Ленинград: архитектура советского модернизма 1955-1991. Справочник-путеводитель

Авторы Анна Броновицкая Николай Малинин

Специальная фотосъемка Юрий Пальмин

Научный консультант Вадим Басс

Редактор Ольга Дубицкая

Корректор Антон Парамонов

Дизайн ABCdesign

Дизайн-макет и верстка Дмитрий Мордвинцев Светлана Данилюк

Карты Дарья Горячева

Отрисовка планов Елизавета Мордвинцева

Подготовка к печати Анастасия Агеева Татьяна Борисова Дарья Горячева Светлана Данилюк Екатерина Панкратова

© Анна Броновицкая, Николай Малинин, текст, 2021

© Юрий Пальмин, фотографии, 2021

© Музей современного искусства «Гараж», 2021, 2023

© Фонд развития и поддержки искусства «Айрис» / IRIS Foundation, 2021, 2023

© ABCdesign, макет, 2021 Мы старались найти всех правообладателей и получить разрешение на использование их материалов.

Мы будем благодарны тем, кто сообщит нам о необходимости внести исправления в последующие издания этой книги.

На обложке: Гаражный кооператив «Василеостровец»

На контртитуле: Гостиница «Прибалтийская»

На с. 48: Дом на ножках на Новосмоленской набережной

От авторов

Каждая книга этой серии начинается с извинений. В этой они особенно актуальны: да разве могут дети юга (а тем более – москвичи) написать книгу о Петербурге?

Конкуренция между главными городами есть во многих странах мира (Нью-Йорк и Вашингтон, Амстердам и Роттердам, Монреаль и Торонто), но в России борьба (да и чего уж там скрывать – вражда) между Петербургом и Москвой давно превратилась в культурный и политический феномен.

И, конечно, любой петербуржец скажет вам, что москвич не только ошибочно считает поребрик «бордюром», а парадную – «подъездом», но что он в целом грубее и вульгарнее; тогда как там, в «культурной столице», каждый забулдыга знает, что «гастроном на улице Ракова был построен зодчим из Кракова», а каждый ребенок отличает «ампир от барокко, как вы в этом возрасте – ели от сосен».

Ревность и зависть петербуржцев к москвичам (и из-за того, что столица уехала, и из-за того, что «все деньги в Москве») ничуть не притупляется благодарностью – за то, что именно благодаря Москве Петербург и сохранился. Не только в 1930-е, когда Москву превращали в «столицу коммунизма», но и в 1960-е, когда на волне светлых вроде бы оттепельных порывов Москву выпрямляли и корежили.

В этом смысле выбор Ленинграда как героя книги из этой серии немного странен. Архитектура советского модернизма здесь не такая яркая и острая, как в Москве (или Алма-Ате, о которой была вторая книга серии). Не эта архитектура определяет лицо города, а в центре Петербурга ее и вовсе чуть. Когда же она там, она отчетливо компромиссна.

Это, конечно, общая черта советского модернизма – его постоянная оглядка, робость и даже страх, так заметно отличающие его от модернизма мирового. Что, вроде бы, нетрудно объяснить, апеллируя к историческому контексту. Сбросив Сталина, страна не отказалась от Ленина – поэтому, как половинчаты ее порывы к обновлению, так половинчата ее архитектура. Что точно зафиксировал Сергей Довлатов: «Оказались мы в районе новостроек. Стекло, бетон, однообразные дома. Я говорю Найману: “Уверен, что Пушкин не согласился бы жить в этом мерзком районе”. Найман отвечает: “Пушкин не согласился бы жить… в этом году!”»^[1] Но именно Питер выводит эту тему на онтологический уровень – как борьбу не только оттепели со сталинизмом, но как конфликт места и времени, прогресса и культуры, старого и нового – которые определяют архитектуру везде и всегда.

И если с точки зрения прогресса мы видим недостаточность, робость, вялость ленинградских зданий 1960–1980-х, то с точки зрения культуры, памяти, традиции – наоборот, имеем феномен уважительности, сдержанности, благородства.

Вот, например: в здании Дворца спорта «Юбилейный»[18]^[2] впервые в СССР применяется вантовое покрытие. Но это, во-первых, никак не прочитывается во внешнем его облике, напоминающем скорее классицистскую ротонду, а во-вторых, тут применено именно оно (а не привычный и проверенный купол) только ради того, чтобы сделать здание как можно ниже и тем нанести как можно меньше ущерба исторической застройке.

Это не значит, что в Питере не сносили. И в этой книге, в частности, есть два объекта, построенных на месте свежесломанных церквей. А вообще «немецкими бомбами, – пишет петербургский литературовед Самуил Лурье, – уничтожено меньше архитектурных памятников, чем обыкновенными постановлениями Ленгорисполкома»^[3]. Настоящей же «катастрофой для города стал массовый капитальный ремонт, – добавляет историк города Наталия Цендровская. – Практически ни одно здание, прошедшее капитальный ремонт, не сохранило в полном объеме декор фасадов. Что уж говорить про интерьеры».

Но все-таки здесь не было таких катастроф, как в Москве с Арбатом, а «единственное место в городе, которое стерли с лица земли, это Госпитальная слобода. Начали с музея Пирогова под гостиницу “Ленинград”, а дальше снесли до Сахарного переулка почти все»^[4].

Но характерно, что чаще зданию гостиницы[25] ставят в вину не эти утраты и даже не то, что оно «не вписалось» в место, а именно его собственную застенчивость. Встав на такой же важной стрелке, что и Биржа, оно не стало ее достойной соперницей – вот что на самом деле удручает петербуржца. Потому что именно сильные смелые жесты и были традицией города, начиная с самого его основания (которое само по себе – модернистский жест). Глядя на Петербург сквозь призму модернизма, мы с изумлением обнаружили, насколько радикальны в своем новаторстве Адмиралтейство и Александринка, Инженерный замок и Кунсткамера, да хоть бы и Домик Петра I – деревянный, но не имевший ничего общего с русской избой! Мы увидели Петербург как город перманентного модернизма и даже хотели в какой-то момент ввести эти объекты в книгу отдельными текстами, но решили, что так она станет слишком похожа на обычный путеводитель. А может быть, испугались, что модернизм Росси и Воронихина затмит модернизм Жука и Сперанского…

Ленинград оказался плохим плацдармом для утверждения советской архитектуры. Два века существования его в качестве столицы обеспечили ему высочайшее качество строительства и осмысленность планировки. Поэтому, невзирая на пафос «колыбели революции», должного идеологического оформления в смысле архитектуры и градостроительства он не получил. Ни одного по-настоящему революционного проекта после 1917 года так и не было реализовано: не построено ни одной высотки, не прорыт Новый Обводный канал, не разбит Центральный городской парк, не возник новый центр вокруг Московского проспекта, а главный новый дом города (Дом Советов) так и не нашел себе достойного применения. Череда несвершений продолжилась и в 1960–1980-е: не состоялся «Морской фасад» города, не продолжились проспекты «трезубца», не получилось ни одной полноценной площади… Но сказать, что модернистский запал иссякает в эпоху модернизма, было бы неверно.

«В той ленинградской топографии колоссальная разница между центром и окраиной, – пишет Иосиф Бродский. – И вдруг я понял, что окраина – это начало мира, а не его конец. Это конец привычного мира, но это начало непривычного мира, который, конечно, гораздо больше, огромней, да? И идея была в принципе такая: уходя на окраину, ты отдаляешься от всего на свете и выходишь в настоящий мир»^[5]. Так и ленинградская архитектура уходит на окраины, чтобы задействовать подлинные драйверы развития.

Которые не столько в новых формах (и которые на самом-то деле все равно были заемными), сколько в новых функциях, конструкциях и материалах.

Именно в Ленинграде были впервые реализованы многие новые инженерные решения. Первое в Советском Союзе вантовое покрытие[18], первые своды из армоцемента[6], первый дом из пластмассы[ЖИЛЬЕ II], первое здание, построенное методом подъема перекрытий[ЖИЛЬЕ II], первые 22-этажные жилые дома из монолитного железобетона[31]; здесь разработан и впервые применен блок-секционный метод[ЖИЛЬЕ III] и здесь же родилась идея домостроительного комбината – великая и ужасная. А еще здесь было создано первое в СССР многоуровневое пешеходное пространство[26], а площадь у Володарского моста[33] стала первым опытом создания парадного ансамбля из типовых панелей.

В этой книге есть не только отдельно взятые здания, но и такие градостроительные образования, как площадь, проспект, квартал, набережная, – здесь Ленинград тоже был впереди. Комплексным подходом грезили по всему Союзу, но за ленинградцами была традиция – и ее бережно понесли на окраины. А когда мы первый раз составили список кандидатов в книгу, то обнаружили, что в нем доминируют вовсе не репрезентативные общественные здания, как в Москве, а типологии. Детский сад, школа, ПТУ, общежитие, институт, ЗАГС, рынок, автобаза, кинотеатр, библиотека, дом быта, торговый центр – нормальная человеческая жизнь, которую романтически пытались улучшить архитектурою.

Да, вышло не везде хорошо, но пытались искренне. И этот идеализм, запечатленный в зданиях, делает архитектуру 1960-1980-х абсолютно уникальной. А особенно ярко идеалы скромности, равенства и братства отпечатались в архитектуре жилья.

Его было мало в наших прежних книгах; нам казалось, что жилье слабо привязано к конкретному месту, а потому писать о нем надо в истории архитектуры, а не в путеводителе. Но именно в Ленинграде (где все жилье, даже типовое, строилось по собственным проектам, и именно из него формировали ансамбли новых площадей и набережных) без этого оказалось никак нельзя. Иначе город был бы «гидом, толпой музея, автобусом, отелем, видом Терм, Колизея».

Конечно, как и в Рим, в Петербург туристы едут смотреть совсем не эту архитектуру. И мы отдавали себе отчет в некотором безумии, нанося на карту Автово и Купчино, Гражданку и Обуховку. Но именно эти районы массовой жилой застройки лучше всего отражают то удивительное время, которого нигде больше не было (и, наверное, уже не будет), – во всей его противоречивости. Эта архитектура была совсем не плохая, просто она некачественно строилась и ее было слишком много. Поэтому мы все-таки пошли на компромисс: самым интересным жилым объектам посвящены отдельные тексты, а остальное жилье сгруппировано в четыре тематические главы (и на карте отмечено римскими цифрами, отсылающими к этим главам).

Рим же (а именно ЭУР, новый район, начатый при Муссолини и законченный в 1950-е) не раз появится на страницах этой книги – это одно из тех мест, где зодчие ХХ века пытались вычислить местный «код», строить новое, следуя не букве, но духу города. Ленинградские архитекторы бывали в ЭУРе – так что это не просто аналогия. Но отсюда же – и тот неожиданный привкус тоталитаризма, который звучит в сооружениях конца 1950-х, таких как ТЮЗ[9] или Телецентр[7]. Их, конечно, не совсем верно причислять к модернизму, но здесь вообще часто так: то «модернизированная классика», то «классицизирующий модерн». Город словно бы постоянно уравновешивает время, не давая ни одному тренду выстрелить в полную силу. «Этот зверь никогда никуда не спешит», – как поет о Петербурге «Юра-музыкант».

Но вообще в этой книге меньше отсылок к западным образцам, чем в наших предыдущих путеводителях, – и это неслучайно. Гораздо больше, чем от Ле Корбюзье и Миса, Ленинград зависел от Петербурга. И речь тут не только о конкретных местах, куда новое «вписывается» или «не вписывается» (о чем чаще всего дискутируют в Москве), но о городе в целом, о его архитектурной традиции. Так, создавая ТЮЗ, авторы думают не столько о Пионерской площади, сколько об Александринском театре, строя Финляндский вокзал[5] – не о площади Ленина, а об Адмиралтействе, возводя Телецентр – не об улице Чапыгина, а о Немецком посольстве.

Именно этот постоянный напряженный диалог с традицией и есть главная особенность ленинградского модернизма, основная причина его своеобразия и красоты. И он же причина его сдержанности. Которая не делает эту архитектуру менее интересной, наоборот: признание ее слабости позволяет нам по достоинству оценить ее мудрость. И это, наверное, вообще уникальный случай в истории советской архитектуры, когда этическая составляющая так заметно превалирует над эстетической.

Правда, подобный подход опасен в тактическом отношении: всякое наше критическое слово по поводу этой архитектуры оказывается каплей на мельницу девелоперов. А в Ленинграде уже снесены Спортивно-концертный комплекс (СКК), Речной вокзал, несколько кинотеатров и торгово-бытовых центров, подписан приговор Дворцу молодежи (ЛДМ)[34]. Что уж говорить о «реконструкциях», самым печальным примером одной из которых стала гостиница «Москва»[36]. Мы, тем не менее, не стали убирать ЛДМ из книги, покорно следуя всесокрушающей воле девелоперов (и аффилированной с ними власти). И хотя мы прекрасно понимаем, что это ничему не поможет, пусть зодчим, проектирующим на его месте, он будет являться в страшных снах. Как и рабочий, погибший при сносе СКК.

Увы, читая в соцсетях дискуссии об этих сносах (в этой книге мы признались наконец, что интернет занял законное место среди источников, и даем сноски даже на посты в фейсбуке), мы видим, что большого огорчения они не вызывают. Но виновата тут не архитектура. «Сегодня мы учимся смотреть на ленинградские строения 1970-х годов глазами иностранных туристов – с некоторым восхищением перед идеализмом их авторов, но с безопасного расстояния, которое обеспечивает нам современный политический курс»^[6]. Эти слова куратор выставки «Ленинградский модернизм. Взгляд из XXI века» Владимир Фролов написал в ее каталоге. Та выставка состоялась в петербургском Доме архитектора в 2006 году и стала первой попыткой осмыслить тему^[7]. Правда, ее визуальный ряд (объекты модернизма в объективах современных фотохудожников) оказался слабее, чем тексты: помимо Фролова, их писали главные знатоки темы – Владимир Лисовский, Юрий Курбатов, Алексей Левчук. То есть переоткрыть модернизм, как когда-то «мирискусники» переоткрыли классицизм, тогда не удалось. Но знаменательно, что эта попытка произошла именно на фоне того – 15-летней давности – «политического курса». Сегодня же более актуальными кажутся слова Алексея Левчука из того же каталога, посвященные восприятию советской архитектуры ее современниками: «Суждение человека, сидящего в камере, об архитектурных достоинствах тюрьмы вряд ли будет объективным»^[8].

Но спустя три десятилетия многие начинают замечать достоинства, по крайней мере, архитектурные, советской «тюрьмы»:

«Реальность, которая некогда казалась серой и надоевшей, сегодня, на фоне переизбытка пестроты и гигантизма новой застройки, кажется оазисом гуманности», – эти слова Владимир Фролов пишет в каталоге уже новой выставки, которая, что знаменательно, открывается ровно в те дни, когда мы сдаем эту книгу в печать.

Выставка «Ленинградский модернизм и постмодернизм. Взгляд из XXI века» (среди участников которой один из авторов этой книги – фотограф Юрий Пальмин) проходит в здании Библиотеки и арт-резиденции ШКАФ на улице маршала Тухачевского, 31. Это здание, увы, не попало в наш путеводитель, как не вошли сюда, по самым разным причинам, многие другие важные здания: Российская национальная библиотека на Московском и комплекс архивов на Шпалерной, спортшколы на проспекте Королева и на Малом проспекте, бассейны на Среднем проспекте и в Конном переулке, Ленэлектронмаш на Гражданском проспекте и НИИ лесного хозяйства на Институтском проспекте, общежития на Садовой и на улице Рентгена, здание высшей партшколы на улице Фучика и Кораблестроительный институт на Ленинском проспекте…

Петербуржцы нас, конечно, за это проклянут – как и за саму эту книгу, но это было предсказуемо и неизбежно, как бы мы ни старались. Но мы все равно надеемся, что читать ее будет так же интересно, как и бродить по этому странному и самому прекрасному в мире городу. А пока мы по традиции торопимся сказать слова благодарности всем тем, кто помогал нам ее делать.

Благодарности

Благодарим архитекторов – героев нашей книги, членов их семей и учеников, поделившихся с нами воспоминаниями и драгоценными материалами: Екатерину Голынкину, Юрия Земцова, Евгения Лобанова, Игоря Ноаха, Станислава Савина, Варвару Сперанскую, Людмилу Травину и Веру Рейхет, Александра Фешина, Сергея Шмакова, Владимира и Ясю Цебрук.

Мы очень признательны сотрудникам, работающим в интересующих нас зданиях, – они помогли нам увидеть объекты изнутри или нашли в своих архивах нужные нам документы: Татьяне Корневой (школа № 345), Наталии Сафоновой и Зое Степановой (музей истории СПбГЭТУ «ЛЭТИ»), Наталье Субботиной (ТКК «Карнавал»), Элеоноре Тудоран (ЦНИИ РТК).

Мы рады поблагодарить петербуржцев, показавших нам город таким, каким мы бы сами не смогли его увидеть: Максима Атаянца, Марию Бернштейн, Павла Герасименко, Стива Каддинса, Аллу Князькину, Дмитрия Козлова, Сергея Кузнецова, Людмилу Лихачеву, Льва Лурье, Ксению Малич, Анну Матвееву, Сергея Падалко, Александра Флоренского, Сергея Чобана, Никиту Явейна.

Огромное спасибо тем, кто взял на себя труд прочесть отдельные тексты (и найти в них отдельные, порой огромные, ошибки): Полине Барсковой, Дмитрию Гусарову, Кире Долининой, Настасье Ивановой, Михаилу Крайнову, Ирине Курдиной, Яну Левченко, Алексею Левчуку, Сергею Мишину, Дмитрию Пиликину, Ольге Рябухиной, Александру Стругачу, Владимиру Фролову, Наталии Цендровской.

Благодарим коллег за их бесценные подсказки и советы: Сергея Агеева, Марка Акопяна, Александра Боровского, Бориса Бочарникова, Василия Бабурова, Анну Вяземцеву, Анну Гнедовскую, Елену Гонсалес, Дмитрия Гончарука, Евгению Губкину, Григория Гурьянова, Дмитрия Задорина, Степана Липгарта, Елену Маркус, Максима Матяшова, Андрея Мушту, Надю Нилину, Льва Рассадникова, Григория Ревзина, Дениса Ромодина, Наталию Солопову, Александра Стругача, Михаила Тубли, Юлию Туловскую, Сергея Ушакина, Марию Фадееву, Ирину Финскую, Ефима Фрейдина, Дмитрия Хмельницкого, Бориса Чуховича, Льва Шевченко, а также Льва Эйдинова, помогшего нам с иллюстрациями.

Неоценимый вклад в работу над книгой внес петербургский историк архитектуры Вадим Басс, самоотверженно взявший на себя роль научного консультанта. Он стал нашим проводником по петербургским архивам, советчиком в выборе объектов путеводителя, а на финальной стадии – пристрастным читателем наших текстов.

Мы счастливы, что делали эту книгу с блестящими дизайнерами из бюро «ABCdesign» – Дмитрием Мордвинцевым и Светланой Данилюк. И благодарны директору Музея «Гараж» Антону Белову за то, что он в очередной раз поддержал наш проект, и, конечно же, Ольге Дубицкой, редактору этой книги, чье ангельское терпение мы снова нещадно испытывали.

Исторический очерк

Архитектурное развитие Ленинграда, второго по размеру и значению города СССР, неминуемо подчинялось общесоюзным правилам. Третий большой этап в истории советской архитектуры начался после Всесоюзного совещания строителей в декабре 1954 года, на котором Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв обвинил архитекторов в безответственном расходовании народных денег на пышные и нефункциональные сооружения, и постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» от 4 ноября 1955 года, а закончился вместе с самим СССР. Главной целью реформы середины 1950-х годов было скорейшее преодоление жилищного кризиса, но в символическом плане она была частью стратегии десталинизации, демонстрацией решительного разрыва с предыдущей эпохой. В результате советская архитектура, в послевоенное десятилетие стилистически противопоставлявшая социалистический лагерь капиталистическому, вернулась в русло общемирового развития. Формально доктрина социалистического реализма не была отменена и слово «модернизм» оставалось ругательным, но де-факто в СССР пришла архитектура послевоенного модернизма, а со временем, с некоторым отставанием от западных стран, и постмодернизма.

А. Иконников, Г. Келлер. Проект типового крупнопанельного жилого дома. Фрагмент фасада. 1956

За 35 лет произошла значительная эволюция, которая в целом следовала глобальным процессам, но также реагировала на экономические и политические факторы внутри страны. Можно определить четыре основные фазы, примерно совпадающие с границами десятилетий.

В переходный период 1955–1961 годов шло интенсивное освоение международного опыта и велись поиски нового стиля. В условиях, когда партия и правительство задали внятное направление на удешевление, типизацию и индустриализацию строительства, но ограничились очень общими пожеланиями в области эстетики, возникла понятная растерянность. Оттепельная реформа проводилась испытанными командными методами. Архитектура была подчинена строительству и, как следствие, оказалась одной из технических дисциплин. Если у Сталинской премии, упраздненной в 1954 году, была категория «архитектура», то восстановленная в 1956 году Ленинская премия присуждалась авторам зданий и сооружений за достижения в области техники. Принятое 23 августа 1955 года постановление «О мерах по дальнейшей индустриализации, улучшению качества и снижению стоимости строительства» и установленный вскоре профессиональный праздник День строителя повысили престиж этой профессии, а роль архитектора стала казаться второстепенной. Ликвидированную Академию архитектуры сменила вновь созданная Академия строительства и архитектуры, президентом которой стал инженер-строитель Николай Бехтин (1896–1983)^[9]. К 1960 году журналы «Архитектура и строительство Москвы» и «Архитектура и строительство Ленинграда» символически сменили названия на «Строительство и архитектура Москвы» и «Строительство и архитектура Ленинграда». Строители-исполнители, осваивавшие индустриальные методы, часто не столько искали возможность реализовать замыслы архитекторов, сколько ограничивали их ради простоты проведения работ.

Все эти прискорбные факторы дали повод для разговоров о гибели архитектурной профессии и, соответственно, для пренебрежения строительной продукцией последовавших десятилетий.

Но у причисления архитектуры к техническим дисциплинам были и позитивные последствия. Традиционно сильная советская инженерная школа выдвинула специалистов по разработке новаторских конструкций. В Ленинграде эта работа была сосредоточена в созданном при Ленинградском филиале Академии строительства и архитектуры секторе пространственных конструкций^[10] под руководством выдающегося инженера Алексея Морозова, ставшего соавтором многих сооружений, вошедших в эту книгу.

Кроме того, превратившись из искусства в отрасль техники, архитектура до определенной степени ускользнула от идеологического контроля. Если художники, осмелившиеся выйти за пределы социалистического реализма, лишались возможности выставлять или публиковать свои работы, архитекторам прямо предписывалось быть современными. Доктрина социалистического реализма в области архитектуры была редуцирована до триады «правдивость – историческая конкретность – идейная устремленность»^[11], допускавшей очень широкое толкование. В отличие от художников, которым не было позволено увлекаться западными течениями, архитекторы должны были перенимать зарубежный опыт: заимствование технических достижений капиталистических стран в СССР никогда не считалось зазорным.

Начиная с 1955 года в командировки для изучения зарубежного опыта, в том числе в капиталистические страны, отправлялись делегации архитекторов, инженеров-строителей, планировщиков, специалистов по озеленению; по возвращении они выступали с докладами и публиковали статьи о своих наблюдениях. Советские архитекторы участвовали и в крупных международных событиях. Некоторые из них проходили в СССР: так, в 1958 году в Академии художеств в Ленинграде собрался Международный форум студентов-архитекторов.

В Москве в том же году состоялся V конгресс Международного союза архитекторов, и вскоре в Ленинградском отделении Союза архитекторов были представлены доклады, в которых обобщались полученные на конгрессе впечатления. Профессиональные библиотеки увеличили подписку на зарубежные журналы: так, в библиотеку института «Ленпроект» в 1960 году поступало 50 журналов из капиталистических стран и еще 9 из стран народной демократии. Однако немногие архитекторы знали иностранные языки в достаточной мере, чтобы читать эти журналы. Обработкой зарубежной периодики занималась организованная в институте группа переводов, изложение наиболее актуальных статей публиковалось в Бюллетене технической информации, выходившем с 1955 года и распространявшемся среди проектировщиков всего СССР^[12].

За несколько лет, последовавших за началом реформы, профессиональное сообщество смогло убедиться, что руководство страны диктует только экономические параметры, доверяя конкретные решения профессионалам. Тон задавал сам первый секретарь ЦК КПСС, который мог завершить совещание по вопросам градостроительства словами: «Указания какие мои: все делать разумно. Никаких указаний я, собственно, вам не давал. Вы инженеры, архитекторы, поэтому не валите на меня»^[13].

Важнейшим фактором развития архитектуры второй половины 1950-х годов стали изменения в самом обществе. Разоблачение культа личности, освобождение и реабилитация многих невинно осужденных, ослабление цензуры, расширение международных связей, достижения технического прогресса, увенчавшиеся запуском искусственного спутника Земли и полетом человека в космос, создали атмосферу оптимизма, плодотворную для архитектурного творчества.

Дискуссии, шедшие в профессиональной среде, подытожили два доклада – их авторы постарались связать новый этап советской архитектуры с достижениями 1920-х годов, тем самым поддержав самосознание отечественных зодчих, обнаруживших себя в ситуации догоняющего развития после двух десятилетий, в течение которых им внушали, что советская архитектура во всем превосходит зарубежную.

Константин Иванов (1906–1987), ученик ленинградского конструктивиста Александра Никольского, назначенный в 1955 году директором Института истории и теории архитектуры в Москве, выступил в 1959 году перед архитектурной общественностью Москвы и Ленинграда с лекцией о «тенденциях в советской архитектуре сегодняшнего дня». Он заявил, что одной из важнейших задач момента является правильное понимание конструктивизма. «Люди просто не понимают природы архитектуры, когда говорят, что конструктивизм – что-то безобразное, что он не ставит задачи красоты. Он ее ставит, но понимая ее совершенно в другом»^[14]. Подчеркнув, что новые искания конструктивизма во многом были дискредитированы примитивной техникой строительства, Иванов подвел своих слушателей к выводу, что идеи конструктивизма могут оказаться плодотворными на новом этапе, когда архитекторам доступна более совершенная техника строительства – пусть и заимствованная из-за рубежа.

Аналогичный по значению доклад о путях развития современной зарубежной архитектуры прочел в 1960 году перед архитекторами Москвы и Ленинграда Евгений Левинсон (1894–1968), ленинградский мастер старшего поколения, ярко проявивший себя еще на рубеже 1920–1930-х годов. Левинсон счел нужным подчеркнуть, что мастера Современного движения, среди которых он особенно выделил Миса ван дер Роэ, испытали влияние передовых русских художников, в частности Эль Лисицкого и Малевича^[15]. Эти выступления помогли русскому авангарду стать одним из источников формообразования в новой советской архитектуре задолго до его официальной реабилитации.

В 1961 году произошли два события, определившие взлет отечественной модернистской архитектуры, осваивающей принципиально новые конструкции, материалы и формы: первый полет человека в космос, стимулировавший веру в безграничные возможности технического прогресса, и принятие III Программы КПСС, обещавшей достижение полной социальной гармонии в недалеком будущем. Их влияние не продержалось до конца десятилетия: ввод советских войск в Прагу в 1968 году и последовавшие репрессии в СССР развеяли иллюзии о характере режима, а высадка американцев на Луну в 1969 году, после которой уже невозможно было считать освоение космоса исключительно советским достижением, заставила оглянуться на происходящее в других отраслях и признать, что с техническим прогрессом вовсе не все благополучно. Но до тех пор облик архитектурных сооружений транслировал веру в светлое будущее, пользуясь интернациональным языком модернизма.

Подпитка международными идеями шла по разным каналам. Самым доступным была печать: к кратким заметкам в отечественной архитектурной периодике и зарубежным журналам, которые большинство архитекторов не могли прочесть, не зная иностранных языков, в 1961 году добавилось издание русской версии ведущего французского журнала L’Architecture d’aujourd’hui. Немногие счастливцы, которым удавалось попасть в зарубежную командировку или туристическую поездку, затем делились с коллегами впечатлениями. Большое влияние оказывали выставки, привозимые в крупные города СССР из разных стран: важнейшими из прошедших в Ленинграде были «Архитектура США» (1965) и «Современная архитектура в ФРГ» (1966). Наконец, приезжали и выступали с лекциями зарубежные звезды: в 1962 году лекцию для ленинградских архитекторов прочел Алвар Аалто, а в 1965-м, в связи с американской выставкой, Луис Кан и Винсент Скалли.

Обложка каталога выставки «Архитектура США». 1965

В конце 1960-х приоритеты изменились, лаконичность архитектуры стала восприниматься как «голый функционализм». В 1969 году вышло постановление о мерах по улучшению качества жилищно-гражданского строительства, в котором, в частности, говорилось: «Обеспечить разработку и применение при застройке городов и других населенных пунктов типовых проектов домов, различных по архитектуре, этажности и протяженности, отделку фасадов зданий долговечными и красивыми материалами (лицевым кирпичом, декоративными бетонами, стеклянными и керамическими плитками, алюминием, цветным стеклом, естественным камнем, цветными цементами, стойкими красителями). При строительстве и реконструкции городов обеспечить создание архитектурных ансамблей общегородских центров с застройкой их комплексами общественных, административных, культурно-бытовых и торговых зданий как по типовым проектам, так и по экономичным индивидуальным проектам (с применением типовых унифицированных конструкций) для придания городам надлежащего облика и колорита в соответствии с современными градостроительными требованиями»^[16].

Вновь поменялся статус архитектуры и архитекторов. В 1970 году первые архитекторы получили звание народного архитектора СССР, Союз архитекторов СССР награжден орденом Ленина. В приветствии ЦК КПСС и Совета Министров СССР прошедшему в том же году V съезду архитекторов СССР содержалось пожелание «создавать такие произведения зодчества, в которых были бы запечатлены на века великие социалистические преобразования нашей Родины»^[17]. Архитектура вновь признана искусством, архитектурный образ «так же входит важной составной частью в понятие советской культуры, как и художественные образы литературы, музыки, живописи и других искусств»^[18]. В докладах V съезда поднималась тема индивидуального почерка архитектора.