000
ОтложитьЧитал
– Только никому не говори, – она говорит это шепотом, словно сама проговорилась. – Все учителя и Уилсон поедут на корпоратив и в интернате будут только воспитатели из правого крыла, так что мы отчаливаем.
– Ну, главное чтобы с вами ничего не случилось, будьте аккуратнее, – с каких это пор я переживаю за нее.
– Обещаю, Мистер Бенсон, – утрировано кланяется мне и уходит к новообретенным подругам.
Спускаюсь на этаж ниже чтобы, наконец, разобрать свои вещи, которые я просто оставил где-то на первом этаже. По периметру всего второго этажа горят лишь лампы, подвешенные под потолок. Она горят теплым желтым светом, и коридор становится похожим на коридор замка. Делаю шаг навстречу первому этажу, но остановившись перед кабинетом Уилсона, решаю зайти, пока он не уехал.
– Мистер Уилсон, можно? – приоткрываю дверь кабинета.
– Да, входи, – он суетливо ходит по кабинету в белой рубашке.
– Я бы хотел извиниться за произошедшее, мне жаль, что я повел себя так безрассудно.
– Да-да, – Уилсон открывает шкаф и бегло осматривает содержимое. – Мистер, Бенсон, а о чем речь?
– О моей драке с Декстером Вудом, – взгляд Уилсона останавливается на мне.
– О Господи! Вот же он, – он подходит к двери и снимает с дверной ручки пиджак. – Все в порядке. Я не оправдываю тебя, но понимаю. Хорошо, что ты оказался в нужном месте в нужное время. Кто знает, что могло бы случиться, если бы ты не пришел, – Уилсон кивает мне и пожимает мне руку. – С возвращением. А теперь извини, но мне пора бежать.
Вот и славно. Если Уилсон все еще относится ко мне доброжелательно, значит, он не подозревает и моей кровной связи с сестрами Беккер. Медленно спускаюсь на первый этаж, рассматривая по сторонам украшения, которыми дети сегодня занимались весь день. Как только Уилсон и учителя покинули территорию интерната, дети устроили переполох в попытках сбежать за забор в свою беседку. Эту дикую толпу я решаю переждать в своей комнате. Оказавшись внутри, меня охватило чувство, словно я не был здесь несколько лет. Родной запах штукатурки и раковина, с которой через равные промежутки времени капала вода. Окно в комнате до половины замело снегом, так что, скорее всего завтра нам с Тедом придется отправляться в веселое путешествие с лопатами по территории.
Подхожу к своему излюбленному зеркалу. Вроде все как всегда глаза, нос, губы, но почему этот человек так незнаком мне. Кто передо мной? Кайл Бенсон, которого так с теплом принимает интернат или Кевин Беккер, что живет лишь мечтами о мести. Я не хочу отказываться от своего имени, чтобы казаться нормальным человеком, но Кевин Беккер патологический лжец, что сам себя загоняет в могилу. Способен ли интернат принять и его?
Гул голосов стихает за дверью, и я выхожу в холл. Тишина и приглушенный свет манят прогуляться по коридорам, и я поддаюсь этому влечению. В правом крыле сейчас полно воспитателей, что просидят до утра возле комнат, чтобы следить за малышами, зато левое крыло сейчас предоставлено само себе. В правом крыле я был только один раз, и оно полностью отличается от левого крыла. Интернат словно расслоился на две абсолютно разные половины. Если правое крыло наполнено разноцветными стенами, большим количеством игровых зон и пахло упущенным детством, то левое крыло наполняла таинственность, драматичность. Стены, окна и лестница левого крыла полны загадок и секретов, что подростки уносят с собой в комнаты и хранят их как самое ценное, что только у них есть. Некоторые хранят эти тайны, некоторые сами являются тайнами, а есть и те, кто будет охотиться за ними, словно охотник за своей добычей. Поднимаюсь до третьего этажа и сажусь на ступень лестницы. Для третьего этажа оказалось непривычным быть самым тихим в эту ночь. Обычно, даже после отбоя он наполнен интригующим шепотом и смешками, что разлетались из комнаты в комнату, но сейчас даже если задержать дыхание, можно услышать только стук собственного сердца. Лампы вдоль перил оставляют дорожку до самого первого этажа, словно посадочная полоса для самолета. Когда наступает утро, эта посадочная полоса наполняется топотом детей, что со всех ног несутся в столовую.
Когда-то в такое же утро я встретился с сестрами на этой лестнице. Тогда я думал, что совершил самую большую ошибку в своей жизни, но сейчас я думаю было ли оно так. Может ли самая большая ошибка стать благословением на исцеление. Если бы я тогда не заговорил с ними, то никогда бы не почувствовал той невидимой нити общей крови, что несмотря ни на что связывает нас. Как бы это заезжено не звучало, но кровные узы видимо оказались сильнее моего желания отомстить.
– Почему сидишь здесь? – почти бесшумно Хейзел подходит ко мне.
– А ты почему не со всеми в беседке?
– Не пью алкоголь и не люблю шумные компании, – Мотылек садится рядом.
– Должен был сам догадаться, – поднимаю взгляд.
Молчит. Теперь помимо моего сердца рядом стучит еще одно. Мысли все утянуты в пучину размышлений о мести. Могу ли я так просто отказаться от всего этого. Два года будут потрачены впустую и все, потому что я и вправду привязался к своим сестрам, которых последний раз видел только в пять лет. Аластор был прав, я слишком слаб для всего этого.
– О чем думаешь? – ее голос разрезает тишину между нами.
– Должен ли я сделать кое-что или нет. Это мучает меня уже месяц, и я все никак не могу найти решения.
– У меня есть идея, как решить твою проблему, – Хейзел поднимается со ступеньки и направляется в сторону своей комнаты. – Сейчас вернусь.
Буквально через минуту она возвращается с небольшим розовым цветочным горшком в руках. В горшке растет ромашка, которая вот уже распустила два бутона. Хейзел трепетно ставит его себе на колени, разворачиваясь ко мне лицом.
– Я не понимаю, – свожу брови к переносице, не понимая, как ромашки могут помочь мне.
– Каждый лепесток отвечает за действие, – она срывает оба цветка и протягивает один мне. – Отрывая каждый лепесток, ты поочередно говоришь: «делать», «не делать». На каком действии будет последний лепесток, тот и ответ.
Обрываю первый лепесток – делать. Хейзел тоже проделывает эти манипуляции со вторым цветком. Сейчас моя судьба буквально в лепестках этой несчастной ромашки. С каждым последующим лепестком концентрируюсь все сильнее, в надежде на желаемый вариант, но я не могу повлиять на количество лепестков, и на ромашке остается последний лепесток – делать. Не решаюсь его оборвать и просто смотрю на цветок, оставшийся без всего ради того, чтобы я и так принял то, что должен.
– Не сорвешь последний? – Хейзел смотрит на мою ромашку.
– Я не знаю.
– А вот и неправда, знаешь, – она забирает из моих рук цветок. – Если на ромашке остаётся последний лепесток, и ты не отрываешь его, то ты уже сделал выбор, – легким движением, словно боится спугнуть, она прикасается к моим ладоням. – Если выпавший вариант тебя не устраивает, то ты не обязан это делать. Ромашка не решает, она лишь помогает понять, чего ты хочешь. Не делай того, чего не хочешь делать.
– А ты? На твоей ромашке не осталось лепестков. Ты сделаешь то, что загадала? – наконец обращаю внимание на ее полностью обеднелый цветок.
– Сделаю, – вначале она опускает взгляд, а после смотрит так, как никогда раньше.
Ее лицо так близко, что я могу чувствовать ее запах. Хейзел пахнет ванилью и клубникой, этот аромат едва ощутимый, но я хочу полностью наполнить им свои легкие. Этот запах напоминает мимолетный смех или дежавю в толпе. Раньше никогда не замечал, что ее глаза на самом деле не карие, а ближе к зеленому. Пышные ресницы медленно скрывают за собой эту зелень, а я сижу как глупец в ожидании этих глаз. Она молчит, чуть поджимая губы, а после этими самыми губами целует меня. Слегка поддаюсь назад от неожиданности, но принимаю это как подарок свыше за верный выбор. Ее холодные пальцы, напряженные, словно струны на гитаре так и лежат в моих ладонях. Сердце стучит сильнее, чем тогда, когда я выбивал дверь в кабинет Декстера. Так сильно хочу прикоснуться к ее лицу, но боюсь выпускать ее пальцы из своих рук, поэтому просто слегка глажу их, чтобы она не растворилась передо мной как галлюцинация.
– Только попробуй это как-то прокомментировать… – Хейзел слегка отстраняется, и я открываю глаза.
Как и за секунду до этого, она смотрит на меня своими изумрудными глазами, поджимая губы, а я и не хочу ничего говорить, хочу просто смотреть. Она красивая, как первая звезда на небе, о кой я молюсь, как ноябрьское солнце, как дом, что принимает меня без остатка. Она и есть мое спасение от самого себя, она лекарство от саморазрушения. Я думал, что это я тогда спас ее от Декстера, но по сравнению с тем, как она из раза в раз спасала меня это просто ничто. Хейзел Эмерсон – самая главная тайна левого крыла и якорь для мальчика на судне, что день изо дня тонул в пучине своих страхов.
11. Штиль
Мое судно прибило волнами к берегу. Его больше не тревожат бури и строптивые волны. После стольких лет путешествий по ураганам, меня до сих пор укачивает от мирной жизни, но я привыкну. Знаю, что привыкну. Ноги в тепле и ботинки на удивление не полны соленой воды, а значит все спокойно, значит, я могу не бежать, оглядываясь и опасаясь Аластора. Война с демоном в моей черепушке закончена, и я позволю себе остановиться. Лечь на горячий песок, куда пристало мое судно, и просто закрыть глаза, отпуская всю соль, что пропитала одежду. Песок подо мной принимает форму моего тела, а значит теперь здесь мое место. Судно побито и измотано, как и я. Теперь мы остаемся здесь и начинаем строить себя заново. Закрывая глаза, ад больше не престанет передо мной, и не будут искушать предназначением. Мое предназначение находиться здесь.
– Ты слышал, о чем я говорила?
Открываю глаза и вместо песчаного пляжа с побитым судном на берегу вижу Хейзел, что сидит в моей комнате на стуле у тумбы. В последнее время она постоянно находится здесь, видимо решила сменить кабинет директора на комнату уборщика. Ее присутствие николь меня не смущает, ведь даже с ней в этой маленькой комнатушке достаточно воздуха на двоих. Иногда она здесь прибирается, потому что я этого никогда не делал, и мне хватало уборки по всей территории.
– Я говорила, что хочу уехать из этого города после выпуска, – она поджимает колени к подбородку и охватывает их руками. – Не хочу ни на секунду оставаться в этом городе.
– Куда хочешь?
– Зависит от того, куда я поступлю. На самом деле, какая разница куда сбегать, если знаешь от чего бежишь.
– Не скажешь от чего ты бежишь? – опираю голову на руку.
– Однажды.
– Надеюсь, ты сможешь.
– А ты? Сбежишь со мной? – спрашивает так тихо – боится ответа.
– Сбегу, – не проходит и секунды, как я говорю это.
Я больше не привязан к этому городу местью. Я свободен и теперь хочу ощутить это в полной мере. Это решение далось мне как никогда просто, и я не пожалею. Я должен был уехать сразу же после выхода из ящика, но озлобленный страх разрывал меня на части и требовал действий в сторону покинутой семьи.
– Вау. Это было проще, чем я думала, – Хейзел поднимается со стула и идет к зеркалу.
Когда она в первый раз подошла к зеркалу в моей комнате, я боялся отвезти взгляд в сторону. Откуда-то появился панический страх, что Аластор утянет ее во тьму, отыгрывая свою месть мне за предательство. Но этого не случилось ни в первый раз, ни во второй и теперь уж точно не случится.
– Сегодня день рождение у твоих подружек, – Мотылек поправляет едва заметный макияж. – Вот уж точно будет представление.
Первые месяца пребывания здесь, я помнил об этой дате, но сейчас это все смыло другими событиями. Изначально я не знал, когда они родились, помнил только то, что это зима после Нового года. Но социальные сети удивительное изобретение. Помню, когда первый раз принесли домой эти два маленьких свертка. Их тут же упрятали от меня на второй этаж, и я не увидел их ни в первый день, ни во второй. Когда я пытался зайти в их комнату, отец прогонял меня, оправдываясь тем, что я напугаю их. Но мама все равно познакомила нас одним вечером. Мы с ней тихо подошли к колыбели, и казалось, стояли там вечность, наблюдая, как сестры спят под зеленым одеялом. Они были такие крошечные, что мне хотелось защитить их от всего мира. Мама говорила, что я стану для них примером. Надеюсь, этого не случилось.
– Ты недолюбливаешь ее. Элис. Почему?
– Она инфантильная. Ведет себя как принцесса и требует так много внимания, что даже Джена сбежала, – оборачивается на меня. – Это только то, что вижу я. Близко я с ней не общалась. Ты кстати теперь тоже. Почему?
– О чем ты?
– После того, как мы с тобой… ну ты понял, я больше не вижу тебя рядом с ней. Может это она так сильно погрузилась в войну за внимание с Дженой или дело в тебе.
– Мы с тобой что? – прошел уже месяц, но она так и не назвала это отношениями.
– Ты понимаешь, о чем я, – разворачивается ко мне лицом и скрещивает руки на груди.
– Нет, я слишком глупый.
– Не повезло тебе, – садится рядом со мной.
– А по-моему очень повезло, – прищуриваю глаза. – Скажи это.
– Мы с тобой встречаемся. Доволен?
– Доволен.
Хейзел целует меня. Это также трепетно, как впервые, но теплее и намного желаннее. Я всегда ненавидел поцелуи. В фильмах, книгах, на улице это выглядело мерзко и грязно. Но сейчас это похоже на кусочек души, что она дарит мне, а я ей. Каждый раз внутри меня разливается что-то горячее, что я всеми силами хочу скрыть от лишних глаз, только чтобы это оставалось со мной.
– Я пошла на занятия, а тебе пора чистить снег, – на последнем слове она морщинит нос. – Удачи.
Сугробы постепенно становятся рыхлыми от палящего зимнего солнца, но за этим теплом еще последует буря, так что я даже не надеюсь. Благодаря трактору, что приезжал пару дней назад, работы мне досталось гораздо меньше, и я вполне справлюсь за час. В лучах солнца на землю падают крупные хлопья и выстраивают завесу между мной и остальным миром. Он словно прячет меня от жизни, от которой я отказался и дает мне шанс построить новый путь здесь – внутри снежной стены.
Вчера я перечитал «Последний день приговоренного к смерти» и спустя столько лет я осознал слова Томаса. Впервые за четыре года я перелистывал последние страницы со страхом, а не равнодушием и впервые почти за двадцать один год жизни я хочу жить. Я хочу смотреть вперед и никогда больше не вспоминать то, что за мной. Пусть за спиной рушатся стены и горят города, если передо мной будет гореть свет, я сделаю шаг вперед. Морозный воздух обжигает лицо и нос, но я вдыхаю его еще сильнее, чтобы запомнить это. Я запомню это покалывание в пальцах и снег, что сугробом лежит на моей шапке, осыпаясь прямо на лицо. Запомню каждое мгновение.
Вижу Джену, что посильнее закутавшись в пуховик, чуть ли не бежит к дверям интерната. На ее шапке снег тоже превратился в небольшой сугроб, но она успешно стряхивает его с себя. Хейзел права, я не говорил с Элис уже месяц и даже избегаю ее в какой-то степени. Теперь я не хочу убить ее и Джену, и не обязан дружить. А может, я просто боюсь смотреть им обеим в глаза после того, как хотел выдавить эти самые глаза. Они больше не похожи на будущие трупы, теперь это всего лишь девочки, отдаленно напоминающие моих сестер.
– Ты уже закончил, а я хотел помочь, – слышу смеющийся голос Теда. – Уилсон мог обойтись и без трактора с таким работником как ты.
– Впереди февраль, – смеюсь и пожимаю ему руку. – Успеем еще проклясть этот снег.
– По весне проще, – он ставит лопату в сугроб. – С растительностью будет возиться.
– Мы будем высаживать цветы? – возможно, я сказал это слишком восторженно.
– Это не так сложно, как может показаться.
– Я наоборот рад, цветы лучше снега.
– С этим не поспорить.
В старости хочу всерьез заняться этим. Как говорил Дилан, уеду далеко от города и высажу палисадник со всевозможными цветами. Они будут разрастаться сильнее с каждым днем и не умрут как те, что умирали в моей квартирке. Кактус я тоже заберу с собой – пусть видит, что я умею заботиться не только о нем. Каждый раз, когда будет наступать утро, я буду выходить во двор и обходить свои владения как король свой город. Только этот город я построю сам, собственными руками и буду гордиться им до самых последних мгновений.
Лицо, покрывшееся колючками от мороза, заставляет меня вернуться в интернат и согреться. На сегодня со снегом покончено, что не может не радовать. Оставшийся день я бы и вовсе не выходил на улицу, а потратил бы его на уборку моего крыла, надеюсь, так и выйдет. Стряхнув с себя весь снег на крыльце, я непроизвольно вздрагиваю, когда оказываюсь в тепле. Из актового зала доносится музыка, манящая к себе так сильно как интернат манит всегда возвращаться меня сюда. Чтобы не смущать людей, репетирующих на сцене, я тихо вхожу и сажусь где-то посредине.
На сцене кружат выпускники в неумелом вальсе. Сначала они вереницей выходят из-за кулис, а затем разбиваются на пары под тихую старую песню, которую я точно слышал где-то раньше. Где-то позади всех замечаю знакомый силуэт, ее темные волосы собраны в невысокий пучок. Она танцует собрано и ее движения настолько отточены, что я смотрю лишь на нее. Остальные выпускники сливаются в одно целое и смотрятся как пятно, на фоне которого Хейзел смотрится контрастно. Она похожа на девочку из музыкальной шкатулки, что появляется на мгновение, заставляет тебя восхититься тонкостью ее движений и пропадает, забирая с собой всю музыку. Видит меня, но не сбивается и продолжает делать вид, что она здесь одна. Темп ускоряется, и партнеры поднимают в воздух своих партнерш. Они словно лебеди, сумевшие оторваться от земли на пару секунд. Но за эти пару секунд они делают невозможное – они летят так, будто за их спинами и в правду есть крылья. Музыка, что превращается в вихрь и танцует в такт им и есть крылья, которые позволяют летать. Лебеди снова опускаются, позволяя крыльям лететь дальше и кланяются.
– Ты что тут забыл? – Мотылек спускается со сцены ко мне.
– Услышал музыку и не мог не взглянуть. Это было красиво.
– Мы решили провести выпускной в стиле маскарадного бала, – ее глаза загораются. – Ты только представь, музыка, много свечей, все в масках. Девушки в бальных платьях, а парни в костюмах и наш танец. Обещаю, ты запомнишь это надолго.
– Звучит грандиозно.
– Мы всегда отличались красивыми выпускными балами. Это главное события года и ждут его не только выпускники.
– Теперь я тоже жду этого. Увидеть тебя в бальном платье и в правду событие, – она смеется и едва заметные тонкие морщинки собираются на ее носу.
– Нам надо репетировать, а ты не мешай. Не хватало еще тебе видеть, как я здесь мучаюсь, – поднимаю руки, сдаваясь ее напору прогнать меня.
Украшения с библиотеки давно сняли, и я не успел сполна насладиться атмосферой домика волшебника. Но даже без гирлянд это место хранило в себе определенную атмосферу и тянуло к себе ежедневно. Оказывается, получать наслаждение здесь можно и без прочтения книг, а просто от того, что ты часть чего-то невероятного и сказочного. Я представлял себя кем-то другим, и это было прекрасно. Сейчас я пришел сюда не, потому что хочу перевоплотиться во что-то другое, а потому что мне нужно протереть пыль на стеллажах. Конечно, это немного сбивало настрой волшебного места, но, тем не менее, я рад находиться здесь, особенно в рабочее время. С минуты на минуту должен прозвенеть звонок и дети заполонят коридор и библиотеку. Почему то в такие моменты время замедляется и ощущается как что-то происходящее во сне. Движения замедляются, а слова сползают с языка, словно тягучая сладостная жидкость. Казалось, будто весть интернат поместили в банку с желе и в этом желе он продолжал свою жизнь, просто гораздо медленнее.
Двери с шумом распахиваются и дети, вылетевшие одним потоком из кабинета, растворяют это желе и строят свой темп жизни интерната. В первые дни этот шум заставлял меня ненавидеть сестер еще сильнее, но сейчас шум стал частью интерната, который я должен принимать, раз уж интернат принимает меня со всеми моими недостатками. Это последний урок и поэтому дети особенно быстро хотят покинуть второй этаж, создавая все больше шума. Даже когда этажи наполнены голосами подростком, библиотека все равно становится спасением от звуков. В ней все эти звуки ощущались как что-то далекое и нереальное.
– Не подходи ко мне! – крик ударяет по ушам и любопытство берет верх, и я иду к источнику.
Элис стоит напротив Джены, которая выставила руки вперед, словно она защищается от дикого животного. Элис одета в фиолетовое платье в белый цветок, а волосы завиты в локоны. Она старалась выглядеть сегодня особенно и у нее это получилось. Джена же в своем зеленом свитере ничем не отличалась от любого другого дня. Они выглядели как смешная картинка из интернета. И выглядели бы еще смешнее, если бы не воинственная позиция. Толпа учеников отложили свои дела и скорейшее возвращение в комнаты, и окружили двойняшек со всех сторон, ожидая продолжения спектакля.
– Элис, пожалуйста, давай не здесь.
– О, правда? Не здесь? – ее голос переходит на крик. – Ты весь день делаешь из меня сумасшедшую. Думаешь, я не вижу? Вы с друзьями смеетесь, глядя на меня! Ха, Элис такая глупая, вырядилась как принцесса! Это все ты. Ты решила, что этот день больше ничего не значит, – люди, столпившиеся вокруг, затихают, в ожидании кульминации, и я жду вместе с ними. – Каждый год мы наряжались, а вечером устаивали ночевку в нашей комнате. Но ты же выше этого, ты выше того, чтобы возиться со мной. Ты забрала все, что у меня было, поздравляю! Друзья, репутация и даже мой день рождения.
– Что ты несешь? – Джена делает шаг назад. – Пожалуйста, давай все обсудим наедине.
– А зачем? Это ведь ты сделала из меня монстра в глазах у всех. Так пусть все видят, какой я монстр.
Элис хватает Джену за плечи и толкает вперед. Толпа оживляется и тишину заполняет крик. Дети начинают мелькать перед глазами, и в этой суматохе я вижу только Элис, что стоит с замершим от злости лицом. Ее лицо, словно стоп-кадр в киносъемке, где фон меняется также стремительно, как и сюжет. Поднимается настоящая паника и только после того, как подростки сбегают вниз по лестнице, я вижу всю картину произошедшего. На лестничной площадке перед первым этажом лежит Джена, что не смогла удержать равновесия под напором сестры. Она жива, но явно сломала себе какую-нибудь кость.
– Что ты творишь? – подбегаю к Элис и хватаю ее за руку, чтобы привлечь внимание.
Она молчит и только поднимает на меня взгляд. Я знаю его, потому что неоднократно видел этот взгляд в зеркале – одновременно пустой и полный злости. По моим рукам пробегают мурашки, и я застываю как статуя, не зная, что делать дальше. Томас всегда находил слова, чтобы привести меня в норму, но я не Томас, я такой же, как и она и я абсолютно не знаю, чем сейчас помочь. Дрожь охватывает меня с головой, и я сильнее впиваюсь в ее руку до покраснения в костяшках. Так вот как это выглядит со стороны. Элис стоит как напуганное и загнанное в угол животное, что выбрало напасть первым. Для нее Джена, как и для меня, когда-то двойняшки, это сплошная опасность от которой нужно избавиться как можно скорее.
– Нет, только не это… – от безысходности я прижимаю ее к себе, словно это спасет ее от моей участи. – Прости. Прости меня, прошу, – отвратительно быть сломанным, но куда отвратительнее смотреть на то, как кто-то ломается на твоих глазах. – Это все из-за меня. Прости меня, за то, что я хотел сделать. Прости за все. Ты сильная, слышишь? – смотрю на нее, пытаясь достучаться. – Ты намного сильнее меня и ты справишься. Зеленый чай, он есть у Уилсона. Выпей и все станет хорошо, – мои пальцы все еще сжимают ее руки, и я отдергиваю их, чтобы не сделать больно.
– Я убила ее? – она смотрит на меня словно через невидимую пленку.
– Нет, с Дженой все будет хорошо. И с тобой тоже. Обещаю.
– Мне страшно.
Мне тоже страшно. Страшно также как при первом моем приступе. Страшно, что кто-то переживет все то, что переживал я. Это словно икота, что невольно перешла на человека сидящего рядом. Я помню каждый свой кошмар, но осознание того, что Элис больна, как и я не сравнится ни с одним из них.
– Не бойся, я с тобой, – делаю вдох, чтобы унять дрожь. – Иди к Уилсону и скажи, что перенервничала. Он даст тебе успокоительное, а завтра мы придумаем, как быть дальше, хорошо?
– Я чудовище, – она смотрит на собственные руки. – Покалечила собственную сестру в день рождение.
– Ты не чудовище. Ты всего лишь человек.
– Я не хотела, чтобы так получилось.
– Я знаю, поверь мне, я знаю, – я тоже не хотел убивать их, этого хотели мои демоны, которых мне удалось заглушить, в отличие от нее.
***
Если бы можно было все исправить, что бы я сделал? Если это последствия моих действий, я предпочел бы остаться в ящике, чем обрекать на этот кошмар другого человека. Впереди у Элис череда событий, которые уничтожат в ней все человеческое. Таблетки, ящик, демоны и кошмары убивают сильнее, чем сама болезнь. Она, как и я обречена, и я знал об этом с самого начала, как только увидел ее, но почему-то я ничего не сделал. Возможно, у меня был шанс спасти ее, но я выбирал месть. Я виноват настолько же сильно, как и семья что создала нас. Монстров, обреченных на смерть и одиночество. Надо быть слепым, чтобы глядя в собственное отражение не узнавать своих же демонов.
– Ты как? – дверь скрипит и появляется Хейзел.
– В норме.
– У Джены сломана нога и шок, – она заходит, и садиться рядом. – Но она справится. Медсестра наложила гипс и дала ей успокоительные капли.
– Ты была права. Этот день – тот еще цирк.
– Я всегда права, – улыбается.
– Это все так отвратительно. Мне противно.
– Чем я могу помочь?
– Расскажи мне что-нибудь.
– Интернат стал мне домом. Самым настоящим, а не вторым. Уилсон заменил мне отца, а ученики братьев и сестер. Мне страшно, что после выпуска я должна буду навсегда покинуть этот дом. Страшно, что я больше никогда не смогу найти свое место. Мне страшно, что я останусь одна.
Легче не становится, и ком тоски оседает в горле как кофе в турке. Здесь все слишком сложно. В ящике было проще, я думал только о том, как не сойти с ума, но сейчас так много всего о чем я должен думать. Люди, что окружают меня – сломаны не меньше моего, вот только я не могу им помочь.
– Останься. Пожалуйста.
Ее глаза округляются, но она кивает.
– Если Уилсон узнает, будет плохо нам обоим.
– Я возьму вину на себя.
Мотылек ложится рядом. Она проводит горячими пальцами по моему лицу, а ее дыхание обжигает кожу моего лица. Хейзел так близко, ведь эта кровать предназначена для одного, и чтобы спать здесь двоим, приходится прижиматься друг к другу. Прикасаюсь своими губами к ее губам, и тепло растекается по телу, словно горячий чай по желудку. Накручиваю прядь ее волос на палец и смотрю на изумрудные глаза, которые даже при тусклом освещении кажутся сверкающими камушками ожерелья какой-нибудь напыщенной барышни. Хейзел обхватывает мое лицо обеими руками, прижимаясь ближе, чем обычно.
– Хейзел, ты…, – слегка отстраняюсь от нее, ища в глазах ответ.
– Все в порядке.
Мое дыхание сбивается вслед за ее и после того, как ее рубашка слетает на пол, она оказывается сверху. Плавные изгибы тела вырисовывают картинку, что фиксируется в моей памяти. Ее руки опускаются к моей рубашке и легким движением расстегивают пуговицы. Она видит. Видит все линии и борозды, что покрывают мое тело уже несколько лет. Белые от времени и выпуклые от глубины. Дрожащими пальцами она проводит по каждой линии. Не говорит ни слова и за это я благодарен. Мои руки обвивают ее талию, вжимая в себя. Она так близко и от этого так жарко, что, кажется, весь воздух испарился, и я пытаюсь резкими вдохами загнать его глубже себе в грудь. Пальцы Хейзел впиваются в мои волосы, выжимая последние силы. Прижимаю ее сильнее к себе и целую, приглушая шум, что может услышать Тед. На самом деле, мысли обо всем кроме Хейзел сейчас уходят на второй план и единственное, чего я сейчас хочу это чувствовать ее кожу в своих руках, слышать ее дыхание и видеть линии ее тела.
***
Холодно. Так холодно, словно мое тело оставили умирать в зимнем лесу или заперли в камере морга. Прижимаю колени к груди, но холод не испаряется, а только усиливается, обжигая собой мою спину и руки. Открываю глаза и вижу комнату, окутанную мраком ночи. Темнота и холод, больше ничего. Около двери мелькает свет, словно луна отражается в дверной ручке. Медленно встаю со скрипучей кровати, чтобы не разбудить Хейзел и подхожу к двери. Свет исчезает без возможности отследить источник. Подхожу к окну и смотрю на лес, укрытый снежной шапкой. В стекле снова отражается искра света. Смотрю на небо. Скоро новолуние, а сейчас небо темное как старый подвал. От чего же исходит свет? Оборачиваюсь и в этот раз замечаю искру в зеркале. Половицы скрипят под ногами, но Хейзел все еще спит. Смотрю на себя в зеркало, но искры снова нет. Внезапно она опять мелькает где-то за моей спиной, и я оборачиваюсь в надежде поймать ее. И снова ничего. Возвращаюсь к отражению в зеркале и вижу знакомый взгляд.
– Ну, здравствуй.
– Тебя нет. Я отказался от мести, а значит, отказался и от тебя, – упираюсь руками в стену, чтобы удержать равновесие от страха, но ноги все равно не слушаются.
– А ты смешной. От меня невозможно отказаться, потому что я и есть ты. Я всегда буду частью тебя, – Аластор смеется.
– Это ложь, я ведь снова на лекарствах, а значит, тебя не должно быть.
– Тогда что я здесь делаю? – он протягивает холодную руку мне навстречу и хватает за шею. – Тогда почему ты чувствуешь это? – он утягивает меня за собой в зеркало, и я не могу противиться этому. – Почему я могу сделать это?
Внезапно все заканчивается, и я не могу понять почему. Аластор смеется и делает шаг назад – в мою комнату. Он начинает расхаживать по ней как хозяин, а я не могу сделать ни вдоха. Стучу кулаками по стеклу, но все происходит, словно в замедленной съемке и от моих действий нет никакого толку. Я заперт за стеклом в темноте своих собственных страхов, а он высвободился на волю.
– Знаешь, у тебя тут мило, – Аластор подходит к зеркалу и стучит по нему пальцем. – Не то, что за стеклом. Особенно она, – смотрит на Хейзел. – Представь, если она проснется со мной, какова будет ее реакция? А заметит ли она вообще? Это не важно, в любом случае мне будет очень весело, ведь это может случиться в любой момент. Помни, она любит Кайла Бенсона, а не тебя.
– Не трогай ее! Отойди! Слышишь? Отойди от нее! – кричу как будто в воду, которая проглатывает мой голос, не давая шанса.