Цельное чувство. Собрание стихотворений

Cтихотворения. 1906

К солнцу свободы

 
В страстном порыве руки простерла
Родина к небу – горит ее взгляд.
Пушек наведены мрачные жерла
С окриком грозным: «назад!»
Слышите гимна вы мощные звуки?
Солнце вы видите ль в прядях волос?
К счастью ведет ее, к счастью сквозь муки
Бог-Гелиос!
 
 
Он в золотой из лучей багрянице,
Мерно по небу свершая свой путь,
Вздумал, бессмертный, сойти с колесницы
В сердце ее заглянуть.
Видно, угодно судьбе было мудрой,
Чтобы он новое сердце зажег,
Чтоб целовал ее златокудрый
Юноша-Бог.
 
 
Вот почему льется алой рекою,
Жертвенно-чистой, сынов ее кровь:
Сердце им жжет лучезарной тоскою
К солнцу, к солнцу любовь!
К смерти бесстрашно идут их когорты,
Блещут на солнце ярко мечи,
Очи горят, руки к небу простерты,
В сердце – солнца лучи!
Юные очи оно ослепляет,
Всю заливает небесную твердь.
Жгучую жажду их уст утоляет
Только смерть!
 

В Париже

 
Весенним солнцем ярко залитой,
Движенья, мощи шума, блеска полный,
Нарядною сверкая красотой,
Катил Париж людские толпы-волны —
И трепетал, и искрился, и жил,
И я его дыханье сторожил,
И радостно, и с светлым восхищеньем
Весь отдавался первым впечатленьям.
 
 
Казалось мне, кругом, над головой
Здесь реют тени мертвецов Коммуны,
И дышат кровью камни мостовой,
И глубоко волнует сердца струны
Июльских память и февральских дней;
И память той грозы, еще грозней,
Когда чело властителя народа
Поцеловала в первый раз Свобода.
 
 
Величьем поражающий народ!
Величьем вдохновенья и порыва!
Тебя всегда история зовет
Для первого удара и для взрыва.
Ты часто рабски гнет переносил,
Но вдруг вставал, весь в блеске юных сил,
И искра гнева, вспыхнувши во взорах,
Как будто скрытый зажигала порох.
 
 
И ты бросал потоки гневных масс
Из темных, грязных улиц Антуана,
Как волны в грозный наводненья час,
Как лаву вновь гремящего вулкана.
Ты разрушал чертоги короля,
Ты умирал, пощады не моля,
И на призыв Камилла Демулена,
Шел узников освобождать из плена.
 
 
И думал я: когда же, о, когда
И камня не останется на камне
От серого проклятого гнезда
Бастилии родной? Как дорога мне,
Как мне свята мечта о светлом дне,
Когда в могильной страшной тишине
Раздастся крик свободного народа:
«Для узников измученных – свобода!»
 
 
О, знаю я, что мой народ – не раб,
Он борется, он ищет прав свободных.
Недаром же испуганный сатрап
Дрожал от криков грозных всенародных
В дотоле верной, преданной Москве.
И крик тот отозвался на Неве
И прокатился мощно по России,
Как первый всплеск взволнованной стихии.
 
 
Средь чуждого народа здесь, вдали,
Моя душа всю веру сохранила
В народ другой, народ родной земли.
Таится в нем неведомая сила
Для лучших, светлых будущего дней:
Он чувствует и глубже, и сильней;
Он светится любовными лучами;
Хоть и трудней зажечь в нем гнева пламя, —
 
 
Но день пришел, и вспыхнуло оно
И в каждом ярко загорелось взоре.
Да, моему народу суждено
До дна испить всю чашу бед и горя;
Но все-таки светла его судьба,
Быть может, закалит его борьба
И сделает могучим исполином
И вознесет к сияющим вершинам,
 
 
И над его победной головой
События пройдут волшебным роем,
И новой, светлой драмы мировой
Вершителем он станет и героем.
Кипит в нем сил неиссякаемый родник,
И этих толп людских мятежный крик,
И грозный, и властительно суровый, —
Лишь эхо жизни будущей и новой.
 

«Мы не можем терпеть, не хотим мы молчать!..»

 
Мы не можем терпеть, не хотим мы молчать!
Наложить на всю жизнь нашей мысли печать,
Чтобы в наших руках и заздравный бокал,
И могучий топор разрушенья сверкал!
Чтобы гниль мы рубили до корня с плеча,
Чтоб бурлила в нас кровь, как руда, горяча!
 
 
Эй, товарищ! такой же, как я, дровосек, —
Что за дело, что будет недолог наш век!
Может быть, нас задавит подрубленный дуб,
Черный ворон, взлетевший злорадно на труп,
Каркнет злобно… Ну, что ж, наша смерть – не беда:
Сколько воронов злобных лишилось гнезда!!
 

Morituri

I. «Вы не хотели пить по капле…»

 
Вы не хотели пить по капле
Мятежной юности вино:
Кто медлит, тот душой не слаб ли?
И все равно, так близко дно!
 
 
И свой напиток драгоценный
Сгустили вы в один бокал,
Чтоб он в короне алой пены
Как зачарованный сверкал.
 
 
«Пусть нас не минет наша чаша,
И не горька она для нас!»
Такой была молитва ваша
В ваш страшный час, боренья час.
 
 
И вы бестрепетно коснулись
Устами жадными краев,
И вы концу не ужаснулись,
Пошли на тайный властный зов.
 
 
И стали светлы миги ваши,
И светел каждый беглый час.
И небо чище, розы краше,
Светлей улыбка женских глаз.
 
 
Привет тому, кто бурной влагой
До края нaлитый бокал,
Исполнен бешеной отвагой,
Безумно щедро расплескал!
 
 
Привет тому, кто не по капле
Пьет быстрой юности вино!
Кто бережет, душой не слаб ли?
И все равно, так близко дно!
 

II. «О, нежная, белая лилия…»

 
О, нежная, белая лилия,
В алеющих крапинках ты.
Так алые губы насилия
Касаются душ чистоты.
 
 
Есть души белее, чем лилия,
Из Света, Мечты и Любви,
И все же их нежные крылия
Влачатся в пыли и в крови.
 
 
Мне жаль вас, о, души лучистые!
Как русская жизнь жестокa!
Кровь брызжет на самые чистые,
Мрачит белоснежность цветка.
 

III. Б – у

Б – у

 
Мне казалось порой, что задумчиво кроткий
С нежным, женственно нежным лицом,
Окаймленным чуть видною, мягкой бородкой,
Ты совсем не рожден быть бойцом.
 
 
И когда бы не виделась гордая складка
В этих сжатых губах мне подчас,
И мятежный огонь не мерцал бы украдкой
За фатой серо-дымчатых глаз, —
 
 
Я бы горько жалел, что овеян ты светом
Умирающей, ранней зари,
Что неведомый голос с нездешним приветом
Говорил тебе в сердце «умри».
 
 
Я бы горько жалел, что не повестью бледной,
О, мой юноша с тихим лицом,
А была тебе жизнь эпопеей победной
С гармонически грозным концом!
 

IV. «Раздался выстрел! Словно грянул гром…»

 
Раздался выстрел! Словно грянул гром
Над палачом грозы последней!
И умер он, как жил, тираном и рабом,
Пред совестью своей и пред людьми лжецом,
И умер он, как жил, – в передней.
 
 
И наш герой погиб: бездушен произвол,
Крепка твердыня зла и гнета!
Рой нерасцветших дней и грез с собой увел,
Но смертью он к бессмертью перешел
По траурным ступеням эшафота!
 

3 апреля 1902 г.

V. Орел в плену

 
Поймали, поймали! попалась добыча!
Смеются враги над орлом.
При звуках победного, дивного клича
Он машет разбитым крылом.
 
 
Поймали, поймали! борьба бесполезна —
Напрасно он гневно клюет
Тяжелые прутья решетки железной
И грудью с размаху в них бьет.
 
 
Напрасны усилья – поломаны крылья!
Смеются враги над орлом.
И грустно, в сознаньи немого бессилья,
Глазами он водит кругом.
 
 
. . . . . . . .
 
 
Поймали, поймали! товарищ погибший,
Наш гордый, наш вольный орел!
Ты жизнь и свободу так страстно любивший —
Навек ты из жизни ушел.
 
 
Ты сам себя отдал на жертву народу,
Ты знал, что судьба тебя ждет.
Ты знал, что тебе из тюрьмы на свободу
Один только путь – эшафот.
 
 
Исполнены гневных, бессильных проклятий —
Чего бы не отдали мы,
Чтоб вырвать тебя из смертельных объятий
Твоей одичалой тюрьмы…
 
 
Но поздно. Уж скоро змеею жестокой
Совьется вкруг шеи – петля.
Так пусть за тюремной оградой высокой
Легка тебе будет земля!
 
 
Ты там отдохнешь от великой безбрежной
Печали родимой страны.
Пусть снятся ж душе истомлено-мятежной
Одни безмятежные сны.
 
 
Ей долго звучали свободы напевы,
Она была страсти полна,
Любви, и печали, и бури, и гнева! —
Придет тишина… тишина…
 

Май 1903 г.

VI. Памяти Народной Воли

Живите и торжествуйте! –

Мы торжествуем и умираем.

Из завещания Баранникова

 
Все, все они умерли!
Они были такие же, как мы,
Только выше и чище душою,
И все они умерли…
 
 
Никогда,
Никогда в истории человечества
Не было такой героической,
Такой титанической борьбы!
Эта кучка юношей и девушек
Думала дать счастье
Целому Великому народу!
И все они умерли…
 
 
Свет, который манил их,
Был не брезжущей утренней зарей,
А холодным светом северного сияния.
И холод смерти окутал их,
И мрак вечной ночи
Закрыл их очи навеки.
 
 
Хорошо, что они умерли!
 
 
Смерть-избавительница
Закрывала глаза, сиявшие светом надежды,
И целовала уста, шептавшие слова привета,
И останавливала радостный стук сердца.
И когда приходили тюремщики
В камеру скончавшегося узника,
И когда палачи снимали с петли свои жертвы,
Они удивлялись
Спокойной ясности чела
И радостной улыбке на устах.
Хорошо, что они умерли, —
Умерли, торжествуя!
 
 
Они спят в сырой земле.
Но земля,
Политая их кровью, засеянная их костьми,
Дала пышные всходы
Борьбы, героизма и мужества.
Сколько лет лежал под землею посев!
 
 
Как страдали бы они в эти долгие годы!
Хорошо, что они умерли!..
 

Аист
(с венгерского)

 
Уж повеяло ранней весною
И фиалки в лесах расцвели.
Высоко, высоко над землею
Из далекой полдневной земли
В край родимый летят журавли.
Вот еще перелетные птицы,
И еще, и еще вереницы.
С светлой радостью каждый я год
Их встречаю обратный прилет.
 
 
Каждый год, лишь сугробы растают
И на реках лишь тронется лед,
Стаи целые птиц направляют
К нам на север свой быстрый полет.
Что их гонит и что их здесь ждет?
Или, может быть, страстно, глубоко
Они любят отчизны далекой
Пyсты дикие так же, как я?
Дорога им отчизна моя?
 
 
Каждый год тот же аист на крышу
Вновь садится. Я вижу, как лист
Иль солому он носит, но слышу
Только крыльев размашистых свист,
Редко голос – он мало речист.
Милой крикнет любовно, игриво
И потом уж стоит молчаливо
На одной лишь ноге, на трубе,
Горд, спокоен, уверен в себе.
 
 
И когда для далекого юга
В том году он наш край покидал,
Я, как старого, милого друга,
С нежным смехом его провожал:
Смех мой светлой надеждой звучал.
Говорил я: для родины бедной
Час настал, час великий, победный,
И когда ты вернешься назад,
Ты свободе, как я, будешь рад.
 
 
Вновь цветы на полях распустились,
Реки тронулись, к крыше моей
Перелетные птицы спустились.
Аист милый, лети поскорей
Ты в тот край, где теперь веселей.
Ведь поля эти – гробы да гробы
Павших жертвою вражеской злобы,
А в реках не вода – это кровь
Тех, кто жизнь погубил за любовь.
 
 
За любовь к своей родине бедной.
Ведь на этих полях сражены
Под рукою чужою победной
И ее уж не встанут сыны.
Ты счастливец, ты две стороны
Называешь родной стороною.
Улетай! Я же страстной душою,
Я одну лишь люблю, да и та,
Видно, Богом самим проклята!
 
 
Нет уж мест по галерам, темницам,
И венгерцев теперь из темниц
Выпускают и шлют их к границам,
И на землю у этих границ
Упадают изгнанники ниц.
На пути ты их, может быть, встретишь,
Ты узнаешь их, ты их заметишь
По печали их сумрачных лиц
И по взорам тоски без границ.
 
 
И расскажешь ты им, как от гнева
Мы сжимаем в тоске кулаки,
Как идут в монастырь наши девы
И как рады у нас старики,
Что года их кончины близки.
И как матери слышатся стоны,
Как рыдают в отчаяньи жены
И боятся рожденья детей,
Обреченных рукам палачей!
 
 
Об одном лишь молчи, ради Бога!
Что забывших про долг и про честь
Беглецов и предателей много
У несчастной их родины есть;
Что трусов малодушных не счесть;
Но что больше всего равнодушных,
Беззаботно насилью послушных:
Про позор их родной стороны
Пусть не знают несчастья сыны!
 

Страх

 
В его домах, в его дворцах
Насилью весело живется —
И лишь никем не зримый страх
В его покои проберется.
 
 
Он не стучится у ворот,
Сквозь стены толстые проникнет,
И часового «кто идет?»
Его тревожно не окликнет.
 
 
Он заползет змеей в сердца,
Ему глумиться не наскучит,
И тихой мукой без конца
Он до конца трусов измучит.
 
 
При виде бледного чела
Зальется он злорадным смехом,
И нет предела, нет числа
Его забавам и потехам.
 
 
А, негодяи, вот оно,
Безгласных жертв немое мщенье!
Над тем, что вами свершено,
Не покаянье, но смущенье.
 
 
Нет, слишком милосердна месть,
Великодушна, быстротечна:
Она спешит вам смерть принесть —
Смерть коротка, забвенье вечно.
 
 
Иди ж вперед, могучий Страх,
Неси им долгое мученье!
Живи в дворцах, цари в сердцах,
А за тобой – придет и мщенье!
 

«Проклятие вам, наступившим на грудь…»

 
Проклятие вам, наступившим на грудь
России железной пятою!
Вы ей не давали свободно вздохнуть
Измученной грудью больною;
Сыновнею ей нанесли вы рукой
Кровавые раны и грубо,
И нагло смеялись над скорбной мольбой,
Кривившею бледные губы!
 
 
Бесстыдной рукой вы с нее совлекли
Живые ее одеянья.
И скуден убор истощенной земли —
Зеленые, желтые ткани.
Поругана нежных нарядов краса!
Для вашей безмерной наживы
Уж срублены сталью бездушной леса
И выжжены желтые нивы.
 
 
Дурманом вы долго поили ее,
Чтоб сгинула гордая сила,
Чтоб родина рабское иго свое
С покорностью рабской сносила.
Вы грязною тряпкой заткнули ей рот,
Чтоб всюду царило молчанье,
Чтоб не были первым ответом на гнет
Ни стон, ни мольба, ни роптанье.
 
 
И тихо лежала немая страна,
Лежала, как труп, без движенья.
И боли застыло средь мертвого сна
На бледном челе выраженье.
Казалось, развязка близка уж была
И был уж конец неминуем —
Вдруг Гений Свободы, коснувшись чела,
Ее оживил поцелуем.
 
 
И вот засияли, открывшись, глаза
Сиянием трепетным гнева,
И в сердце ее зашумела гроза
И громов свободы напевы.
Им звон разбиваемых вторит оков,
И дрогнула подлая свора
От первых свободою дышащих слов,
От первого грозного взора!..
 

Борцу-рабочему

 
Ты, грозной мести Бог, библейский Бог!
Тебя отверг я в гордом самомненьи.
Не то теперь: теперь я изнемог
От рабских слез, в бессильной жажде мщенья,
И я теперь опять перед тобой
Готов смиренно преклониться,
Готов просить тебя, готов молиться
С такой же детскою мольбой.
 
 
Дрожал я в детстве, слушая, как ты
Там, в книге древней и могучей,
В сияньи праведной и грозной красоты
Громами говорил из тучи.
Ты нечестивцев поражал
Стрелами молний с небосвода.
О, как ты гнал, как унижал
Врагов избранника-народа!
 
 
И если ты не сон, не лживый детский сон,
Зачем народ, народ-избранник,
Так бесконечно унижен —
Он, жалкий нищий, вечный странник?
И доля злобного гоненья
В удел страдальцу суждена,
И пьет он чашу униженья,
И далеко еще до дна!
 
 
Когда же больше он терпеть не может,
Его раздавят грязным сапогом
И надругаются над связанным врагом,
И опозорят, уничтожат…
 
 
И под солдатскими ногами —
Бездомный гость чужой земли —
Он задыхается в пыли,
Смоченной жгучими слезами,
И солнце полуденным зноем
Его безжалостно палит.
И, кажется, лишь смерть своим немым покоем
Его страданья утолит…
 
 
Но нет, он жив, он жив, народ гонимый!
В его рядах борцы-герои есть,
И в их сердцах, как и они, незримо
Жива отмстительница-честь.
За кровь униженного брата,
За все мученья, весь позор
У палача потребовал расплаты
Герой-рабочий. Грозный приговор
Над ним свершен, но если на отчизне
Не все погибнет в тягостной борьбе,
Она, воскреснув к новой светлой жизни,
Не позабудет о тебе.
Да, умер ты, но вновь я полон веры,
Что весь народ несчастный не умрет,
Он, презираемый, униженный без меры
И героический народ!
Товарищ светлый, песнею прощальной
Почтим мы все страдания твои,
Последней песней, скорбной и печальной,
Последней песней радостной любви!
 

П.С. Поливанову

 
И жизнь кипит, и солнце светит…
Страдалец узник воли ждет,
Но вместе с волей смерть придет,
Его у двери к воле встретит.
 
 
А жизнь кипит, а солнце светит…
Не изменилось ничего.
Жестокой смерти торжество
Толпа людей едва заметит.
 
 
Зачем, зачем?… о, кто ответит!
К чему он жил, чего он ждал,
Зачем он столько лет страдал?
А жизнь кипит, а солнце светит!..
 

Смерть невесты
(Из прошлого)

 
Не на брачном пиру, а в гробу на яру
Лежишь в подвенечном ты платье,
И огромный сугроб, как жених, взял твой гроб
В свои ледяные объятья.
 
 
Разрешенья печать, словно нежная мать,
Тебя уж коснулась неслышно,
И как гость роковой, лишь червяк гробовой
Пирует на свадьбе той пышной…
 
 
…Над тобой наверху, над тобой наверху
Целуется солнце с землею.
И мороз-чародей обнимает людей,
Целует с улыбкою злою.
 
 
И рокочет тайга, и белеют снега,
Целуются сосен вершины.
Буйный ветер степной гнет могучей рукой,
Гнет долу дубы-исполины…
 
 
…А в туманной дали, а в туманной дали
Там серого камня громады,
Там сжимают людей кольца ржавых цепей,
Объятья высокой ограды.
 
 
Там сквозь окна порой, хоть корой ледяной
Покрыты они и решеткой,
Видно цепи кольцо, иль мужское лицо,
Лик женщины нежной и кроткой.
 
 
И глядят они в даль, чтоб рассеять печать,
На крест, на яру одинокий,
На ряды снежных гор, им закрывших простор,
Путь в край дорогой и далекий.
 
 
И порой на глаза набегает слеза,
Рисует слеза жгучей муки
На окне кружевной узор ледяной
Иль греет холодные руки.
 
 
Это плачут они, что так хмуры их дни,
От каменных страшных объятий
Стынет, стынет их кровь и бледнеет любовь,
И нет даже страстных проклятий…
 

На смерть гражданина

 
Кто знал, что смерть уж, притаившись, ждет?
Не в старости под бременем страданий, —
Теперь, в расцвете сил и упований,
Его чуть слышно за руку возьмет,
Стан нежно обоймет и уведет?..
 
 
Прекрасна смерть солдата на войне,
Есть смерть еще славнее и ужасней,
Но ничего нет выше и прекрасней,
Чем так сгореть на внутреннем огне
И гнева, и любви к родной стране.
 
 
Нет, не коварный враг его убил,
Не под чужою он погиб рукою, —
Но он с такой безумною тоскою
Измученную родину любил,
Что сам себя сознательно губил.
 
 
О, не щадил больного сердца ты!
И сердце билось скорбью и любовью,
И истекало, исходило кровью,
И порвалось… Как много красоты
В твоей кончине, полной простоты!
 
 
За другом и защитником своим
Шли гвардии свободной батальоны.
Студенчество различные знамена
Все, как одно, склонило перед ним,
И мы благоговейно преклоним
 
 
Знамена перед памятью того,
Кто по идеям был нам иноверцем,
Пред этим мук не выдержавшим сердцем!
Придем на грустной смерти торжество
И скажем палачам: «Не все мертво!»
 
 
Вы рады, что один погиб, ну что ж!
Нас тысячи, и нет нам равной силы!
Недаром же у дорогой могилы
Живым венком стояла молодежь, —
И в этих сотнях тысяч – ты живешь!
 

Мир

 
Окончено страшное дело войны.
Над родиной веет минутной отрадой…
Лишь в братских могилах далекой страны
Спят мертвые – хмуры, недвижны, не рады…
 
 
Окончено страшное дело войны,
И утро разбило полночные чары,
Какие кровавые снились нам сны,
Какие виденья, какие кошмары!
 
 
Газеты болтливо приветствуют мир,
Взаимным обманом горды дипломаты,
Спешит на «подъеме» нажиться банкир
И плачут от счастья солдаты!
 
 
И солнце сияет как будто светлей,
И ярче, о ярче, чем солнца сиянье,
Сиянье бесчисленных глаз матерей…
Грохочут вагоны, поют при свиданье.
 
 
Окончено страшное дело войны…
О, Боже, кому это было все надо?!
А мертвые видят угрюмые сны,
Безмолвны, недвижны, не рады…
 

Август 1905 г.

Ямбы

(Посв. Тр….)

 
…Он вырос в той семье, где злобный произвол,
Борясь с растущей силой вражьей,
Одну из злых собак себе уж раз нашел
Из псов цепных на гнусной страже.
 
 
Он вырос в той семье, где совесть – звук пустой,
Где вместо чести – дисциплина,
Где признают один закон, закон святой:
Кулак и волю господина.
 
 
Он вырос в той среде, где презирают труд,
Где люди дики, нравы грубы,
Где взятка – институт, где взятками живут,
Девиз и лозунг: «в морду, в зубы».
 
 
Он вырос в той среде, где знают слово честь
Лишь в сочетаньи: «честью просят» —
И где считается бесчестным не донесть,
И где по долгу все доносят.
 
 
Охота за людьми их развращает всех,
И пусть те люди только воры,
Но все ж их ремесло, пред вечной Правдой грех:
Быть у богатой – гончей сворой…
 
 
. . . . . . . . .
 
 
…И рано дух семьи уж научил его
Народ глубоко ненавидеть,
Глубоко презирать, и более всего
В нем средство к личным целям видеть.
 
 
Ведь в доме у отца застенок, может быть,
С невинной детскою был рядом,
И душу детскую порок уж стал губить
Своим чуть видным, тонким ядом.
 
 
Быть может, близ нее ужасный не смолкал
Крик от жестоких избиений,
И рано детский глаз к картинам привыкал
Нечеловеческих мучений…
 
 
. . . . . . . . .
 
 
…Фортуна в первый раз явилася ему —
Она играть ведь любит в жмурки —
Не удивитесь вы, наверно, ничему:
Под звуки легкие мазурки.
 
 
Под топот каблуков и под бряцанье шпор
Она его поцеловала
И под незначащий и скучный разговор
Ему о будущем шептала.
 
 
И стала жизнь его напоминать с тех пор
Мазурки танец легкий, бурный,
И стала, как и он, полна бряцанья шпор,
Такой же светлой и бравурной.
 
 
И если наступал средь вихря танца он
Ногой окованной солдата
На веру, на права, на совесть, на закон,
На все, что дорого и свято, —
 
 
Так чтo ему закон и чтo ему народ,
Людская кровь, людское счастье, —
Когда его девиз: туда, наверх, вперед!
Погоня жадная за властью.
 
 
И он взлетел почти на министерский стул
На невзорвавшемся снаряде…
Быть может, он влиял, как злобный тарантул,
Жестокой силою во взгляде,
 
 
Иль ограниченной тупою прямотой,
Самоуверенной и быстрой, —
Но только – человек с святою простотой
И головою не министра —
 
 
Над всею Россией он на миг единый стал,
Над всей страною старший дворник,
И он уже хотел, и он уже мечтал
На всю страну надеть намордник.
 
 
Как вдруг…
 

Октябрь <1906>

Борец

 
Гневной страстью сердце полно!
С гневной властью крови волны
То прильют, то отольют:
Не хочу в тюрьму идти я —
Жизнь-борьба моя стихия, —
Мой святой не кончен труд.
 
 
Буду рваться я из плена,
Буду я в немые стены,
В дверь тяжелую стучать,
Буду к воле я стремиться
И о мщении молиться,
Буду бешено кричать!
 
 
Возмущенья гневный пламень
Не прожжет холодный камень,
А сожжет лишь сердце мне…
И не вспыхну я, сгорая,
И сгорю, не зажигая,
На невидимом огне.
 

«Я давно уже не был так счастлив, так светел…»

 
Я давно уже не был так счастлив, так светел,
Я так горд уже не был давно!
Я в себе драгоценность открыл и заметил —
Счастье мне пережить суждено.
Может быть, ненадолго, на беглый и краткий,
На восторженно-радостный миг
Вдруг забил в моем сердце неведомо сладкий
Чувства нового новый родник:
Радость бешеной страсти, восторги стремленья,
Радость твердого слова: хочу.
Я как будто бы в чистый эфир опьяненья
На невидимых крыльях лечу!
Я доверился их благодатному взмаху,
Я безумье полета постиг —
Пусть несут меня крылья, несут – хоть на плаху!
В небесах был я гостем – на миг.