Дизайнер обложки Алексей Деревянченко
© Вит Ценёв, 2024
© Алексей Деревянченко, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-4474-1087-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Необходимое
вступление автора
У этой книги трудная судьба… Судьба, иногда похожая на мрачную детективную новеллу. Написана она по материалам другой «книги», если так можно назвать тринадцатитомное уголовное дело, которое разрабатывало одно из подразделений Службы государственной безопасности г. София – тихий филиал Комитета Государственной Безопасности СССР, курирующий сеть специализированных психиатрических больниц. Но речь там шла не об инакомыслящих узниках совести и прочих противниках строя, усмиренно почивающих на больничных койках с диагнозами «острая шизофрения» или «параноидальный синдром». А все 13 томов расследования состояли из показаний 79-летнего Павла Стоменова, болгарского гражданина, который в 1978 году в ритуальных целях убил девятилетнюю девочку.
Павел Стоменов был благообразным пенсионером. Он скромно жил на полагающуюся ему пенсию в обыкновенной однокомнатной квартире на окраине Софии. При его аресте и изъятии вещественных доказательств понятые не были приглашены, протоколы не составлялись, дело стало закрытым с самого начала. Стоменов с момента ареста не промолвил ни слова. В кабинете следователя ему был поставлен предварительный диагноз: «параноидальная шизофрения», после чего он был госпитализирован. В общем-то, все, как часто это бывает, и ограничилось бы констатацией психического заболевания и принудительным пожизненным лечением, однако уже предварительное следствие выдало результаты, которые иначе как мистическими не назовешь…
Послужной список Стоменова при первой же проверке оказался, мягко говоря, не соответствующим действительности. Ни в одном из заявленных лечебных учреждений, (а по документам он был врачом) не нашлось ни единого упоминания об этом человеке. Следствие находило настоящее Стоменова: жилищные права, пенсионное удостоверение, фамилия в списках получателей пенсии – и ничего больше. Не нашлось родственников. Не женат. Детей нет. Больничной карты нет. Никакого криминального или уголовного прошлого. Ни один из десятков тысяч архивов, перерытых спецслужбами, не дал ни крупицы информации об этом человеке. Помимо пенсии, которую государство выплачивало Стоменову, и той жилплощади, которую он занимал, в Болгарии документально не существовало такого человека – Павла Стоменова, который спокойно жил в Софии и раз в месяц получал свою пенсию. Соседи не смогли сказать о нем ничего определенного, но, во всяком случае, изредка он с ними разговаривал. Попытки допросов Стоменова заканчивались его упорным молчанием. Он просто игнорировал происходящее вокруг себя. Выявленные факты сформировали две рабочие версии: первая заключалась в том, что Стоменов был тщательнейше законспирированный агент некоторой спецслужбы, в настоящее время то ли симулирующий, то ли действительно сошедший с ума; вторая – Стоменов является нацистским преступником, скрывающимся в Болгарии.
Версии были не очень убедительными и формировались по принципу метода исключения. Никаких реальных фактов следствие найти не смогло. Не нашлись и родители погибшей девочки…
А примерно через месяц Стоменов неожиданно заговорил. Спокойно попросил принести ему стакан минеральной воды…
…В 1991 году, еще до начала известных событий в СССР, в Болгарии начали уничтожать архивы КГБ и прочих спецслужб. Дело Стоменова вместе с тысячами других «психиатрических» дел было равнодушно сожжено. По свидетельству очевидца, непосредственно присутствующего на допросах Стоменова, который вел стенограмму допросов, дело сочли закрытым и отправили в архив. Павел Стоменов давал показания непрерывно в течение трех недель. Иногда допрос затягивался до восемнадцати часов в день, причем подследственный не выказывал никаких признаков усталости, не просил перерывов, еды и всего другого, в чем обычно нуждается любой человек. Ближе к концу августа 1978 года он был найден мертвым в своей палате, которую тщательно охраняли круглосуточные посты. Его смерть, так же как и его жизнь, стала загадкой: врач констатировал остановку сердца. Сердце у него было абсолютно здоровое, состояние внутренних органов соответствовало возрасту тридцатилетнего человека…
Кристо Ракшиев, профессиональный стенографист, переводчик, человек с феноменальной памятью, всю свою жизнь проработавший в недрах спецслужб, на свой страх и риск копировал каждое слово, которое было произнесено на допросах. Потом он как-то сказал: «Мне было велено…» – и неуверенно показал рукой куда-то вверх. Горы окурков в пепельнице, бессонные ночи, воспаленные глаза: он рассказывал мне, торопился, захлебывался… Я бессчетное количество раз колол ему… сам не знаю, что именно. Умер Кристо неожиданно, у табачного киоска, от обширного кровоизлияния в мозг. Оставил меня с ворохом убористо исписанных тетрадей и конспектов.
Я не знаю до конца, правда ли это – все то, о чем говорил этот Стоменов. Мне кажется, что ПРАВДА… В такие минуты я испытываю нечеловеческий страх…
Я публикую эту книгу в России. Это – ваша правда и ваше дьявольское порождение…
Предисловие переводчика
В конце 1996 года я получил предложение перевести эту книгу на русский язык. Меня очень заинтересовала эта работа, потому что до этого ни с чем подобным мне сталкиваться не приходилось. Работал я очень тщательно, старался максимально точно воссоздать живую речь диалогов. На это у меня ушло примерно полгода… Когда я передал окончательный вариант перевода автору, тот сказал, что до сих пор в сомнениях относительно целесообразности публикации этой книги. Я высказал ему свою уверенность, что книга обязательно должна быть опубликована. Разговор шел по телефону… В его голосе я слышал сомнение вперемешку с какой-то тоской. Он бросил трубку буквально на полуфразе, а перезванивать я не решился.
И только через два года, в конце 1998-го, он позвонил мне и поведал, что решился на публикацию. Книга выйдет в России, и только в России, – так он мне это преподнес, так он написал это в своем предисловии к этой книге. Когда я пишу эти строки, он ищет издателя, который бы его устроил. Обещал прислать парочку сигнальных экземпляров, как только они выйдут из типографии…
Лично на меня монологи Стоменова произвели сильнейшее впечатление. Эта книга изменила многие мои представления об этом мире. Иногда говорят – вот, я прочитал какую-то книгу, и она перевернула меня! Я скажу иначе – не мир перевернулся для меня, нет, – я сам начал крутить и переворачивать его направо и налево. Таков ли он, каким я его себе надумал? Таков ли, как я его вижу? Таков ли, как мне говорят об этом окружающие меня люди? Я задавал себе – как в детстве задаешь взрослым бесконечные вопросы – тысячи новых и почувствовал, что многое в этом мире стало другим, предстало в других цветах, звуках и качествах…
Чем еще меня привлекает эта книга, так это возможностью, или, скажем иначе, – необязательностью читать ее последовательно, от корки до корки. Сама ее конструкция очень непоследовательна, поэтому выходит, что читать ее возможно тремя разными способами.
– Способ первый: начинаете с начала и идете до конца.
– Способ второй: пытаетесь читать книгу в календарных закономерностях, которые там прослеживаются.
– Способ третий: читать ее с любой, случайно открытой страницы.
Лично я рекомендовал бы прочесть ее три раза в том порядке, который я указал выше.
Выскажу свое субъективное мнение по поводу содержания этой книги. Оно затрагивает многие понятия и категории, относящиеся к природе добра и зла, нравственного и безнравственного, гуманности и жестокости… Поэтому я не рекомендовал бы читать эту книгу тем людям, которые слишком романтичны и душевно ранимы, которые слишком пропитаны понятиями нравственности и доброты человеческой… Мир гораздо сложнее представлений о нем, и разочарование от его реалий может оказаться очень болезненным…
Я вспоминаю и вспоминаю слова, услышанные в вольном пересказе автора: «Когда мы слышим о торжестве справедливости, то чаще всего мы не отдаем отчета в том, что речь идет не о справедливости, а о торжестве убийства неугодного члена общества или торжестве истребления неугодного народа»…
Алексей Черных
Часть первая
Девятый день допроса
Стоменов: – Раньше мужик деревенский где историю рода своего держал? Да в голове своей, и нигде больше. Ни фотокарточек не было, ни дневников не вели, и писем не получали, потому как ни читать, ни писать не умели, надобности такой не было. Теперя же много предметностей всяких хождение имеют – а что такое предмет, с человеком сродненный? Это средство великое, чтобы извести его можно было приемами особыми, магическими – заболел чтоб, или помер, или бессильным сделался… При нужде я могу пользовать то, о чем по молодости и помыслить не мог. Возьми, положим, ту же фотокарточку. Пошел я с фотокарточкой этой в ателье фотографическое, да и заказ сообразил – сделать портретик надгробный. Если ты, Борислав, думаешь, что чепуха все это, то спроси у себя – остался бы ты равнодушен, если б из фотокарточки твоей кто-то вот такой портретик закажет? Да еще и не случайно иль, положим, шутки ради, а с известным вражеским умыслом?
Историю одну скажу тебе. Одна женщина, уже в годах, любила человека одного, да только он к ней прохладно относился. Мучается она, жить без него не может – но жить-то надо, вот она и удумала его схоронить символически…
Если точным быть, то первую мысль ей бабка одна подсказала, а уж до всего остального она сама удумалась. Мысль такая была – относиться к человеку этому, будто помер он только что. Ну а баба мыслю эту развила дальше. Фотокарточки мужика этого у нее были, вот она и пошла в ателье енто – портрет надгробный заказывать. В траур оделась, скорбит не понарошку… Сделали ей два портрета – один для памятника, а другой, в рамке черной, с ленточкой наискосок – чтоб, значит, в комнате поставила да слезы горькие по муженьку покойному лила. В газетке объявление пропечатала, что умер, дескать, человек, и состоится панихида… Хошь – верь, а хошь – не верь, Борислав, да только помер мужик этот через девять дней после траура ее. Пришло к нему поначалу недомогание, затем хуже и хуже, совсем слег мужик, горячка началась – и врачи ничем помочь не смогли. Вот так символическая смерть буквальною сделалась, хоть и не желала этого баба, о которой я ведаю…
Другим средством сильным письмо особое будет, в котором, если погубить человека хочешь, писать ему надобно следующее: мол, уважаемый хороший человек, пишет вам доброжелатель ваш тайный. Спешу сообщить вам, что враг ваш пытается извести вас сильными средствами Смертной Магии. С вашей одежды нитка была взята от вас незаметно, и нить эта, на которой сорок узелков крепких завязано, левую ногу покойника одного, уже схороненного, оплетает. Это для того сделано, чтобы умерший этот связь с вами обрел нерушимую и в царство мертвых не смог отправиться, – и остается дух умершего между небом и землей до тех пор, пока связь эта не разрушится, а разрушиться она может очень скоро, потому как умерший этот изо всех сил будет стремиться вас за собой утянуть. Только одно средство есть, чтобы от гибели неотвратимой избавиться. Нужно обмылок найти, которым любого другого покойника обмывали, только обязательно мужчину, – и в ближайшую полночь тщательно вымыться этим мылом. Тогда надежда есть, что связь ваша смертная разомкнется…
Следователь: – И что, найдется такой кретин, который не выбросит это письмо в корзину для мусора, а мыло покойничье искать будет?
Стоменов: – Найдется, не найдется – дело неважное, да только помрет этот недруг или заболеет тяжко. Все то, где жизнь со смертью пересечение делает, очень большую силу имеет. Иная вдова, когда муж умирает, в гроб его ложит вещь свою, словно преданность свою доказать хочет, да только это, по нашему разумению, почти тем же будет, что и руки на себя наложить. Смерть это означает скорую для вдовы ентой… А коли не торопишься в царство иное, то помни – не ложи к покойнику ничего своего, а только его вещи дорогие и при жизни ему значимые. Не ложи к покойному и ничего чужого, если только умысла не держишь извести владельца вещи этой. А пуще всего следи за тем, чтоб детское что-нибудь не попало в могилку: дети особенно слабые будут при пересечениях жизни и смертного часа.
Следователь: – Гуманист, я погляжу! О дитях заговорил…
Стоменов: – Чего ерничаешь, Борислав, аль обидел чем? Говорю, потому как надобность имею, и ничего другого не преследую. Ты все за девку эту переживаешь? Да остынь, уймись, тебе какое дело до нее будет. Убил – ну и убил, нужда мне в этом была – а ты, гляди-ка! Никак к мучителям людским приписать меня удумал? Так напрасно это, потому как никаких удовольствиев от убиения я не получаю. Тебе велено меня слушать – вот и слушай, словечки свои мудреные попридержи… Коли умный, так и сам опосля поймешь, меня слухая, почто я девку жизни лишил, а коли нет – другие узнают, невелика беда.
Никола так учил нас: если говорить хочешь, то говори, а заботы о том, поймет тебя слухатель твой или не поймет, в голове не держи. И мне, Борислав, от разумения твоего сытости не прибавится…
Кристо Ракшиев (дневниковые записи)
Я всегда помню больше того, чем следовало бы обычному человеку. Многие вещи: события, поступки, произнесенные слова, картины прошлого – мне хочется забыть, похоронить их навсегда в недрах своего серого вещества… Но нет, память, моя треклятая услужливая память – она с невероятным упрямством цепляется за тысячи ничего не значащих для меня лиц, за десятки тысяч страниц исписанных бумаг, из которых добрую половину я помню, – помню, черт подери! – вплоть до каждой запятой… Я зритель, который просиживает задницу в кинотеатре своего бесконечного прошлого, я прожил большую половину своей жизни в этом затхлом кинозале, в полном одиночестве…
Сегодня я сел за свой облезлый письменный стол – и получился девятый день допроса. Словно кто-то толкнул меня под руку, ткнул носом в стопку писчей бумаги… Я ничего не делал, я только сидел и записывал то, что я слышу. Второй раз я в полной мере пережил то неуловимое беспокойство, которое я испытывал тогда, в кабинете следствия… Нет, в начале было только беспокойство – и ничего другого. Страх пришел позже, тогда, когда я увидел своими глазами то, что случилось со Стефаном… Бледный, как мел, он мочился прямо в углу палаты, сидя на корточках и озираясь пустыми невидящими глазами… С уголков его губ стекала слюна, и это было последнее, что я увидел в его лице. Санитар ударил его резиновой дубинкой по шее – он рухнул на пол и, наверное, разбил себе лицо… Дверь захлопнулась. Занавес…
Неужели я так плохо разбираюсь в людях? Стефан – почему он? Борислав мне казался послабее, с червоточиной – но время идет, я иногда вижу его в столовой, он не изменил своим вкусам и привычкам, на его столе всегда яичница и стакан томатного сока…
Девятый день допроса… Второй день… Одиннадцатый… Четвертый… Пишу рывками, кусками – как идет. Но в одном я уверен точно – каждая буква моих стенограмм звучала в том кабинете из уст следователей и ЕГО уст…
Меня разрывают в клочья мои воспоминания. Меня разрывают на части те противоречивые чувства, которые я выношу из них, которые я переживаю вновь и вновь… Он бог мой, которого я слушаю вечность. Нет! Он неодолимая слизь, болото, паук, в сети которого я попался… Он пьет мою кровь – а я улыбаюсь и смотрю в его глаза… Да, да, я молюсь на него – и я его ненавижу…
Когда-то мы его убьем. Но не сейчас, не скоро еще, и это очень хорошо. Пускай он поживет подольше…
Пишу, пишу, пишу…
Шестой день допроса
Стоменов: – …Ты с нами? Ты наш? Ты знаешь те истины, которыми ведаем мы!?.. Нет? Чего же ты хочешь тогда?.. Отомстить? Убить? Превратить своих врагов в больных и немощных людей? Уничтожить все то, что для тебя есть Помеха, но не соприкасаясь с нашей силой, нашей верой, нашими знаниями?.. Так устроен мир: если Слабый ударил в спину ножом Сильного, если выстрелил из подворотни – кто слаб здесь, а кто силен? Скажи мне, Ты, претендующий на могущество! Жалкая букашечка, ты сидишь и боишься меня, тайком стираешь пот со своих ладоней, тискаешь липкую рукоять своего пистолета… (Шепотом, наклоняясь). Давай, давай, я тебе подскажу, я тебе помогу. Не слушай меня, просто иди за моим голосом – и тебе откроется дверь, в которую ты войдешь… Молчи! Три дня молчи, не пророни ни слова. Лучше всего уединиться, чтобы посторонние тебе не помешали. Это ты сможешь, я знаю. Некоторые разговаривают во сне, но ты не из таких… (сигнал прекратить запись допроса).
К женщинам тебя не тянет, это не очень хорошо. Когда есть желание, которому ты не даешь реализоваться, оно рождает истерию – это энергия, если уметь ею пользоваться. Но ты не умеешь… В дубовую коробочку, которую ты достанешь, набери земли с могилки. С какой именно – я говорю, а ты идешь за моим голосом. Недруг твой мужчина – и это первое: бери землю с мужской могилы. Найди смерть случайную, нежданную – таких много сейчас: вдруг – и нет человека. Коробочку свою землей с этой могилы наполни, а собирай ее только после полуночи… Укради еще вещицу, в его руках частую, она тебе понадобится. Фотографию его отдашь в ателье, закажешь надгробный портрет небольшого размера. Как только земля могильная, портрет, вещь будут у тебя – с полуночи любого дня МОЛЧИ! Три дня и три ночи уединись и не пророни ни слова. Идешь в первую полночь за голосом моим и хоронишь на краюшке кладбища свою кошку, которую ты убьешь… (сигнал продолжить запись). Есть земля обычная, а есть земля кладбищенская: мир земной и мир иной, и между ними граница, идешь за моим голосом, как мостик между берегами рек… Кошку закопаешь на мостике этих миров и проведешь по нему врага своего… Отсюда – туда. Во вторую полночь зажги свечу долгую или огонь разведи, только лишь бы само горело, пламя было. Костер лучше будет, ибо шерсти клок кошачьей, когда почувствуешь себя соответствующе, бросишь в огонь и затем спи… Сиди рядом с огнем и вспоминай все те беды, с врагом связанные. Не анализируй, не размышляй – вспоминай, вспоминай, вспоминай… Когда ярость переполнит тебя – бросай шерсть в огонь, после чего ты вскоре уснешь. В третью полночь рядом с зарытой кошкой выроешь могилку, положишь туда вещь его, засыплешь запасенной могильной землей, положишь сверху портретик надгробный и камушками выложишь сегодняшний год. После этого – если вправду все сделал как надо – умрет твой враг, если небрежен был в чем-то – очень худо ему будет, ошибешься и землю с женской могилы возьмешь – то жену его бесплодною сделаешь…
Без меня не сможешь ты этого, но я тебе подсоблю. Когда и где – не говори, я и так узнаю… У врага твоего будет две могилы на этой земле: твоя, магическая, и его, та, на которой он будет похоронен…
Следователь: – Стоменов, вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите здесь?
Стоменов: – Отдаю, мил человек. У тебя даже ладони потеть… (сигнал прекратить запись) перестали…
Кристо Ракшиев (дневники)
С самого начала во всем этом была какая-то чертовщина, бесовщина, мистификация. 79-летний старик, а мне только сорок три, а сравните меня и его: да я ему, черт подери, в папы гожусь! Рослый, почти метр восемьдесят пять, широкоплечий, абсолютно седая голова, но лицо – ей-богу! – от силы сорокалетнего. Я слышал, как перешептывались медики, пожимали плечами: здоров был, как бык, – в 79 лет!!! Зрение, слух в норме, кровь, сердце, нервная система, печень, половые органы – ха! Я думаю, в постели с женщиной он дал бы молодежи трехкратную фору. Глаза у него были карие, яркие, невыцветшие, как это обычно бывает у стариков. Такие выразительные глаза – чаще всего спокойные, уверенные, иногда даже равнодушные. Один раз он весело подмигнул мне – я был с ним в комнате допросов без следователя, тот куда-то срочно вышел, охрана была на входе… Чего бояться – Стоменов постоянно приковывался наручниками к металлическому столу, вмурованному ножками в пол… Но меня иногда озноб бил от страха. Он подмигнул мне, выразительно тряхнул скованными руками и то ли спросил, то ли предложил: «Хошь сломаю?» Я вздрогнул, пожал плечами, отвел глаза, он усмехнулся, сказал: «Не боись, сынок…»
Он говорил уверенно, долго… Его почти никогда не перебивали: заговорил – так пускай мелет, пиши, потом разберемся, когда сыщики наши чего-нибудь да накопают. Но время шло, Стоменов говорил, а следствие результатов не давало. Потом приехали Советы, их следователь слушал его уже как-то целенаправленно, часто задавал вопросы, делал у себя какие-то пометки. Я по-прежнему стенографировал, а дома строчил стенограммы по памяти, засыпая иногда прямо за письменным столом… Много позже я осторожно наводил справки у людей, которые имели дело с гэбэшными архивами, но так толком ничего и не узнал. Одни говорят, что дело Стоменова Советы вывезли, другие – что никому это на хер не надо, и все сожгли к чертовой матери…
Родителей этой убитой девки так и не нашли. Я же говорю, бесовщина, словно они оба с луны свалились… Когда Стоменов сказал, что он урожденный русский, и заговорил на русском языке, рабочие версии следствия полетели к чертям собачьим, и дело было с радостью сбагрено Советам. Дело, в общем-то, прикрыли сразу, выясняли только – что за фрукт и с чем его едят.
Стоменов называл себя одним из тринадцати краеугольных камней Магии Смертной Силы. Страшного учения, которое он нам проповедовал… Двое из наших сошли с ума – один сдебютировал на седьмой день допроса, другой улетел в психушку в 1989 году, и, насколько мне известно, там до сих пор. Как я удержался – одному богу известно. Может, это ЕГО, Стоменова, воля, а может, потому что писал все это, выплескивал на бумагу. Приходило облегчение, опустошение…
Пилюльки, укольчики… Из службы меня турнули в девяностом, там уже всех лихорадило… да что я говорю, сам знаешь. Искал людей, хотел докопаться до истины, но все тщетно, все вилами по воде писано. Пиши по тому, что есть, сделай из этого книгу. А там, глядишь, в Россию подашься, деревеньку эту поищешь – глядишь, и выведаешь чего. Был у меня такой порыв, но, чувствую, – нет, не слажу, совсем худо мне, так и оставил эту затею…
Магия Смертной Силы… Тринадцать ее Воинов… Да, и еще – в 2001 году они ждут Прихода своего Сатаненка… Там тоже чертовщина неуемная – не он придет в Мир этот, а люди его найдут, придут к нему и попросят Силу и Знание…