9 августа. 18:30
Известие о том, что наша с Ленкой мама внезапно пропала, мы получили 9 августа 2021 года.
В тот теплый августовский день мы ехали с Щучьего озера. Старый «пазик» был забит до отказа. С природы все едут немного ошалелые, расслабленные, некоторые под градусом, не желающие до конца отпускать солнечно-пьяное ощущение хорошего отдыха. Кто-то весело напевал, кто-то вел оживленную беседу, кто-то успокаивал неугомонных в активности детей. В пыльном салоне было шумно, жарко, расхлябанно.
Я сидела на переднем сидении рядом с водителем, смотрела на обгоняющие нас легковушки и с досадой мысленно посылала водителю сигналы: «Поднажми!» – как вдруг услышала Ленкин голос: она с кем-то говорила по телефону. Я прислушалась, стараясь сквозь шум, понять, о чем она говорит, но через минуту она сама прошла по салону и, не спрашивая водителя, перелезла через грязно-зеленого цвета бак, служивший перегородкой между водителем и пассажирами, и села прямо на него рядом со мной.
– Таня! Мне позвонили из деревни и сказали, что наша мама потерялась, – сказала она.
– В каком смысле потерялась?
– Ну, куда-то пропала. Два дня не могут ее найти!
Последнюю фразу Ленка выкрикнула нервно, едва сдерживая рыдания. В ее голосе явно скользнули зачатки быстро назревающей паники. Я тронула ее за руку.
– Успокойся! Как она может пропасть? Наверное, там какая-то ошибка, может, напутали что-то. Сейчас выйдем из автобуса, перезвоним и разберемся.
Я произносила эти простые, ни к чему не обязывающие фразы и удивлялась, как быстро менялось Ленкино лицо – щеки покраснели, губы начали мелко дрожать, на глазах выступили слезы.
– Ты чего паникуешь раньше времени? Успокойся! – уже строже сказала я.
Она проглотила слезы и начала водить пальцем по экрану телефона, сосредоточенно что-то там разглядывая.
Пальцы у сестры длинные и красивые. Вообще все в ней такое плавное, красивое. Лицо еще детское и белое, не припомню, чтоб оно когда-то загорало. Сейчас в раскосых темно–карих глазах набухли слезы, прямой нос слегка подрагивал. Одной рукой Ленка теребила перекинутую через плечо косу, пытаясь справится с обурившим ее волнением.
Мы вышли на первой остановке, с которой идет маршрутка до нашего дома. Я взяла у сестры телефон, позвонила в деревню тете Маше, отцовой сестре – она как раз и сообщила сестре о пропаже мамы. Тетя Маша со свойственной ей некоторой резкостью в голосе поведала, что, мол, да, ваша мать ушла из дома сутки назад и до сих пор не вернулась. На мой вопрос: – «Почему не позвонили нам сразу?», она ответила, что не хотели раньше времени наводить панику. Ну, да, теперь самое время наводить панику. «Заявили ли в полицию о пропаже?» Сказала, что да, заявили, но официально органы внутренних дел заявление еще не приняли. И уже с утра сельчане ведут самостоятельные поиски. На вопрос о том, почему отец нам не позвонил, тетка Маша ответила, что ему некогда, потому что он ищет нашу мать.
В деревне с населением в сто человек потеряться невозможно, а потому версия была одна: ушла в тайгу и заблудилась.
Мама любит собирать грибы. Год назад был самый урожайный сезон грибов на моей памяти. Мама вставала в пять утра и уходила в лес; часам к восьми, когда мы только–только просыпались, она уже возвращалась с ведром маслят или груздей. Сверху в ведре часто лежали сорванные листы смородины, заботливо прикрывающие от солнца собранный урожай – для аромата. Грибы вываливались в ванну с водой, отмачивались, и после завтрака мы с сестрами должны были их промыть, очистить маслята от слизи, срезать тонкие, почти прозрачные края у груздей и поставить все это на печь вариться.
Мариновала мама грибы всегда сама. Из маслят также делала икру с чесноком и растительным маслом. Помню, в ту раннюю осень, я сидела с ней в сенях избушки-летнего домика и рассказывала о своей работе в городе, о друзьях, о забавных случаях. Мама периодически вставляла в мою болтовню свои реплики, типа «помешай грибы», «посоли».
– И, вообще, – сказала, – пора тебе уже самой научиться банки закатывать.
Пока я рассказывала, помешивая ворочающиеся в кипящей воде маслята, мама в другой широкой кастрюле с кипятком пропаривала стеклянные банки.
Я тогда поморщилась и покачала головой:
– Мам, не–е-т. Прости, но банки закатывать – это совершенно «не мое». Вот на рыбалку сходить – пожалуйста, рыбу засолить, сало там – это можно… А банки вообще не люблю закатывать, ты же знаешь. Не люблю и не умею.
– Так ведь ничего сложного тут нету! – возражала она. – Сварила, посолила и закатала. Главное, банки пропарить хорошенько.
Я смотрела на нее и, улучив момент, вставила безотказный аргумент:
– Ну, у тебя все равно вкуснее получается!
– Ага, хитрые какие! Как банки закатывать – так никто не умеет, а как за стол – так все! – по–доброму проворчала она. Она всегда так говорит о нас во множественном числе, когда хочет поворчать на кого–то из своих детей.
– Ну, мам! Светка же умеет мариновать грибы.
Светка – это наша с Ленкой средняя сестра, которая на тот момент жила в деревне со своим гражданским мужем – Семой Гуржаповым.
– Ну, хоть Света у нас умеет, – согласилась мама.
– Зато она рыбалку не любит, а я люблю.
Светка и вправду, выросшая, как и все мы, рядом с лесом и речкой, абсолютно не вписывается в такое мероприятие, как рыбалка. Бывало, идем мы с отцом на зимнюю рыбалку и раз в год за нами увяжется Светка. Отец прорубит всем лунки, даст удочки, покажет, как измерять глубину, сам сядет рядом. Светка сядет у лунки на деревянный стульчик на коротких ножках и еще умудрится, сидя на нем, закинуть ногу на ногу. Удилище держит одними пальцами, – вот-вот выпадет из рук. Сидит, носом швыркает. Клюнет кто-нибудь у Светки – у нее глаза по пять рублей делаются. Взвизгнет, вскочит, стульчик на два метра отлетает. Светка ногой непременно банку червей зацепит – те по льду рассыпятся, часть в лунку вывалится. Выдернет рывком леску из лунки, благо, что глубина не большая. Смотрит на свою добычу, а там маленькая рыбка. Мы смеемся – рыбка сантиметров семь, а разрушений от нее сколько.
«Фу, – морщится Светка брезгливо, – какой страшный!» Отец хохочет: – «Так это же ерш, доча! Не бойся, не кусается».
«Сними его, папа». – Идет к отцу, по льду бедного ерша на леске волочет. Пока отец снимает рыбку с крючка и наживляет короеда, она червей обратно в банку собирает, стульчик, на два метра отлетевший, ставит у лунки, порядок в общем, наводит. Потом стоит, бросает взгляды на табор.
«Пойду я, – говорит. – погреюсь лучше. Что-то нету рыбы». И целый день у костра скучает, ждет, когда домой пойдем. Ленок пойдет, хариус, ей уже не интересно. Правда, отец рассказывал, что в последнюю рыбалку, когда я жила в Улан-Удэ, Светка неплохо так таскала налимов на Щеках. Видимо, приловчилась со временем.
А вот зато грибы, огурцы Светка солит и маринует играючи, как подобает любой деревенской особе женского пола…
Я вытерла пот со лба и посмотрела на пузырящееся коричневое варево в кастрюле.
– А долго еще их варить?
Мама вытерла руки кухонным полотенцем, бросила быстрый взгляд на кастрюлю:
– Пусть еще маленько покипят. Посиди.
Она села на стул, а я – на порожек у двери, ведущей из сеней в избу. Моложавая для своих пятидесяти трех лет, с мягкими чертами лица и яркими блестящими глазами, она улыбнулась. Я люблю эту ее улыбку, когда уголки губ с одной стороны замирают в легкой усмешке и от этого ее лицо оживает и становится особенно выразительным.
Вот что дальше делала мама с теми грибами, не помню, хоть убей. Когда сняли их с печки, как–то все быстро она сделала, сейчас даже не могу вспомнить ни порядок действий, ни что было в качестве ингредиентов к грибам. Наверное, из–за того, что не люблю и не умею солить грибы, я особо и не обращала внимания на то, как они готовятся, потому и не запомнила. Ну, понятно, что соль там была, чеснок…
…Со странной и непонятной новостью нужно было что–то делать. Откликнуться на нее, начать что–то предпринимать. Однако после телефонного разговора я впала в некий ступор: с одной стороны, известие о пропаже матери почему–то показалось мне розыгрышем – ну, как она могла потеряться в деревне, в которой выросла и жила всю свою жизнь? Даже если она пошла за грибами на местную гору Цыганку и заблудилась, ну, так вся деревня туда ходит! Там невозможно заблудиться, поскольку гора находится совсем недалеко. Если стоять на вершине этой горы лицом к деревне, то справа будет глубокая река, а если идти налево, то обязательно выйдешь к дорогам лесозаготовщиков, которые тоже ведут в деревню. А дальше начинаются ягодные места, куда тоже испокон веков люди ходят за ягодой. Заблудиться там невозможно. А где еще она могла потеряться? Нет, это определенно какой-то розыгрыш. А если нет? Если, действительно, она исчезла, тогда что делать?
Ленка подавленно молчала и ждала от меня действий. Но я не знала, что нужно делать.
«Ладно, темнеет уже. Поехали домой» – Сказала я.
Совсем недавно, буквально неделю назад, мы с Ленкой переехали в новую съемную квартиру. Купили телевизор со встроенным интернетом, микроволновку, в которой можно даже готовить курицу гриль, и приготовились жить вдвоем спокойно и счастливо.
Я в Улан-Удэ жила двенадцатый год, мотаясь по съемным квартирам, и последние два года работала администратором в гостинице. Весной я закончила курсы экскурсоводов в буддийском университете при Иволгинском дацане и подумывала открыть собственное дело – возить туристов в буддийские храмы.
А младшая сестра приехала ко мне год назад, когда решила поступать в училище на дизайнера одежды. В училище она поступила на заочное отделение и пошла работать нянечкой в детский сад. С детьми она ладить умеет. Деревня наша, Усть–Джилинда, где живут наши родители и средняя сестра Светлана, находится в семистах километрах от города в северной стороне республики. Мама и папа прожили в деревню всю жизнь, а Светка с семилетней дочкой Соней переехала совсем недавно, после развода с Сониным отцом.
После телефонного разговора мы поехали домой, потому что прямо сейчас что-то сделать, чем-то помочь людям, которые уже начали поиски, мы не могли. Оставалось пока только ждать.
В маршрутке я набрала Свету. Насколько нам с Ленкой было известно, она своим парнем Семой должна была в то время уехать на гурт, куда–то за Витим. Честно говоря, я до сих пор не знаю, где находится этот гурт. Раньше, в советское время, на территории, относящейся к Усть–Джилинде, существовало по меньшей мере около десятка таких гуртов, образованных на местах древних стойбищ эвенков и принадлежащих совхозу. Там, на вольных таежных просторах люди занимались оленеводством и скотоводством. С закрытием совхозов, с упадком оленеводства большая часть гуртов опустела, а некоторые из них заняли сельчане, имеющие большое поголовье скота. На некоторых гуртах я жила в детстве с семьей тети Тони, родной сестрой мамы, и знаю, что все эти гурты находятся за рекой Витим в противоположной его стороне.
Позвонила я по WhatsApp, поскольку мобильной связи в нашей деревни нет и никогда не было. Основное средство коммуникации – это интернет через домашний вай–фай, поэтому дозвонится удавалось в те периоды, когда человек находился дома. Интернет, конечно, очень слабо тянет, но, по крайней мере, связь, какую–никакую можно установить. Второе средство коммуникации – это стационарные телефоны, на их номера звонки совершаются почему-то как в другой регион. К примеру, как если бы вы звонили из Хабаровска в Москву на стационарный телефон в году, эдак, двухтысячном – дорого, да и связь часто с помехами.
У нас дома телефона не было, всегда общались с родителями через Свету по видеосвязи, либо мама периодически звонила от тетки.
Сестре мне дозвониться не удалось. Это означало, что их нет ни дома в деревне, ни на гурту. Тогда я снова позвонила тетке Маше в, так называемый, «штаб» и попросила ее, чтоб наш отец срочно позвонил нам. Она ответила, что он ищет Настю – нашу маму, – и пока не может позвонить. «А нам что делать?» – Спросила я.
«Не знаю, ждите пока» – Ответила она.
Пока мы доехали до дома, стемнело.
За ужином ели вяло. Кое–как одолев кусок хлеба, я запила его чаем и пошла в комнату, где легла на свой диван. Чуть позже пришла сестра и задала мне тяжелый вопрос:
– Как думаешь, куда она пропала?
Я не могла моментально ответить. Мне казалось, что от моего ответа сейчас зависит все, абсолютно все. Страшные мысли еще не сформировались, но их призраки уже маячили на горизонте. Мне казалось, что, если я буду отвечать ПРАВИЛЬНО, то они уйдут.
– Да я думаю, что заблудилась в лесу и обязательно скоро выйдет. Ведь и раньше были такие случаи. Помнишь, как ягодники также потерялись в лесу, ночевали, а потом вышли на дорогу. А помнишь девочку, которая, когда–то давно пропала? Так она три дня по лесу ходила… Зимой! Ничего, нашлась. Мама, наверное, тоже пошла по грибы и заблудилась. Все равно дорогу найдет. Тем более, сейчас тепло еще, не замерзнет уж точно…
Ленка кивала, соглашаясь, и повторяла: «Ну, да так–то…» Чем больше я говорила, рассуждала о том, что в лесу можно несколько дней прожить на ягодах и грибах, воды везде полно – тайга ведь, а мама у нас курящая, поэтому у нее есть спички, и она может разжечь костер – тем меньше становились призраки страшных, еще не сформировавшихся мыслей, пока практически полностью не исчезли, отпугнутые моим самовнушением.
Я смолкла, уставившись в потолок. Ленка лежала на соседнем диване и лазила в телефоне. Стало так тихо, что я услышала, как за стенкой бубнит соседский телевизор. Я посмотрела на черный и молчаливый экран нашего телевизора, подумала, что неплохо было бы включить его, чтоб не было так тихо, как вдруг в эту минуту Ленка внезапно разрыдалась и бросилась ко мне на диван.
«Таня! Мне страшно!»
В горло мне ударил дурной ком, но в ту же секунду внутри меня загорелся гнев – это почему же мы должны плакать?! Ведь еще ничего непоправимого не случилось! Однако я не стала ругать сестру, а просто начала ее успокаивать. Или, быть может, я разозлилась еще на то, что Ленка угадала призраки моих страшных мыслей и подтвердила их. Мне казалось, что, если мы не будем думать о плохом, то это плохое не сбудется, словно, если будешь себя вести спокойно и как ни в чем не бывало, то беда, если она где–то рядом, непременно отступит и пройдет мимо.
10 августа. 8:00
Утром позвонила Света. Звонила она от тетки Маши, отцовой сестры.
– Таня, привет!
– Ну, наконец–то! – воскликнула я. – Маму нашли?
– Нет. Мы только сейчас приехали. С тобой поговорю, а потом с тетей Тоней пойдем в сторону Мертвого аула.
Тетя Тоня – это наша родная тетка, сестра нашей мамы.
–А что отец говорит? Куда она могла пропасть?
–Он сказал, что она возможно ушла в лес то ли за грибами, то ли за ягодой. Только непонятно, как можно тут потеряться. Может быть, ей плохо стало где-нибудь в лесу. – предположила сестра.
– Понятно. Вы вдвоем ее ищете? Больше никто?
– Нет. Отец сейчас на Щеки ушел, Сема с мужиками поедет на бурульзайскую дорогу. Вчера отец в сторону Аяна ходил… – отчиталась Света о поисках.
Чем больше она говорила, тем больше холодело у меня внутри от медленного осознания реальности происходящего. Призраки страшных мыслей росли и черной стеной вставали перед глазами. Если вчера я еще где–то в глубине души надеялась, что вся эта история если и не розыгрыш, то хотя бы не такая серьезная. Что мама непременно вернется в любую минуту, что утром обязательно кто-нибудь – сестра или отец или тетя Маша -позвонят из деревни и радостно прокричат: «Нашлась!» Но сейчас до меня, наконец, дошло: это действительно случилось с нашей семьей, мама пропала.
Светка замолчала.
– Понятно. А полиция приехала?
– Приезжала, а что толку? Уже обратно уехали, – вздохнула она.
– Как это уехали? Почему?!
Она снова глубоко вздохнула и с обидой в голосе ответила:
– Сказали, что дело о пропаже человека, могут завести только на третьи сутки.
– Тогда зачем они вообще приезжали?! – закипая, воскликнула я.
– По другому делу. Помнишь, лет десять назад этот потерялся…Как его? Каюнчин, мужик. На Ципе нашли чьи-то останки и подозревают, что его. А в деревню за его сыном приезжали, чтобы взять генетический материал. Отец сказал, менты вчера к нам домой заехали. Устроили какой-то шмон, все кладовки посмотрели, в подполье заглянули, матрасы все перевернули.
– Зачем?!
– Ну, типа, первичная проверка. Следы крови искали, как папка сказал.
– Какой крови? Не понимаю.
– Ну думают, может он маму убил.
– О господи! Представляю, каково ему было.
Сестра горько усмехнулась:
– Ага. Типа, «стандартная процедура», как они сказали. По итогу, отец заявление написал, но официально меры будут принимать только на третьи сутки после пропажи. То есть, только завтра. В общем, Таня, что мы подумали: нам-то до завтра нельзя ждать. Надо спасателей самим как-то вызывать, я думаю. Все–таки у них техника, оборудование. Они на лодке могут по Витиму спуститься вплоть до самой Романовки. Может, кто знает, и вертолет выделят?..
– Ну да… – согласилась я.
– В Багдарин, в МЧС я звонила, там сказали, что нужно в Улан–Удэ в МЧС заявление написать. Нет, погоди… Не совсем МЧС, а поисково-спаса…
Тут в трубке что–то зашуршало и заскрипело. Дурацкая связь!
– Что? Я не поняла, поисковое – что?
– Поисково-спасательный отряд, – четко проговорила Света.
– А–а–а, хорошо. Ну, ладно я в интернете посмотрю адрес и съезжу.
– И еще… Может, к шаману сходишь?
К шаманам, гадалкам обращаются в народе только совсем в крайних случаях, и чаще всего первый вопрос, на который ждут ответ родственники пропавшего человека, это – жив ли он. Я поморщилась. И через силу выдавила из себя:
– Да, поищу какого-нибудь сильного шамана.
– Ну ладно… Как Ленка? Нормально?
Светка переживает за нашу младшую.
– Да, ничего, держится молодцом. Как отец?
– Да почернел весь… Я сегодня хоть поспала пару часов, а он, говорит, вообще не спал… Ладно, мы пойдем…
– Хорошо, звони только обязательно, как что будет известно, ладно?
– Конечно.
Отец наш, Дмитрий, сейчас уже пожилой человек. В молодости он был довольно красивым: яркие зеленые глаза выделялись на загоревшем лице, довольно крупный нос напоминал в нем что-то кавказское. На верхней губе всегда лежали аккуратно постриженные усы. Густая кудрявая шевелюра, сводящая с ума местных женщин, падала на высокий лоб.
По натуре спокойный и флегматичный, он души не чает в нашей матери Анастасии. Если разговор касается мамы, он всегда ласково о ней отзывается не иначе как: «Наша мамуля». Помню, перед днем рождения мамы, он у нее летом, отец уходил на рыбалку или на охоту. Мама переживает: – «Что же он перед самым моим днем ушел, специально что ли?». Мы ее успокаиваем: – «Да нет, мама. Он точно в твой день рождения придет». Так всегда и выходило. Мама гоношится на кухне, салаты рубит, мы ей помогаем. Солнце в самом зените, мама изредка бросает взгляды на калитку – ждет. И вот скрипнет калитка и заходит во двор отец в полинялом защитном костюме и кирзовых сапогах. На загоревшем лице осела дорожная пыль. Под усами прячется улыбка, а в руке у него букет ярко-оранжевых саранок – сибирских лилий, для мамы. Мама захохочет от радости, смутится. И, смотришь и понимаешь, ничего красивее и желанней для нее в этот момент нету, чем этот огненный букет саранок в мозолистой загорелой руке вернувшегося из лесу мужа…
***
Часы показывали 8:15. Августовское солнце лезло под шторы и ползло по синему ковру. Ленка заворочалась под одеялом, вчера она так и уснула со мной. В это время она обычно встает на работу, чтобы к девяти быть в детском саду.
– Это Света звонила?
– Ага.
– Что она сказала?
Я пересказала ей разговор, умолчав про полицейских, искавших следы крови на матрасах, это ей знать ни к чему. Хотя бы пока. Ленка приподнялась на постели, потянулась.
– Ты сегодня поедешь заявление писать?
– Ага.
– Мне с тобой поехать?
– Нет, я сама съезжу. Потом шамана надо будет найти. А ты на работу езжай…
Ленка нахмурилась:
– Ты уверена, что мне надо на работу?
Мне хотелось, чтобы Ленка хоть немного отвлеклась от тягучих мыслей о том, куда пропала мама, хотелось каким–то образом оградить ее от этого состояния ожидания – лучше всего она могла отвлечься с маленькими детьми.
– Уверена. Собирайся…
Наметился порядок действий: сначала нужно будет подать заявление в поисково-спасательный отряд, затем найти шамана – это все я могу сделать самостоятельно.
Ленка снова тяжело вздохнула, встала и направилась в ванную. Я тоже поднялась, пошла на кухню и включила чайник.
…Яичница шипела и шкворчала. Я выключила плиту, положила завтрак Ленке в тарелку, сделала две кружки кофе. Сестра тем временем вышла из ванной, умывшаяся и посвежевшая, и села за стол. Мне есть не хотелось.
Я встала и открыла балконную дверь. Теплый свежий воздух обнял тело, на кухню ворвались звуки проснувшегося города: вдалеке шумели машины, где–то за домом слышались мужские голоса – о чем–то оживленно беседовали; на деревьях щебетали невидимые птички; сверху, скорее всего, с крыши, доносилось неторопливое воркование голубей. Я ступила на прогретый пол на балконе.
Ох, уж эти голуби, странные птицы… Раньше и не замечала их. Есть они, да есть – вездесущие, постоянно голодные, нагловатые на драмтеатре – прикормленные городскими жителями; трусливые в деревне – пацаны бьют из рогаток – в общем, не обращала на них внимания. А тут пришлось.
Было это в апреле, в тот период, про который часто говорят – «зима с весной борются». Мокрый снег шел уже третьи сутки. Ложился на землю, таял, превращаясь в черную грязь. На улице было по–весеннему тепло и по–осеннему серо из–за плотно нависших над городом туч.
Я возвращалась с работы, вышла из автобуса и пошла домой. В то время мы с сестрой и подругой снимали квартиру в спальном районе Улан–Удэ. Дом располагался на возвышении, путь к нему шел в гору. По скользкой жиже из глины и снега я осторожно поднялась наверх, чудом ни разу не поскользнувшись, прошла вдоль ржавых гаражей и ступила на мокрый блестящий тротуар около дома.
Придя к себе домой, разделась, прошла на кухню, по привычке поставила чайник и пошла на балкон. Квартира располагалась на четвертом этаже, балкон был не остеклен, а забран редкой железной решеткой. Там хранилась старая, советских времен, тумба с отвалившейся дверцей, она занимала почти половину балконной площади. От перил с балкона отходили две палки, вероятно, служившие приспособлениями для сушки белья, иначе я не знаю, зачем они были нужны. Впрочем, и почему была решетка на четвертом-то этаже – для меня тоже непонятно.
Выхожу я на балкон и вижу, что на одной из этих палок сидит сизый голубь. Я закурила, смотрю на голубя, думаю: – «улетит». Но тот внимательно смотрит на меня своими черными бусинками и не думает улетать. Я курю, он смотрит. Тушу окурок в пепельнице – наблюдает. Я захожу в квартиру, закрываю балконную дверь и еще некоторое время наблюдаю за своим пернатым гостем через окно. Он все так же сидит на палке, не шелохнется, словно каменный истукан.
Вечером, выйдя на балкон, я вздрогнула: голубь мало того, что не улетел, уже успел переместиться с палки на тумбу, очевидно перебравшись через отверстие в решетке. Он сидел на тумбе и внимательно, словно изучая, глядел на меня блестящими глазками, изредка смаргивая.
Я села на табурет напротив тумбы и теперь наши глаза были на одном уровне. Голубь был огрузневшим, словно перекормленный. Перья не лоснились, как они обычно лоснятся у голубей. Во взгляде бусинок–глаз отражалось что–то болезненно-уставшее. Старый. Уже ничего не боится.
«Ночевать тут будешь?» – вслух спросила я, затягиваясь дымом.
Гость немного склонил головку вбок, словно прислушиваясь. Уже совсем стемнело и стало заметно холоднее. Потянуло неуютным ветерком. Голубь весь съежился, перышки на голове некрасиво взлохматились.
Я докурила сигарету, встала и протянула руку к пепельнице, чтобы затушить окурок. Пепельница стояла на тумбе сантиметрах в двадцати от птицы. Голубь инстинктивно встрепенулся, перевалился с ноги на ногу и немного отошел, но не улетел. Я затушила окурок и, уходя, пожелала ему спокойной ночи. Тот сморгнул, снова в его взгляде на мгновение отразилась болезненность, и отвернулся к светящимся желтым окнам соседней пятиэтажки.
Наутро, выйдя на балкон, я увидела на полу валявшегося верх тормашками пернатого гостя. Он был мертв. Так вот зачем ты сюда прилетел. Засранец.
«К беде, Таня, к беде! – авторитетно заявила Женька, моя подруга, едва дослушав мой рассказ про голубя, который я выложила ей по телефону тем же утром. – У меня перед тем, как мама умерла, эти голуби раза два в окно бились. Так что ничего хорошего!»
Я мысленно обругала себя за то, что рассказала эмоциональной Женьке про этот случай.
«Да ну, прекрати пугать! Всего лишь старый голубь умер, чего нагнетаешь?»
«Я серьезно тебе говорю! – кричала она в телефон. – К болезни, может. Вдруг кто заболеет у вас. Сходите в церковь, помолитесь…»
«Женя! Все бы тебе молиться! С голубем–то, что делать?»
«Как что?! Похоронить, конечно!»
Голубя похоронили тем же днем за одним из металлических гаражей за домом и постарались побыстрее забыть об этом неприятном случае.
Второй раз с голубями я «столкнулась» летом. Стояла жара. Солнце, как беспощадный палач, изо дня в день висело над городом и палило так, словно хотело сжечь всех дотла, и кто–то невидимый, тот единственный, кто может повелевать солнцем, едва сдерживал этот страшный порыв. Тополиный пух облепил улицы города, дороги, залетал в открытые окна, прятался в излюбленное место – под кровати, таился там, прячась от солнечных лучей. Половина населения Улан–Удэ сидела на Байкале, на Щучке, на Гусином озере, остальные, менее везучие, в том числе и я, пеклись в душном городе.
В тот день я была на смене в гостинице. К двенадцати дня выселила гостей из трех номеров и перед началом уборки пошла покурить на задний двор. Я открыла дверь запасного выхода, которая всегда запиралась на ключ и вышла во двор. На несколько мгновений зажмурилась от яркого солнечного света. Воздух стоял душный, чувствовалось, что сегодня снова будет не меньше сорока градусов. На небе ни облачка. Во дворе были припаркованы несколько машин, все с солнцезащитными светоотражающими шторками на лобовых стеклах. Мальчишка лет восьми сидел на качелях и от скуки чертил носком сандаля по земле. Старик, беспрестанно вытирающий лоб, семенил к подъезду в спасительную прохладу. Воробьи и голуби прыгали по двору и собирали какие-то крохи.
Курю, чувствую, как солнце лобызает мое лицо. Разомлевшая под его поцелуями, смотрю на хаотично передвигающихся пернатых, и где–то в закоулке мозга понимаю, что в этой, на первой взгляд, обыкновенной картине что–то не так. Приглядываюсь внимательнее и спустя несколько секунд замечаю, что именно не так. А дело вот в чем: один голубь беспокойно наворачивает круги вокруг другого, который неподвижно лежит на асфальте. Затем первый голубь запрыгивает на второго и начинает быстро-быстро прыгать на нем сверху, расправляя крылья и тем самым помогая себе синхронизировать прыжки. Затем он спрыгивает на асфальт и снова начинает беспокойно кружиться вокруг своего неподвижно лежащего собрата. Через несколько секунд снова запрыгивает на него, и все повторяется. Вот те на!
От удивления у меня глаза на лоб полезли. Я достала телефон и включила камеру. Записанное видео отправила в чат с сестрами с текстом: «Клянусь, вы никогда не видели, как голубь реанимирует мертвого сородича!»
Совсем некстати сейчас вспомнились эти истории с пернатыми. Или может быть как раз таки кстати? Что там говорила Женька? К беде? Да ну ее с ее глупыми повериями! Я отогнала прочь эти воспоминания и поспешила в квартиру, чтобы не слышать воркование голубей.
***
Ленка сидела за столом и тыкала вилкой яичницу. Увидев, что я вхожу, она спросила:
– Машину сегодня будем искать?
– Да, надо на автовокзал позвонить, может, на завтра есть билеты.
Она испытующе взглянула на меня:
– А если нету? Ну, ты позвони и, если не будет, то я на всякий случай объявление «вконтакте» напишу, что попутку ищем.
Я глотнула горьковатый кофе.
– Хорошая идея! На попутке было бы даже удобнее. Сейчас узнаю… есть ли билеты.
Я взяла телефон, нашла номер автовокзала и позвонила.
То, что нужно срочно собираться домой, мы поняли уже вчера. Еще мы знали, что билеты на автобус до Багдарина полагается покупать за неделю до поездки, поскольку редко когда были свободные места на определенный день. Летом тем более.
Как и следовало ожидать, билетов не оказалось. Более того, их не было на ближайшую неделю, все было раскуплено. Оставалось надеяться, что в группе «Вконтакте» появится на завтра какая-нибудь машина до района и нас возьмут.
Адрес и телефон поисково-спасательного отряда я нашла довольно быстро. Набрала номер, ответил мужчина, выслушал меня и сказал, что мне нужно приехать и написать заявление.
До нужного места я добралась часам к десяти. За железным забором с табличкой «Поисково-спасательный отряд» оказался широкий двор с техникой – грузовой машиной, похожей на пожарную, стареньким УАЗом–«таблеткой» и телегой с водруженной на нее моторной лодкой. На пути к деревянному одноэтажному зданию меня равнодушно сопроводила подслеповатыми глазами большая рыжая собака.
Войдя внутрь, я увидела сидящего в остекленной наполовину будке крепкого седоволосого мужчину. Мельком глянув на меня, он продолжал говорить по телефону. Через минуту положил трубку, и я сказала:
– Добрый день! Я сегодня звонила с утра, хочу написать заявление…
Мужчина встал из–за стола и вышел ко мне в коридор.
– Здравствуйте. Как вас зовут?
– Татьяна.
– У вас мама пропала, правильно?
– Да.
– Ну, пойдемте…
Мы зашли в учебный класс. То, что это был именно он, я поняла по стареньким, времен 90–х годов, партам, а также по плакатам на стенах, иллюстрирующими, как правильно оказывать первую помощь, надевать спасательный жилет и другое.
– Присаживайтесь, – пригласил седоволосый.
Я села за одну из первых парт. Он положил передо мной лист бумаги и ручку.
– Пишите в шапке: начальнику поисково-спасательного отряда…. от гражданки РФ… фамилия, имя, отчество. Заявление. Прошу оказать содействие в поиске моей матери… ФИО, номер телефона. Дальше напишите: когда, при каких обстоятельствах пропала.
Из коридора послышалась трель телефонного звонка. Мужчина, выходя, сказал:
– Пишите пока, я сейчас…
Я изложила все, что знала, исписав лист А–4 почти полностью. Перечитала и положила ручку на стол.