Короны Ниаксии. Пепел короля, проклятого звездами. Книга вторая из дилогии о ночерожденных

Любовь – жертва, возложенная на алтарь власти

Carissa Broadbent

THE ASHES AND THE STAR-CURSED KING

Cover Art by KD Ritchie at Storywrappers Design.

Under-jacket hardcover design by Nathan Medeiros.

Interior Design by Carissa Broadbent

Copyright © 2023 by Carissa Broadbent

Published by permission of the author and her literary agents,

Ethan Ellenberg Literary Agency (USA) via Igor Korzhenevskiy

of Alexander Korzhenevski Agency (Russia)

All rights reserved

Перевод с английского Игоря Иванова

© И. Б. Иванов, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Азбука

Пролог

Именно тогда король осознал, что величайшая любовь его обернется погибелью; осознал он и то, что погибель ему принесет – самое невероятное – молодая человеческая женщина.

Он слишком долго оттягивал неизбежное. Дольше, чем признавал это сам. Странно, что прозрение пришло в минуты полнейшего хаоса: под яростные вопли толпы, собравшейся в амфитеатре, где песок арены был пропитан кровью; в мелькании потных, израненных тел, когда молодой женщине едва удавалось отражать свирепые атаки противника.

Королю было не до раздумий. Он действовал, стараясь отвлечь внимание кроверожденной соперницы от этой женщины и встрять между ними. Но все его усилия оказывались тщетными.

У кроверожденной была одна-единственная цель: победить человека.

Удар, второй, третий. Женщина упала. Кроверожденная занесла над ней меч – и у короля перехватило дыхание.

Переведя взгляд на зрительские трибуны, он легко отыскал глазами принца, тоже из кроверожденных. Тот стоял, скрестив руки, и ухмылялся, зажав в зубах тлеющую сигариллу.

Король безошибочно понял посыл этой ухмылки: «Я знаю, чего хочешь ты. Ты знаешь, чего хочу я».

Вот тогда-то осознание и пронзило короля.

«Ты стерла меня в пыль», – минувшей ночью сказал он этой женщине.

Она погубит его.

Такова цена.

И король не колеблясь, едва встретившись глазами с принцем, кивнул.

Одно неуловимое движение – и он продал свое королевство.

Одно неуловимое движение – и он точно знал, что делать.

Последующие секунды слились воедино. Ухмылка принца превратилась в довольную усмешку – сигнал для подвластной ему участницы состязания. Кроверожденная тотчас сделала вид, что медлит в нерешительности, хотя это был искусный маневр, – и меч человека-соперницы вонзился ей в грудь.

Король. Женщина. И приз, который достанется лишь одному претенденту.

У короля не было сомнений в правильности выбора. Ради спасения женщины он только что заключил сделку – сделку, которая уничтожит его королевство и не оставит ему иного выхода.

Триста лет – долгий срок жизни. Незаслуженно долгий для любого существа, как часто думалось королю.

Он и женщина застыли, глядя друг на друга. Все мысли и чувства отражались у нее на лице. Его умиляло, что эта колкая, раздражительная особа не умела владеть мимикой. Конечно, она возвела защитные стены, но в трещинах вовсю просвечивали ее внутренний конфликт и душевная боль.

Король знал, что она не сделает первого шага.

И тогда первый шаг сделал он.

Ему было доподлинно известно, где надавить, чтобы она выплеснула всю свою безжалостную, смертельно опасную и столь изящную разрушительную силу. Король был хорошим актером и умело играл выбранную роль, хотя вздрагивал от каждой раны, которую наносил женщине мечом.

Пройдут долгие годы, и историки будут шепотом недоумевать: «Почему? Зачем он это сделал?»

Имей они возможность спросить короля в тот вечер, скорее всего, он бы ответил: «Неужели так трудно понять?»

Ее глаза – вот что он видел в последние мгновения жизни.

Они были восхитительно прекрасны. Необычные, серебристого лунного цвета, хотя чаще словно затененные облаками. В этой привлекательной женщине самым красивым король считал глаза. Но никогда не говорил ей об этом.

Когда ее меч рассек его грудь и магический Ночной огонь окружил их, у короля мелькнула мысль: «Может, надо было сказать».

В ее глазах всегда отражалось больше, чем она полагала. Король сразу заметил, когда она вдруг догадалась о его уловке.

Он почти засмеялся. Конечно же, она поняла. Эти глаза видели его насквозь.

Но было слишком поздно. Чувствуя, что женщина готова отступить, король схватил ее за руку. Он не сказал ей напоследок: «У тебя красивые глаза».

– Прекращай уже это, – вот что он ей сказал.

Она замотала головой, и отблески холодного огня на лице стали гаснуть, сменяясь выражением беспокойства.

Но король знал, что поступает правильно, и ее глаза это подтверждали. Глаза, в которых сквозили сила и решительность, ярость и глубокий ум. Глаза, каких не сыщешь ни у вампиров, ни у людей.

Глаза лучше, чем у него, и больше заслуживающие грядущего.

– Прекращай уже это, – сказал король и потянул ее за руку.

Умирая, он не отводил взгляда от ее глаз. Она была единственной, кто имел право оборвать его жизнь.

Возможно, король всегда знал, что величайшая любовь его обернется погибелью. Возможно, он понял это еще в первую их встречу.

С этим озарением он покинул мир живых.

Часть первая
Ночь

Глава первая

Орайя

Каждый день, когда я открывала глаза, еще не успев перейти из мира снов в мир яви, в эти туманные мгновения я ощущала отца живым.

Я дорожила ими. Ночные кошмары тускнели, готовые смениться угрюмой реальностью. Я сбивала шелковые простыни, переворачиваясь на другой бок и вдыхая знакомые запахи роз, благовоний, камня и пыли. На этой кровати я спала почти двадцать лет. Эта комната всегда была моей – в замке, где я выросла. А Винсент – мой отец и король ночерожденных – был жив.

Но стоило открыть глаза, как я получала неминуемый жестокий удар – мое ясное сознание всякий раз напоминало, что отец мертв.

Драгоценные секунды перехода от сна к бодрствованию были лучшим временем дня.

А худшим был миг, когда возвращалась память.

И все же оно того стоило. Я спала при всякой возможности, только бы вернуть эти особенные секунды. Но нельзя остановить время, как нельзя остановить смерть.

Я старалась не замечать, что этих дорогих мне секунд с каждым пробуждением остается все меньше.

Сегодня утром я открыла глаза, но чуда не произошло. Отец был мертв.

БУМ! БУМ! БУМ!

Кто бы это ни был, стучавший явно начинал терять терпение.

Кто бы это ни был.

Я знала, кто стучит.

И не двигалась.

Просто не могла шевельнуться – горе словно тисками сдавило все тело. Я сжимала челюсти: плотнее, еще плотнее, пока они не заболели. Пусть бы даже треснули зубы. Костяшки пальцев побелели в тугих кулаках. В носу стоял запах дыма. Ночной огонь – моя магия – рвался наружу, стремясь поглотить меня целиком.

Стук разбил мое хрупкое сокровище: эти туманные моменты, где все было так, как прежде.

Я выскользнула из сна. В разум клеймом впечаталось зрелище искалеченного тела Винсента. И во сне я видела отца окровавленным и мертвым, как в те, последние мгновения его жизни.

– Просыпайся, принцесса!

Даже плотно закрытая дверь не могла заглушить этот голос, он гремел на всю комнату.

– Я знаю все твои кошачьи уловки. Думаешь, сомневаюсь, что ты проснулась? На твоем месте я бы открыл. Если понадобится, вышибу дверь.

Я ненавидела этот голос.

Я ненавидела этот голос!

Мне требовалось еще десять секунд, прежде чем я смогу взглянуть на того, кто стоял там. Еще пять…

БУМ!

БУ…

Я откинула одеяло, вскочила с кровати, в три прыжка добралась до двери и, распахнув ее, прошипела:

– Постучи еще раз.

Муж улыбнулся и опустил стиснутый кулак. Он и в самом деле был готов шарахнуть по двери снова.

– Вот и она.

Я ненавидела это лицо.

Я ненавидела эти слова.

Но ненавистнее всего была их подоплека. Я уловила скрытую настороженность. Ухмылка исчезла с его лица, когда он смерил меня взглядом, мгновенно оценив мое состояние. Взгляд задержался на пальцах, по-прежнему собранных в кулаки. Только сейчас я обнаружила, что сжимаю опаленный лоскут простыни.

Этим шелковым обрывком я хотела его напугать, напомнить: потеряешь бдительность – сам окажешься на месте простыни. Но проблеск тревоги на его лице что-то затронул во мне и погасил огонь, бушевавший внутри.

Я любила гнев. Он был осязаемым и мощным. В таком состоянии я ощущала себя сильной.

Но сейчас нахлынули совсем другие чувства. Я была вынуждена признать, что Райн искренне переживает за меня. Тот самый Райн, который наврал мне о себе, подверг меня заключению, захватил мое королевство и убил моего отца.

Я не могла даже смотреть на него – это лицо и сейчас виделось мне забрызганным отцовской кровью.

Помнила я и другой его взгляд – тот, словно я самое драгоценное сокровище на свете. И ночь, проведенную с ним, тоже помнила.

Слишком много эмоций. Я сердито подавила их глубоко внутри, и это вызвало телесную боль, будто я проглотила лезвия. Легче было бы жить окаменелой.

– Чего тебе?

Мой вопрос прозвучал вяло, а так хотелось нанести словесный удар. И зачем я только заметила беспокойство в его глазах? И даже тревогу.

– Я пришел сказать, что нужно приодеться. У нас гости, – сообщил он.

Гости?

От этой новости свело живот. Она означала, что придется торчать перед незнакомцами, ощущать, как они пялятся на меня, словно на зверушку в клетке, и при этом стараться держать себя в руках.

«Змейка, ты умеешь управлять эмоциями, – раздался в ухе шепот Винсента. – Я тебя этому учил».

Я вздрогнула.

Райн вскинул голову. На лбу появились морщины.

– Что? – выдохнул он.

Проклятье! Ненавижу его проницательность.

– Ничего.

Я знала, что Райн мне не поверил. Он знал, что мне это известно. Еще один повод для ненависти.

Эти эмоции я тоже затолкала поглубже, пока они не превратились в негромкий гул на задворках сознания. Контроль их требовал постоянных усилий. Вот и замечательно: есть на чем сосредоточиться.

Райн смотрел на меня, ожидая реакции, но я молчала.

– Ни о чем не спросишь?

Я покачала головой.

– Никаких оскорблений? Никаких отказов? Никаких споров?

«А ты хочешь, чтобы я спорила?» – чуть не вырвалось у меня.

Хорошо, что сдержалась. Я знала, чем бы это кончилось: его озабоченным взглядом, ведь он действительно ждал от меня протеста, и моим новым всплеском эмоций, с которыми придется справляться.

Я просто опять покачала головой.

– Ну и отлично, – кашлянул Райн. – Вот возьми.

Он протянул мне шелковый мешок, с которым заявился в мою комнату.

Я и в этот раз воздержалась от вопросов.

– Это платье, – пояснил он.

– Прекрасно.

– Для встречи.

Встреча. Сказано было с важностью.

«Тебе на это плевать», – напомнила я себе.

Райн ждал, что теперь-то я точно задам вопрос, однако я снова промолчала.

– Это единственное платье, которое я сумел раздобыть. Если оно тебе не понравится, прошу обойтись без возражений.

Он и не думал скрывать своих замыслов. Фактически он пихал меня палкой, словно настоящую змею, и ждал, когда же последует реакция с моей стороны.

Я открыла мешок и мельком взглянула на черное шелковое платье.

Мне сдавило грудь. Шелк, не кожа. После турнира и прочих событий сама мысль о шествии по замку не в доспехах, а в таком облачении…

Но я сказала:

– Сойдет.

Мне просто хотелось, чтобы он исчез.

Однако муж с недавних пор обязательно заканчивал разговор долгим пристальным взглядом, словно хотел еще многое сказать. Его признание угрожало выплеснуться на меня раньше, чем он уйдет. Так повторялось каждый раз.

– Что еще? – нетерпеливо спросила я.

Матерь свидетельница, я чувствовала, как на коже один за другим лопаются швы.

– Одевайся, – наконец произнес Райн, к моему облегчению. – Я вернусь через час.

Когда он ушел, я закрыла дверь и привалилась к ней, выдохнув судорожно, но свободно. Последние минуты наедине с ним дались мне особенно тяжело.

Я не представляла, как себя вести перед сборищем приспешников Райна. Как продержусь столько времени? И вообще, хватит ли меня на эти проклятые часы?

Я не смогу.

«Сможешь, – прошептал мне на ухо Винсент. – Покажи им, какая ты сильная».

Я зажмурилась. Хотелось опереться на этот голос.

Но он, разумеется, смолк. Мой отец снова был мертв.

Я надела это дурацкое платье.

Райн волновался.

Лучше бы мне было понять это не сразу, а немного погодя. Но я слишком быстро уяснила его состояние. Никто из собравшихся не ощутил его беспокойства. Да и с чего бы? Движения Райна были тщательно продуманы. Он играл роль короля-завоевателя с такой же легкостью, с какой прежде играл роли человека в пабе и кровожадного участника состязаний. Добавьте к этому роли моего возлюбленного и похитителя.

Но я-то видела, каково ему на самом деле. На скулах у него играли желваки. Взгляд стал слегка остекленевшим и излишне сосредоточенным. Пальцы непрестанно поправляли манжету, словно ему было некомфортно в этой одежде.

Когда он вернулся в мою комнату, я посмотрела на него, на мгновение утратив бдительность.

Райн был в облегающем черном камзоле с голубыми обшлагами и лентой, повязанной через плечо. Она оттеняла серебряные пуговицы и тонкую металлизированную парчу. Этот наряд до боли напоминал другой, в котором Райн пришел на пир Полулуния – празднество, устроенное Лунным дворцом в его честь. Правда, тогда его волосы ниспадали на плечи, а на подбородке пробивалась щетина, словно Райн и не собирался появляться на балу. Сегодня он был гладко выбрит, а волосы аккуратно собраны в высокую прическу, открывавшую шею. Сзади над воротником выступал фрагмент печати наследника. Крылья были расправлены – я заметила ярко-красные полосы по краям и на кончиках. И…

И…

В это мгновение мне так сдавило горло, что я не могла сглотнуть. Я даже дышать не могла.

На голове Райна я увидела корону – и мне словно дали под дых.

Серебряные зубцы блестели в его волнистых темно-рыжих прядях. Зрелище было невыносимым, ибо на моей памяти эта корона всегда возлежала на гладких светлых волосах отца.

Последний раз я видела ее, когда, перепачканная кровью, она валялась на песке арены, а отец умирал у меня на руках.

Значит, кто-то перешагнул через тело Винсента, чтобы забрать корону? Наверное, какому-то бедняге-слуге велели очистить ее от крови, ошметков кожи и волос, набившихся в маленькие серебряные завитки.

Райн осмотрел меня с ног до головы.

– Хорошо выглядишь.

Последний раз я слышала эти слова от него на пиру в церкви. Тогда я ощутила дрожь во всем теле. Тогда слова несли в себе обещание.

Сейчас они прозвучали лживо.

Платье как платье, и не более того. Обычное. Достойное. Из тонкого шелка, льнущего к телу. Должно быть, его сшили специально для меня, хотя я не представляла, откуда портному известны мои мерки. Фасон без рукавов, но с высоким воротником и асимметричной застежкой на пуговицы.

Втайне я была благодарна, что воротник закрывал печать наследницы.

С недавних пор я избегала зеркал. Отчасти потому, что выглядела паршиво. Но существовала и другая причина, более веская: мне претило – до тошноты – видеть эту отметину. Печать Винсента. Всю ложь, исполненную красными чернилами и въевшуюся мне в кожу. Все вопросы, на которые я уже не получу ответа.

Сокрытие печати, конечно же, было намеренным. Если мне предстояло оказаться перед ришанской знатью, я должна была выглядеть как можно менее угрожающе.

Прекрасно.

Райн как-то странно на меня посмотрел.

– Не до конца, – указал он себе на шею, и я поняла, что речь идет о платье.

Застежка была не только спереди, но и на спине, а мне удалось справиться лишь с половиной пуговиц.

– Хочешь, я сам…

– Нет! – выпалила я, но сообразила, что лишена выбора, и согласилась: – Давай.

Повернувшись голой спиной к своему главнейшему врагу, я подумала: «Винсент бы устыдился моего поступка» – и криво усмехнулась.

Но Матерь свидетельница, я бы предпочла, чтобы мне в спину упирался кинжал Райна, а не его пальцы, осторожно касающиеся пуговиц.

И что же я за дочь такая, если, несмотря на все, в глубине души жаждала этих прикосновений?

Я затаила дыхание и выдохнула, лишь когда Райн застегнул последнюю пуговицу. Я ждала, когда он уберет руки, но они задержались у меня на спине, словно он собирался сказать что-то еще.

– Мы опаздываем, – раздался голос Кайриса, заставив меня подпрыгнуть.

Райн отошел. Кайрис привалился к дверному косяку и, слегка щурясь, заулыбался.

Кайрис всегда улыбался и всегда очень внимательно следил за мной. Он бы предпочел мою смерть. Я его не упрекала. Порой я сама хотела того же.

– Точно, – отозвался Райн и, откашлявшись, поправил манжету.

Он нервничал. Даже слишком.

Я-прежняя, которую я похоронила под десятками слоев льда, нагроможденного между моими эмоциями и внешним миром… я-прежняя проявила бы любопытство.

Райн взглянул на меня через плечо. Губы скривились в усмешке. Похоже, и он затолкал свои эмоции поглубже.

– Идем, принцесса. Устроим им зрелище.

С тех пор как я последний раз была в тронном зале, он заметно изменился. Здесь разместили другие произведения искусства и украшения, полы отскребли, убрав обломки того, что относилось к правлению клана хиажей. Оконные портьеры были открыты, позволяя любоваться силуэтом Сивринажа, окутанного серебристой дымкой. Стало спокойнее, чем несколько недель назад, но где-то вдалеке и сейчас мелькали отдельные вспышки света. Войска Райна установили контроль над большей частью внутреннего города, но из окна своей комнаты я видела стычки на окраинах Сивринажа. Хиажи не собирались сдаваться без боя, особенно противникам из Дома Крови.

Под слоем льда на сердце что-то шевельнулось. Возможно, гордость. Или тревога. Точно сказать не могу, поскольку сама не поняла.

В центре постамента стоял трон моего отца, ставший троном Райна. За троном у стены замерли разодетые Кайрис и Кетура. Вечные верные стражи Райна. Там же стоял стул, приготовленный для меня. Я уже хотела пройти к стулу, однако Райн, взглянув на него, вскинул голову и подтащил его к трону.

Кайрис посмотрел на нового короля так, словно тот рехнулся, и очень тихо, чтобы я не услышала, спросил:

– Ты уверен, что это правильно?

– Уверен, – ответил Райн.

Он повернулся ко мне, кивком указал на стул и уселся сам, не дав Кайрису возразить. Поджатые губы советника были красноречивее слов. И буравящий взгляд Кетуры – тоже. Впрочем, другого я у нее и не видела.

Если они ждали, что меня растрогает этот спектакль… щедрости, доброты или чего еще там наворотили, их расчеты не оправдались. Меня это совсем не тронуло. Я села, даже не взглянув на Райна.

Створки дверей приоткрылись. Показалась голова служанки.

– Ваше величество, они здесь, – поклонившись, доложила женщина.

– А его где носит? – спросил у Кайриса Райн.

Словно по волшебству зал наполнился табачным дымом. Появился Септимус. Подойдя к постаменту, он буквально взлетел наверх. Его сопровождали Дездемона и Илия – его любимые телохранительницы из числа кроверожденных. Обе высокие, гибкие, настолько похожие, что я была уверена: это сестры. За все время я ни разу не слышала их голосов.

– Мои извинения, – непринужденно сказал Септимус.

– Потуши, – проворчал Райн.

– Надеюсь, со своей знатью ты будешь повежливее, – усмехнулся Септимус.

Но приказ он выполнил, потерев сигариллу о ладонь. Запах табачного дыма сменился запахом обожженной кожи.

– Очень мило, – сухо констатировал Кайрис, наморщив нос.

– Король ночерожденных попросил меня потушить сигариллу. С моей стороны было бы грубостью не выполнить его просьбу.

Кайрис закатил глаза. Судя по виду, королевский советник изо всех сил старался не ляпнуть что-нибудь еще.

Райн просто уставился в другой конец зала, на закрытые двустворчатые двери, словно видел сквозь них. Выражение его лица было бесстрастным. Даже самоуверенным.

Я-то знала, что чувствует он себя не так.

– Где Вейл? – тихо спросил он Кайриса.

– Должен быть здесь. Скорее всего, корабль запоздал.

Райн издал неопределенный звук, который вполне мог сойти за ругательство.

Да, король волновался, причем сильно.

Но когда он заговорил, голос его звучал спокойно и даже весело:

– В таком случае мы готовы. Открыть двери. Пусть войдут.

Глава вторая

Райн

В тронном зале я находился не впервые, и лица присутствующих были мне знакомы. Единственное отличие: в прошлый раз я был рабом.

Иногда в моем уме мелькал вопрос: помнят ли они меня? Тогда я был для них никем и ничем. Одно из безликих тел, больше похожее на марионетку или домашнюю зверушку, чем на разумное существо.

Сейчас они, конечно же, знали, кто я. Знали мое прошлое. Но, видя, как они заполняют просторный, роскошный тронный зал, я невольно спрашивал себя: действительно ли они меня помнят? Естественно, они забыли всю мелкую повседневную жестокость. Для них это были просто эпизоды в череде дней и ночей. А вот я помнил все. Каждое унижение, каждое насилие, каждый удар, каждую боль, причиненную мне как бы ненароком.

Я помнил все.

И теперь я стоял перед ришанской знатью, с этой проклятой короной на голове – якобы даром богини.

Как же изменилась ситуация!

Однако не настолько, как хотелось бы мне, потому что в глубине души и сейчас, после всего случившегося, я боялся ришанских вельмож.

Я скрыл правду под тщательно устроенным спектаклем, безупречно подражая прежнему хозяину. Я стоял на тронном пьедестале, заложив руки за спину и расправив крылья, с короной на голове. Мои глаза были холодными и жестокими. Последнее давалось мне легче всего. Как-никак моя ненависть была настоящей.

Знать созвали сюда из всех уголков ришанской земли. Таких называют старой властью. Большинство их занимали высокое положение еще во времена правления Некулая. Насколько помню, они всегда изысканно одевались, предпочитая шелк, расшитый затейливыми узорами. Представляю, сколько недель какая-нибудь бедная рабыня корпела над каждым стежком. На лицах – то же высокомерие, та же элегантная холодность. Тогда я не знал, но теперь знаю: черствость свойственна всей вампирской знати.

Многое осталось прежним.

Но многое и изменилось. Прошло двести лет. Возможно, это не отразилось на их телах, однако годы были тяжелые, беспощадно оставившие зарубки на душах. Сюда явилась горстка могущественных ришан, сумевших уцелеть в жестоком захвате власти и выдержать двухсотлетнее правление хиажей. Они владели развалинами того, что Винсент позволил им оставить.

Теперь они собрались здесь, перед королем, которого уже ненавидели, готовые отчаянно биться, лишь бы урвать свой кусок пирога.

Худшая из привилегий. Худшее из притеснений.

– Какое мрачное сборище! – усмехнулся я, приосанившись. – А я-то думал, что после известных событий этих двухсот лет увижу радостные физиономии.

Я намеренно говорил таким тоном, стараясь, чтобы в нем звучала постоянная угроза. Единственное, что понимала эта публика.

Однако, слушая, чтó говорю и как говорю, я сам испытывал легкую оторопь.

Я несколько ослабил свою магию. Ночные тени разошлись вокруг моих крыльев, выделив полосы красных перьев. Напоминание всем о том, кто я такой и почему оказался здесь.

– Наконец-то Ниаксия сочла уместным восстановить наше превосходство, – произнес я, неторопливо расхаживая по постаменту. – Она даровала мне силу, благодаря которой я поведу Дом Ночи к могуществу, невиданному прежде. Я отнял королевскую власть у хиажей. У того, кто убил нашего короля, изнасиловал нашу королеву, почти уничтожил наш народ и двести лет владел короной.

Перечисляя прегрешения Винсента, я спиной чувствовал буравящий взгляд Орайи. Я ни на мгновение не забывал о ее присутствии, зная, что она способна видеть меня насквозь.

Но я не позволил себе отвлекаться. Презрительно скривив губу, я продолжил:

– Я вновь сделаю Дом Ночи королевством, вызывающим страх. Я восстановлю его былое величие.

Каждое мое «я» было тщательно подобранным. Каждой фразой я напоминал им о своей роли.

Сколько раз я слышал подобные речи из уст Некулая! И столько же раз видел, как эти вельможи попадались на его приманку, словно котята на миску с молоком.

Но как бы убедительно ни звучал мой голос, какими бы уверенными ни были мои жесты, я сознавал, что не являюсь Некулаем.

Аристократы молча глазели на меня, однако их молчание было пронизано не почтением, а скептицизмом, приправленным порцией недовольства. Невзирая на мою печать наследника, корону и крылья, знать по-прежнему видела во мне бывшего раба. Бывшего человека, ставшего вампиром через ритуал обращения.

Проклятая свора.

Я вышагивал по постаменту, глядя на них. Но остановился, заметив знакомое лицо вампира с пепельно-каштановыми волосами и проседью на висках. У него были цепкие темные глаза. Я мгновенно его узнал – и передо мной замелькали воспоминания о сотнях ночей страданий.

Чем-то он был похож на Некулая. Те же резкие черты лица, та же жестокость в них. Ничего удивительного, ведь он приходился Некулаю двоюродным братом.

Этот нобиль был ужасным. Нет, не отвратительным. Отвратительным был его брат Симон, который сегодня не явился. На всякий случай я быстро обвел глазами зал. Симон игнорировал приглашение.

Я остановился, вскинул голову, усмехнулся. Мне было не сдержаться.

– Здравствуй, Мартас, – учтиво произнес я. – Не ожидал увидеть тебя здесь. Могу поклясться, приглашение было адресовано твоему брату.

– Брат не смог отправиться в путь, – с нескрываемым пренебрежением ответил Мартас.

Он смерил меня таким же неприязненным взглядом и скривил губы.

В зале стало тихо. Вполне безобидные слова, однако собравшиеся знали, каким оскорблением является ответ Мартаса.

Симон был одним из самых могущественных ришанских аристократов, доживших до сего дня. Вернее, самым могущественным. Но при этом он оставался лишь вельможей. А когда вызывает король, подчиняются все.

– Говоришь, не смог? Какая досада, – сказал я. – И что ему помешало? Наверное, что-то очень важное.

Мартас по-змеиному, без робости посмотрел мне в глаза и ответил:

– Симон чрезвычайно занят.

Мрачное, кровожадное удовольствие испытал я, услышав его слова, и, не скрывая этого, сказал:

– В таком случае тебе придется от его имени принести клятву верности.

Я задрал подбородок, глядя на Мартаса сверху вниз, и широко улыбнулся, показав клыки:

– Склонись передо мной.

Я точно знал, что будет дальше.

Симон и Мартас верили в свой прямой путь к трону. Еще бы, ведь они были единственными оставшимися родственниками короля. Они наверняка считали, что после гибели Некулая на теле Симона появится печать наследника. По закону трон должен был перейти к нему.

Но, к сожалению для них (и для меня тоже), Ниаксия отличалась непредсказуемостью.

Думаю, все двести лет эти придурки считали, что печать вообще не появится. Представляю, как их затрясло, когда я предъявил свою отметину и затем вызвал их в Сивринаж. Каково преклонять колени перед обращенным рабом, над которым они издевались семьдесят лет?

Они вовсе не собирались приносить мне клятву верности. Я это знал.

Мартас не двинулся с места.

– Не могу, – буркнул он.

Но по залу не прокатились возгласы удивления, не поднялся ропот. Нет. Толпа молчала. Поведение Мартаса никого не удивило.

– Мой брат принесет клятву верности только законному королю Дома ночи, и я тоже, – сказал Мартас. – Ты не король.

Его губы вновь скривились в усмешке.

– Я видел, как ты осквернил себя, и не преклоню перед тобой колен. И ни перед кем, кто стоит у трона рядом с кроверожденным принцем.

«Осквернил себя».

Вот какое слово выбрал Мартас. Это было сделано с оттенком изящества. Вельможа ссылался на несуществующий свод нравственных правил, словно все происходившее в минувшие годы было моим выбором и словно он не являлся одним из тех, кто мне всячески мешал.

Я неторопливо кивнул, обдумывая услышанное, – и улыбнулся Мартасу. Улыбка была совершенно искренней. Даже если бы и хотел, я бы не смог ее подавить.

Меня охватила жажда крови, нарастающая с каждым ударом сердца.

Мартас этим не ограничился, а, наоборот, заговорил быстрее, тыча рукой в сторону постамента:

– По-твоему, ты освободил нас от хиажей? А я вижу шлюху Винсента, сидящую рядом с твоим троном.

Его взгляд скользнул над моим плечом и уткнулся в Орайю. Этот взгляд был мне знаком. Ненависть и голод, желание и отвращение – все смешалось в нем воедино.

– Если хочешь совокупляться с ней – дело твое, – прорычал мне Мартас. – Но посмотри на нее. Она ничуть не пострадала. Ни царапинки. Все, что тебе нужно, – это рот и дырка между ног. С какой стати беречь остальное?

Я перестал улыбаться.

Меня уже не забавляла игра с ришанским вельможей.

До этого момента я держал ситуацию под контролем, полагаясь на разум и расчет. Теперь рассудок уступил место импульсивным порывам.

– Ценю твою честность, – спокойно ответил я. – И честность Симона.

Я спрыгнул с постамента, подошел к Мартасу и обхватил ладонями его лицо. Он выглядел почти так же, как двести лет назад.

Возможно, вампирам несвойственно меняться.

Но с тех пор как Ниаксия восстановила силу ришанских наследников, я осознавал перемену в своих ощущениях. Что-то изменилось во мне и в момент гибели Некулая. Однако тогда мне удалось эту силу подавить, сделать ее управляемой и не привлекающей внимания. После финального поединка моя магия вновь стала безудержной, словно дар Ниаксии открыл внутри меня новый источник.

И до чего же приятно проявить эту магию в полной мере!

Так я и сделал.

Обращение к Астерису одновременно вызывало ликование и истощало тело. Казалось, через меня, не щадя внутренностей, прорывается необузданная сила звезд.

Та же необузданная сила прорвалась и через тело Мартаса.

Пространство зала сделалось ослепительно-белым, потом невыразимо черным, после чего вернулось в прежнее состояние, но все стало до противного резким и выпуклым.

Меня окутало теплом. В тишине послышался глухой удар, и мертвое, искалеченное тело Мартаса рухнуло на пол, запутавшись в шелковых одеяниях.

Недавний свет померк. Потрясенные нобили молчали. На лицах застыло недоумение. Я держал в руках голову Мартаса. Мертвое лицо выражало замешательство. Мне это выражение понравилось. При жизни Мартаса я ни разу не видел, чтобы он испытывал смятение.

Стоявшие поблизости спешно попятились, не желая запачкаться в черной крови, льющейся по мраморному полу. Не было ни вскриков, ни паники. Вампиры, включая знать, давно привыкли к кровопролитию. Они не испугались, но были обескуражены.

Возможно, я поступил неразумно, убив брата самого могущественного вельможи.

Но сейчас мне было все равно: я не ощущал ничего, кроме удовлетворения. Я не был создан для всей этой придворной чепухи с прихотливыми нарядами, балами и политикой. Но вот убийства? Создан ли я для них?

Убивать я умел. Особенно тех, кто это заслужил.

Я обернулся. Зачем – сам не знаю, я не раздумывал.

Меня поразило выражение лица Орайи.

Оно светилось довольством. Кровожадным довольством.