем не менее, мне все же захотелось сказать несколько слов о его новой повести «Прозрение». Впрочем, повесть можно назвать романом, но это не меняет отношения к данному произведению.

Главный герой повести, художник Яков прочитал в детстве «удивительную книгу Пришвина «В краю непуганых птиц». О чувствах, испытанных Яковом при чтении этой книги, Р. Всеволодов пишет: «Есть книги, от которых веет теплом. Переворачиваемые трепетными пальцами страницы – словно поленья в камине. Уютный огонь слов нежит душу». Да, есть такие книги.

Повесть Романа Всеволодова – не из них. Она скорее обдает холодком, а иногда от нее веет жутким, замогильным холодом. Но когда читаешь ее – не можешь оторваться, и мучаешь себя страницу за страницей.

Для кого же она? Думаю, не для читателей моего весьма преклонного возраста. Для них она слишком необычна, смела, сомнительна и раздражающа. Она написана человеком, отстоящим от изображаемых им событий (война, блокада) более чем на полстолетия и знающим эти события от очевидцев – точно, болево, но все-таки не бывшим свидетелем тех лет. А писать о них, кажется, лучше человеку, прошедшему сквозь этот ад и знающему цену всему всем своим существом.

Против правды и Правды с большой буквы писатель, наверное, ничем не погрешил. Но я, бывший по времени ближе к тем событиям, воспитанный на иной литературе, иной оценке событий, не хочу этой правды. Я предпочитаю правду художественную, а не реальную. Прав ли я? Едва ли.

Роман Всеволодов – писатель новейшего времени, и на многие вещи он смотрит из наших дней, порой, может быть, не считаясь с тем, как это воспринимали современники описываемых им событий.

И повесть его адресована прежде всего современнику, молодому читателю, не знающему ни блокады, ни многих условий жизни советского человека до войны, во время ее, и после. Но, несомненно, он имеет право на свой взгляд.

И, наверное, я бы не принял той реальной жизни, которой наполнена повесть, если бы не главный герой ее – Яков, художник, пронесший сквозь всю свою жизнь поиск какого-то высшего прозрения, оправдывающего все его земное существование, со всеми его тяготами, трагедиями и светом – божественным светом, придающим жизни человека высокий смысл.

Читайте эту повесть, и вы согласитесь со мной.

Виктор Кречетов

член Союза писателей России

Роман Всеволодов

Всеволодов Роман Сергеевич родился в 1977 году, в Ленинграде. Окончил Санкт-Петербургский Университет Московской Государственной академии печати.

Активно публикуется с 1994 года. Первая книга вышла в 1998 году (сборник рассказов «Гемофилия», издательство «Дума»).

С 2003 г. – член союза писателей России, с 2004 года (по настоящее время) – руководитель литературного объединения «Молодой Петербург», с 2005 г. – член мастерской драматургов при Спб. отделении союза писателей России, с 2014 г. – член международной ассоциации писателей «Светоч»,

с 2015 г. – член союза писателей Санкт-Петербурга.

Как прозаик, журналист, поэт, драматург, публицист имеет более тысячи публикаций в газетах, журналах, альманахах («Юность», «Балтийские сезоны», «Северная Аврора», «Невское время», «День литературы», «Пять углов», «Искорка», «Питер», «Молодой Петербург», «Молодой Санкт-Петербург», «Аврора», «Аргументы и факты», «Профессия», «Илья», «Дети Ра», «21 век», «Ленинград», «Коростель», «Питер», «Светоч», «Мгинские мосты», «Криминал», «За решеткой», «Фактор успеха», «Второй Петербург», «Литературная Вена», «Германия плюс», «Адреса Петербурга», «Парадный подъезд», «Молодость», «Новые писатели», «Мир криминала» и еще целый ряд изданий, с которыми сотрудничал на протяжении нескольких лет на постоянной основе). Кроме того, и сам долгое время издавал журналы «Вокзал» и «Другие люди», на страницах которых открыл ряд авторов, впоследствии получивших широкое признание.

Дважды официальный стипендиат Министерства культуры как драматург и четырежды как прозаик.

Лауреат Всероссийского конкурса драматургов «Мы дети твои, Россия», международной премии им. Ильи Тюрина, международного фестиваля им. К. Пруткова, Всероссийской литературной премии «Молодой Петербург», международной премии им. Д. С. Лихачева

Произведения Р. Всеволодова вошли в шорт-лист премии Гоголя, шорт-лист премии «Дебют», лонг-лист международного конкурса драматургов «Евразия – 2014», лонг-лист Международного конкурса современной драматургии «Время драмы – 2015», лонг-лист XIV международного Волошинского конкурса – 2016», лонг-лист Третьего Международного фестиваля русскоязычных писателей «Литературная Вена», лонг-лист международного конкурса «Русский Гофман», лонг-лист международного конкурса «Сказка сегодня».

Автор книг «Переплетение», «Зарисовки», «Любить людей», «Моя королева», «Ты больше не моя женщина», «Живые мишени»

В издательстве «Мир ребенка» в 2015—2017 году вышли научно-популярные книги для детей: «От Олимпа до Тартара», «Там, где наши истоки», «Когда вода не в радость», «Как рождаются города», «Волшебство над водой», «Прогулки с призраками», «Путешествие императрицы за тридевять земель», «Где живут чудеса», «Как дорога становится проспектом», получившие широкий читательский отклик.

В 2014 г. институт Пушкина (Таллин) организовал литературный конкурс среди школьников Эстонии на лучший перевод прозы Р. Всеволодов и поэзии Е. Полянской.

На протяжении ряда лет Р. Всеволодов – один из руководителей конференции молодых писателей Северо-Запада, Международного фестиваля детского литературного творчества, городской литературной конференции, Всероссийской Ассамблеи «Адрес детства – Россия» в номинации «Слово».

Прозрение (повесть)

часть первая

1

– Что, страшно? – спросил он, и Агния сразу почувствовала себя виноватой. Виноватой за то, что бросившись ему навстречу всем существом своим, отшатнулась испуганно, увидев его обезображенное лицо, виноватой потому что за весь вечер так и не смогла совладать с собой, и полным, жадным взглядом сумела взглянуть на него всего единственный раз. Да и то, столько панической муки, болезненного сочувствия было в этом ее взгляде, что Юрий брезгливо усмехнулся в ответ.

Он спросил ее, страшно ли ей, когда пришло время стелить постель и ложиться вместе. Юрий застал ее врасплох этим своим вопросом. Она ведь изо всех сил старалась не думать каково это будет, – лечь с ним вместе теперь. Сможет ли она вытерпеть рядом с собой присутствие абсолютно чужого, ужасающего существа, в котором уже совершенно невозможно было узнать молодую любовь ее, статного красавца, вместе с которым они вышли из загса 21 июня 1941 года.

И той руки, под которую она тогда держала его, той руки, тепло которой она ощущала всем телом, твердой, надежной руки его, что давала ей не только уверенность в том, что он обязательно удержит ее, как бы сильно она не споткнулась, но и ощущение, что дома ждет непременное, уютное счастье, руки этой больше не было.

Он скупо объяснил ей, что горел в подбитом немцами танке, был уверен что не выживет, поэтому не писал ей из госпиталя.

– Но я выжил, – с каким-то вызовом сказал он.

Когда Агния провожала его на фронт, он предупредил: «Только ты смотри! Не закрути с кем-нибудь без меня. Я специально неожиданно вернусь, когда ты меня ждать не будешь. Вернусь, даже если меня убьют»

– Дурак! – закричала она тогда на него, – что ты глупости такие говоришь?!

– А глупости – это что, – улыбнулся он, – про то что «закрутить с кем-то», или то что меня убьют?

Она хотела зло пожурить его, попенять на ненужную сейчас браваду, но внезапно почувствовала, что земля расходится меж ними, словно расколовшаяся надвое льдина, части которой водные потоки уносят далеко-далеко друг от друга, и обязательно нужно что-то успеть сказать ему, что-то очень-очень важное, такие слова, без которых им, возможно, не суждено будет встретиться вновь.

И глупые юрины шутки, неподходящая расставанию улыбка, вдруг оказались жизненно необходимыми. Улыбка эта раскачивалась на ямочках его щек, словно детские качели, и сама Агния стала маленькой девочкой, бегущей к этим качелям, как к самой главной радости своей.

Оба они (как и все тогда, впрочем), были уверены, что война закончится очень скоро, и те, кто идет на фронт, через месяц-другой вернутся в свои дома гордыми победителями, приструнившими распоясавшихся иноземцев. Но время измерялось не листами календаря, а собственным расставанием. И продлись эта война пусть даже всего несколько дней, они бы все равно показались им вечностью.

– Ты не думай, – Агния все-таки не смогла сдержать слез, – не думай, дурачок, что я могу тебя не дождаться.

Она вспомнила эти свои слова, когда усталая, изможденная ежедневным трудом на сталелитейном заводе, где сорокакилограммовые стальные болванки для опорных мин приходилось вручную снимать с верстака, и поднимать с токарного станка сотни раз за день, столкнулась случайно на улице с давним своим ухажером, нынче ставшим солидным начальником спиртоводочного завода.

Он посочувствовал ее усталому виду, а она, торопясь пойти дальше, буркнула в ответ, дескать какой у нее еще может быть вид после 12-часового рабочего дня на заводе.

– Я могу устроить тебя на другую работу, – сказал он, – у нас никто по двенадцать часов не работает. Устрою тебя в цех розлива, будешь спирт по бутылкам разливать. Это тебе не стальные балки тягать.

Агния хотела ответить очень грубо, чтобы он больше не смел обращаться к ней с подобными предложениями, но внезапно ноги ее подкосились, воздух закачался, и задрожали дома. Очнулась она у него дома.

– Не бойся, – сказал он, – ты сейчас просто встанешь и уйдешь. Мой дом рядом был. А ведь когда-то я мечтал взять тебя на руки. Но я давно уже не об этом мечтаю. У меня семья, жена, дети. Слышишь? Это они шумят в соседней комнате. Мне от тебя ничего не надо. Просто я считаю, что надо уважительно относиться к своей первой любви. И я хочу тебе помочь. Не думай, что за это мне нужно будет как-то угодить. Я просто хочу, чтобы ты жива осталась. И мужа своего дождалась.

Слезы посыпались из нее, словно монеты из доверху набитой, разбившейся копилки.

– У нас же ничего еще с ним не было, – глотая слезы, прошептала она, – ничего! Мы так и не легли в одну постель. Я устала его ждать. Когда закончится эта проклятая война?!

– Когда-нибудь, наверное, закончится, – выдохнул он в ответ, и добавил: «а еще знаешь, у нас каждый месяц по целых два литра спирта можно по государственной цене покупать, а спирт сейчас попробуй за любые деньги достань».

И за этот бережно хранимый спирт, который Агния достала из буфета и поставила на стол к горячей картошке, Агния тоже чувствовала свою вину перед вернувшимся с фронта мужем.

– Что?! Что ты так смотришь на меня?! – внезапно вспыхнула она, – в чем я виновата перед тобой?! Пока ты там воевал, у нас здесь жизнь тоже не сахар была. Знаешь, в нашем русском языке раньше даже не было таких слов, как «сталеварша» или «вальцофщица», потому что никому в голову не могло прийти, что на заводах женщины работать будут! Попробуй по двенадцать часов от раскаленных печей не отходи! И пока ты там воевал, у нас здесь тоже, между прочим, не в празднике жили! Этот вот спирт, что я покупала, чтобы к встрече сберечь, другие тайком хотели пронести. Знаешь, к каким срокам их приговорили? Двоих расстреляли даже.

– Геройская смерть, – усмехнулся муж.

И Агнии так мучительно захотелось, чтобы он замолчал, чтобы не говорил больше ни слова, что она встала из-за стола, подошла к нему, впилась губами в его рот.

Губы ее завязли в его рту словно в болоте. Было дурно, страшно, но она длила этот мучительный поцелуй, потому что только им сейчас могло быть куплено спасительное молчание, без которого Агния просто сошла бы с ума.

– Хочешь, я лягу на полу? – спросил он, вытерев губы.

– Нет, нет, – испуганно замотала она головой, боясь того, что это сейчас самое сильное желание ее.

– Скоро ведь конец, да? – спросила Агния, когда они лежали, прижавшись друг к другу.

И хоть ясно было, что говорила она о том, что скоро закончится война благодаря победоносному наступлению советских войск, подходивших к Берлину, слова ее прозвучали так, как будто речь шла о конце мира, о затихающей боли, о том, что все их тревоги, страхи, и сами они, пройдут, как до них проходили целые поколения.

– Скоро, – произнес Юрий, и больше они не сказали друг другу ни слова.

Каждый из них ждал, когда уснет другой, чтобы наконец вздохнуть свободно, оставшись наедине с собой.

2

Радостные возгласы вылетели из распахнутых настежь окон, словно звонкие птицы, и вскоре ночные московские улицы наполнились счастливыми детьми. Миллионами электрических солнц вспыхнул во всех домах комнатный свет после того, как по радио диктор Левитан, главный голос всех побед и поражений этой бесконечной войны, объявил о «безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил».

Всю ночь по радио крутили эти слова, подобно пластинке, под музыку которой пустилась в пляс вся советская страна, вдруг почувствовавшая себя по-настоящему счастливой.

С каждой минутой людей на улицах становилось все больше. Счастье огромным людским потоком лилось к рубиновым звездам Кремля.

И те, кто, замешкавшись, еще оставался дома, спешили в исступленном блаженстве влиться в этот общий поток, как изнуренные сильной жарой ныряют в благодатную прохладу чистой реки.

Такую силу тогда чувствовали в себе все эти люди, что казалось им, – они, как живого человека, поднимут сейчас на своих руках целый Кремль и будут восторженно подбрасывать его вверх, в благодарность за то, что война наконец-то закончилась. Так подбрасывали к небу встречавшихся на пути военных, на следующий день, 9 мая, которое объявили выходным днем. Для женских рук, натруженных на заводах, бросать и ловить мужские тела, увешанные орденами, было теперь не труднее, чем качать колыбель.

В небе, расцвеченном праздничными огнями разноцветных прожекторов, летели самолеты, сбрасывавшие из ракетниц веселые воздушные шары. И незнакомые люди празднично целовались друг с другом под дождем из этих шаров.

Диктор Левитан, чьим голосом долгожданный Мир сообщил о своем пришествии из всех советских репродукторов, был вызван в Кремль, где ему вручили для прочтения текст о полном разгроме фашистской Германии. Текст этот диктор должен был прочитать в 21 час, 50 минут. Для того, чтобы выйдя из Кремля, дойти до радиобудки, стоило только пересечь Красную площадь. И вдруг Левитан с ужасом понял, что он никуда не успеет. Сквозь ликующую толпу невозможно было протиснуться ни на шаг.

– Товарищи! – нервно воскликнул Левитан, – мне очень нужно срочно, по делу. Очень важно.

Счет до назначенного эфира шел на минуты.

– Да какое важное дело в такой день у тебя может быть?! У нас сегодня одно важное дело на всех – Победа. Куда тебе спешить? Салют и отсюда хорошо будет виден. Сейчас и Левитан по радио сообщение прочитает.

Протиснуться сквозь бесконечное количество счастливых людей невозможно было даже с помощью милиции. И тогда главный диктор страны, лоб которого уже больно колол холодный пот, понял, что единственный выход – бежать обратно в Кремль и просить, чтобы ему предоставили ту студию, которая недавно была специально оборудована для того, чтобы Иосиф Виссарионович Сталин обратился ко всему советскому народу.

Услышавший об объявлении салюта, увешанный орденами и медалями, полковник-танкист на углу Петровки и Столешникова переулка купил у мороженщицы весь ее товар и стал бесплатно раздавать детворе.

В один миг вокруг него образовалась целая прорва мальчишек и девчонок. Были среди них и взрослые, надеявшиеся на щедрое угощение дорогим лакомством. Купленного мороженого на всех не хватило, и веселый полковник, за которым уже следовала целая процессия, нашел еще одну продавщицу мороженого.

– Давайте, все, что есть, – сказал он ей.

– А не жалко потом будет, что так потратились? – вдруг ощерилась усталая женщина.

– Хочу, чтобы мальцы эти тоже самое чувствовали, что и я сегодня. Хочу, чтобы они тоже счастливыми были.

– А мне что купите? – спросила она.

– Тебе? – не понял полковник.

– Тоже счастливой очень хочется быть, – объяснила она, – только никак не получается. У меня муж, сын, брат, – все в этой войне проклятой погибли. Сын еще мальчик совсем был.

Мальцы, не вслушивавшиеся во взрослые разговоры, нетерпеливо тянули руки к мороженому.

В этот день было много горьких слез. Но те, кто хотел быть счастливым, уверяли себя, что чужие слезы – это слезы счастья.

3

В последний раз Вера была здесь еще до войны. Одинокая Клавдия Степановна славилась своим умением так ловко раскинуть на столе колоду, что всевозможные карточные персонажи обретали четкое лицо грядущей судьбы.

– Ты по любви замуж не выходи, – предостерегла тогда Веру гадалка, – скоро война будет. Большая. Сгинет твой любимый. Измаешься потом. А нелюбимый жив останется. Выбирай сама: с нелюбимым жить или любимого оплакивать.

Вера пожалела, что решила доверить свою судьбу гадалке. Не тех слов она ждала от вещуньи, которую посоветовала ей знакомая. Но уже на следующий день, такой теплый, звонкий, летний день, Веру ждал у служебного выхода из театра статный красавец в военной форме.

– Это вам, – протянул он ей огромную охапку роз, – не поверите, я первый раз кому-то цветы дарю. Вы меня, конечно, со сцены не углядели никогда, но я уже столько раз на ваших спектаклях был. И, главное, не помню о чем они. Как только вас вижу, все уплывает.

– Красивые цветы, – сказала Вера, – очень красивые.

Она уткнулась в них, словно котенок в блюдце с молоком, лакая их запах. Никто никогда не считал ее хорошей актрисой, и цветы каждый спектакль доставались другим.

– И… давно вы ходите к нам? – спросила Вера.

– Уже год почти. Первый раз случайно попал. Вообще, я думал, что ничего не боюсь. Все-таки человек военный. А к вам подойти робел. Как мальчишка. Никогда бы не поверил, что такое может быть.

– А почему сегодня решились? – улыбнулась она.

– Не знаю, – сказал он, – но сердце и сейчас стучит как сумасшедшее. Не верите?

Вера коснулась ладонью его груди, а он накрыл ее ладонь своею, и сразу стало так спокойно, так уютно, как никогда раньше в жизни не было. Его убили через семь месяцев, когда она уже была его женой. Похоронка пришла за четыре часа до начала спектакля. Она выла от боли в гримерной. Директор театра выразил ей сочувствие и попросил не срывать спектакль.

Не раз в сердцах проклинала она ту гадалку, к которой пошла, измучившись долгим одиночеством. И уж точно знала, что никогда не придет к ней вновь, – больше не хотелось знать свою судьбу наперед.

– На суженого будем карты раскладывать? – спросила Клавдия Степановна.

– Нет, – зло предупредила Вера, убежденная в правде пророчеств гадальных карт, – не надо мне больше никаких суженых. И судьбу свою тоже знать не хочу. Мне только одно важно знать, пусть карты ваши правду скажут. Когда нам в театре зарплату наконец выдадут? Третий месяц обещают. А потом опять говорят, что время тяжелое. А раньше оно что, не тяжелое было? Выходит, в войну лучше было? Мне знать нужно, дожидаться ли мне зарплаты своей, или из театра на другую работу идти?

– На это я гадать не берусь, – отвела глаза гадалка, – ты меня, милая, под арест не подводи. И так чудом на воле живу. О счастье женском скажут тебе все мои карты, а о чем другом ты не у меня узнавай.

– А какое счастье у меня женское может быть, если мне зарплату третий месяц не платят? И если муж мой на фронте погиб?

– Горька наша женская доля, – вздохнула гадалка.

– Спасибо, утешили, – с ненавистью посмотрела Вера на старую женщину.

4

Даже через дверь Агния слышала, как скрипит пол под его ногами. Тяжела стала его поступь. Невозможно было узнать в теперешнем Льве того задиристого, смешного, белобрысого юнца, с глазами навыкате, которым он был пять лет назад. Он стал выше ростом, и при этом смотрел на всех так, как будто это были не люди, а едва различимые черные точки, что едва видны с высоты его «истребителя», на котором он летал почти всю войну. Полученную на войне медаль «За отвагу» он надевал, даже если появлялся на кухне на несколько минут. В любую комнату он теперь входил без стука.

– Поздравляю, – выкрикнул Лев, ввалившись в комнату к Агнии.

– С чем? – не поняла Агния.

– Как – с чем? – возмутился Лев несообразительностью соседки, – мы сегодня Японии войну объявили. Нам останавливаться нельзя. Мы теперь весь мир под себя подомнем. Зря, что ли, воевали?! Слушай, соседушка, выпить есть у тебя? Все-таки отметить надо событие такое.

– Что отмечать-то? – пожала плечами Агния, – что опять война?

– Я что-то удивляюсь такой несознательности, – процедил Лев, – или тебе просто спирта жалко? Я же знаю, вам там, на заводе, дешево продают.

– Давай, что ли, выпьем, – подал голос Юрий.

– Вот видишь, – облегченно усмехнулся Лев, – накрывай на стол, хозяюшка.

– За войну! – радостно произнес тост Лев, – Гитлеру мы хвост прищемили, теперь и узкоглазых самураев дрожать заставим. Я все-таки рад, Юр, что мы теперь за одним столом с тобой. Чего греха таить, не любили наши ребята друг друга.

Это была правда. Танковые и воздушные войска ревновали эту войну, словно любимую женщину. Постоянные стычки и ссоры между танкистами и летчиками случались чаще, чем в довоенное время столкновения болельщиков двух соперничающих футбольных команд.

– Мы эту войну вместе выиграли, – Агнии казалось, что от взгляда выпученных глаз Льва на вещах в ее комнате останутся царапины, – вы там, на танках своих, мы – в воздухе. Это не то что Яшка. Я его до войны уважал. В газете работает, солидный человек. С таким в одном доме и жить почетно. А сейчас смотреть на него противно. Тоже мне мужик. Всю войну карикатурки на Гитлера прорисовал. Нет, конечно, он смешно малевал, ничего не скажешь, но Гитлер и без шаржей всяких, с этими усиками его мудацкими, как полный идиот выглядит. Чего на него карикатуры-то рисовать! И пока он для газеты рисуночки свои рисовал, мы с тобой кровь проливали. У тебя вон, считай, и лица теперь нет, и рука одна оттяпалась. Мне, правда, больше повезло, но тоже еще как мог попасть. А ведь Яков на фронте был. Я его спросил, держал ли он хоть раз оружие в руках? И знаешь, что он мне ответил? Что его оружие – это карандаш. Тоже мне мужик, называется. Как таких уважать можно?! Давай лучше за тебя выпьем. За жену твою, которая, несмотря на то, что ты …таким неказистым с войны вернулся, все равно с тобой в одну постель ложится. Налей еще, хозяюшка. За ваш семейный очаг хочу выпить.

– Спирт кончился, – раздраженно ответила Агния.

– Как это – кончился? – и без того, выпученные глаза Льва, казалось, выкатились еще больше.

– Так, – грустно улыбнулась Агния, – это только война, похоже, никогда не заканчивается.

5

Это был другой страх. Не тот, все обжигающий страх, что впервые испытал Яков в засыпанной под сильным артобстрелом воронке. Теперь он боялся не смерти.

Для поднятия духа бойцов Красной Армии был организован журнал «Фронтовой юмор», выпускавшийся в формате полевой сумки. Броские карикатуры призывали солдат со страниц журнала поверить в то, что воюют они не с могущественным врагом, а с убогим отребьем жалких доходяг. Поначалу редактор не был доволен работой Якова.

– Это же наши враги, – отчитывал он художника, – им такие рожи малевать нужно, чтобы блевать хотелось. А у тебя что?! Не фрицы, а какие-то овечки заблудшие. Не тот ты им страх в глазах рисуешь. Это враг! Враг, понимаешь? Его, ублюдка, карандашом, как клопа поганого, давить надо. Чтобы кровью со страниц пахло. А у тебя овечки какие-то. Без слез не взглянешь. Это хорошо я тебя давно знаю. А другой твои рисуночки провокацией бы счел. Поди доказывай потом, что ты не на немцев работаешь.

Через неделю редактор устроил ему экскурсию по отбитой у немцев деревне.

– Вот, смотри… видишь, вот здесь немцы при отходе жителей расстреливали. А вот это тебе как? Здесь дом стоял, где хозяев заживо решили сжечь. Посчитали, что они с партизанами связаны. А вот тут господа фашисты развлекаться любили, по живым мишеням стрелять. Ну, как хороша экскурсия? Ты чего молчишь-то?

– О, вот это то что надо! – воскликнул редактор, получив от Якова новые рисунки, – даже у меня мороз по коже. Рожи так рожи. Научился наконец хари мерзее некуда рисовать. Пойдет у меня теперь дело с журналом.

Сегодня Якову, всю войну рисовавшему яростные карикатуры, стало страшно. Он вдруг понял, что больше не видит перед собой обычных человеческих лиц.

Даже в разговоре с близкими, добрыми знакомыми взгляд цепко выхватывал в их облике какую-нибудь самую непривлекательную деталь, и в голове тут же возникал отталкивающий шарж собеседника.

Рука, пытавшаяся нарисовать возвышенный профиль, не слушалась, и вела рисунок к очередному уродству. Это мучило Якова. Ведь до войны он видел все по другому. Он даже писал иконы.

6

Агния знала, что муж, вновь спешно закрывший глаза, едва только они легли в постель, опять не спит. Тяжесть его дыхания, словно навалившимся камнем, сдавливала ей грудь. Он боялся, что Агния догадается о том, что он не спит.

Еженощное обреченное молчание вымотало ее.

– Юра! – позвала она мужа, – я ведь знаю, что ты не спишь. Я не могу так больше. Сколько времени уже прошло, как ты вернулся. И кому сказать, мы так с тобой и не… Я женщина, Юр! Ты до меня не дотрагиваешься, как будто я чумная какая-то. Мы муж и жена, ты забыл об этом? Да, так красиво, как мы мечтали, уже не будет. Но все равно! Неужели я заслужила, чтобы ты до меня вообще не дотрагивался?! Я привыкла к тебе. Такому, какой ты есть, – привыкла. Ты мой муж. Муж. Слышишь?

– Муж, – с болью повторил за ней супруг, – знаешь, когда я в госпитале очутился… Четверо нас было, тяжелораненных. И один рядом со мной лежал. На койке соседней, совсем близко. Красивый еще был очень. И на медсестру он такими глазами смотрел… Он еще мальчишка, в общем-то, и младше нас всех там, а ему уже умирать. В живот его ранили. Мы уснуть не могли, потому что он все время воды просил. Ему не давали, потому что еще спасти надеялись. Нельзя воды давать. Но вошла медсестра вечером, и принесла ему пить. Потому что им там понятно стало, что его не спасти. И он с такой тоской, с такой болью на медсестру посмотрел, и попросил ее, знаешь о чем? Если он выздоровеет, замуж за него выйти. И таким голосом он это попросил, что… Мы ведь там уже очень много всего видели, а все равно от такого голоса вздрогнули. «Не успеем мы пожениться», – сказала ему медсестра, и от ее голоса тоже жутко стало. Она попросила нас закрыть глаза, и легла к нему в постель. Он умер счастливым. Только мы-то там остались. И видели, что у этой медсестры уже другие заботы.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила Агния.

– Я не хочу, чтобы ты со мной вот также, из жалости… Я себя в зеркале вижу.

– Ты сейчас мне про себя рассказывал? – спросила она.

– Что значит – «про себя»?! – еще больше нахмурился он.

– Тот, с кем медсестра твоя в постель легла, это …это был ты?

– Ты вообще, меня слушаешь или нет?! – раздраженно воскликнул он, – я говорил, что он умер. В госпитале. Я, что, по твоему, умер?