Nick Bradley
The Cat and the City
* * *
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Copyright © Nick Bradley, 2020
This edition is published by arrangement with Johnson & Alcock Ltd. and The Van Lear Agency
Cover design by Carmen R. Balit
The interior illustrations were designed by Mariko Aruga
© Флейшман Н., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024
* * *
Моим родителям – за все, что есть на свете…
И моим братьям – за все прочее.
Голубая кошка
Прекрасно любить этот город большой,
Любить городские дома, небоскребы,
И всех этих добрых и щедрых дам,
И прочих достойных горожан,
Снующих по многолюдным улицам,
Окаймленным рядами раскидистых сакур,
Где на ветках беспечно галдят воробьи.
В этом громадном городе ночью способна уснуть
Только зыбкая тень голубой одинокой кошки.
Тень кошки, готовой поведать о печалях рода людского.
Призрачно-синяя тень счастья, живущего только в грезах.
Я вечно пытаюсь догнать неуловимые тени.
Я думал, Токио благословен всегда, даже
в промозглый снежный день.
Но взгляни вон туда – к холодной стене привалясь,
спит оборванец замерзший. Что может
присниться ему?
Хагивара Сакутаро (1923 г.)Перевод с японского Ника Брэдли
Татуировка
Кентаро поднес к губам горячий кофе и легонько сдул поднимающийся от чашки пар. Свет в рабочем кабинете его тату-салона был приглушен, и свечение от экрана ноутбука придавало его лицу с белесой щетиной голубоватый оттенок. Отражаясь в стеклах очков, на открытой веб-странице медленно полз вверх нескончаемый перечень ссылок. Наконец ладонь мужчины взялась за беспроводную мышку с замызганными, сальными кнопками. Кофе был еще настолько горячим, что невозможно пить, а потому Кентаро пока поместил его на стол – справа от подставки для напитков – и лениво почесал в паху.
Он кликнул по одной из ссылок, и перед глазами появилась загрузочная панель.
Короткая пауза – и на экране ноутбука развернулась прямая трансляция с некой веб-камеры. Показывали чью-то спальню. Помещение было тесным, на книжной полке виднелось множество учебников по юриспруденции – возможно, комната принадлежала студенту университета. На кровати страстно целовалась парочка. Оба были раздеты. Не замечали ничего вокруг.
Некоторое время Кентаро просто сидел и смотрел. Затем расстегнул брюки, запустил руку в ширинку.
На входе в салон звякнул колокольчик. Кентаро напрягся и прислушался.
– Здравствуйте! Есть кто? – послышался из зоны ожидания девичий голос.
– Извините, одну минуточку!
Кентаро торопливо закрыл ноутбук, совладал со своим естеством и вышел из кабинета поприветствовать нового клиента.
У дверей стояла девушка, с виду старшеклассница. На первый взгляд ничего примечательного в ней не наблюдалось. Типичная униформа в матросском стиле, стандартная короткая стрижка и мешковато обвисшие на лодыжках носки. Вероятно, чтобы как-то выделиться среди сверстниц, девица покрасилась в блондинку. Хотя в нынешнюю пору так делали, наверное, все. Надо полагать, доучивалась она последний год. И похоже, зашла сюда по ошибке.
– Чем могу быть вам полезен, мисс? – Кентаро постарался изобразить учтивый тон, исполненный внимательности к клиентам.
– Я бы хотела сделать у вас татуировку, – вскинула подбородок посетительница.
– О, понимаю, мисс… Простите, а как вы отыскали мой салон?
– Порекомендовал один мой друг.
– И ваш друг… кто?
– Это не имеет значения. Я хочу татуировку. – И девушка попыталась пройти вглубь салона.
Тогда Кентаро уперся рукой в стену, преграждая ей путь:
– Послушайте, мисс, не совершайте глупостей. Вы еще такая юная!
Она уперлась взглядом в его руку:
– Мне уже восемнадцать. И прекратите называть меня «мисс».
Он неохотно опустил руку:
– Вы вообще подумали об этом как следует?
– Да, подумала. – Девица настойчиво глядела ему в глаза. – Я хочу татуировку.
– Быть может, вам лучше сейчас уйти и еще пару дней серьезно поразмыслить?
– Я и так уже долго и всерьез об этом думала. Я хочу татуировку.
– Но, может быть, вы все-таки не до конца все просчитали? Вы, например, уже не сможете бывать в онсэне[1].
– Меня не манят горячие источники.
– Но люди подумают, что вы якудза. Это будет жутковато смотреться на такой милой юной девушке, как вы.
Девица раздраженно закатила глаза:
– Мне все равно, что подумают люди! Я хочу татуировку.
– К тому же это дорогое удовольствие. Может вылиться и в три миллиона иен.
– У меня есть деньги.
– Послушайте, я набиваю их традиционным способом, в старинной технике тебори[2], абсолютно все делая вручную. Я не из тех выскочек с их жульническими методиками, которыми кишит теперь Сибуя. Даже гангстеры, которым я делаю татуировки, порой не в силах стерпеть боль.
– Боль я стерпеть способна. – Она в упор поглядела на Кентаро, и лишь в этот момент он заметил нечто совершенно необычное в ее глазах – этакое мягкое свечение, светло-зеленый, почти прозрачный цвет радужной оболочки, какого он еще ни разу не видел ни у одного японца.
– Любопытно, – произнес Кентаро и, перевернув табличку на входной двери с надписью «Закрыто», жестом пригласил девушку последовать за ним. – Пойдемте тогда в кабинет и все обсудим.
Войдя в рабочую комнату, он сразу же включил яркое верхнее освещение, и их взорам предстал похожий на высокую кушетку массажный стол, куда укладывались его подопечные, а также фотографии различных клиентов, побывавших у Кентаро за многие годы: с шипящими драконами, выпучившими глаза карпами кои, женщинами топлес, с синтоистскими богами и замысловатыми иероглифами на обнаженных спинах, ягодицах и руках. Многие его заказчики были якудза.
Своему ремеслу Кентаро учился у одного из старых мастеров в квартале Асакуса и теперь славился как исключительно талантливый татуировщик, на редкость преданный этому искусству. Ничего на свете он не любил так, как наносить ирэдзуми[3] на чистую, нетронутую кожу, создавая целые картины на небольших участках обнаженной плоти. Единственное, что было сравнимо с удовлетворением от создания шедевров на коже других людей, – это чувство превосходства над гангстерами, безвольно распластавшимися на его столе.
– Возможно, будет немножко больно, – предупреждал он клиентов.
– Потерплю, – обычно отвечали те.
«Ага, все так говорят!» – усмехался он про себя.
И принимался за работу. Кентаро осторожно прокалывал плоть металлическими иголками, как того требует традиционный стиль тебори, усвоенный им от старого мастера, и крохотными порциями вносил тушь, оставляя свой след у них на коже на необозримый срок. И в каждом легком шевелении клиента Кентаро ощущал еле сдерживаемую боль. В каждом сокращении мышц и движении суставов, в скрипе стиснутых зубов. Ему доставляла несказанное удовольствие мысль о своей власти над этими людьми, мнящими себя королями, над этими владыками преступного мира. Его творческое господство было безграничным. Он единолично создавал образы и сюжеты, которые оставались живой частью его клиента навсегда – иной раз даже и после смерти. Если клиент жертвовал свою кожу в Музей патологической анатомии, то перед кремацией ее срезали с трупа, после чего нужным образом обрабатывали и отправляли на хранение. Многие из творений Кентаро ныне красовались под стеклом в этом музее.
Кентаро знал, что он лучший в своем деле, – как и якудза, высоко ценившие его дар художника. Но доселе у него почти что не было клиенток. Даже женщины-якудза не заглядывали к нему за татуировками. Все они шли куда-то в другие салоны.
И вот сейчас перед Кентаро внезапно оказалась клиентка.
– Куда мне лучше сесть? – спросила она.
– Ах да. Сейчас… – Он поспешно вытащил из угла комнаты стул и подставил к письменному столу. – Вот, садитесь, пожалуйста.
Девушка присела на край стула и положила руки на колени.
– Итак, какую именно татуировку вы бы себе хотели?
– Город.
– Город?
– Да, Токио.
– Это, скажем, весьма… оригинально.
– И что? – вновь сверкнула она взглядом.
– И где бы вы желали ее расположить?
– На спине.
– Это будет довольно непросто…
– Послушайте, мистер. Сможете вы это сделать или нет?
– Разумеется, смогу. Давайте обойдемся без резкостей. Мне только надо определиться, как лучше это сделать. – Кентаро подпер ладонью подбородок, поглядел на закрытый ноутбук, и тут его осенило. – Так! Минуточку…
Он поднял крышку ноутбука, потыкал пальцами в клавиатуру, нетерпеливо ожидая, когда же техника проснется. И компьютер вправду оживился, показывая, как прильнувшую лицом к камере деваху от души отжаривают сзади. Из динамиков донесся низкий утробный стон.
Красный как рак Кентаро спешно закрыл окно порносайта. Украдкой взглянул на сидящую рядом посетительницу, но та, похоже, с интересом разглядывала висящие на стенах фотографии с татуировками его бывших клиентов. Так что как будто обошлось. А ведь чуть было не спалился!
Сделав серьезное лицо, он открыл другой браузер, кликнул сохраненную закладку с картами Google. Когда программа загрузилась, набрал в строке поисковика «Токио». Карта на экране увеличилась, и город заполнил собою все окно. Кентаро нажал на «вид со спутника», а затем еще сильнее увеличил изображение.
С каждым кликом детали становились все крупнее и зримее. Сетки городских кварталов с прожилками дорог и длинными изгибами рек и каналов, вольготно раскинувшимся Токийским заливом, многочисленными венами и капиллярами железных дорог, неустанно перекачивающих по всему городу потоки людей…
– Потрясающе! – воскликнула девица. – Хочу такое себе на спину!
– Нет. Такое попросту невозможно.
– Я пришла к вам потому, что вас считают лучшим в своем деле. – Она вздохнула. – Видимо, они ошиблись.
– Никто не сможет это выполнить.
– Уверена, что смогу найти кого-то за хорошую плату.
– Вопрос тут не в хорошей плате, дело в степени мастерства. Я один из немногих хориси[4], еще оставшихся в Токио.
– Тогда что же вас останавливает?
– На это потребуется много времени. Может, год, а может – и четыре. – Кентаро снял очки и взмокшими ладонями потер лицо.
– Я располагаю временем.
– И к тому же это будет очень больно. – Он с трудом подавил усмешку.
– Я же вам уже сказала: боль меня не пугает.
– И вам придется лежать передо мной вот на этом столе лицом вниз полностью обнаженной.
– Разумеется. – И она тут же, безо всякого стеснения, принялась расстегивать блузку.
У Кентаро что-то жарко крутанулось в животе, и он поспешно опустил глаза в пол. Помедлив мгновение, поспешил в ванную за детским косметическим маслом. В масле у него определенно не было никакой надобности, однако Кентаро пришло вдруг на ум, что это будет хорошим поводом прикоснуться к ее телу. Тут же ему вспомнился мастер, наставлявший его, когда Кентаро еще только постигал азы ремесла. Старик небось перевернулся бы в гробу, увидев, как он проделывает эту уловку с детским маслом.
Когда он вернулся в кабинет, девица уже лежала, полностью обнаженная, на столе лицом вниз. Кентаро не мог поверить собственным глазам. Ее кожа была совершенством, образцом безупречности! Мышцы поясницы идеально перетекали в ровные округлые ягодицы, от которых упруго расходились крепкие бедра. Приблизившись, Кентаро взволнованно сглотнул.
– Ну что, сейчас мне надо смазать вашу спину маслом.
– Делайте что считаете нужным, – слегка шевельнулась она на столе.
Он выдавил на правую ладонь порцию масла. Бутылка испустила этакий протяжный пукающий звук, за который Кентаро чуть было не извинился, но все же промолчал. Он с щелчком закрыл крышку и принялся втирать масло в кожу девушки. Тело ее засияло под ярким освещением, и недавно полыхнувший в животе у Кентаро жар начал спускаться ниже.
– Итак… Как вас зовут?
– Наоми.
– М-м-м… Наоми… Красивое имя! И что, у вас есть молодой человек?
Девушка слегка откатилась набок, чтобы повернуться лицом к Кентаро, и опять устремила на него прямой взгляд. Глаза ее вспыхнули светло-зеленым. Открылись небольшие груди.
– Послушайте, мистер, давайте без глупостей. Я пришла к вам, чтобы сделать татуировку, и это единственное, что мне от вас требуется. Я уже успела заметить, что вы смотрите у себя на ноутбуке что-то непотребное, и по мне – так на здоровье. Каждому, знаете, свое. Хотя не знаю, как бы отнеслась эта парочка к тому, что вы подглядываете за ними через веб-камеру. Может, об этом вам и стоило бы подумать. Но в отношении меня я не позволю никаких непристойностей. Я плачу вам за услугу, так что будьте профессионалом. Договорились?
Кентаро бессильно взмахнул масляными ладонями:
– Подглядываю? Я? Через веб-камеру? Не понимаю, о чем вы…
– Оставьте эту чушь! Не хочу даже и слышать. – Она снова распласталась на столе. – И кстати, у вас ширинка нараспашку.
Кентаро опустил взгляд на брюки, поспешно застегнулся, после чего приступил к работе.
В своем ремесле Кентаро был великолепен, как никто и никогда. Он мог часами концентрироваться на сверхкропотливом занятии – и обычно клиент просил сделать перерыв прежде, чем сам мастер уставал. Набивая татуировку, он всей душой вкладывался в свое творение, и друзья-художники всегда высоко ценили его произведения.
Наоми приезжала к нему в салон в течение нескольких месяцев – всякий раз, как у нее выпадало свободное время. И Кентаро всегда был рад их встречам. Для Наоми у него имелись особенно тонкие иглы, специально изготовленные лучшим мастером клинков в Асакусе.
Кентаро предстояло изобразить чернилами целый мегаполис – по всей спине, плечам, рукам, ягодицам и бедрам. Начал он с дорог, силуэтов зданий, линий рек, набивая контуры еще до того, как определился с цветами татуировки. Требовалось сперва полностью наметить этот призрачный, похожий на гигантскую ракушку остов Токио и лишь затем, покончив со всеми контурами, начинать затенение деталей и вносить цвет. На создание всей татуировки уйдет пара лет – при условии достаточно регулярных визитов Наоми, в каждый из которых Кентаро предстояло набивать лишь небольшой фрагмент изображения. Существенен был и вопрос о том, сколько боли сможет вынести его клиентка за один сеанс.
Кентаро энергично принялся за дело, подробно прорисовывая очертания города, что, по традиции тебори, выполнял бамбуковыми палочками, тонкими металлическими иголками на их концах глубоко прокладывая линии в коже Наоми и наполняя их чернилами. Она поистине была одним из самых выносливых клиентов за всю его практику: ни разу даже не поморщилась от боли. Прицепив к своим очкам пару увеличительных стекол, дабы прорисовывать тончайшие элементы татуировки, Кентаро изобразил совершенно микроскопические нюансы облика города, что при взгляде с расстояния идеально дополняли его целостность.
Затруднение у него вызывал только один момент: невозможно было, работая над конкретным фрагментом, удерживать в сознании вид города в целом. Ему приходилось продвигаться малыми осторожными шажками, сверяясь с увеличенным на экране ноутбука фрагментом. В отличие от всех предыдущих своих работ, которые Кентаро был в состоянии мысленно видеть целиком, размеры и масштаб макроскопического города были чересчур велики, чтобы эту картину способен был разом схватить человеческий мозг.
Несколько сеансов ушло на то, чтобы вытатуировать контуры. Наконец Кентаро завершил последнюю деталь – собственный тату-салон в Асакусе, где сейчас и работал. Крышу заведения он планировал оставить незакрашенной, дабы в финале, блюдя давнишнюю традицию, набить там свою подпись.
Едва закончив прорисовывать контуры черными чернилами, Кентаро был готов приступить к закрашиванию цветом, затенению, прорисовке мелких деталей. Начать он решил с Сибуйского диагонального перехода[5].
– Хм-м… – задумался он, остановив работу.
– Что-то не так? – подняла голову Наоми.
– Да вот прикидываю: то ли изобразить, как люди переходят перекресток у станции Сибуя, то ли как ждут зеленого сигнала.
– Не надо мне никаких людей!
– В смысле?
Наоми вновь опустила голову и закрыла глаза:
– Я хочу просто город. И не хочу никаких людей.
– Но какой же город без людей?
– Неважно. Это моя спина и моя татуировка. И я за это плачу.
– Хм-м…
Кентаро почувствовал укол гордости. Наоми действительно регулярно оплачивала его работу, и он считал ее хорошим клиентом. Однако он был одним из лучших татуировщиков в Токио и привык, чтобы заказчики соглашались с его дизайном. Они никогда не диктовали ему, что делать. Живущий в нем художник, естественно, вспыхнул гневом, и все-таки, как говорят японцы: «Kyaku-sama wa kami-sama desu» – «Клиент – наш бог».
«Что ж, ладно, – решил он. – Она потребовала „никаких людей“. Но ведь животные – не люди?»
Черными штрихами и полутенями он нанес на татуировку небольшую кошку, добавил ей пару цветных пятен, дабы она была трехцветной, поместив ее прямо напротив фигуры Хатико[6], что у выхода с вокзала Сибуя, после чего, довольный, продолжил свою работу.
В какой-то момент, уже вовсю работая над затенением татуировки, Кентаро начал не на шутку опасаться, что теряет рассудок.
Наоми обычно разговаривала с ним во время сеансов, прося Кентаро описывать тот фрагмент города, над которым он работает в данный момент. Она указывала, в какой части Токио какое время года желает получить, и Кентаро безропотно изображал то осень с ее красными кленами и ярко-желтыми кронами гингко, то весну с нежным розовато-белым цветом сакуры в парке Уэно.
– А сейчас ты где? – спрашивала она.
– В Гиндзе. Только что закончил башню «Накагин»[7].
– Здорово! В Гиндзе пусть у нас будет зима.
– Понял, – отвечал Кентаро и принимался цветом и тенями изображать свежий белый снег, что за ночь укрыл квартал. В результате город на спине у Наоми выглядел как лоскутное покрывало со всеми четырьмя временами года.
Частенько, когда Кентаро трудился над неким фрагментом Токио и обсуждал это местечко с Наоми, на следующий сеанс она являлась, посетив эту часть города. Она приносила мастеру какое-нибудь угощение или сувенир – сласти из Харадзюку или румяные гёцза[8] из Икебукуро, и Кентаро от этих знаков внимания смущенно краснел.
Иногда они вместе пили зеленый чай, и Наоми рассказывала ему о том, что с ней случалось в промежутке между их встречами или что доводилось наблюдать в городе. Насколько продвинулось, к примеру, строительство Олимпийского стадиона, когда она в очередной раз проходила мимо. Она рассказывала Кентаро о жизни разных людей, населяющих Токио, и мастер всякий раз тихо, не перебивая, ее слушал.
Однажды, когда они сделали небольшой перерыв во время сеанса, длившегося несколько часов, и Кентаро занялся чисткой инструмента, Наоми указала на большую художественную книгу с гравюрами в жанре укиё-э Утагавы Куниёси[9] и спросила про нее. Кентаро снял альбом с полки и вручил девушке, предложив ей сесть в его кресло и полистать. Утагава всегда вдохновлял Кентаро – с творениями этого художника его познакомил учитель, заставивший Кентаро не один месяц копировать рисунки Куниёси, прежде чем вообще допустил к живой коже.
Наоми села, положив книгу на колени, и стала медленно переворачивать страницы.
– Вот эти какие классные! – то и дело восхищалась она, подробно разглядывая каждый рисунок и обводя пальцем многочисленных кошек и демонических чудищ.
– Да, он был настоящей легендой, – вздохнул Кентаро.
– Мне вот эта очень нравится, – постучала она пальцем по странице, и Кентаро, поглядев в альбом, увидел куртуазную сценку с огромной призрачной кошачьей головой на заднем плане. Кошки там, поднявшись на задние лапы, танцевали в точности как люди, широко взмахивая передними лапами и покрывая головы шейными платками.
– Ну да, – согласился Кентаро. Он еле подавил смешок, припомнив, какую шутку сыграл над Наоми, вытатуировав кошку на ее спине.
– О, ты только на этих взгляни! – приподняла она книгу поближе к мастеру. – Он превратил актеров кабуки в кошек!
– Это вообще довольно любопытная история… – заметил Кентаро. Внезапно умолкнув, он унес на место инструменты и вернулся к книге, заглядывая девушке через плечо.
– Продолжай, – Наоми вскинула на него свои необычные глаза.
– Ну, в те времена театр кабуки приобрел скандальную репутацию, превратившись в неприличное, даже морально разлагающее действо – чуть ли не в оргию на сцене.
– Прикольно! – бесстыдно ощерилась Наоми.
– Вот только правительство так не считало. И оно объявило вне закона любые художественные изображения актеров кабуки.
– Но это же идиотизм! – возмутилась девушка.
– Ну, в общем, да. Короче говоря, Утагава вместо людей-актеров изобразил кошек. Такой вот способ он придумал, чтобы обойти цензуру.
– Смышленый парень! – Она снова обратилась к книге, разглядывая гравюру, на которой три кошки в кимоно сидели вокруг низкого столика, играя на сямисэн[10].
– Мой старик-учитель был просто повернут на этом художнике.
– А где сейчас твой учитель?
– Ушел в мир иной, – ответил Кентаро и указал на фото на стене: – Вот он на снимке.
Наоми поглядела на фотографию, где угрюмый мужчина стоял рядом с совсем еще молоденьким Кентаро, причем в том же самом салоне, где они находились сейчас.
– Вид у него очень серьезный, – заметила Наоми.
– Да, он таким и был. И невероятно строгим. Заставлял меня вставать в четыре утра и целый день прибираться и подметать в салоне. И занимался я у него этим целых два года, пока он наконец позволил притронуться к иголкам и коже. Сумасшедший старый хрыч! – с улыбкой покачал он головой.
Наоми задумчиво поглядела на Кентаро:
– А почему у тебя нет ученика?
Тот вздохнул – тихо, без обычного самодовольства:
– Ну… С чего бы начать…
– Может, с начала? – пожала плечами Наоми.
– Видишь ли, наше правительство сильно постаралось, чтобы создать дурную славу ирэдзуми – в точности как некогда попал под цензуру кабуки. Татуировки с некоторых пор начали ассоциироваться с криминальным миром. Так что желающих постигать это ремесло становилось все меньше. Знаешь, когда-то, в давние времена, носить татуировку было почетно: это был своего рода знак отличия среди пожарных. В народе пожарные пользовались любовью и большим уважением – совсем не как те бандитские отморозки, что ныне выставляют наколки напоказ. В общем, я, похоже, отклонился от темы… Так о чем я говорил?
– Ты говорил, что теперь никто не хочет учиться на хориси.
– Ах, да… Ну разумеется! В Сибуе полным-полно дилетантов, использующих для татуировки эти новомодные технологии. Никто не хочет постигать старинную методику тебори. Никто не желает трудиться в поте лица. Всем хочется чего попроще. Вот только ни одного из них настоящим художником не назовешь…
– В отличие от тебя, – улыбнулась Наоми.
Кентаро покраснел от смущения и опустил взгляд в пол.
– Пойдем уже, Наоми, – сказал он, быстро допивая чай. – Давай-ка продолжим.
И вот тогда-то это впервые и произошло.
В какой-то момент, когда Кентаро уже наполовину закончил раскрашивать татуировку, глаза его скользнули к Сибуйскому перекрестку, который он давно уже доделал. Он посмотрел на статую пса Хатико, прошелся взглядом по торговым улицам Харадзюку… и тут у него что-то словно щелкнуло в голове. Он вновь глянул на статую…
Кошка исчезла!
Кентаро несколько раз моргнул и помотал головой. Может, он просто чересчур устал? Однако, посмотрев на то же место снова, убедился: кошки там больше не было.
Может, он лишь во сне изобразил ее у девчонки на спине? Ну да, это было самое простое объяснение того, что ее нет. Возможно, ему приснилось, как он вписывает в татуировку маленькую кошку, и во сне это происходило настолько живо, что он решил, будто все на самом деле.
Ну да, видимо, так оно и было. Так что все в порядке. Ведь сны порой вторгаются в реальность, не так ли?
Однако в тот же самый день, когда Кентаро собрался затенить участок тату возле Токийской телебашни, его взгляд зацепило нечто такое, отчего пробежал по телу холодок. Он прошелся глазами вверх по улице от станции Хамамацутё в направлении телебашни. И внезапно на одной из боковых улочек, ответвляющихся от крупной магистрали, увидел ту самую кошку.
– Какого…
– Всё в порядке? – шевельнулась Наоми.
– Да, конечно, – ответил он.
Игла в его пальцах начала слегка подрагивать, но Кентаро все же удалось взять себя в руки и успокоиться. Быть может, он просто неправильно запомнил то место, где изобразил кошку? В этом и объяснение! Больше не обращая на нее внимания, Кентаро продолжил работу, нанося красно-белый узор на телебашню.
Между тем в начале следующего сеанса, прежде чем приступить к рисунку, он вновь поискал глазами кошку на второстепенных улочках близ станции Хамамацутё – и не сумел ее найти. А затем когда раскрашивал деревья в парке Инокасира, то увидел, как кошка притаилась у озера в глубине парка.
Она явственно перемещалась!
С того дня Кентаро с ужасом ждал очередного сеанса с Наоми. Он уже не мог начать работать, пока не найдет кошку, и, бывало, целый час рыскал глазами по татуированным улицам, прежде чем был способен взяться за иглы и чернила. Это сильно тормозило процесс создания татуировки в целом, что выходило теперь намного дольше, чем изначально планировалось. Наоми никак не реагировала на то, сколько времени он тратит на работу, и постепенно их сеансы становились все более долгими и выматывающими, поскольку Кентаро начал преследовать призрак кошки.
Ему уже снилось ночами, как она рыскает по городу, и он то и дело просыпался от кошмара, обливаясь потом, в ужасе от тщетных попыток найти эту иллюзорную тварь. «Ни за что не поймаешь! – словно дразнила кошка, подмигивая Кентаро своими спокойными зелеными глазами. – Старый ты дуралей! Не поймаешь, не поймаешь!»
Кентаро хотелось ухватить ее за шкирку и хорошенько встряхнуть, а потом вырезать прочь из татуировки, вырвать без следа – из своего творения, из своего Токио и, главное, из своей Наоми. Потому что она действительно принадлежала теперь ему. Разве не так? День за днем укладываясь перед ним на столе.
На одном из сеансов Кентаро почти весь вечер тщательно искал кошку, высматривая ее на улицах и переулках, однако та нигде не проявлялась. Тогда, словно теплой водой, его окатила волна облегчения: должно быть, существование этой кошки с самого начала было лишь плодом воображения.
Однако стоило его взору скользнуть по кварталу Роппонги, как сердце снова ёкнуло: кошка была здесь. Выходила из метро. Причем высоко задрав хвост, как будто дразнилась.
В тот день он сумел кое-как, небрежно поработать над татуировкой всего лишь полчаса, после чего Наоми потребовалось уйти.
Когда Кентаро почти заканчивал свой долгий труд, он понял наконец, что должен сделать. К тому времени у него под глазами пролегли темные круги, он потерял аппетит, едва заставляя себя проглатывать пищу, и сделался тощим как скелет. Белесая щетина выросла в лохматую неухоженную бороду, а глаза, точно две капли черной туши, глубоко запав в глазницы, рассеянно скользили по стенам салона.
Обычно Кентаро почти не выходил на улицу и вообще избегал общества. Бóльшую часть свободного от работы времени он проводил в интернете или рисовал и раскрашивал на бумаге эскизы татуировок. Но вот однажды он решительно двинулся по старинным улочкам Асакусы, на ходу что-то бормоча себе под нос. Шел он чересчур торопливо и с ходу натолкнулся на бомжа в пурпурно-малиновой бандане. Кентаро внезапно вскипел гневом и, не в силах сдержаться, наорал на бродягу, который ему вслед еще долго расточал извинения. У одного известного мастера клинков, у которого Кентаро всегда закупался инструментом, он приобрел нож. Мастер поглядел на него с некоторым недоумением, однако никак не стал комментировать ни изможденный вид своего постоянного клиента, ни тот факт, что Кентаро всегда покупал у него только иглы, а клинки – еще ни разу.
Принеся нож домой, Кентаро хорошенько его заточил. Проверил остроту на пальце – и даже от легчайшего нажатия из кожи выступила кровь. Затем он приклеил нож скотчем к нижней стороне массажного стола – туда, где его не смогла бы заметить Наоми. И стал ждать.
Наконец Наоми пришла на последний (как, во всяком случае, оба они предполагали) сеанс и стала, как обычно, без отлагательств раздеваться. Одновременно принялась рассказывать, как побывала на летнем фестивале фейерверков, показала свою фотографию в нарядной юкате[11], которую выбрала по случаю праздника.
Кентаро кивал и улыбался, делая вид, будто внимательно слушает, и вообще старался вести себя как можно естественнее.
Он на славу поработал и теперь испытывал какое-то головокружительное удовлетворение оттого, что этот кошмар вот-вот закончится. Он завершил затенение последнего участка татуировки на ее руке – вблизи станции Кита-Сэндзю, – затем обвел глазами квартал Асакуса, найдя последний не заполненный тушью пятачок – крышу его собственного тату-салона. Провел пальцем путь от ворот Каминаримон возле храма Сэнсо-дзи до своего заведения.
Вот теперь он и сделает то, что задумал: напишет свое имя на крыше салона, заявив тем самым, что татуировка полностью закончена. После чего достанет нож и…
Однако стоило ему взяться набивать свое имя, как он увидел, что та самая кошка на татуировке сидит прямо перед его салоном. И тогда – с леденящей душу ясностью – он понял, что если оторвется от татуировки на спине Наоми и выглянет за дверь, то увидит сидящую там кошку, пытливо глядящую на него своими зелеными глазами.
Он шумно глотнул воздух и с силой зажмурил глаза.
Впрочем, созданный им город при этом никуда не делся. Кентаро словно видел его теперь из космоса. Его мысленный взгляд был точно глядящая на город сверху фотокамера. Затем эта камера начала увеличивать масштаб, стремительно приближая земной шар, фокусируясь на Японии, на Токио, вплоть до детального отображения улиц. Она прошла сквозь красную крышу его тату-салона, и Кентаро увидел самого себя, работающего над великолепной спиной Наоми, и свой вытатуированный город. Между тем мысленная камера и не думала останавливаться. Кентаро потерял над ней контроль. Она словно пробила татуировку и стала проникать дальше все в том же порядке: сквозь Японию, сквозь Токио и квартал Асакуса, сквозь крышу его салона – и снова в татуировку. И так – раз за разом до бесконечности.
Он понимал, что если не откроет глаза, то так и застрянет в этом навечно. Проходя один и тот же круг, снова и снова увеличивая перед собой город, улицу, салон. Точно загнанный в ловушку.