Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА

Жоржу Дантону приписывают фразу: «Родину нельзя унести с собой на подошвах сапог». Фраза красивая, но, отказавшись покинуть Францию, голову Дантон потерял. В буквальном смысле этого слова. В том, что большинство эмигрантов «слопала» бы «поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка»¹, подобно тому как это случилось с Александром Блоком, останься они на родине, сомневаться не приходится. Похоже, русская эмиграция сумела опровергнуть знаменитое высказывание Дантона. Как только ни называли эмигрантов «первой волны» (1918–1940) – Русским зарубежьем, второй Россией (следовательно, Россия с ГПУ – НКВД и Гулагом признавалась первой), «Россией за рубежом» (автор классического труда о культуре русской эмиграции Марк Раев настаивал именно на такой формуле²). Ясно одно – это была другая Россия. Книга, которую Вы держите в руках, – о людях другой России: юристах, дипломатах, предпринимателях, военных, политиках, писателях. Мы не знаем, какой была бы Россия, если бы революция не срезала ее тонкий культурный слой и если бы бежавшие и изгнанные остались на родине и в конечном счете работали на ее благо. Зато знаем, какой она стала без них.

Теперь о том, откуда «выросла» эта книга и о чем в ней говорится. Больше четверти века назад я впервые перешагнул порог архива Гуверовского института войны, революции и мира, что при Стэнфордском университете в Калифорнии. В Гуверовском архиве хранится крупнейшее собрание материалов о России, находящееся за ее пределами. Приехал я в Стэнфорд на академический год работать над проектом «Терроризм в России: между реформой и революцией». Почему надо было для изучения терроризма в России лететь за океан, специалистам понятно без объяснений. Для нормальных людей: в Гуверовском архиве хранится огромная коллекция (216 коробок) Заграничной агентуры Департамента полиции, в просторечии именуемой Заграничной охранкой. Эта структура занималась слежкой за революционерами-эмигрантами, террористами в особенности. Кроме того, в Гувере находится колоссальное собрание (811 коробок документов!) знаменитого архивиста и историка революционного движения Бориса Николаевского. В его коллекции есть и несколько коробок бумаг enfant terrible терроризма Владимира Бурцева, которые меня особенно интересовали. Как, впрочем, и переписка Николаевского с лидером эсеров Виктором Черновым и многими другими идеологами и практиками революционного терроризма.

Через две недели я забросил террористов и «постригся» в историки русской эмиграции. Стал читать, по совету сотрудницы архива из парижских русских Ольги Верховской-Данлоп, из любопытства, переписку Василия Маклакова с Марком Алдановым, потом с Борисом Бахметевым, Оскаром Грузенбергом, Ариадной Тырковой, Василием Шульгиным и многими другими. Это оказалось таким «пиршеством духа», интеллектуальным наслаждением, письма были столь хороши как по содержанию, так и по форме, что на этом фоне «мои» террористы как-то поблекли. Возможно, окажись это не письма Маклакова, лучшего оратора России и, возможно, самого умного русского человека ХХ века (ну, пусть одного из самых умных), эффект был бы другим. Но что случилось, то случилось.

Настоящим открытием для меня стала эмигрантская переписка: по степени откровенности, а нередко и литературного блеска она частенько (почти всегда!) существенно превосходила опубликованные мемуары или статьи тех же авторов. Некоторые письма представляли собой настоящие трактаты длиной 20, 30, иногда 50 и даже 70 машинописных страниц. Письма – это источники, на которых, по выражению А. И. Герцена, «запеклась кровь событий». Это история почти в реальном времени. В эпоху Интернета эпистолярный жанр, очевидно, умер. Это то немногое, что можно поставить в невольную вину Всемирной сети.

В целом у меня, как, очевидно, и у большинства людей, проявлявших в той или иной степени интерес к истории эмиграции, она ассоциировалась преимущественно с литературой, шире – с культурой. Вероятно, это справедливо и культурное наследие российской эмиграции остается самым важным. Но здесь было нечто иное и иные – далеко выходящее за рамки традиционного круга тем и набора имен. Проблемы, волновавшие как эмигрантских нотаблей, так и, разумеется, «рядовых» эмигрантов, касались способов заработать на жизнь, трудоустройства, получения виз и видов на жительство, финансирования эмигрантских учреждений. Но, разумеется, не только этого. Вопросы преодоления большевизма, методов восстановления России после хаоса и разрушений революции и Гражданской войны были неизменной частью повестки дня эмигрантских интеллектуалов. Одним из центральных был вопрос о том, какой, собственно, должна стать новая, постбольшевистская Россия? Эмиграция была очень разной, и противоречия между различными группами российского общества перекочевали за границу. Это касалось и способов борьбы с большевизмом, который одни считали наваждением, мороком, другие – самым национальным русским явлением. Одни возлагали надежды на «весенний поход» (так никогда и не состоявшийся) или на терроризм, другие – на эволюцию большевизма, его разложение изнутри, третьи – на помощь заграницы, которую в то же время многие эмигранты не уставали поносить.

Результатом увлечения историей эмиграции стали две монографии, вышедшие в НЛО: «Деньги русской эмиграции: Колчаковское золото, 1918–1957» (2008) и «Русско-еврейский Берлин (1920–1941)» (2013, в соавторстве с Александрой Полян). А также ряд документальных публикаций, прежде всего эпистолярного наследия Василия Маклакова и его корреспондентов, в том числе его переписка с Борисом Бахметевым в 1919–1951 годах («Совершенно лично и доверительно!», в 3 томах, 2001–2002), Василием Шульгиным в 1919–1939 («Спор о России», 2012), Марком Алдановым в 1929–1957 («Права человека и империи», 2015). Перечень не исчерпывающий.

Подготовка исследований и документальных публикаций стала возможной благодаря работе в зарубежных архивах. Дело не только в том, что именно за рубежом хранятся значительные комплексы эмигрантских материалов (другое крупнейшее собрание – Русский заграничный исторический архив в Праге – был вывезен в СССР в 1945 году и находится с тех пор в Госархиве Российской Федерации). Не меньшую роль сыграли условия работы в заграничных архивах. Потрясения начались в Гувере: материалы там подают каждые два часа (при первом визите их принесли тут же, чтобы новенький не тратил зря времени), причем можно заказать сразу до 10 коробок с бумагами; ксерокс стоял прямо в зале, и можно было самостоятельно копировать заинтересовавшие документы. Цена вопроса – 10 центов лист, а если купить copy card за $50, то и вовсе снижалась до 7 центов. Ограничения – не более 100 листов из каждой коллекции (по принятой в России терминологии – фонда) в год. Впрочем, как говорят в Одессе, «кто вам считает…». Если нужно существенно больше, требуется всего лишь написать заявление, и с отказами я не сталкивался. Вообще, отношение архивистов к исследователям в Гувере было просто замечательным. Не могу не вспомнить добрым словом Елену Дэниелсон, Кэрол Лиденхэм, Рональда Булатова, Лору Сороку, Анатолия Шмелева, «хозяйку» Гуверовской библиотеки Молли Моллой.

Кончилось все это тем, что большую часть моего багажа при возвращении из Америки составляли 40 кг ксерокопий. Не считая того, что было переслано по почте. К моей досаде, архив закрывался в 17:00; открывался, правда, в бесчеловечные восемь утра. Это, пожалуй, единственное, что можно «поставить в вину» Гуверовскому архиву. Сейчас страсть к документам на бумаге кажется несколько наивной. Но то была середина 1990-х годов, и вряд ли кто-нибудь тогда мог вообразить, какими стремительными темпами будут развиваться современные технологии.

Затем последовали изыскания в Бахметевском архиве русской и восточноевропейской истории и культуры при Батлеровской библиотеке редких книг и рукописей Колумбийского университета. Это второе по масштабам собрание материалов, относящихся к истории России, за рубежом. Местные архивисты, узнав, что я приехал из Гувера, спросили: «Правда, что там подают материалы через два часа?» – «Да», – ответил я с гордостью за «свой» Гувер. Реакция была неожиданной: «Какой ужас!» В Бахметевском подают (вывозят на тележке) материалы исследователям через 15 минут! Правда, с копированием там были проблемы: копии нужно было заказывать задолго заранее и в ограниченном количестве. Теперь эта проблема в Бахметевском, как и практически во всех зарубежных архивах, снята: материалы можно фотографировать, без всяких ограничений и совершенно бесплатно. В результате бумажные завалы сменились тысячами кадров, в которых непросто разобраться.

Важные бумаги по интересующей меня проблематике обнаружились и в британских архивах – в рукописных отделах Бодлеанской библиотеки в Оксфордском университете и Школы славянских и восточноевропейских исследований Университетского колледжа Лондона. Но в особенности – в Русском архиве в Лидсе, где нашлось последнее звено в истории так называемого золота Колчака.

Считаю приятной обязанностью выразить признательность за многолетнее сотрудничество и дружбу куратору Бахметевского архива Татьяне Чеботаревой и Русского архива в Лидсе Ричарду Дэвису.

Все это время я довольно регулярно публиковал статьи и документы преимущественно личного происхождения в различных журналах и сборниках. Среди них были и вполне академические и статусные журналы, вроде «Нового литературного обозрения» и «Отечественной истории» (затем переименованной в «Российскую историю»). И замечательный альманах «Диаспора», основанный покойным, увы, Владимиром Аллоем, издававшийся Татьяной Притыкиной под редакцией безвременно ушедшего из жизни в недоброй памяти 2020 году Олега Коростелева. Некоторые тексты были опубликованы в различных малотиражных академических сборниках или в практически недоступных в России эмигрантских изданиях. В частности, в роскошном журнале «Колоколъ», издававшемся в Лондоне Александром Шлепяновым, сценаристом знаменитого советского шпионского фильма «Мертвый сезон». В первом номере журнала Ильич (Шлепянов иногда подписывался «Ваш Ильич») честно предупредил: «Герцена среди нас нет». Однако среди авторов журнала были Василий Аксенов, Василь Быков и немало других замечательных авторов. Увы, об Александре Ильиче тоже приходится говорить – покойный³.

Многие из моих «эмигрантских» текстов собраны в настоящем томе. Большинство их существенно доработано с учетом новых архивных материалов и публикаций. Некоторые печатаются впервые. Тексты организованы по тематическому принципу и отражают, с одной стороны, исследовательские интересы автора, но главное – недостаточно изученные, на мой взгляд, аспекты истории эмиграции. Одна из тем – поиски путей преодоления большевизма и одновременно поиски новой России, неведомой страны, которой она должна была стать. Страны воображаемой, проектируемой, которая и сейчас только маячит на горизонте. Посол Временного правительства в Вашингтоне Борис Бахметев мечтал о создании новой, демократической, «крестьянско-купеческой» России. Он считал, впрочем, что это не мечты, а вполне реальный план и что его соотечественники стремятся к свободе, самоуправлению, продуктивному труду. И только большевики им мешают. Сходным образом рассуждали и некоторые другие парижские или нью-йоркские мечтатели.

Еще один сюжет – о деньгах, которых остро не хватало и рядовым, и не вполне рядовым эмигрантам, и эмигрантским институциям, будь то Совет российских послов в Париже или Русская армия генерала Петра Врангеля, которую он упорно стремился сохранить под ружьем. В распоряжении Совета послов оказались остатки средств, вырученных от продажи золота Колчака, в руках Врангеля – Петроградская ссудная (серебряная) казна, иными словами – ломбард. О том, как послы распорядились последней частью золота Колчака и что стало с «серебром Врангеля», рассказывается в соответствующем разделе, так же как о судьбе царского наследства – средств императорской фамилии, оказавшихся за границей. На которые нашлось тогда столь много претендентов, включая внезапно «воскресшую» великую княжну Анастасию.

Одна из важнейших тем тома – русская эмиграция и Вторая мировая война, приведшая к очередному расколу и без того недружной эмиграции. Одни считали, что против большевиков надо идти хоть с чертом, даже если его зовут Адольф Гитлер, другие участвовали в Сопротивлении и даже уверовали в перерождение советской власти в годы войны и пытались с ней примириться.

Борис Бахметев предрекал, что после «троглодитного периода», подразумевая под этим большевизм, в России «при всяких обстоятельствах в результате придут Колупаевы и Разуваевы и что их-то правительство и будет началом прочного благосостояния и процветания»⁴. Колупаевых и Разуваевых у нас в избытке. Остается надеяться, что благосостояние и процветание не за горами.

Кому адресована эта книга? Любому человеку, интересующемуся российской историей и культурой, в особенности историей эмиграции. Надеюсь, что книга окажется полезной специалистам и интересной для людей, еще не отвыкших читать книжки.

ЭМИГРАЦИЯ ИЗ РОССИИ (XVI–XX ВВ.)
Историческая справка ⁵

ЭМИГРАЦИЯ ИЗ РОССИИ ДО 1917 ГОДА

Выезд отдельных лиц или групп из России по политическим, религиозным и национальным мотивам фиксируется с XVI века. Бегство князя Андрея Курбского в Польшу (1564) и, что более существенно, мотивировка его деяния в переписке с Иваном Грозным была едва ли не первым актом той драмы, которая называется эмиграцией. Андрею Курбскому принадлежит написанный за границей политический памфлет «Повесть о великом князе Московском» (1573). В 1566 году уехал в Литву первопечатник Иван Федоров. Правом покидать страну жители России не обладали, и любой отъезд без специального поручения или царского дозволения рассматривался как преступление. Предшественниками эмигрантов в современном смысле этого слова можно счесть подьячего Г. К. Котошихина, бежавшего в Литву (1664), а затем в Швецию; он составил по заказу шведского правительства очень информативное сочинение «О России в царствование царя Алексея Михайловича». После указа 1685 года, предусматривавшего «сожжение в срубе» за принадлежность к расколу, началась, хотя и немногочисленная, эмиграция старообрядцев, селившихся на землях Османской и Австро-Венгерской империй. После подавления Булавинского восстания 1707–1708 годов казаки-некрасовцы ушли сначала на Кубань, а затем в Турцию (1740). Отказался вернуться в Россию, опасаясь быть привлеченным к делу царевича Алексея, дипломат А. П. Веселовский (1719). В конце 1760–1780 годов территорию империи покинули татары и ногайцы (около 200 тыс. чел.), запорожские казаки (около 10 тыс. чел.); в 1771 году около 200 тыс. калмыков ушло в Джунгарию.

Более точные сведения об эмиграции из России имеются начиная с XIX века. С 1820 по 1916 год страну покинуло более 4,5 млн чел. Поскольку закона, регулирующего эмиграцию, в дореволюционной России никогда принято не было и официальной статистики не велось, то оценки численности и характера эмиграции даются исследователями в основном по данным зарубежной статистики. Начальная дата объясняется тем, что регулярный учет иммигрантов стал вестись в США, главной стране-реципиенте покидавших родину российских подданных, именно с 1820 года. Следует также учесть, что стоимость заграничного паспорта была довольно высокой и около 75% мигрантов (покидавших Россию как навсегда, так и временно) переходили границу нелегально, пользуясь услугами контрабандистов. Эмиграция XIX – начала XX века подразделяется на трудовую (экономическую), национальную, религиозную и политическую.

Выезд из России – навсегда или временно, на заработки, – шел в двух направлениях: в Европу (преимущественно Германию, Швецию и Данию) и за океан (США, Канада, Южная Америка, Австралия). Исключительное место среди стран-реципиентов занимали США – туда с 1820 по 1913 год выехало более 3 млн чел. Динамика эмиграции из России в США выглядит следующим образом: в 1820–1857 годах лишь трижды число выезжающих превысило 100 чел. в год, в 1858–1869 годах выезжало от 100 до 1000 чел., в 1870-м число эмигрантов превысило 1000 чел., в 1881-м был перейден 10-тысячный рубеж, в 1891 году уехало 45 тыс., в 1902-м – более 100 тыс., в 1913-м – свыше 291 тыс. чел.

В 1899–1913 годах (статистика по этнической принадлежности начала вестись с 1898-го) большинство иммигрантов из России в США составляли евреи – 41%, за ними шли поляки – 29%, литовцы и латыши – 9%, финны и эстонцы – 7%, русские – 7% (сюда следует, очевидно, включить также украинцев и белорусов), немцы – 6%, прочие – 1,0%. Евреи и немцы, судя по половозрастному составу эмигрантов, изначально намеревались покинуть Россию навсегда.

С 1890-х годов росло число временно выезжающих за рубеж на заработки. В 1894 году в Германию выехало на заработки около 80 тыс. чел., в 1902 году их количество увеличилось до 348 тыс. В среднем в начале XX века на заработки выезжало ежегодно около 400–500 тыс. чел. Выезд в Германию облегчался благодаря Межгосударственному соглашению 1897 года, регулировавшему движение сезонных рабочих. В основном выезжали жители западных губерний, 90% которых составляли поляки.

Наиболее многочисленной эмиграцией из России была еврейская. В 1881–1914 годах страну покинули 1 млн 980 тыс. евреев, из них 1 млн 557 тыс. (78,6%) эмигрировали в США. Лишь немногие уезжали в Палестину (так называемая «алия» [восхождение]), Аргентину, европейские страны. Еврейская эмиграция приветствовалась правительством, видевшим в ней разрешение еврейского вопроса. Евреям, покинувшим Россию, было запрещено возвращаться обратно. Среди других национальных групп, «поставлявших» эмигрантов, следует выделить поляков (в особенности после восстаний 1830–1831 и 1863–1864 годов), ногайцев и татар Таврической губернии (свыше 190 тыс. чел.), выехавших из России после Крымской войны в 1860–1862 годах, горцев Западного Кавказа (около 470 тыс. чел.), бежавших в Турцию в результате Кавказской войны (1864), немцев. Российскую империю в дореволюционный период покинули в общей сложности около 500 тыс. русских, согласно статистике стран-реципиентов, однако на самом деле в это число следует включить украинцев, белорусов и часть евреев.

По религиозным мотивам из России уехали, по-видимому, не менее 30 тыс. чел. Наиболее интенсивно эмиграция проходила в 1890–1905 годах (около 18 тыс. чел.). В 1898 году было получено разрешение МВД на эмиграцию духоборов, без права возвращения на родину. Всего в Канаду при поддержке английских и американских квакерских организаций, а также Л. Н. Толстого, передавшего на переселение гонорар за роман «Воскресение», выехало в 1898–1899 годах около 7500 чел. Уезжали также меннониты, штундисты (более тысячи), отправившиеся в Америку, духовные молокане, субботники, переселившиеся в Палестину.

Первым политическим эмигрантом в XIX веке стал декабрист Н. И. Тургенев, приговоренный на родине к смертной казни. В 1840-е на положение эмигрантов перешли М. А. Бакунин, В. С. Печерин, И. Г. Головин, Н. И. Сазонов. Перу Головина принадлежат первые революционные брошюры, вышедшие за рубежом, – «La Russie sous Nicolas I» (Россия при Николае I) (Париж, 1845) и «Катехизис русского народа» (Париж, 1849). Однако заметным явлением оппозиционная эмиграция становится после выезда за границу А. И. Герцена (1847) и основания им в Лондоне Вольной русской типографии (1853). Герцен положил начало свободной русской печати, издавал альманах «Полярная звезда», газету «Колокол» (1857–1867), сборники «Голоса из России», «Исторические сборники Вольной русской типографии», отдельные книги и брошюры. В 1856 году к нему присоединился Н. П. Огарев. Герценовские издания проникали в Россию и вплоть до Польского восстания 1863–1864 годов пользовались достаточно широким распространением и популярностью в образованном обществе.

Революционная эмиграция была отражением революционного движения в России. В 1860-е складывается «молодая эмиграция» (А. А. Серно-Соловьевич, Н. И. Утин, Н. Я. Николадзе, М. К. Элпидин и др.). В 1865 году центр русской эмиграции перемещается в Швейцарию (Женева, Цюрих, Берн); возрастает число эмигрантских типографий и различных изданий; в то же время обостряются разногласия между «молодой», радикально настроенной эмиграцией и эмиграцией «старой». В Швейцарии издавал свои агитационные издания и перешедший на некоторое время под его контроль «Колокол» С. Г. Нечаев, ставший одним из первых эмигрантов, выданных швейцарскими властями русскому правительству.

В период подъема народнического движения число эмигрантов и эмигрантских изданий увеличивается, за рубежом оказались ведущие идеологи народничества – Бакунин, П. Л. Лавров, П. Н. Ткачев. Лавристы издавали журнал (1873–1874) и газету (1875–1876) «Вперед!», бакунисты – газету «Работник» (1875–1876) и журнал «Община» (1878), якобинцы – журнал «Набат» (1875–1881). В начале 1880-х в Париже обосновались уцелевшие лидеры «Народной воли» (Л. А. Тихомиров, М. Н. Ошанина), издававшие журнал «Вестник Народной воли» (1883–1886); в 1890-х годах образовалась Группа старых народовольцев (Лавров, Ошанина, И. А. Рубанович и др.), выпускавшая «Материалы для истории социально-революционного движения в России» (1893–1896).

В 1883 году в Женеве Г. В. Плехановым, П. Б. Аксельродом, В. И. Засулич и другими была создана первая социал-демократическая группа «Освобождение труда» (издавала сб. «Социал-демократ», 1888, 1890–1892 и др.). Во второй половине 1880-х – 1890-х на страницах эмигрантской печати идет спор о различных путях революционного движения, наряду с пропагандой социал-демократических идей предпринимаются попытки сочетать либерализм с народовольчеством («Свободная Россия» В. Л. Бурцева и В. К. Дебогория-Мокриевича, 1889), пропагандируется терроризм («Народоволец» Бурцева, 1897, 1903). С середины 1890-х определяются два наиболее влиятельных направления – социал-демократическое и социально-революционное. С 1900-го издается марксистская «Искра» (ред. В. И. Ленин, Ю. О. Мартов, Плеханов и др.), главной задачей которой была подготовка образования социал-демократической партии. «Искра» полемизировала по идейным и организационным вопросам с органами социал-демократов-экономистов «Рабочей мыслью» (1897–1902), «Рабочим делом» (1899–1902) и др. Центральными органами социалистов-революционеров были газета «Революционная Россия» (1900–1905), журнал «Вестник русской революции» (1901–1905). В 1901–1902 годах образуется партия социалистов-революционеров, среди прочего возобновившая революционный терроризм; разработка многих терактов Боевой организации ПСР происходила за границей, ее заграничным представителем был М. Р. Гоц. В 1903 году образуется РСДРП, расколовшаяся на большевиков и меньшевиков. «Искра» стала органом последних, большевики издавали газеты «Вперед» (1904–1905) и «Пролетарий» (1905). С 1902 года в Штутгарте, затем в Париже выходил орган либерального Союза освобождения – двухнедельник «Освобождение» (1902–1905, ред. П. Б. Струве). За границей возникают анархистские группы различного толка: хлебовольцы, издававшие одноименный журнал (Г. И. Гогелия и др.), находившиеся под влиянием П. А. Кропоткина.

В ходе революции 1905–1907 годов в эмиграции, наряду с революционерами-интеллигентами, появляются матросы броненосца «Потемкин», в основном обосновавшиеся в Румынии. После подавления революции многие эмигранты, вернувшиеся после объявления политической амнистии в Россию, вновь вынуждены были бежать за границу, к ним присоединились активные участники революции, которым на родине грозило судебное преследование. После революции и отчасти в результате появления в России относительно свободной печати и представительных учреждений влияние радикальных партий в значительной степени падает, сокращается их численность; в то же время для партийных организаций в эмиграции характерны расколы, споры по идейным и организационным вопросам (группа «Вперед», Августовский блок и др., альтернативные партийные школы – на Капри и в Лонжюмо у социал-демократов, группа «Революционной мысли» у эсеров, анархисты-коммунисты, чернознаменцы, безначальцы и другие – у анархистов).

Всего с 1855 по 1917 год в Европе российские политэмигранты издавали 287 газет и журналов, из них в Женеве – 109, в Париже – 95, в Лондоне – 42, в Берлине – 17. Российская политическая эмиграция являлась своеобразной «лабораторией революционной и оппозиционной мысли».

Эмиграция раскололась по отношению к Первой мировой войне. Патриотическую позицию заняли Плеханов, Кропоткин, Бурцев, который вернулся в Россию, где был арестован и предан суду, эсеры В. И. Лебедев, Б. В. Савинков, С. Н. Слетов, добровольцами вступившие во французскую армию (последний погиб на фронте). Пораженческую позицию заняли большевики, лидер которых Ленин выдвинул лозунг превращения войны империалистической в войну гражданскую, против войны выступали меньшевики-интернационалисты, часть эсеров. Они приняли участие в международных социалистических Циммервальдской (1915) и Кинтальской (1916) конференциях.

После Февральской революции 1917 года большинство эмигрантов, при финансовой поддержке Временного правительства и при содействии российских посольств, вернулось в Россию. Некоторые, включая Ленина, М. А. Натансона и др., сочли возможным вернуться на родину через территорию Германии в специальных вагонах, пользовавшихся правами экстерриториальности.

РОССИЙСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ ПОСЛЕ 1917 ГОДА

«Первая волна» русской эмиграции

После Октябрьской революции 1917 года российская эмиграция принципиально отличалась от всех предыдущих сочетанием вынужденности, массовости, политического характера и, наконец, стремлением сохранить национальную и культурную идентичность, что привело к созданию и сравнительно длительному существованию «России № 2», именуемой также в литературе «Русским зарубежьем» или, по более точному определению М. Раева, «Россией за рубежом». Формирование послереволюционной эмиграции происходило в основном в 1917–1921 годах, ее составили гражданские лица, начавшие покидать отечество сразу после Октябрьского переворота через финляндскую и польскую границы, военнопленные Первой мировой и советско-польской войн, отказавшиеся репатриироваться на родину, служащие дипломатических, заготовительных и иных российских учреждений за рубежом; однако основной контингент так называемой «первой волны» российской эмиграции XX века составили военнослужащие антибольшевистских воинских формирований и ушедшие вместе с ними гражданские лица. Наиболее крупные эвакуации были произведены после Новороссийской катастрофы деникинской армии (март 1920) и в особенности из Крыма в ноябре 1920 года, когда морем в Турцию была вывезена Русская армия Врангеля вместе с гражданскими лицами общей численностью около 150 тыс. чел. Впоследствии число эмигрантов пополняли лица, высланные из Советской России (наиболее крупная акция такого рода – высылка около 150 [вместе с семьями] интеллектуалов в 1922 году), «невозвращенцы» (советские служащие, оставшиеся за границей).

Юридически статус эмигрантов для российских изгнанников удостоверила советская власть. Постановлением СНК от 28 октября 1921 года российского гражданства были лишены лица, «добровольно служившие в армиях, сражавшихся против Советской власти, или участвовавшие в какой бы то ни было форме в контрреволюционных организациях, а также лица, выехавшие из России после 7 нояб. 1917 без разрешения Сов. власти». Указом от 15 декабря 1921 года все бывшие жители России, находившиеся за границей, лишались гражданства, если они не возьмут советские паспорта до 1 июня 1922 года.

Точная численность эмиграции «первой волны» неизвестна. Наиболее достоверной представляется цифра 1,5–2 млн. чел. По данным американского Красного Креста, численность русских эмигрантов на 1 ноября 1920 года составляла 1 965 500 чел. Первоначально основными центрами пребывания русских беженцев в Европе были район Константинополя (Русская армия Врангеля разместилась на Галлиполийском полуострове и на острове Лемнос), Берлин и Париж, в начале 1920-х к ним добавились Белград, Прага и София. На Дальнем Востоке центром русской эмиграции был Харбин. К апрелю 1921 года Франция израсходовала на содержание армии Врангеля свыше 200 млн франков, не считая помощи, поступившей от российских дипломатов, контролировавших казенные средства за рубежом. К концу 1921 года российские военные контингенты были переведены в Сербию и Болгарию. Часть из них поступила в пограничную стражу Королевства сербов, хорватов и словенцев, часть была переведена на «трудовое положение», работая на строительстве дорог, в шахтах, каменоломнях и т. п. Материальная помощь русским беженцам в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (Королевстве СХС) и Болгарии оказывалась правительствами этих стран, субсидии на переселение были также выделены Совещанием российских послов в Париже. В 1922 году в Турции осталось около 35 тыс. русских беженцев. В первой половине 1920-х годов для русских беженцев была характерна высокая подвижность, определявшаяся в основном возможностью найти работу, так же как политикой в отношении эмигрантов правительств тех или иных стран. Ситуация на рынке труда была довольно благоприятной, учитывая убыль мужского населения в период Первой мировой войны, особенно во Франции. Притягательность Германии в первой половине 1920-х определялась гиперинфляцией, делавшей жизнь эмигрантов там сравнительно дешевой. Материальную помощь русским беженцам оказывали правительства Югославии (Королевства СХС) и Чехословакии.

Огромное значение для российских изгнанников в начале 1920-х годов имела помощь международных и российских благотворительных организаций. Такая помощь была оказана прежде всего американским Красным Крестом. В 1919 году за границей было воссоздано Российское общество Красного Креста (председатель – гр. П. Н. Игнатьев), в феврале 1921 года в Париже был образован Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей (председатель – кн. Г. Е. Львов), отделения которого действовали в Праге, на Балканах, в Германии и других странах. Эти учреждения получали средства от иностранных и российских благотворительных организаций и иногда правительств, а также от Совещания российских послов в Париже (председатель в 1921–1932 годах М. Н. Гирс, с 1932-го – В. А. Маклаков) через образованный при Совещании Финансовый совет. Эмигрантами были созданы сотни объединений по профессиональному (союзы инженеров, врачей, шоферов и т. д.), национальному (Союз русских евреев в Германии и др.) и иным принципам, которые позволяли им легче адаптироваться в чуждой среде.