– Да… Люблю… Конфеты… – выдавил я из себя, хотя на самом деле я даже не помню, когда в последний раз ел сладкое.
– Может, кино посмотрим? – предложила Саша.
«Черт! Это точно сейчас произойдет! Во всех фильмах чай и кино – только предлог для секса. Что делать?! Что делать?!»
– Да! Давай! – откликнулся я.
– Супер! – взвизгнула Саша, вскакивая со стула.
Она побежала в свою комнату настраивать ноут, а я, сославшись на срочный звонок по одному жизненно важному делу, заперся в туалете. С минуту я неподвижно стоял перед зеркалом. Оттуда на меня смотрело испуганное раскрасневшееся лицо какого-то ссыкливого мудака. «Успокойся, Кирилл! Хватит паниковать! Ты мужик или ссанная тряпка?!» Я прищурил один глаз – тот, в зеркале, повторил; я прищурил второй – то же самое. Тогда я резко замахнулся и влепил этому мудаку смачную пощечину – у него аж в глазах потемнело.
Мне мгновенно полегчало. Только на щеке осталось гореть ярко-алое пятно. Я умылся. Постоял еще с минуту, глядя на чистую идеально белую поверхность раковины, и мне вспомнилось, что больше всего в своем доме Даша стеснялась туалета. Она прям не пускала туда ни меня, ни Костю. Говорила, чтобы мы шли справлять нужду на улицу. Я сначала думал, это такой прикол, ну типа игра или вроде того, и мы с Костей действительно ходили на улицу, пока мне все это надоело. Однажды, не спросив разрешения, я ворвался в туалет и остолбенел от увиденного. Унитаза не было. Прямо на бетонном полу по центру крохотной коморки стоял старый деревянный стул с дыркой в сидении, ободком от унитаза и обыкновенным жестяным ведром под ним.
Не выдержав увиденного, я заржал в голос. На мой смех прибежал Костя, и мы оба повалились на пол, надрывая животы от хохота. Даша ударилась в слезы. Несколько следующих дней она с нами не разговаривала. А я только потом понял: то, что я увидел, не было смешно…
Я вышел из туалета. Направился прямиком в Сашину комнату. Она сидела на розовой кровати и смотрела в раскрытый экран ноутбука.
– Все в порядке? – спросила она, подняв на меня глаза.
– В полном, – ответил я.
Мы недолго выбирали кино. Саша предложила «Вечное сияние чистого разума». Я, не раздумывая, согласился. Мы устроились на ее кровати, полулежа и упираясь спинами в стену. Ноутбук стоял на стуле перед кроватью. Саша сидела вплотную ко мне. В тот момент, когда показали плачущего Джима Керри, его дрожащие руки, и по экрану поползли вступительные титры, я положил руку Саше на талию. И мы занялись друг другом…
Фильм играл на заднем фоне. Джим Керри сказал: «Только мама присылает мне открытки на день Святого Валентина». Мои и Сашины губы слились в единое целое. Кейт Уинслет воскликнула: «Признайся, Джоэл, ты в ярости, потому что я уехала развлекаться без тебя». Саша обвела руками мою шею. Моя левая рука лежала на ее спине. Подушечки пальцев сквозь тонкую майку ощущали застежку лифчика. «Благословенны забывающие, ибо они не помнят своих ошибок», – сказала Кирстен Данст. Саша подалась назад, потянула меня на себя. Тыльная сторона ладони окунулась в мягкую ткань покрывала – мы перешли в горизонтальное положение.
Я почему-то вспомнил, как мы вот так же целовались с Дашей на кровати ее родителей. У нее не было собственной кровати – она спала на одноместном раскладном кресле, где мы вдвоем не помещались. Помню, как я, целуя ее, решил перейти к более активным действиям. Я потянул за майку, но она остановила меня словами «не надо». Она призналась, без подробностей, что однажды уже занималась сексом – ее лишили девственности в детском лагере в тринадцать лет, и еще раз она пока не готова…
Джим Керри и Кейт Уинслет бежали по заснеженному пляжу. Я не отдавал отчета своим действиям. Руки шарили у Саши под майкой. Пальцы поползли вверх от плоского живота к груди, потом дальше под лифчик… но Саша мягко убрала мою руку.
Сейчас, сидя перед компьютером, прокручивая в голове эту сцену кадр за кадром, как кинопленку во время монтажа, я думаю… я сомневаюсь, что Саша по-настоящему хотела, чтобы я прекращал… Не знаю… Может, я не прав. Может, я ошибаюсь. Есть ли граница между принуждением и настойчивостью? Где она пролегает? Может, она очень тонкая, прозрачная, едва заметная, и перейти ее – раз плюнуть. Может, поэтому я дал заднюю.
Хотя, скорее всего, я просто зассал.
Фильм подходил к концу. Мы лежали в объятиях друг друга, отдыхая от поцелуев, и смотрели, как Кейт Уинслет в машине у Джима Керри включает кастету, на которой ее голос говорит, что она хотела стереть память о Джоэле. В воздухе витало едва уловимое ощущение неловкости, будто нам выпал выигрышный билетик в лотерее, а мы вместо того, чтобы заглянуть в него, зачем-то тянули, тянули и случайно пропустили момент объявления победителя.
Завибрировал Сашин телефон. Она заглянула в светящийся в полумраке экран – на улице к этому времени стемнело, и свет в комнате шел только от ноутбука, – с ноткой разочарования Саша сообщила:
– Родители на подходе.
После ее слов меня охватил ужас.
– Мне пора, – сказал я.
В комнате зажегся свет. Я схватил рюкзак и вылетел в коридор.
– Вот, значит, как? С моими родителями познакомиться не хочешь?
Я на мгновение остановился, бросил на Сашу рассеянный, полный мольбы взгляд – она засмеялась, и я понял, что она шутит.
Выбегая из подъезда, я налетел на какого-то мужика с двумя гигантскими пакетами. Возможно, это был Сашин папа – по крайней мере я так решил для себя, когда в автобусе ехал домой. Получается, мы разминулись всего несколькими минутами.
18 февраля 2020. Вторник
Опять в пух и прах проигрался Диме в шахматы. Дважды вчера и один раз сегодня. Итого уже восемь поражений подряд. Не то, чтобы я считал себя великим шахматистам – игрок из меня так себе – но и Дима не гений. Хоть раз у него можно было выиграть?
Особенно меня бесит то чувство после игры, когда сидишь и глотаешь горечь поражения, а Дима продолжает заниматься своими делами: типа обыграть меня – совершенно обыденное дело, которое он мимоходом проворачивает по сто раз на дню. Выглядит это так: он будничным тоном произносит «шах и мат», мы какое-то время молчим – я еще не верю глазам, пытаюсь найти хоть какую-нибудь лазейку – потом он открывает тетрадки и, какой бы урок ни шел, начинает решать задачки по математике. В это время я весь пылаю. Меня будто распирает изнутри давление в несколько атмосфер. Я готов взорваться от злости…
Короче, я решил во что бы то ни стало научиться играть в шахматы и порвать его в следующий раз. Начал с сегодняшнего дня. Вместо того, чтобы, как обычно, во время ужина залипнуть на всякие уморительные ролики в Ютубе, я запустил обучалку по теме: «Тактика и стратегия в шахматах». Начало моему «Великому походу» положено. И я пройду его до конца, даже если придется понести катастрофически невосполнимые потери, даже если придется слить экзамены в ноль.
Последнее предложение я, конечно, написал не всерьез – исключительно для куража. Экзамены, ЕГЭ, тесты, пробники, баллы, вузы – вот что я слышу каждый день по миллиону раз. Иногда кажется, будто используемый в школе русский язык полностью и бесповоротно выродился в какие-нибудь жалкие тридцать слов, которыми можно выразить любую школьную мысль. Со всех сторон: в коридорах, из приоткрытых дверей кабинетов, со школьного крыльца, сверху, снизу, из-под земли и даже с рыжих от копоти небес доносятся споры о том, какой вуз лучше, и куда стоит идти учиться. Кажется, я один из немногих, кто понятия не имеет, что делать и куда бежать, когда над головой прозвенит последний звонок.
Вчера бесконечные разговоры об экзаменах и неопределенном будущем вытеснила новая тема: учительница по литературе, молодая и красивая, выходит замуж. Естественно, первые об этом узнали девчонки – увидели кольцо в Инстаграме. Поэтому когда она в учительской объявила всему коллективу, о скорой смене фамилии и приобретении нового социального статуса, за что, уверен, сорвала бурю аплодисментов, по эту сторону баррикад все уже только и болтали о предстоящем событии.
Я тут попытался описать ее, несколько раз набирал текст и стирал, снова набирал и опять удалял все под корень – до ослепительной белизны в начале абзаца. Описывать счастливого человека, оказывается, невероятно сложно. Кроме банальных штампов, вроде «она светилась от счастья», «парила в воздухе» и «ее лучезарная улыбка сияла как само солнце» ничего в голову не приходило. Как там у Льва Николаевича про счастливые семьи? Истинная правда!
На одной из перемен в ходе бурного обсуждения новости про свадьбу учительницы Эдик заявил:
– Я б на такой и сам женился.
– Зимой только по залету женятся, – возразила Оля.
– С чего это? – удивился Миша.
– Ну сам подумай. Кому хочется играть свадьбу, когда на улице минус десять? Нужно ведь по городу проехаться на красивой машине. На набережную выйти. Сделать красивые фоточки, – ответила Оля.
– Во-первых, это только предложение сделали зимой. А когда будет сама свадьба, пока неизвестно, – сказала Саша.
– Не раньше, чем через месяц после подачи заявления, – вставил Дима.
Мы все, удивленные, обернулись к нему.
– Что?! Я просто в интернете только что посмотрел.
– В любом случае, если они поженятся весной, то по залету, – сказала Оля.
– Весной-то почему? – снова не понял Миша.
– Ну а зачем спешить? Могли бы уже до лета потерпеть.
– Слушайте, а сколько ей лет? – спросил я, обращаясь ко всем, но глядя на Сашу.
Та демонстративно надула губки и отвернулась. Она снова обиделась из-за выходных. Или делала вид, что обижается – не знаю. Я уже не пытаюсь понять. Иногда кажется, будто понять ее выше человеческих сил. Видимо, требуется сверхразум, как у зергов в Старкрафте или у Артура Кларка в «Конце детства». А я всего лишь не смог пойти погулять с ней. Подумаешь – большая проблема!
По правде говоря, я бы мог пойти, но мне не хотелось. Все выходные я провел дома, в тепле и уюте, под пледом, за книжкой в руках – дочитал «Убить пересмешника», в постели перед ноутбуком досмотрел последний сезон «Рика и Морти», и даже сделал все уроки. Особое внимание уделил обществознанию. Кстати, очень пригодилось – сегодня на уроке я стойко выдержал допрос на тему разницы между элитарной и массовой культурой, за что был удостоен высшей похвалы от Натальи Алексеевны словами: «Ладно. Садись. Пять».
Друзей на выходных я тоже проигнорил. Авдей, Сева и даже Игорь писали в ВК, но я сначала их динамил, а потом, когда Авдей позвонил, притворился больным. Он поверил и пожелал скорейшего выздоровления. Саше я наврал, что на два дня уезжаю к родственникам. «Каким родственникам?» – написала она. «К двоюродной тете», – ответил я. «Зачем?» – незамедлительно всплыло новое сообщение. «Давно не виделись. Надо проведать», – попытался уклониться я. На экране рядом с Сашиной иконкой долго светилось «Печатает…». Я, не дожидаясь нового сообщения, зачем-то добавил: «Она просто болеет. Мама попросила меня, чтобы я съездил с ней». Тогда Саша ответила: «Ну ладно». И потом все равно обиделась.
Я сперва чувствовал себя немного виноватым. Я задавался вопросом: собственно, а зачем я написал ей неправду? С другой стороны, Саша хотела идти в кафе пить кофе и есть пиццу, а у меня нет ни копейки – весь заработок за покраску забора я потратил на цветы. Наверное, она согласилась бы просто погулять по парку Старого города или набережной Кубани, но город снова захлестнули ветра, и блуждать по улицам даже в теплых пуховиках не самое приятное занятие. Так что чувство вины, как эфир на открытом воздухе, вскоре улетучилось.
Еще Дима предлагал затусить у него. Они с Эдиком и Мишей собирались вместе «поиграть в приставку и пропустить по бокальчику». Предложение звучало заманчиво, тем более хотелось посмотреть, что налито у них в бокальчике: пиво или лимонад, но, по понятным причинам, я пойти не мог. Было бы забавно потом объяснять Саше, как я оказался в двух местах одновременно: у постели больной тети и в Диминой квартире с джойстиком в руках.
Но даже несмотря на выдуманную вескую причину, Саша держалась со мной холодно – на вопросы отвечала односложно или делала вид, будто их не слышит. Поэтому про учительницу мне ответила Оля, за что получила укол острым взглядом-упреком от Саши.
– Двадцать пять или двадцать шесть. Она ведь только недавно универ закончила, – сказала Оля и смутилась под Сашиным взглядом.
– Самое время для детей. Моей маме как раз столько же было, когда я родился, – вставил Эдик.
И разговор на полном ходу понесся дальше, но я в нем уже не участвовал. Внутри меня что-то колыхнули самые первые слова Оли. Я попытался вспомнить, когда поженились мои родители. Не зимой ли? То, что между моим рождением и их свадьбой был небольшой срок, я знал давно, но не придавал этому значения – просто никогда не задумывался.
Как ни пытался, я не смог вспомнить дату свадьбы родителей. Отец ушел из семьи, когда мне было семь, и мы с мамой почти не говорили о нем. По крайней мере последние лет пять. Может, они вовсе не хотели меня. Может, даже подумывали об аборте – не решились, испугались, и вот я, бесполезный кусок тела, брожу теперь по подлунному миру и строчу нелепые тексты.
Я решил спросить у мамы. Она пришла со второй смены поздно, глубоко за полночь. Отчим спал. Я ждал у себя в комнате – пялился в светящийся экран монитора, на котором поочередно двигались нарисованные шахматные фигуры, и не мог сосредоточиться. Мысли все время возвращались к одному и тому же вопросу. Так кто же я – желанный ребенок или случайное дитя?
Потом меня захватили еще более тяжелые думы. Зачем вообще люди заводят детей? Зачем бог создал человека? Потому что одному было скучно?
В тишине коридора щелкнул замок – пришла мама. Я долго ходил вокруг да около, томился в углу на кухне, пока она наспех перекусывала сухим ужином, чтобы побыстрее лечь спать и встать завтра ни свет ни заря на первую смену. Она несколько раз бросила на меня вопросительный взгляд, типа почему я все еще не в постели. А я жался спиной к стене, цепляясь руками за стул, будто боялся соскользнуть на пол. Потом она мыла посуду. Я мерил шагами площадь кухни: три шага вперед – и дверь на балкон, два влево – холодильник…
– Что ты маешься? – не выдержала мама.
– Я? Я… просто…
И я, не думая, не подбирая слов, выдал в лоб:
– Слушай, а я родился по залету или как?
Мамины глаза округлились. Она, быстро хлопая ресницами, несколько раз беззвучно открыла рот. Потом все же произнесла:
– Что-о-о?!!
И тут же у нее вырвался невольный возглас. Какое-то неопределенное междометие, будто «ах» и «ох» одновременно. Лицо налилось краской. Глаза забегали по кухне. Я тут же пожалел о своем вопросе.
– Прости. Это я так… по глупости. Ладно, я пошел спать.
Я ушел, а на кухне еще долго горел свет и не доносилось ни звука. Потом в приоткрытой двери моей комнаты появилась мама.
– Кирилл, у тебя все хорошо? – спросила она.
Я лежал в кровати. В ушах торчали молчавшие наушники – я собирался включить аудиокнигу, но не смог решить какую и тупо слушал тишину, пока мама ее не нарушила. Я хотел притвориться спящим, но было поздно – я спалился.
– Да-да, все отлично!
– Тогда почему ты спрашиваешь такие вещи?
– Да просто так. А когда у вас с папой была свадьба?
– Второго марта… С тобой точно все в порядке? Ты задаешь странные вопросы. Меня это пугает.
– Все хорошо, мам! Я уже ложусь спать. Завтра рано вставать.
Мама, спохватившись, что ей тоже вставать в первую смену ушла. Я почти сразу уснул.
Сегодня она снова пыталась выведать, все ли у меня в порядке. Я отвечал примерно так же, как вчера. Только добавлял «не парься». Потом она сказала, что они с папой «очень хотели ребеночка, и бог подарил им меня».
Но я уже не загонялся по этому вопросу. В конце концов, какая разница?
20 февраля 2020. Четверг
Сегодня будет коротко. Просто оставлю здесь некоторые свои размышления.
По случайному совпадению – а совпадения бывают только случайными, иначе придется поверить в судьбу, высшие силы, фатализм, все эти дающие осечку пистолеты, и прочую мистическую херню, без которой можно и обойтись – в общем, случайным образом мы опять прогуливали биологию. В школе сделали большую ошибку, когда одновременно объявили о замене учительницы и пропаже классного журнала. Естественно, половина класса сбежала с уроков. Наше шахматное противостояние с Димой снова отложилось, хотя с прошлого раза мы успели провести одну партию, которую я опять проиграл, но на этот раз дрался как лев.
Сначала мы все вместе побродили по набережной. Долго висели на перилах и, вяло болтая, смотрели, как мерное течение Кубани толкало холодные воды на видневшуюся вдалеке плотину. Это монументальное сооружение, гений человеческой мысли, вымоченный в поте ударной стройки тридцатых-сороковых годов, расчленял реку на две части, пуская по артерии канала спасительную влагу для засушливых степных районов.
Дима предложил прогуляться к плотине. Я поддержал его. Оттуда по-над берегом канала я мог пешком дойти до дома за какие-нибудь полчаса. Остальные колебались: плотина далеко – на краю города, откуда ходит всего один автобус, но теплая погода – стояло плюс двенадцать, и мы, распахивая куртки, своими рубашками, свитерами и блузками ловили солнечные лучи – уговаривала склониться к прогулке. Саша заупрямилась. С ней согласился Миша, и маятник общественного мнения качнулся в противоположную от нас с Димой сторону.
После набережной мы пошли в парк. Постепенно один за одним одноклассники отваливались от общей компании: кто-то спешил к репетитору, кто-то домой делать уроки, кто-то в спортивную секцию – пока не остались я, Саша, Оля и Миша. Мы сели на лавочку, болтали ногами и разговаривали о фильмах. Миша, активно размахивая руками, доказывал, что Хит Леджер сыграл Джокера лучше, чем Хоакин Феникс. Я возражал, что это разные Джокеры и сравнивать их нельзя. Оля заявила, что не любит таких фильмов. Саша – тоже. Мы переменили тему.
Потом мы направились к автобусным остановкам за площадью перед ДК Химиков. Солнце скатилось к горизонту – пришло время расходиться. Мы с Сашей, держась за руки, шли позади Миши и Оли. Они некоторое время молчали. Мы тоже. Потом слабо донеслись неразборчивый голос Оли и Мишины немногословные ответы. Он изредка оборачивался на нас, будто хотел убедиться, что мы не убежали. Резко подул холодный ветер – проскользнул в наши распахнутые куртки, острыми невидимыми иголками пробежал по коже. Саша, спасаясь от него, прижалась ко мне. Я приобнял ее за плечи, и внезапно она спросила:
– Мы будем вместе всю жизнь?
Не задумываясь, я ответил:
– Да.
Честно говоря, я тогда не придал особого значения ни Сашиному вопросу, ни своему ответу. Только вечером, когда я размышлял, надо ли что-нибудь из сегодняшних событий записать в дневник, этот момент привлек мое внимание. Я подумал: был ли я искренен? Или интуитивно сказал то, что Саша хотела услышать?
Вся жизнь – это ведь чертовски много. Скорее всего, там дальше, по ту сторону реки Стикс нет никакого трехголового пса или апостола Петра, а значит, жизнь – единственное, что у нас есть. Неужели Саша на полном серьезе хочет потратить ее на меня?
А я? Я все-таки сказал правду? Если да, то… А если нет?…
21 февраля 2020. Пятница
Я тут подумал: ведь когда-то и мать с отцом встречались, гуляли вместе, целовались, потом появился я – может, по залету, может, по любви. Теперь отца нет. Точнее, он, наверное, есть, но где-то там, далеко от нас с мамой.
Не помню, чтобы спрашивал, почему он ушел. Если только в детстве, в далекие счастливые времена, которые не отпечатываются на пленке воспоминаний. В моем омуте памяти, где хаотично разбросаны свидетельства о тех или иных событиях, осталось только два ярких образа об отце. Я даже не могу назвать их полноценными воспоминаниями. В одном из них он вытаскивает меня из речки, когда я на полном ходу влетел в нее на велосипеде. Потом мы долго сохли на берегу: отец по пояс голый, я в одних трусах. Мама с круглыми от страха глазами суетилась вокруг. Отец стоял спокойный, загородив реку широкими плечами.
Мама рассказывала, что в детстве я действительно падал в речку, и отец доставал меня. Но так ли все было, как я помню? Не знаю… Возможно, детское воображение добавило деталей, а годы смешали их в моей памяти с реальными событиями.
Второе воспоминание ненастоящее. В нем отец эффектно уходит вдаль, навстречу поднимающемуся солнцу. Лучи будто обступают его фигуру, так что я вижу только темный, медленно растворяющийся в воздухе силуэт. Видимо, в моем сознании наложилась картинка Брюса Уиллиса из «Армагеддона» с уходом отца из семьи, и я несколько лет верил, что отец улетел в Космос спасать мир от конца света. Мама сначала не пыталась разубедить меня, потом разубеждать стало не нужно. По мере взросления версия с космонавтом становилась все менее убедительной – я заменил ее на другую, в которой отец был тайным агентом, жил в секретном государственном бункере и не мог с нами связаться. А потом, в самый пик переходного возраста, я как-то внезапно осознал правду. Она всегда сидела во мне, глубоко и надежно упрятанная, закопанная под толстым слоем бессознательного. Нужен был только пинок… Отец просто ушел.
Поэтому когда появился отчим – а он был таким добрым, внимательным, обходительным – мы, казалось, снова зажили счастливо. Помню, он звал меня: «Эй, ковбой!». И я расплывался в улыбке – так мне это нравилось. И мама словно вернулась в молодые годы. Но идиллия продолжалась недолго. Кто же знал, что он окажется мразью? Кто знал, что потом случатся вся эта херня: скандалы, мамины слезы, пакеты с клеем под кроватью, разодранное до крови ухо, суд, новый замок на дверях, два года в четырех стенах, единственные друзья – книги… Мама, наконец, поняла, кого привела к нам в дом… А он…Он уходить не хотел. И тогда появился второй – Владимир Владимирович Чернов.
Чернов помог избавиться от предыдущего отчима и постепенно занял его место. Я находился в прострации, почти не поднимал головы – не мог смотреть людям в глаза. Может, поэтому не сразу заметил, как он начал оставаться у нас на ночь.
К нему я относился с недоверием. Он ко мне – настороженно. Конечно, он знал, что я натворил, и, может, даже побаивался. Мы жили в параллельных мирах – не пересекались и не разговаривали. Он вроде как поддерживал маму. После всего пережитого ей потихоньку становилось лучше. Она слезла с антидепрессантов. Вновь забрезжила надежда на будущее. Мой новый отчим пытался навести мосты. Я продолжал его игнорить.
Я больше не верил взрослым. В одночасье для меня рассыпался весь их авторитет, когда до этого на мои предупреждения и отчаянные мольбы, мать отвечала: «Кирюш, не говори глупости. Он хороший человек». Я понял, что они ничего не знают. Они только делают вид, что понимают, как устроен мир, и как правильно жить, и все такое. А на самом деле они ни хрена не знают. Иначе как объяснить, что до самого последнего момента мать не замечала очевидных вещей.
Видимо, поэтому я до сих пор не выношу занудных проповедей нынешнего отчима. Хотя он и правда хороший человек, очень скучный, тягомотный до невозможности, но хороший.
На днях я снова пристал к маме со «странными» вопросами. Отчим дотошно, со всеми мельчайшими подробностями, объяснял мне, как правильно чистить картошку, как сам он вынужден был методом проб и ошибок постигать это нелегкое мастерство в армии, как мне оно пригодится, когда я уеду учиться в универ. Когда он ушел в другую комнату, у меня внутри все кипело от раздражения. Сорок минут он впаривал про чистку картошки. Сорок долбанных минут! Я не выдержал и огорошил мать:
– Как ты можешь любить его? Он же невыносим…
– Кирилл! – возмутилась она, и принялась объяснять, как я невежлив.
– Мам, ну серьезно. Я не могу вынести его больше пяти минут.
Мама расстроилась, а я почувствовал себя неблагодарной свиньей.
– Ну ладно, мам, я не хотел тебя обидеть, – сказал я.
– Ничего, – ответила она и отвернулась.
Она попыталась скрытно смахнуть скользнувшую по щеке тонкую каплю, но я заметил.
– Ох, Кирилл… Ты скоро уедешь… Я опят одна… Тяжело…
Не договорив, она вышла из комнаты. Не знаю, что такого обидного я сказал. Вообще, почему в последнее время меня потянуло на какие-то дурацкие вопросы? В прошлый раз пытался выяснить, запланированный ли я ребенок, а теперь вот это.
На всякий случай я потом еще раз извинился перед мамой. Она сказала, что все в порядке.