Когда собрание пенсионеров, посвященное плачевной судьбе северных рек, и реки Гусь в частности, закончилось, Удалов одним из первых вышел на улицу и замер, глубоко вдыхая морозный воздух, чтобы очистить легкие от табачной скверны. Удалов сам не курил, но, когда дымили вокруг, отравлялся не хуже курильщиков.
Постояв минут пять и попрощавшись со знакомыми, что вышли следом, Удалов не спеша побрел к дому, любуясь блеском чистого молодого снега, четкостью зимних красок и ощущая щеками благодать декабрьского морозца. Удалову стало грустно, потому что человек предназначен ежедневно наслаждаться природой, которая дарит столько чувств и картин, а ведь в сутолоке жизни ты этой природы не замечаешь, торопишь, гонишь месяц за месяцем, квартал за кварталом, словно впереди вечность. А впереди лишь пенсия за декабрь. Сказал же японский поэт:
Как жизнь несется!
Завтра уж четверг.
– Корнелий Иванович, – послышался сзади ласковый голос.
Удалов резко обернулся, недовольный вмешательством в мир его личных мыслей.
Его догнали мужчина в дубленке и шляпе и женщина в дубленке и без головного убора. Лица у них были приятные, но какие-то стертые, как у агентов внешнего наблюдения.
– Я вас слушаю, – сухо произнес Удалов.
– Уделите нам три минуты, – сказал мужчина, а женщина улыбнулась, но ее большие карие глаза остались печальными.
Удалов посмотрел на часы.
– Может, присядем? – предложил мужчина, указывая на пустую скамеечку у церкви Параскевы Пятницы.
Скамейка была очищена от снега.
– Корнелий Иванович, – сказал мужчина, когда они уселись, – разрешите обратиться к вам с необычной просьбой почти детективного свойства.