Пролог
Прошел год, и Персидское царство пользовалось благами мира. Аншан и Сузы медленно, но верно становятся богатейшими городами, куда стекались капиталы купцов. Мечта Макса стать сильными, но бедными, разваливалась на глазах. Все происходило не по плану, и царство стремительно богатело. Крестьяне, у которых от непривычной сытости перестали умирать от голода дети, стремительно заселяли свободные земли, и Пророк подумывал внедрить тяжелые плуги и водяные колеса для орошения земель, что сейчас стоят в виде пустошей. Ведь юг Ирана – благодатнейшая земля. Нужна только вода. И он ее даст.
Армия готовилась к новой войне, и та была уже не за горами. Ведь земли Плодородного полумесяца только кажутся огромными, на самом деле, для двух сверхдержав там слишком мало места. Это понимали все, и царские мастерские день и ночь ковали наконечники для копий и стрел, делали седла и новые доспехи. Кузнецы тысячами ковали подковы и стремена, а искусные мастера с ювелирной точностью собирали новые осадные башни.
Страна переваривала новые сатрапии, со свирепой эффективностью вычищая криминальный элемент. Честной работы было полно, и тот, кто не мог заработать на себе на жизнь, с точки зрения государства, в этой самой жизни не очень-то и нуждался.
Недобитые жрецы и заклинатели бежали в ассирийские земли, и там наводили ужас на своих коллег, которые не собирались терять все и сразу в случае победы персов. И Макс, сам того не зная, обрел новых врагов, о которых он до этих пор и не думал. В общем, работы было много, а проблем еще больше.
И только дома все было хорошо. Там его ждала ненаглядная Ясмин и дети.
Глава первая, где Пророк вводит в местный обиход не совсем привычные методы ведения войны
Сузы, в настоящее время Шуш, провинция Хузестан, Иран. Год 693 до Р.Х. месяц кислиму.
– Зар, ну не хочу я туда больше ездить. Они же дуры набитые, – ныла любимая жена Макса Ясмин, вернувшись после поездки в царский дворец, где встречалась с невестками, женами родного брата, царя Персии, Аншана, Элама, Кермана и прочая, прочая, прочая.
– Звезда моя, но тебе же нужно с другими женщинами общаться иногда, о своем, о девичьем поболтать, – удивленно ответил Пророк.
– Да не о чем с ними болтать, – сверкнула глазами Ясмин, – все разговоры только о тряпках и украшениях. С ними скучно так, что у меня скулы сводит. Давай ты мне что-нибудь интересное расскажешь, про Египет или Индию. Я же слышала, тебе тот толстяк докладывал. А правда, что финикийцы маленьких детей в жертву Баалу приносят? А зачем им такой злой бог? А скоро брат их завоюет, чтобы они такую страсть больше не делали? А правда, что в Египте царь черный, как тот нубиец, что во дворце прислуживает? А правда, что у саков женщины на конях скачут, как мужчины, и из луков стреляют? – трещала она без умолку. А увидев обреченное лицо мужа, включила убойный аргумент.
– Ну, Зар, ты меня любишь?
Ясмин, несмотря на то, что уже разменяла двадцать пять и была матерью троих детей, во взрослую тетю так и не превратилась, оставаясь тоненькой симпатичной девчонкой, слегка округлившейся после родов. Все семь царских жен, в полной мере соответствовавшие местным канонам красоты, имели необъятные кобыльи задницы и арбузные сиськи, а потому с жалостью поглядывали на свою худосочную родственницу. Но муж Ясмин, вкус которого в корне расходился с местными представлениями о прекрасном, находил ее неотразимой. По этой простой причине они оба плевать хотели с вершины храма Мардука на мнение своих толстомясых родственниц. Ясмин так и осталась милой и непосредственной, из-за чего Макс, тогда еще вчерашний раб, влюбился в нее без памяти. Высочайшее положение супруга никак ее не изменило, и все поползновения местного бабья, пытающегося с ней подружиться, вызывали у нее лишь брезгливое отторжение, потому что дурой она вовсе не была, а фальшь чувствовала очень тонко. Сын и две дочери, которых она подарила мужу, росли крепкими и здоровыми, не в последнюю очередь из-за того, что любимый супруг пару раз тупым концом посоха прогнал целителей, пытавшихся лечить их местной аптечной номенклатурой. Лекари и не догадывались, что они всерьез рисковали жизнью, потому что Пророк продолжал ежедневные занятия с Ахикаром, и легким копьем владел уже вполне прилично. Он даже сам не осознавал, насколько прилично, потому что сравнивал свои навыки с мастерством высочайшего уровня, которым обладал начальник его охраны.
Им пришлось переехать в Сузы, оставив родителям поместье в Аншане, где они пережили столько треволнений. Старикам тоже было опасно оставаться в горном кишлаке, да и не по чину уже. А потому и они, и семьи старшего брата и сестер жили сейчас в их старом доме под охраной копьеносцев и лучников. Семья Пророка в Сузах придирчиво выбирала себе новое жилище из нескольких конфискованных у опальных вельмож, и остановилась на загородном поместье, где в перспективе можно было организовать оборону, как в их прошлом доме. Работы начали незамедлительно, ведь царь не собирался рисковать. И уже вскоре их жилище должно превратиться в довольно серьезную крепость так, чтобы это не сильно бросалось в глаза. Все-таки сплетни о том, что одно из высших лиц государства является трусом, могли сильно ударить по авторитету власти.
В общем и целом, Ясмин в семейной жизни была счастлива, потому что муж любил ее и детей, пил умеренно, а в храмы Иштар не заглядывал из-за небольших религиозных разногласий, которые закончились торжественным вывешиванием настоятельниц-энту на бронзовом крюке под левым ребром. Ясмин чисто по-человечески тех теток жалела, но семья для нее все-таки была дороже. Слышала она как-то раз жалобы местного сатрапа. У того одна из жен так сильно радела за урожайность ячменя, что из храма Иштар практически не вылезала.
Жена Пророка, единственная из женщин Суз, научилась читать и писать, вгоняя в оторопь государственных мужей, приходивших в их дом на доклад. А, учитывая острый ум и неуемное любопытство, она очень скоро стала выделяться из числа местных дам, которых тут никто и за людей-то не держал, считая их частью домашней обстановки. Это же был Восток во всей своей красе, где об эмансипации никто и слыхом не слыхивал. Она читала запоем все, до чего могла дотянуться, от занудных философских трактатов до сказки о ниппурском бедняке. Она хохотала до слез, когда обманутый крестьянин трижды избил правителя города, а Макс дивился, не ожидая от нее такой прыти в учебе. И каждый день, лично покормив мужа, пришедшего с работы (звучит-то как знакомо!), залезала к нему под бок, и требовала все новых, и новых рассказов.
Их быт обслуживала большая семья потомственных рабов, присланных из Кермана. Люди, никогда не знавшие воли, были вполне довольны своей жизнью, потому что обращение оказалось сносным, питание – отличным, и за все время еще никого не выпороли. Надо сказать, рабы понимали, кому служат, и тот легкий ужас, который они испытывали по отношению к хозяину, резко повышал производственную дисциплину. В доме было убрано, еду готовили вкусную, а на глаза хозяину слуги старались лишний раз не попадаться, от греха подальше. Ну а госпожа крепко держала хозяйство в своем маленьком кулачке, не ослабляя его ни на секунду. Рабы не понимали местное наречие, общаясь с хозяйкой на персидском языке, а учить эламский им было запрещено строго настрого во избежание подкупа.
По настоянию Ясмин, с ней тоже занимались, обучая владению коротким кинжалом, который она носила на поясе, немало удивляя местный бомонд. Кто-то считал это блажью надменной гордячки, кто-то считал, что это идиотский обычай той захудалой дыры, где она родилась, но все оказалось гораздо проще. Ясмин безумно боялась повторения того, что уже один раз случилось в ее жизни, и хотела иметь хотя бы один шанс сохранить жизнь себе и детям. Один раз – случайность, два – система, и она прекрасно это понимала.
Мрачный, заросший до глаз вавилонян, которого муж привел ей в качестве наставника по самообороне, сначала впал в шок от поставленной задачи, но будучи качественно простимулирован, взялся за работу со всей возможной ответственностью.
– Госпожа, – говорил ее учитель Сукайя, что на аккадском значило «уличный пацан». Настоящего его имени никто не знал, а сам хмурый, худой и жилистый мужичок, был неразговорчив до крайности. Но с Ясмин пришлось сделать исключение, так как он впервые выступал в роли учителя.
– Госпожа, вам не нужна наука боя на ножах, вам нужно просто вывести противника из строя и иметь возможность убежать. – Он правильно понял задачу и интерпретировал ее по-своему. – Для начала вам нужен небольшой нож, я бы даже сказал маленький, как игрушка. Он не должен быть богато украшен, чтобы из-за жадности его не отняли сразу. Маленький ножик из черной бронзы, острый, как бритва, и с хорошим балансом. И поверьте, это очень дорогая вещь для тех, кто разбирается в хорошем оружии. Если нападающий будет воспринимать вас всерьез, то убьют сразу или искалечат. В любом случае, вы не успеете им воспользоваться. Поэтому, для начала, мы будем учиться плакать и валяться в ногах.
– Что? – надменно вскинулась Ясмин. – Да я лучше умру.
– Вот видите, госпожа, вы и ваши дети уже мертвы из-за вашей гордыни. Вы зачем меня позвали? Если хотите познать то, чему меня учили двадцать лет, так делайте, как я говорю. А не хотите, отправьте назад, там мне проломят голову булавой, и я больше не буду слушать глупый вздор избалованной бабы.
– Ой! – Ясмин широко раскрыла глаза и затараторила. – Голову проломят? За что? Это же только Хутран делает! Он такой серьезный все время! Ты чем на жизнь зарабатываешь, Сукайя?
– Я, госпожа, – степенно ответил тот, – за деньги людей убиваю. Но если вам это не нравится, то пожалуйтесь мужу, и вы меня больше не увидите. А если все-таки хотите в будущем спасти детей и свою женскую честь, слушайте меня и делайте то, что я говорю.
И она послушала. Смирив норов, она валялась в ногах, умоляла, обещала делать все, что скажут, приведя в панический ужас рабыню, которая все это непотребство случайно увидела.
– Плохо, госпожа, вам не поверят. У убийц нюх, как у охотничьей собаки. Работаем дальше.
К возмущению Ясмин, которая прибежала рассказать мужу про такое обучение, тот, подумав, заявил, что выдаст Сукайе дополнительную премию. Она, возмущенно фыркнув, убежала, но будучи упрямой беспредельно, продолжила грызть нелегкую науку выживания.
Через пару недель Макс принес ей неприметный кинжал размером с ладонь, непривычно темный и невообразимо острый. Вавилонян внимательно осмотрел его, покачал на пальце, подержал разными хватами и, хмыкнув, одобрил.
– Для маленькой руки сойдет, господин. Что это за бронза? Я такой раньше не видел. И заточка необычная.
– У меня человек со сплавами работает, будешь опробовать его новые материалы. Если скажешь, что плохо, переделаем.
– Да нет, – покачал головой Скукайя, – отличная вещь. Но этого мало. Если за ней придет настоящий мастер, она этот ножик даже достать не успеет, у нее его просто отберут. Нужно сделать широкий пояс с бронзовыми бляхами, и в них спрятать несколько коротких лезвий. Пришлите мастера, я поясню. И, господин, этот нож выше всяких похвал. Оружейнику мои поздравления.
– Я передам. Как идет учеба?
– Уже гораздо лучше, великий. Госпожа вполне достоверно плачет, я ей почти верю. У нее пока не очень хорошо получается испуганно смотреть в глаза убийце, она должна вызывать жалость, а не похоть. Умоляющий взгляд, трясущиеся губы и обнимание ног будем еще отрабатывать, совсем неубедительно выходит.
– А зачем ей испуганно смотреть в глаза убийце? – спросил сбитый с толку Пророк.
– Чтобы он тоже смотрел ей в глаза и не видел, как она режет ему сухожилие над пяткой, господин, – терпеливо пояснял Сукайя.
– Это все? Или ты еще чему-то ее учить будешь, – спросил обескураженный Макс.
– Буду, конечно, – пожал плечами убийца. – Нам нужно освоить, как правильно угрожать, подкупать, сеять рознь и дарить ложную надежду. И это куда важнее, чем умение работать кинжалом, господин. Язык гораздо страшнее ножа, которым владеет любая уличная шпана. Качественно запугать человека, или польстить ему, а потом заставить сделать то, что нужно, может только настоящий мастер.
Пророк, совершенно ошалевший от таких подробностей, задумался, и однажды вызвал Сукайю на разговор. Тот встал напротив, почтительно опустив глаза в пол.
– Сукайя, чего ты хочешь больше всего? – спросил Пророк.
– Чего я хочу? – растерялся убийца, – я не знаю, господин, я всю жизнь пытался заработать и выжить при этом. Как-то не до мечтаний было.
– Назови свое самое заветное желание.
Сукайя задумался, поднял взгляд и остро посмотрел в лицо Макса.
– Я хочу спокойно встретить старость. Я хочу, чтобы моим детям не пришлось жить так, как живу я. И чтобы моя мать жила со мной, окруженная заботой, а не бегала по храмам, раздавая жертвы за непутевого сына. Вот моя самая заветная мечта, господин, – он испытующе посмотрел Пророку в глаза, ожидая продолжения.
– Я предлагаю сделку, – произнес Пророк. – Ты получаешь звание сотника и становишься полноправным гражданином Суз, авилумом. Никто не узнает о твоем прошлом, ты получишь новое имя. Я подарю тебе дом с садом, куда ты перевезешь свою семью. Твои дети будут обучены грамоте за счет казны. Если ты погибнешь, твоя жена будет до конца жизни получать содержание, сыновей примут на службу писцами, а дочерей выдадут замуж с достойным приданным. И в том я поклянусь тебе священным огнем.
– Что я должен за это сделать? – облизал пересохшие губы Сукайя. – Перерезать глотку богу Энлилю? Я готов за такую цену.
– Ты будешь служить мне, и будешь убивать по моему приказу. Но только по моему, и ничьему больше. Ты наберешь десяток бойцов, которых обучишь сам. Что ты умеешь?
– Умею хорошо открывать запоры, умею быть незаметным в толпе, могу притворяться нищим или калекой, умею неделями выслеживать жертву, способен долго ждать, когда придет лучший момент для удара. Я хорошо владею ножом и удавкой, господин. Иногда использую лук, но я не люблю с ним работать, можно только ранить жертву, а это недопустимо в нашей работе.
– Этого мало, – задумчиво произнес Макс. – Ты должен найти того, кто хорошо разбирается в ядах.
– Я знаю такого, господин. Но он жрец, и живет недалеко от Вавилона.
– Уговори, купи, укради, мне все равно. Он нужен мне здесь.
– Я все сделаю, господин. Когда я могу перевезти семью?
– Прямо сейчас. Приказ уже у царского писца, он оформляет дарственную на дом и вносит тебя в список граждан. Твое новое имя я не помню, потом узнаешь.
– Одно условие, господин, – почтительно сказал Сукайя, – я не убиваю и не калечу детей. Просто не могу.
– Ты никогда не получишь такого приказа, – успокоил его Макс.
Так на Древнем Востоке появилось первое спецподразделение, а Персидское царство в лице Пророка добрейшего бога Ахурамазды окончательно свернуло с пути благородства и чести.
Неделей позже. Царский дворец.
– Да ты совсем спятил? – орал великий царь не своим голосом. – Мне Хутран доложил, что ты эту тварь у себя дома поселил, и он рядом с моей сестрой и племянниками целый день находится. Ты хочешь, чтобы он тебе во сне глотку перерезал? Почему он еще не казнен? Да на нем крови больше, чем на Шуме. Хутран за ним три года гонялся! Ты что творишь?
Великий царь уже начал сбиваться на хрип, а Пророк терпеливо ждал, когда его царь, и брат любимой жены, по совместительству, изволит проораться. Наконец повелитель, видя, что зять абсолютно спокоен, решил выслушать объяснения.
– Понимаешь, брат, есть разные мастера. Есть искусные ювелиры, есть оружейники, а есть такие, как Нергал-Нацир, которому боги даровали великое умение.
– Да, – вспомнил Ахемен, – Нергал-Нацир великим бойцом был, я его сандалии целовать был готов. Таких сейчас нет. Он умер как отважный и честный воин.
– Дурак он был набитый, а не великий воин. Из-за своего чистоплюйства тысячи людей погубил и войну просрал.
Ахемен насупился, этот разговор затевался не в первый раз. Прямой, как извилина прапорщика, царь терпеть не мог все эти хитрости и подлости. А то, что наемный убийца находится рядом с его сестрой, просто выбивало его из колеи.
– Может, тебе напомнить, как ты князем стал, как мы Аншан взяли, как киммерийцев разбили? Или про город Укку поговорим? Там по сей день люди не живут, я специально интересовался. Все племя погибло, чтобы мы могли армию сохранить, до последнего человека. Даже князька этого хвастливого его же соседи зарезали, когда узнали, что он сбежал, пока его воины бились.
– Зачем тебе этот душегуб понадобился? – с великим трудом признавая прозу жизни, спросил царь.
– Затем, что саки нам армию уполовинят, вот зачем! Ты на них катафрактов не пустишь, они сбегут и издалека их расстреляют. А персы на размен пойдут один к одному. У тебя тридцать тысяч всадников, а у них – пятьдесят. Ты свой народ решил без мужчин оставить?
Царь сидел, опустив могучие плечи. Простому и честному парню было не по себе от мысли, что в царском ремесле нет места обычным человеческим чувствам, а есть только голый расчет и целесообразность. Он все понимал, но принимал это очень тяжело.
– Ладно, говори, – загробным голосом сказал он. – Я же понимаю, что ты опять что-то затеял.
– Затеял, брат. Не выйдет у нас в открытом бою и саков, и ассирийцев победить, никак не выйдет. Мы с Камбисом и Хумбан-Ундашем и так и так считали. Опустошат нашу землю, брат. Сузиану и Аншан заселят иудеями и сирийцами, персов в горы загонят, а там племена по одному перебьют. Мне и лазутчики о том докладывают. У нас один выход – саков в Манне остановить. А еще лучше – похоронить.
– Я уже Камбиса и Хумбан-Ундаша в Манну послал, чтобы на местности осмотрелись, места удобные поискали. Нам Манна позарез нужна, там таких коней выращивают, – и великий царь закатил глаза. – Так я все-таки не понял, зачем тебе этот душегуб понадобился?
– Понимаешь брат, вот Нергал-Нацир был от бога мастер в копейном бою, а этот бродяга Сукайя такой же мастер, но в ремесле наемного убийцы. Ты думаешь, почему его три года искали и никак найти не могли? Вот такой-то человек мне и был нужен. Ты помнишь, как одна безымянная сволочь ворота в Биллату открыла, и пять тысяч лучников как баранов перерезали?
– Еще бы не помнить, – насупился царь, – найти бы этого гада.
– Один человек и пять тысяч убитых, брат. Неравный обмен. Так вот, если одному человеку боги великое умение даровали, кто я такой, чтобы им противиться? Ты же сам так говорил, когда походную казну украл, помнишь?
– Помню, – улыбнулся Ахемен, – хорошие времена были, не то, что сейчас.
– Так вот, – закончил разговор Макс, – этот Сукайя – последняя сволочь, но теперь это моя собственная сволочь, потому что я заключил сделку.
Глава вторая, где великий царь вынужден изменить свое мировоззрение
В то же самое время. Государство Манна, в настоящее время – провинция Западный Азербайджан, Иран.
Небольшая страна Манна, расположенная севернее Ассирии, славилась высокогорными лугами, где на густой сочной траве выращивали великолепных коней, знаменитых от Верхнего моря до моря Нижнего. Ее население было потомками воинственных кутиев и лулубеев, разгромивших полторы тысячи лет назад великое Аккадское царство. Сама Манна переживала далеко не лучшие времена. Ее расцвет закончился лет пятьдесят назад, когда удары Урарту бросили небольшое государство в объятия Ассирии, куда она стала поставлять своих лучших лошадей как дань. Нынешний царь ценой немыслимых унижений вымолил милость у Саргона второго, и повелитель мира позволил этой стране существовать далее, хотя ее кусок превратился в провинцию Замуа. До сих пор в Манне высеченная на камне надпись осталась:
«Уллусуну маннейский, услышав среди неприступных гор о делах, которые я совершил, прилетел как птица, и обнял мои ноги. Его бесчисленные грехи я простил ему, забыл его преступления, даровал ему милость и посадил его на царский престол.»
Там было немало городов, но городом в горах Манны называлась любая деревня, обнесенная стеной, где жили ремесленники. А поселение, где жило триста семей, уже считалось довольно крупным. Жители строили стены и башни из гигантских каменных блоков, которые было не пробить никаким тараном, это не кирпич все-таки. Циклопическая кладка, заимствованная у урартов, поражала жителей Двуречья, где камень был дорог и редок. Действительно, в основании одиночной башни, где жила маннейская семья, могли лежать каменные блоки длиной в десять шагов, вырубленные в крепчайшей породе. Иногда маннейцы селились в пещерах, которые расширяли под свои потребности, и ограждали их стенами с внешней стороны. Маленький домик, прилепленный к скале, мог вместить целый род, который жил в обширных катакомбах, спрятанных за крошечным фасадом. В стране умели обрабатывать железо, которое привозилось караванами с Кавказских гор, и трудились вполне приличные ремесленники. В Манне процветало виноградарство и виноделие, выращивали просо и пшеницу, а изделия их мастеров шли караванами к соседним народам. В общем и целом, Манна могла бы вполне себе существовать и дальше, но замыслы великих меняют жизнь низших в одно мгновение.
Камбис и Хумбан-Ундаш объехали небольшую страну вдоль и поперек. Ущелья сменялись обширными горными плато, где пасли коней, а те, в свою очередь, переходили в плодородные равнины у рек, впадавших в огромное соленое озеро Урмия. Десятки небольших островов на нем были покрыты фисташковыми лесами и служили пристанищем для гигантского количества пеликанов и фламинго. Это была благословенная земля, но убей боги, ни один военачальник, ни другой не понимали, как им остановить тут скифскую орду. Если бы сюда шла одна дорога через узкое ущелье, то такой проблемы не было бы. Но все оказалось не так. Страна представляла из себя ряд больших высокогорных равнин, и путь для конницы сюда совсем несложен. Ущелья тут тоже имелись, но не было ни малейшего смысла для саков совать туда свой нос, ибо и других дорог оказалось предостаточно.
– Камбис, да мы в этих горах половину армии оставим, а когда назад вернемся, нас ассирийцы встретят. Было бы времени побольше, мы бы крепости перестроили, но времени то совсем нет. – уныло говорил закадычному другу Хумбан-Ундаш. Тот согласно кивал головой и задумчиво крутил на палец густую бороду.
– Назад поехали, будем царю нерадостные вести докладывать.
* * *
Через две недели. Сузы.
– Государь! – докладывал результаты поездки в Манну Хумбан-Ундаш.
На встрече, помимо самого царя, присутствовал его брат Камбис, Пророк Заратуштра, Умножающий казну Харраш и первосвященник Нибиру-Унташ. С идеями было плохо. Потери ожидались большие, добычи не ожидалось совсем, а за Тигром затаился, как лев в засаде, ненавистный Синаххериб, который спешно делал новые колесницы и закупал боевых коней, опустошая поборами подвластные земли. Тут же рядом сидел хмурый, как туча, царь Манны Улусунну. Ему, как ослушавшемуся повеления великого царя, полагалось теперь только почетное место в клетке около ворот, где традиционно держали окрестных правителей, пока они не сдохнут в куче собственных нечистот.
– Государь! Удобных мест для обороны там мало, крепости слабые, и укрепить мы их не успеем. Заманить саков в ущелья не получится, им просто незачем туда идти. Путей, по которым кочевники могут зайти в Манну, предостаточно. Нам придется встретить их в прямом сражении, и, говоря честно, это будет нелегко. Саки отличные воины, и лучники от бога. Воинов потеряем много. Наша тяжелая конница будет эффективна только тогда, когда мы выведем скифов под ее прямой удар. Их всадники легче, а кони быстрее, поэтому саки просто отступят и расстреляют наших издалека.
С каждым словом высокое собрание все больше мрачнело. Скифы были первыми, кто научился стрелять, повернувшись на сто восемьдесят градусов назад, а потому судьба медлительных катафрактов станет незавидной. Этот способ стрельбы дошел до нас под названием «парфянский выстрел», когда те самые парфяне истребили под Каррами войско Марка Лициния Красса. Сам полководец очень любил золото, и от него же умер в плену, когда расплавленный металл залили ему в глотку.
– О пехоте речь вообще не идет, великие, – продолжил Хумбан-Ундаш, – саки ее сначала расстреляют, а потом вытопчут. Можно построить укрепления вроде тех, что мы сделали в бою с киммерийцами, но в Манне нет столько телег, а пригнать их на такое расстояние мы не сможем, слишком далеко и высоко. Фокус с дариками в дерьме уже весь мир знает, они на это не купятся. В общем, нам нужно что-то необычное. То, чего никто и никогда не делал. Погубить войско, покрыв себя славой, ума много не надо. Нам победа нужна, да такая, чтобы Синаххериб и не думал через Тигр перейти.
Ахемен задумался. Сначала Заратуштра, потом Хумбан-Ундаш говорят ему одно и то же. Да и Камбис смотрит в сторону и молчит. Прямому и честному воину было противно говорить то, что он сейчас скажет, но царь все-таки совершил этот подвиг.
– Ну что, брат Заратуштра, твоя взяла. К западным киммерийцам надо послать, сказать, что саки в поход уйдут. Те их ненавидят люто. Если помогут, десять талантов золота дадим.
– Брат, да ты ли это? – приятно удивился Пророк. – Отличная мысль. Да только мало этого будет. Скажи нам, царь Улусунну, а есть у тебя в царстве люди, которые за свою землю готовы на подлость пойти и лютую смерть потом принять?
– Тех, кто смерть готов принять, – удивленно посмотрел на него царь, – найдем из воинов, кто свой век при детях доживает. Многие жалеют, что не успели со славой в бою голову сложить. Но есть ли честь в том, чтобы подлость сделать?
– Скажи им, что про их жизнь песню сложат, а на самой людной дороге царства будет камень стоять в два человеческих роста, где на трех языках про их подвиг напишут. Купцы по всему свету их имена разнесут, в дороге-то скучно. Как думаешь, найдутся желающие?
– Думаю, драться за такую честь будут, – откровенно сказал царь, когда его глаза приняли обычный размер. – Человек двести желающих хватит?
Сам Нибиру-Унташ смотрел на Пророка, открыв в изумлении рот. Не каждый царь такой след в веках оставлял, а тут какой-то нищий старик из горной деревни личной стелы удостоится. Пророк, который прорвал спираль времени, смог удивить его снова. Остальные участники собрания изумились не меньше. Великий царь даже немного обиделся, у него такой стелы тоже не было.
– А что? – невинно спросил Пророк. – Оплатить три сикля за месяц работы каменотеса мы себе можем позволить? Можем! Скалы в Манне бесплатные? Бесплатные. И скажи мне, царь Улусунну, а что любят саки, и чего они боятся?
– Саки ничего не боятся, кроме злых демонов, а любят они… – царь задумался. – Любят они воевать и неразбавленное вино.
– Демонов боятся… Вино… Неразбавленное… – на лице Пророка было написано такое удовлетворение, что высокое собрание почувствовало робкую надежду. – Ну надо же, какая удача…
* * *
Незадолго до этих событий. Борсиппа, Вавилонское царство. Ассирия.
Больше всего на свете младший жрец храма великого бога Набу по имени Бел-Итир не любил, когда его отвлекали от опытов. Маленький глинобитный домик с низким потолком и крошечным оконцем, обращенным на север, был пропитан запахами, которые обычные люди выдерживали не более пары минут. Небольшой клочок земли сзади, где приличные люди выращивали деревья, дающие спасительную тень, зарос сорной травой и колючками. Все вокруг выглядело неуютным и неухоженным, видно сам хозяин равнодушно относился к земным радостям. Посетители тут бывали редко, а веселых застолий и доступных женщин не бывало вовсе. Питался он чем придется, не придавая пище никакого значения. Сам он, сорокалетний мужчина, худой как палка, выделялся из любой толпы нездешним взглядом темных глаз, что несведущие люди принимали за святость. В храме, где служили покровителю мудрости Набу, хватало чудаков. Ну зачем, скажите на милость, нормальному человеку знать, какому богу какая звезда соответствует, и сколько будет, если извлечь корень из трех дюжин. А тут было множество молодых и не очень жрецов, с выскобленными до блеска головами, которые исчисляли время, измеряли длину года и давали распоряжение о вставке дополнительного месяца в календарь, когда расхождения становились уж слишком большими. Кто-то занимался астрологией, пытаясь предсказать будущее по движению звезд, кто-то следил за длиной дня и ночи, чтобы точно определить благоприятное время для посева, а страстью Бел-Итира было превращение веществ. Он, как многие до него, и после него, хотел превратить свинец в золото, и обессмертить свое имя. Ну, и конечно же, стать богатым и могущественным. Но, как это обычно бывало с алхимиками, золота он не получил, и оставался беден, как последний водонос. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами и иметь возможность проводить свои опыты, он занимался таким презренным делом, как выгонка эфирных масел для парфюмерных лавок. А иногда, чего уж греха таить, помогал любящим родственникам приблизить кончину зажившегося на этом свете богатого дедушки. Да и нестарые дамы, которые мечтали стать обеспеченными вдовушками, иногда заглядывали в его лачугу. По вавилонским законам, жена полностью распоряжалась своей долей имущества, а после смерти мужа вступала в наследство, правда, с определенными ограничениями. Муж имел право убить свою жену, но после ее смерти обязан был вернуть приданное родственникам. И именно благодаря этой законотворческой коллизии количество вдов значительно превышало количество вдовцов.
Яды на основе синильной кислоты с незапамятных времен готовились из миндаля и косточек персика, и были известны от Египта до Индии. Многие вельможи имели рабов-дегустаторов, а цари – целые придворные структуры, возглавляемые кравчими. Должность эта была настолько ответственной, что при Иване Грозном кравчий лично пробовал все, что подавали на царский стол, и не мог занимать свою должность более, чем пять лет. Царь очень ответственно подходил к своей безопасности, имея перед глазами пример матери, отравленной боярами в неполные тридцать лет. Митридат Евпатор, царь Понта, имел целый научный институт, где на рабах ставились опыты по использованию ядов и противоядий. Его научное наследие было так интересно, что перекочевало в Римскую республику и дошло до наших дней. Универсальное противоядие, которое он придумал и пил всю жизнь, оказалось настолько эффективным, что бедолага в конце жизни даже отравиться толком не смог, и приказал солдату проткнуть его мечом. В общем, культура изготовления ядов в это время была высочайшей, а умелых специалистов ценили, уважали, и иногда казнили самым зверским образом, если им хватало ума попасться.