© ЗАО «ЭНАС-КНИГА», 2017
* * *
Дорогой сестренке Наташе эту повесть посвящает старшая сестра
Вместо вступления. Что было девять лет назад
– Волки! Волки! Спасайтесь! – отчаянно кричал ямщик, сидя на козлах[1] больших крытых саней.
Он дергал вожжами, пытаясь заставить коней бежать как можно скорее.
Была ночь, выл ветер, метелица плясала по лесу, наметая горы снега на корни деревьев. Луна с трудом пробивалась сквозь эту мерцающую пелену.
Из саней высунулся человек, одетый в теплую шубу, на голове у него была высокая соболья шапка.
– Волки? – спросил он испуганно. – Где? Может быть, далеко? – и тут же отпрянул в возок: несколько десятков зеленых огней стремительно окружали сани.
Дрожа от ужаса, он заговорил с пожилой женщиной, сидящей рядом с ним в возке и укутанной в теплые платки поверх широкой лисьей шубы:
– Няня! На нас нападают волки… И мне нечем отбиться от них… На спасение надежды нет… Надо спасти хотя бы ребенка… Во что бы то ни стало спасти! Подайте ее мне, мою дорогую!.. Я закутаю ее хорошенько и постараюсь как-нибудь спрятать от хищников… На коней надежды мало… Им не уйти… Мы поедем одни… Авось удастся добраться до жилья… Но сначала я попытаюсь спасти мою крошку…
Он выхватил из рук няньки закутанную в мех малюсенькую девочку, выскочил из саней и бросился к дереву у дороги. Скинул с себя шубу, завернул в нее малютку, безмятежно спавшую крепким сном, снял широкий кожаный пояс и привязал ребенка к дереву, но сначала поцеловал девочку и благословил ее.
– Если мне суждено спастись, я вернусь за тобой, моя крошка, – его голос прервался коротким рыданием. – Если же я стану добычей волков, добрые люди найдут и приютят тебя. Господь с тобой! Прощай, моя хорошая! Полагаюсь на милость Божию!
Он вернулся к саням. Нянька громко молилась и плакала. Ямщик молча ждал. Кони бились и храпели, чуя смертельную опасность.
Все понимали, что от волков им не уйти… А между тем их горящие глаза приближались к саням. Звери уже издали щелкали зубами, как бы предвкушая победу над обреченными людьми.
Лошади бросились было вперед, но снежные сугробы и метель мешали им бежать. Пронзительно и страшно вплетался в вой метели протяжный волчий вой… Звери окружили сани, которые едва пробивались сквозь наметенные сугробы, и вдруг всей стаей ринулись на коней…
* * *
Уже начинало светать, когда в лесу прогремел выстрел. За ним другой, третий… Это крестьяне-охотники спешили на помощь погибающим. Заслышав выстрелы, волки бросили добычу и кинулись врассыпную.
В лесу охотники увидели ужасную картину. Кости обеих лошадей были обглоданы до белизны, а может, их уже припорошило снегом. Ямщик и нянька умерли от жестоких укусов. Немного в стороне от них лежал человек в оленьей дорожной куртке и собольей шапке, съехавшей на лоб. Он тяжело дышал. Укусы волков не миновали и его: из рук и ног его сочилась кровь. Он был без чувств. Охотники подняли его и понесли в поселок, который версты на две отстоял от лесной дороги.
Там они привели неизвестного в чувство, подкрепили его силы вином, обмыли и забинтовали раны.
Когда незнакомец пришел в себя, его первыми словами были:
– Моя дочь… моя девочка… Она осталась в лесу… Я привязал ее к дереву у дороги, чтобы волки не могли ее достать… Ради всего святого, найдите ее, принесите сюда. Я щедро награжу вас!
Охотники кинулись в лес, обыскали все лесные дороги и тропинки, но не нашли ребенка. Они только принесли в поселок погибшую женщину и ямщика. Дитя же исчезло бесследно.
Отец девочки, услышав ужасную весть, впал в беспамятство…
* * *
– Надо бы узнать, кто он, и известить его родных о том, что он лежит у нас и опасно болен, – решили охотники.
Однако больной не мог ответить на их вопросы. Он бредил, метался, звал свою дочку, но кто он, откуда и где его родные, от него нельзя было добиться.
Охотники осмотрели его карманы, чтобы узнать, нет ли там какой-либо записки. В его дорожной куртке они нашли довольно большую сумму денег, паспорт, еще какие-то бумаги и несколько писем. Так охотники узнали, что он богат и знатен. По письмам выходило, что он недавно овдовел и ехал из Петербурга с маленькой дочкой и ее кормилицей в Сибирь к одному из своих друзей. В кармане больного нашлось письмо с адресом того друга, к которому направлялся наш герой. Ему-то и написали добрые люди о том, где и в каком положении находится его товарищ.
Друг приехал в поселок через несколько дней и ухаживал за больным с нежностью родного брата. Молодость взяла свое, к больному вернулись силы, и он смог уехать.
Он щедро наградил своих спасителей-охотников и с растерзанным сердцем, обыскав предварительно все окрестные селения в надежде найти дочь, уехал, оплакивая свою малютку, которую считал погибшей.
* * *
Однако она осталась жива. Когда охотники спасли ее отца и увезли его в поселок, она проснулась и, не встретив любящего взора своей няни-кормилицы, громко и горько расплакалась. Ее плач услышал старик-птицелов, который в то утро расставлял в лесу силки для птиц. Старик жил этим промыслом. Он удивился, когда услышал детский плач посреди леса, и пошел на голос. У толстого придорожного дерева он нашел привязанную крохотную белокурую девочку, закутанную в дорогую шубу.
– Ах ты, крошечка ненаглядная! Сам Господь, видно, тебя мне посылает! – растрогался старик и, отвязав девочку, взял ее на руки.
Увидев его доброе лицо, она притихла и перестала плакать. Старик начал нежно баюкать ее, и девочка вскоре опять заснула.
Старик-птицелов был одинок. Его единственная дочь вышла несколько лет тому назад замуж и уехала в Петербург, жена умерла.
– Вот славно-то! Вторую дочку Господь мне послал! Только крошечку-то какую! – радовался он, неся домой живую находку.
Старый птицелов снимал маленькую избушку у зажиточного хозяина-сибиряка. Птицелова звали Михалычем. Он совсем не думал о том, что у ребенка есть родители, что его, может быть, ищут. Он понял одно: ребенка покинули, поручив его Богу и добрым людям. О нападении волков он ничего не слышал, так как жил довольно далеко от охотничьего поселка.
Придя домой, Михалыч раскутал девочку, посмотрел, нет ли какой-нибудь записки, объясняющей ее появление в лесу. Но никакой записки не нашлось. Правда, кроме дорогой мужской шубы, мехового пальтишка ребенка и красивого платья, старик Михалыч заметил на шее девочки небольшой крестик на золотой цепочке. Короткая надпись на крестике гласила: «Спаси, Господи, рабу твою Александру». Так Михалыч узнал, как зовут девочку. Но сам он прозвал ее иначе.
– Пускай уж ты Сибирочкой зваться будешь, – решил он, целуя ребенка, – потому что нашел я тебя в сибирской глуши. И буду я любить тебя, богоданная моя внучка Сибирочка, как родную, выращу тебя, научу грамоте и молитвам и не отдам никому-никому…
Боясь, чтобы не отняли приемыша, Михалыч вскоре уехал из поселка. В ближайшем городке он продал шубу, в которую был закутан ребенок, а на вырученные деньги уехал подальше, в самую глушь сибирских далеких губерний, и поселился в селении, где никто не знал ни его самого, ни его приемной внучки.
Часть первая. в Сибирской глуши
Глава I. Дедушка и внучка
– Холодно, дедушка, холодно!
И маленькая девочка лет девяти прижималась дрожащим худеньким тельцем к старику, строгавшему какие-то палочки.
На ней было ветхое платье и такое же пальтишко, и не пальтишко даже, а старый тулупчик, едва доходивший ей до колен. Из-под платка выбивались белокурые волосы, вьющиеся крупными кольцами вокруг бледного худенького личика с большими ясными синими глазами.
– Холодно, дедушка, холодно! – еще раз повторила девочка, теснее прижимаясь к деду.
Старик был тощ и высок ростом. Желтая, как воск, кожа морщинилась на его высохшем лице. Выцветшие от старости глаза были тусклы. Он был одет в какой-то убогий, порыжевший от времени полушубок. В тесной избушке, похожей на чулан, было холодно и темно. Единственное окошко, почти заметенное снегом, давало мало света. К тому же мороз прихотливо разрисовал его узорами, и оно все заледенело. Кроме черного от копоти стола и печки, которую Бог знает как давно не топили как следует, да охапки соломы, брошенной в угол и беспорядочно прикрытой каким-то тряпьем, в чулане ничего не было.
Дедушка и внучка сидели, тесно прижавшись друг к другу и дрожа от холода. Дедушка кашлял и хватался за грудь и так тяжело дышал, что девочке иногда казалось: вот-вот сейчас он задохнется.
А между тем за оконцем чулана бушевал ветер, и метелица несла вдоль улицы небольшого селения крупные хлопья снега.
– У-у-у! – пронзительно завывал ветер.
– У-у-у! – зловеще вторила ему метель.
От этих страшных завываний дрожала крошечная темная избушка, дрожала белокурая девочка и, казалось, сильнее кашлял высокий худой старик.
– Дедушка! А не затопить ли печурку? – робко спросила девочка.
– Нечем, моя дорогая Сибирочка! Намедни весь хворост вышел. Ни хлеба, ни хвороста… Больше ничего у нас нет.
И старик закашлялся так сильно, что девочке стало страшно за него. Потом он ближе, теснее прижал ребенка к себе и, расстегнув полушубок, прикрыл его полой своей теплой одежды. Минуты две оба молчали. Дедушка строгал свои палочки, девочка зябко куталась в полу его полушубка.
А холод делался все сильнее. Стужа делала свое дело, и в маленьком чуланчике почти невозможно было сидеть.
Дедушка давно понял это и решил действовать, несмотря на стужу и метель.
– Слушай, Сибирочка, я пойду в лес. Наберу хворосту, да, кстати, и силки посмотрю, не попался ли в них какой-нибудь шустрый зайчишка. Вот пир-то мы тогда зададим с тобой! А? – проговорил он, силясь улыбнуться. – Ведь ты, чай, проголодалась, моя девчурка? Чай, кушать тебе хочется?
– Хочется, дедушка, – прошептала девочка, сконфузившись.
– Ну, вот! Ну, вот и отлично, – засуетился старик, – пойду-ка я в лес… Посмотрю силки… Найду в них зверька или птичку… И хворосту наберу… Печку затопим… Дичь зажарим… То-то будет славно, Сибирочка!
И, суетясь и покашливая, дедушка дрожащими руками снял с гвоздя рваную шубейку, нацепил ее поверх полушубка, накрыл голову старой бараньей шапкой и, перекрестив и поцеловав Сибирочку, открыл дверь избушки, стоявшей на самом краю поселка.
Метель, стужа и ветер разом ворвались в избушку. Сибирочка вздрогнула всем телом и от холода, и от страха. Ей почему-то особенно жутко было оставаться сегодня одной. Она вскочила и бросилась следом за стариком. Схватив его за руку, зашептала:
– Не оставляй меня одну, не оставляй, дедушка! Мне так страшно одной! Возьми меня с собой! – и она все сильнее и сильнее сжимала пальцы дедушкиной руки.
– Да ведь замерзнешь в лесу, глупышка, – пожалел ее старик, – ведь стужа-то, гляди, эвон какая!
– Ничего, дедушка! Ничего, миленький! Я валенки надену и платок большой! – молила старика девочка.
Валенки и платок были единственным богатством Сибирочки.
Старик колебался: очень уж холодно было на дворе. Но, встретивши жалобный взгляд синих глаз, махнул рукой и сказал:
– Ин ладно, пойдем, большеглазая! Быть по-твоему. Укройся только поплотнее платком да валенки надень.
Сибирочка даже подпрыгнула от радости. Спешно укутавшись, она взяла деда за руку и вышла с ним из избушки.
Глава II. Под свист ветра и песнь метели. – Неожиданное горе
Оказалось, что в избушке-чулане было куда темнее, чем на улице. Короткий зимний день был в самом разгаре, когда Михалыч с внучкой, миновав опушку, углубились в лес, стоявший в какой-нибудь версте от селения.
Такие леса в Сибири называют тайгой. Огромные деревья-великаны словно сторожили свои владения. Здесь росли дубы, и клены, и столетние кедры. Они образовывали непроходимую стену – так плотно друг к другу стояли их толстые стволы. Через эту стену почти невозможно было пробраться непривычному человеку. Но старый Михалыч, долго живший в Сибири, как свои пять пальцев знал, как найти проходы в этой сплошной стене. Дедушка жил за счет тайги, расставляя силки и капканы, а лесных зверей и птиц продавал на ярмарке, оставляя часть на пропитание себе и внучке. Он сам ладил капканы и силки, строгал для них палочки и плел веревки зимними днями и долгими вечерами, когда пурга и стужа не позволяли ему выйти на промысел в лес. Работая, он не забывал о своей маленькой внучке. Он выучил ее читать и писать, а также немного считать, учил ее молитвам и Священной истории – словом, всему тому, что знал сам. Их жизнь текла тихо и мирно, пока однажды старик не простудился на охоте и не слег в постель. Он болел долго и, так и не поправившись окончательно, с жестоким кашлем стал выходить на промысел.
С этого дня болезнь быстро стала подтачивать его железное здоровье. Он кашлял и задыхался, чувствуя сильнейшую боль в груди, особенно в те дни, когда приходилось выходить на промысел в ненастную погоду. Сегодня день был не самый удачный для похода в лес, но оставаться долее в избушке без еды и топлива было невозможно. Старик на все был готов ради своей любимицы.
– Авось поутихнет метелица! – вслух говорил Михалыч, углубляясь все дальше в лес.
Метелица действительно мало-помалу утихала, но зато мороз крепчал. Сибирочка совсем замерзла, хоть и была укутана теплым платком, который, однако, не согревал ее. Дедушка уже раскаивался в том, что взял внучку с собой. Чтобы добраться до того места, где были расставлены силки, приходилось идти по узкой, протоптанной путниками дорожке, на которую метелица намела снегу. В лесу начинало темнеть. Ноги вязли в снегу, ветер и стужа забирались под ветхие одежки и немилосердно щипали тело. Но возвращаться назад без дичи и хвороста было немыслимо. В холодной избушке нечем было согреться и нечего было есть…
С трудом передвигая ноги, они доплелись до силков. Увы! Они были пусты. Ни зверь, ни птица не попались в ловушку. Должно быть, зверье попряталось от стужи и метели.
– Делать нечего, давай собирать хворост, Сибирочка, – произнес уныло дедушка, со всех сторон осмотрев пустые капканы и силки. – Не везет нам с тобой нынче… – с тяжелым вздохом заключил старик и принялся за работу.
Сибирочка бросилась помогать ему. Ее маленькие ручонки проворно хватали сухие ветки валежника и сучья, там и сям разбросанные бурей по сугробам. Увлеченная работой, Сибирочка разогрелась и повеселела. К тому же у нее была маленькая тайна: утром она припрятала для дедушки краюшку хлеба, чтобы угостить больного старика перед тем, как ложиться спать.
«А дедушка-то и не знает, что у нас есть, чем поужинать!» – радовалась Сибирочка и еще усерднее собирала хворост.
Вдруг она услышала тяжкий стон. Сибирочка вздрогнула и обернулась: дедушка, как-то странно согнувшись, сидел, прислонясь к стволу старого дуба. Он был очень бледен, кашлял и задыхался, а изо рта его тянулась тонкая струйка крови.
– Дедушка, милый дедушка! – закричала девочка и бросилась к старику.
Старик-птицелов хотел что-то сказать и не мог. Он протянул руки навстречу Сибирочке и замер, глядя на нее печальными глазами. Девочка схватила дедушкины руки и с плачем упала к его ногам.
– Дедушка! Милый! Дорогой дедушка! – лепетала Сибирочка, не зная, что предпринять.
– Сибирочка… деточка… – с хриплым стоном прошептал дедушка, – плохо мне… умираю я… бедняжечка моя… родименькая… теперь ты сиротинкой останешься… Господь призывает к себе твоего дедушку… Но Он тебя не оставит… Помни одно, Сибирочка… как только я умру, сейчас же к дочке моей, к Аннушке, в Питер отправляйся… Добрые люди помогут… Адрес ты знаешь, я тебе не раз говорил… Христовым именем[2] как-нибудь доберешься туда… Аннушка тебя не оставит… Я ей часто писал о тебе…
Старик замолк на минуту, потом, подняв затуманенные глаза к небу, сказал неожиданно громко:
– Господи, помилуй сироту! Не оставь ее, Господи… – он помолчал и добавил: – Прощай, Сибирочка! Прощай, желанная, помираю я… Душно мне… невмоготу… – захлебываясь, все тише и тише лепетал старик и все ниже и ниже склонялся на сугроб, глядя на Сибирочку тускнеющими, широко раскрытыми глазами.
Сибирочка была вне себя от горя. Она целовала холодеющие руки дедушки, поддерживала его голову, прижималась к нему, стараясь отогреть умирающего.
И дедушка в последний миг своей жизни почуял это. Его слабые пальцы легонько пожали маленькую ручку Сибирочки, и, глубоко вздохнув, дедушка повалился на снег.
Громко рыдая, Сибирочка обвила шею дедушки и замерла в отчаянии…
Глава III. Сибирочка хочет спасти дедушку
Прошло немало времени. Уже ночь спустилась на землю, когда Сибирочка пришла в себя. Ее бледное худенькое личико еще больше осунулось, огромные синие глаза покраснели от слез.
Тело старика уже окоченело на морозе. Да и Сибирочка замерзла, поскольку долго сидела без движения подле умершего дедушки. Мороз становился все крепче, все упорнее; руки и ноги Сибирочки совсем онемели, лицо и тело кололо и резало, как ножом.
Первой мыслью Сибирочки было бежать по знакомой дороге в селение, позвать людей, чтобы они пришли и унесли куда-нибудь в теплую избу ее бедного дедушку, которого Сибирочка никак не хотела признать умершим.
Она его горячо любила, хотя знала, что дедушка ей не родной и что нашел он ее в лесу. Этот рассказ он часто повторял своей названой внучке, при этом всегда добавлял: «Ты знатная сиротка, Сибирочка, очень знатная. Нашел я тебя в шубе важной, и бельишко, и платьишко были на тебе самые что ни на есть графские!»
Но это не трогало Сибирочку. Ей было решительно все равно, графское ли, княжеское ли она дитя. Она знала и любила одного лишь дедушку и боялась даже думать о разлуке с ним. И вот теперь ее дедушке стало так худо, что он упал без чувств!.. Что с ним? Ей казалось, что дедушка сильно ослаб и потерял сознание, но что его еще можно спасти.
– Только бы добежать до селения, а там дедушку спасут… спасут непременно!.. – решила Сибирочка и, заботливо укрыв деда своим большим платком, поцеловала его холодную щеку и в одном рваном тулупчике побежала за подмогой.
Однако ночь сыграла скверную шутку с бедной девочкой: она окутала тайгу тьмой.
Сибирочка уже не бежала, а плелась кое-как наудачу.
– Скоро, скоро дойду я до опушки, а там и до селения рукой подать, – ободряла себя девочка, с невольным страхом вглядываясь в темноту.
Она не заметила, как ошиблась тропой и свернула в сторону и теперь углублялась все дальше и дальше в тайгу.
Все труднее и труднее становилось идти Сибирочке. Она едва переступала ногами в высоком снегу и по колено вязла в сугробах, но при этом все еще надеялась, все еще верила, что вот-вот выберется на опушку.
Внезапно рядом с ней что-то зашуршало.
«Медведь!» – испугалась Сибирочка и рванулась в сторону, но споткнулась о корень дерева и полетела в сугроб.
Глава IV. Четыре мохнатых зверя
Сибирочка лежала, едва дыша, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Совсем близко копошилось что-то мохнатое и большое, хрустело ветвями деревьев.
Ужас охватил душу Сибирочки.
– Медведь, непременно медведь! – повторяла она тихонько, а тем временем чудовище все приближалось.
Луна выплыла из-за облаков, и при ее бледном свете Сибирочка увидела каких-то мохнатых зверей, которые как будто подкрадывались к ней с четырех сторон. Сибирочка закричала и закрыла лицо руками, чтобы не видеть, кто собирается растерзать ее.
Озадаченные ее криком, чудовища приостановились, словно выжидая.
– Ребенок в лесу, в такую пору! – услышала она человеческий голос.
Сибирочка взглянула и увидела стоявшего подле нее высокого человека. Высокая мохнатая шапка и меховой кафтан делали его похожим на лесного зверя, и немудрено, что испуганная Сибирочка приняла его за медведя. К ним подошли еще трое таких же мохнатых людей, одетых в меховую одежду, сшитую мехом наружу. Они были поменьше ростом, но казались Сибирочке не менее страшными в слабом лунном сиянии. Все четверо склонились над ней, а она была почти без памяти.
– Что за притча! Как она одна-одинешенька попала в лес? – произнес тот, что был постарше.
Лицо его поражало своим жестоким, почти свирепым выражением, космы седых волос торчали из-под шапки во все стороны, всклокоченная седая борода и глубокие морщины не прибавляли ему привлекательности.
Трое других казались гораздо моложе. Один из них был почти мальчик, лет четырнадцати на вид. У него было бледное личико, тонкие черты лица, и большие умные глаза смотрели открыто и смело.
Двое других выглядели так же сурово и жестоко, как и старший. У них, правда, лица были несколько благообразнее, не было у них и всклокоченных бород и морщин, но глаза, сверкающие из-под шапок, надвинутых чуть ли не на самые брови, были злыми и производили отталкивающее впечатление.
Старший путник с ружьем за плечами подошел к Сибирочке, нагнулся, поднял ее из сугроба чуть живую, встряхнул изо всей силы и поставил прямо перед собой.
– Кто ты, девочка, и как попала сюда? – прохрипел он.
От холода и волнения Сибирочка ничего не могла ему ответить. Однако, собравшись с силами, все же сказала чуть слышно:
– Дедушка там, на снегу остался… мой дедушка… птицелов Михалыч, из соседнего селения… Пожалуйста, возьмите его к себе… отогрейте… Он очень болен… Ради Бога, помогите ему. Он так кашлял… а потом… упал… прямо в снег… Ах, Господи! Ведь он умрет… если… если вы не поможете ему! – и она горько заплакала, вспомнив, как дедушка лежал на снегу.
– Не смей хныкать! – сурово оборвал ее сердитый старик. – Терпеть не могу, когда хнычут. Говори толком, где оставила старика.
Испуганная Сибирочка пыталась объяснить, что она оставила деда недалеко от опушки, и надо идти туда, сначала прямо, потом налево, потом направо.
– Как тут разберешь! – вышел из себя старший. – Ну, да ладно! Мы сами доберемся до старика. А ты, Андрей, – обратился он к юноше, – возьми девочку и отведи ее в нашу «лесную нору». Да смотри, гляди в оба, чтобы она от тебя не удрала. Девчонка может пригодиться нам в деле. Ты вишь как вырос, для сбора милостыни не годишься больше. Такому большому дурню никто не будет подавать, а она как раз подойдет, – и старик угрюмо взглянул на черноглазого мальчика, который спокойно выдержал его взгляд.
Мальчик взял Сибирочку за руку и шепнул ей:
– Пойдем со мной!
Его глаза смотрели так ласково, а голос звучал так дружелюбно, что Сибирочке нечего было бояться его. Она доверчиво протянула ему руку и, едва переставляя окоченевшие ножки, поплелась за ним.
Старик и его два спутника направились в ту сторону, куда указала им Сибирочка, где, по ее мнению, остался лежать на снегу больной дедушка.
