Гайдзин (*Иностранец, чужак (яп.))
*Внимание! Все персонажи и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными.
«Почему именно в моей группе?» – подумал Гин Хасегава, сам не замечая, что глядит гайдзину прямо в глаза. В черные, большие, европейские и в страхе распахнутые на половину белого, как снег, лица.
Кажется, гайдзин впервые не усмехался. Наглое выражение в кой-то веки было стерто с этой симпатичной скуластой морды. Под огромной крепкой лапой Гина Хасегавы трепетали тоненькие ключицы, шелк черной форменной рубашки начинал намокать от его горячей ладони. Белый галстук и аксельбанты трепетали вверх и вниз из-за частого испуганного дыхания. Гин был старостой и прекрасно знал, что простым вдавливанием в стенку, чего достаточно любому среднестатистическому японцу, гайдзина не проймешь. Скрепя сердце, пришлось проявить грубость, схватить несчастного за грудки и прижать к стенке, чтобы тот, наконец, понял, как вести себя в Японии.
– Нет мне прощения, но перестань, пожалуйста, выпендриваться, – попросил Гин Хасегава вежливо, но по-прежнему глядя гайдзину прямо в глаза и всем видом давая понять, что возражений не потерпит.
Однако гайдзин на то и был гайдзин, что сразу же яростно фыркнул, лихорадочно соображая, чего бы колкого сказать в ответ.
«Удивительно смелый и глупый человек!» – подумал Гин Хасегава. Сам он был немногим выше гайдзина, что для японца совсем нетипично, однако силой и мускулистостью превосходил его в пять, а то и в семь раз. К тому же, в национальной сборной по боксу состоял. Гина Хасегаву все боялись, даже гайдзин, это было видно по его глазам. Но только гайдзин осмеливался ему перечить, больше никто!
– Я ничего не сделал! – настойчиво сказал гайдзин и попытался убрать руку здоровяка старосты со своих многострадальных ребер.
– Я понимаю, что тебя еще не научили, как надо вести себя на уроках, но ты мог бы и сам догадаться, – возразил ему Гин Хасегава, спокойно и серьезно. – Иногда мне кажется, что ты совсем не хочешь стать здесь своим.
– Вот еще! – вспыхнул гайдзин и таки высвободился от стальной хватки старосты, шарахнувшись в сторону двери. Встал напротив него, разгоряченный, с длинными растрепанными волосами цвета вороного крыла, решительный, хоть сейчас готовый броситься в драку, но вместо этого неловко поправляющий воротник форменной рубашки худыми дрожащими пальцами. – Стадо овец! Один похож на другого! Думай, как все! Одевайся, как все! Поступай, как все! Кто захочет стать среди вас своим?
Гин Хасегава снисходительно и как-то тепло улыбнулся, опустив глаза и поправляя рукав точно такой же форменной рубашки, отличающейся разве что немыслимыми для среднестатистического японца размерами.
– Да, тяжело тебе будет в Японии с таким-то непокорным характером, – вздохнул он, наконец, поглядев на гайдзина уже с лаской и состраданием. – Но я рад, что ты подружился с Митсюзаки-куном. А вот Катайю-куна вы зря в свою компашку впутали. Из-за вас у него могут возникнуть проблемы.
Гайдзин со злость зашипел сквозь зубы, черные глаза так и стреляли ненавистью и обидой, словно стрелами:
– Не говори обо мне и Кицуне так, будто мы ненормальные! Если кто-то отличается от всех, это еще не значит, что он ненормальный! Но у вас в стране таких вещей, видимо, не понимают, и мне вас жаль!
Гин Хасегава снова с сочувствием улыбнулся.
– Ошибаешься, – ответил он, загадочно возведя глаза к потолку. – Я вовсе не считаю вас ненормальными. Я просто прошу по-человечески – молчи на уроках, пожалуйста, это для твоего же блага. А еще ты отчет о лабораторной работе не сдал. Сдай, пожалуйста, а то тебе занизят итоговую оценку.
Услышав это, гайдзин поджал губы и с недоверием уставился на старосту из-под насупленных бровей, не зная, что сказать.
– Пожалуйста, не говори никому, что я с тобой разговаривал, – попросил Гин Хасегава, склонившись в подобающем для гайдзина поклоне. – И вот еще, – добавил он, выпрямившись и искренне улыбаясь, – мой дядя – владелец небольшого отеля на горячих источниках в Никко. Я хочу навестить его в эти выходные. Не хотел бы ты с Митсюзаки-куном и Катайей-куном составить мне компанию? Я вас приглашаю.
Тут уж гайдзин совсем обалдел, стиснул безукоризненно ровные, красивые белые зубы и решительно не знал, что думать и что делать. “What a weird Japanese!” (*Какой странный японец! (англ.)) – только и пронеслось у него в голове.
Сото (*Чужой (яп.))
– Что?! – приглушенным шепотом воскликнул Акума Катайя, когда Сото им все рассказал. – Семпай приглашает нас на выходные в Никко?!
– Здорово! – ахнул Кицуне Митсюзаки, едва не задыхаясь от восторга. Его, должно быть, впервые куда-то пригласили.
Сото нахмурил брови, силясь понять, правильно ли до него дошли их слова. Нет, Семпай – это точно староста, только его, кажется, звали как-то по-другому… Или он ошибается… Единственной вещью, в которой он был абсолютно уверен, было то, что об японские имена сам черт ногу сломит! С другой стороны, слова «сугой» (*Круто (яп.)) и «сумимасен» (*Извините (яп.)) он выучил почти сразу, потому что японцы сыпали ими, как из пулемета.
– Ладно, я рад был провести с вами время, но теперь, пожалуй, вернусь на свое место, – вдруг объявил Акума Катайя, прижавший к груди собранные тетрадки и готовый уйти восвояси.
– Where are you going? (*Куда ты? (англ.)) – возмутился Сото, как всегда, в своей безалаберной европейской манере, и преградил Акуме путь. – Am I really so hopeless to leave me altogether? (*Я что, действительно, такой безнадежный, чтобы совсем меня кинуть? (англ.))
Кицуне Митсюзаки с любопытством навострил ухо: в отличие от Акумы Катайи, у него с английским было гораздо хуже, вступительный тест-то едва написал, а задания по аудированию вообще проставил наобум. Акума дерзко поглядел на Сото, думая, как бы побольнее съязвить, а затем, с сочувствием вздохнув, опустил глаза долу и с видом обреченного рухнул на свое новое место в первом ряду.
– Три ноль в пользу Сото, – сказал Акума совсем тихо, почти себе под нос.
– Перестань его так называть, мне неприятно! – вдруг резко одернул его Кицуне.
– Прости! – поспешил извиниться Акума. Сото и на этого ненормального повлиял! Раньше-то Митсюзаки был тише воды, ниже травы.
А Сото их короткого диалога так и не понял, да и не особо стремился понять: японцы вечно извиняются по всяким пустякам.
– Катайя, ты решил подтянуть отстающих студентов. Как мудро с твоей стороны! – таковым было приветствие уже второго преподавателя, вошедшего в аудиторию и обнаружившего первого зубрилку группы не там, где обычно.
– Спасибо, сенсей, мне совсем не трудно… – только и смог виновато пролепетать тот, в душе скрежеща зубами от досады.
Никого он не хотел подтягивать! Это все чертов Сото! Едва Акума Катайя успел показать свой нос на занятиях, как Сото заорал на всю академию:
– Акума, привет!
Настала гробовая тишина. На Акуму, как по команде, обернулись все до единого одногруппники. Разумеется, Сото имел пространные понятия о японских суффиксах вежливости и не знал, что к именам сокурсников надо добавлять суффикс «кун», иначе недалеко и до оскорбления. Студенты со злым удовольствием стали ждать реакции первого в группе зубрилки. Что он сделает? Опозорено опустит голову и молча пройдет за свою парту в последнем ряду? В истерике бросится за дверь? Подойдет к Сото Гайдзину и влепит ему пощечину? Никто не знал, чего ожидать от Акумы Катайи, потому что близко с ним никто не общался, и на что был способен этот малорослый тщедушный паренек с никогда не исчезающим невротическим выражением на лице, никто понятия не имел. Но то, что Акума Катайя сделал, вызвало у всех шок и разочарование. Акума Катайя улыбнулся загадочной японской улыбкой и учтиво ответил:
– С добрым утром, Куруто-кун.
И занял свое место. Начался урок. Акума вздохнул с облегчением: все «лица», вроде, сохранены (*Сохранить лицо – не уронить своего (и чужого) достоинства, очень важная японская традиция), ни над кем – ни над ним, ни над Сото – смеяться не стали. А ведь до катастрофы было рукой подать! Акума Катайя больно стукнул себя по лбу: как он вчера мог быть таким беспечным? Как, ну вот как он не подумал о том, что вечерние покатушки на роликах с Сото уже сегодня станут достоянием всей Японии?! Надо было вызвать полицию или бросить его посреди Токио – глядишь, обиделся бы и быстрее уехал из страны, где он всегда будет СОТО!
Однако оказалось, что утренний конфуз – это лишь полбеды. На перемене Сото внезапно подскочил к Акуме, вывел его из состояния одухотворенной задумчивости самым наглым образом, какой только могут изобрести европейцы, и сделал самое бессовестное в мире предложение:
– Эй, как насчет забить на эти богом забытые ряды и пересесть к нам с Ки на первый? Там, оказывается, довольно весело!
«Это уже слишком! Я, преданный своей стране японец, живущий на благо японскому народу, не могу сесть с Сото Гайдзином и этим ненормальным Митсюзаки! Ну уж нет!» – решительно подумал Катайя и строго заговорил на кривоватом английском:
– Я бы с радостью. Мне, право, неудобно. Я бы с удовольствием, но…
– Да что у вас у всех за привычка ходить вокруг да около?! – возмутился Сото, чем взбесил Акуму стократ сильнее. Мало того, что ведет себя, как последний неандерталец, так еще и возмущается! – Скажи ты уже «да» или «нет», чего ломаться-то?
– Послушай! – чуть было не сорвался Акума, но вспомнил правила приличия, которые ему безжалостно вдолбили еще в младшей школе, и мягко продолжил: – Мне, правда, очень жаль, но не разговаривай со мной, пожалуйста. Прости, что я тебе это сказал.
И Акума удостоил Сото самым вежливым и виноватым поклоном, на какой был только способен. А Сото лишь фыркнул и сложил тощие руки на груди.
– Что за черт? Нормально же вчера общались!
– Прости меня, – повторил Акума. – Но из-за того, что я с тобой разговариваю, у меня могут быть проблемы.
– Какие проблемы?
– Ну… ну, например, все могут перестать со мной разговаривать.
– С тобой и так никто не разговаривает! Собирай монатки, пошли к нам!
– П-подожди, пожалуйста! Пожалуйста, подожди!
Но тетрадки Акумы уже были в одной руке Сото, его локоть – в другой, а ноги по инерции семенили за ним к первым рядам, где их уже поджидал смущенно улыбающийся ненормальный Митсюзаки.
Искусство рисования и разбивания носов
На перемене после этого проклятого урока перед Кицуне Митсюзаки собственной персоной предстал Кейске Цукиока, первый красавчик группы, и часть его свиты – человека три.
– Эй, ты ведь Митсюзаки, не так ли? – заулыбался он заискивающе.
Дело плохо. Кицуне сразу понял, ЧТО таится за этой сладкой улыбочкой. Он низко-низко опустил голову, буквально прижимая подбородок к груди, и тихо ответил:
– Да…
Как зовут красавчика и его товарищей, он еще не знал. Это был всего третий день занятий первого курса астрофизиков. Кицуне Митсюзаки не мог дождаться того момента, когда поступит в ТАА (Токийская Аэрокосмическая Академия (*выдумано)), и очень надеялся, что там его жизнь кардинально изменится. Поначалу он намеревался сделать все возможное, чтобы просто не привлекать к себе внимание, а потом уже постепенно вливаться в нормальную человеческую жизнь. Он выбрал свое место в средних рядах – недостаточно близко, чтобы постоянно мелькать перед глазами преподавателей, и недостаточно далеко, чтобы те начинали искать его сами. Все, что он хотел, – это выглядеть, как обычный девятнадцатилетний японский парень, долговязый и неокрепший, не всезнайка и не отстающий. Тихий и мирный, он даже длинные волосы собрал в хвост и свою любимую сумку-почтальонку постирал, чтобы не видно было нарисованных на ней корректирующей жидкостью эльфов и драконов. Совершенно обыкновенный, похожий на всех остальных молодой японец, готовящийся вступить во взрослую жизнь на благо своей страны.
Первые два дня все шло спокойно и гладко, словно сами боги, наконец, сжалились над Кицуне Митсюзаки и вознаградили его за все страдания, которые он перенес в школе. Почти никто не обращал на него особого внимания, кто-то даже мельком поздоровался – да о таком подарке судьбы Кицуне Митсюзаки даже мечтать не смел! И только он расслабился, как на втором уроке третьего дня преподаватель философии поймал его затравленный взгляд и раскусил, что этот парень совсем не тот, за кого себя выдает. Возможно, в старших классах он сам грешил нехорошим поведением, поэтому жертву школьного идзиме (*издевательство, травля (яп.)) распознал сразу. Недолго думая, преподаватель подошел к Кицуне и бесцеремонно заглянул в его конспект, нарушая все мыслимые и немыслимые личные границы.
– Встань, – потребовал он, высокомерно глядя на сжавшегося от страха парня.
Тот послушно поднялся и низко-низко опустил голову.
– Представься, пожалуйста, – попросил преподаватель надменно.
– Кицуне Митсюзаки, – тихо ответил парень.
– Громче!
– Кицуне Митсюзаки.
– Громче!
– Меня зовут Кицуне Митсюзаки!
– Так-то лучше. А теперь, пожалуйста, посмотрите, чем Кицуне Митсюзаки занимается на лекциях, – и преподаватель с садистским удовольствием продемонстрировал всей группе его конспект, по краям изрисованный прекрасными звездами и неведомыми планетами. – Какая несерьезность! – он ударил Кицуне конспектом по лицу и ткнул пальцем в первые ряды: – Пересядь, пожалуйста, чтобы я тебя видел. Я не потерплю подобных глупостей на моих лекциях!
Кицуне едва сдержал слезы, понимая, что его песенка спета. Шел всего третий день занятий. Кицуне Митсюзаки еще ни с кем не познакомился. Зато о нем уже знала вся группа…
– Ты же напишешь за меня этот дурацкий реферат? – подлизывался красавчик, слащаво улыбаясь. – А то мне так не хочется тратить на него свое время.
– Конечно, – послушно кивнул Кицуне, опустевшими глазами глядя на свои ноги.
– Вот и хорошо, – обворожительно улыбнулся красавчик. – Думаю, мы с тобой подружимся.
Когда они ушли, Кицуне вздохнул с облегчением. Ему было плевать на лишнюю работу, внезапно свалившуюся на его многострадальную голову. Он даже экзамены за этого парня сдаст, только бы его больше не мучили! Неужели этот кошмар, преследующий его с начальной школы, будет длиться еще четыре года?..
Тем временем, красавчик и его свита пошли в верхние ряды – разговаривать с гайдзином. Когда Кицуне узнал, что в одной группе с ним будет учиться иностранец, он немало удивился, но в целом плевать на это хотел. Своих забот хватало.
– Where do you come from? (*Откуда ты? (англ.)) – спросил красавчик на ломаном английском.
– From England (*Из Англии (англ.)), – ответил тот неприветливо, даже не пытаясь скрыть, что этот слащавый япошка ему не нравится.
– Правда? Как здорово! А что ты делаешь в Японии? Японское образование лучше европейского, не так ли?
– Excuse me? (*Прошу прощения? (англ.)) – переспросил иностранец, не понимая его жуткого акцента.
– Забей на него, Кейске-кун, – фыркнул один из прихвостней красавчика. – Зачем тебе тратить время на разговоры с вонючей европейской обезьяной, которая даже по-японски не понимает?
Остальные принялись хихикать, как плешивая гиена. Иностранец, видимо, сообразил, что о нем говорят что-то плохое, и насторожился.
– Без знания японского тебе туго придется, – сказал красавчик серьезно и почти искренне. – Но если ты будешь с нами дружить, мы тебе поможем.
– Да он тебя не понимает! – снова заорал верноподданный, едва не покатываясь со смеху. – Ты посмотри на его глупую физиономию! Ты лучше его спроси… – и передразнил на ломаном английском. – Would you like a cup of tea? (*Не хотите ли чашечку чая? (англ.)) Спорим, это единственная вещь, которую он поймет?
Красавчик, оценив шутку друга, сдержанно хихикнул в кулак. А иностранец доброй половины сказанного так и не понял. Да и не стремился понять, если честно. Все, что нужно, он себе уже уяснил. Поэтому молча встал из-за стола и со всей присущей английским джентльменам элегантностью двинул весельчаку аккурат в нос. Тот так опешил, что даже боли не почувствовал, только густые струйки темно-красной крови полились по губам и подбородку и в мгновение ока закапали белый форменный галстук.
– Фу! – заверещал красавчик и резко согнулся пополам в попытке сдержать подкатывающий к горлу комок тошноты.
– Он больной! Ненормальный! – распищалась его свита и бросилась врассыпную.
Иностранец победоносно фыркнул вслед веселой компании и хладнокровно сел на свое место. Все, кто был свидетелем этой сцены, с ужасом устремили на него глаза.
– Гайдзин чокнутый… Гайдзин страшный… – послышались шепотки со всех сторон.
– Как ты смеешь?.. – шипел красавчик, тяжело дыша и откашливаясь. Его едва не вырвало. – Я просто проявил вежливость и хотел тебе помочь… И это твоя благодарность, вонючий варвар?! Ты меня опозорил! Никогда тебе этого не прощу!
– Excuse me? – повторил иностранец, и тот поспешил убраться.
Кицуне Митсюзаки наблюдал за всем этим и ловил себя на мысли, что ненавидит этого иностранца. Чем он лучше? Такой же долговязый, худой, такие же длинные волосы, причем вульгарно распущенные, такая же сумка-почтальонка, вдобавок беззастенчиво увешанная значками, приехал сюда из своей Англии, ведет себя, как дикарь, еще и японского не знает! Это он заслуживает того, чтобы над ним издевались, а не Кицуне Митсюзаки, который так хочет стать нормальным человеком и быть, как все! Но тогда почему же этот больной на голову иностранец мастерски бьет носы своим обидчикам, а Кицуне Митсюзаки даже боится поднять на них глаза?..
Кицуне завидовал иностранцу черной завистью. Глубоко в душе он хотел быть таким же, как он.
Один три в пользу Акумы
– Хочешь пообедать с нами? – спросил Акуму Кицуне, когда прозвенел звонок на большую перемену.
– Конечно, – кивнул тот, кротко улыбнувшись, а Кицуне Митсюзаки прочитал между строк следующее: «Куда мне теперь деваться?! Из-за того, что я связался с вами, ненормальными, надо мной будут издеваться все, кому не лень! Но пока Сото бьет носы, я буду в безопасности».
Втроем они уединились на стадионе, пустовавшем по причине обеденного времени. Конечно, Кицуне и Акуме хотелось бы спрятаться в каком-нибудь более укромном местечке, – на Луне, например, – но это не представлялось возможным. А Сото, как всегда, все было до фени. Достав свой бэнто (*коробочка для обеда), Кицуне и Акума произнесли: «Итадакимас» (*обязательная в японской культуре фраза перед началом приема пищи), да так синхронно, что сами тому удивились и смущенно друг другу заулыбались. Потом им стало неловко – да кто они друг другу, чтобы вот так улыбаться? Знакомы-то всего полдня! – да и в голове нет да нет проскакивала навязчивая мысль, что чего-то не хватает. Когда до них дошло, ЧЕГО именно недостает, они выжидающе уставились на Сото, который тем временем самозабвенно воевал со своей замысловатой японской коробочкой с не менее замысловатым японским обедом.
– Куруто-кун, что нужно сказать?.. – осторожно подсказал Кицуне, робко улыбнувшись.
– Обязательно говорить это каждый раз? – измученно глянул на него Сото.
– Да, – сказал Кицуне мягко, но решительно.
– Итадакимас… – через силу выдавил Сото и таки справился с коробочкой.
«Вот это да! – подумал Акума. – Чокнутый Сото, который бьет всем носы, слушается неудачника Митсюзаки! С ума сойти!»
Однако это далеко не все, что чокнутый Сото учудил. Он вытянул из своего бэнто… вилку! И принялся разламывать ею аппетитные роллы! Наматывать на нее обсыпанные золотистым кунжутом нори, словно какие-то итальянские спагетти! И вообще вытворять ей такие вещи, какие даже врагу в кошмарном сне увидеть не пожелаешь!
– Подожди, пожалуйста! Что ты делаешь?! – завопил Акума Катайя, выхватывая у него вилку. – Он что, всегда так ест? Как ты это допускаешь?! – строго поинтересовался он у Кицуне.
– Он не умеет пользоваться хаси (*палочки для еды), – несмело защитился тот, потом добавил немного увереннее: – Я думаю, этого не такой уж и серьезный проступок, чтобы заставлять его голодать.
– Да лучше с голоду умереть, чем есть, как варвар! Пожалуйста, позволь мне научить тебя пользоваться хаси!
Акума сложил руки и вежливо поклонился Сото.
– Нет, не надо… – в панике замахал руками Сото.
Но Акума был неумолим: в конце концов, должен же он был как-то отомстить ему за то, что тот так бесцеремонно утащил его к себе на первый ряд, тем самым сделав всеобщим посмешищем!
Держать любезно одолженные Акумой хаси Сото научился, можно сказать, сразу и через пару минут уже наловчился цеплять и удерживать ими увесистые роллы с лососем и тофу. В это трудно поверить, но гораздо больше проблем вызывал вопрос, как положить все это в рот. Сото отличался очень скверным аппетитом и ел маленькими кусочками.
– Кажется, я понимаю почему, – покачал головой Акума. – Если бы я всю жизнь питался нездоровой европейской едой, я бы тоже ненавидел есть.
– Да нет же, куски большие, – скулил Сото. – Как я должен запихивать это в рот? Не влезет!
– А ты постарайся!
– Я не ем такими большими кусками!
– Тебе придется научиться. В Японии не принято разламывать еду палочками. Пожалуйста, позволь мне тебе помочь!
Не дожидаясь согласия, – впрочем, как и Сото его согласия никогда не спрашивал, – Акума забрал свои хаси, ловко подцепил ролл и, свободной рукой придерживая Сото за узкий подбородок, уверенно затолкал его в извергающий протесты и возмущения рот, еще и подоткнул рис палочками. Сото замолк где-то на слове: «Не надо кормить меня, как ма…», затем накрыл рот ладонями и принялся с трудом и хрустом челюстей пережевывать то, что ему так беспардонно туда утрамбовали.
– Вот и получилось! Это было совсем несложно, правда? – удовлетворенно заулыбался Акума. В его глазах плясали не то, что черти, а целая преисподняя!
Сото, не переставая усиленно жевать, отрицательно помотал головой, в которой так и мелькали кадры из фильма «Эдвард Руки-ножницы», где подлые соседки заталкивали в рот главного героя целые ложки с салатом.
Тем же вечером он впервые добровольно вышел из комнаты, когда толстая кухарка позвала его ужинать, и даже сам попросил у нее хаси вместо вилки.
– Не могла бы ты делать для меня кусочки поменьше? – сказал Курт затем. – Это вообще не комильфо, когда другой пацан кормит тебя этими гребаными палочками, а ты чувствешь себя, как безмозглый младенец!
Кухарка посмотрела на него с превеликим удивлением. Он впервые заговорил с ней по собственной воле.
Учи (*Свой (яп.)) – Часть первая
Иностранца звали не Сото и даже не гайдзин. Его звали Курт Хартлесс.
– Куруто Харетересу! – позвал его преподаватель философии на следующем уроке, когда изрядно помучил Кицуне Митсюзаки.
Через пару дней ему наскучило гнобить бывшую жертву школьного идзиме, поэтому нужно было найти другой объект для демонстрации авторитета. Тупой одинокий иностранец с потерянным лицом, не знающий японского, казался отличным кандидатом.
– Куруто Харетересу!
Иностранец никак не отреагировал. Он просто скучающе пялился в окно. Ладно, если б любовался цветением сакуры, что росла на другой стороне улицы… Он уставился в проклятое окно просто потому, что ему больше нечем было заняться!
– Куруто Харетересу! – гаркнул преподаватель, оскорбленный столь недопустимо дерзким игнором.
Когда никакой реакции не последовало и на сей раз, он резко двинулся в последний ряд и саданул по столу, за которым сидел иностранец.
– Эй, я к тебе обращаюсь! Ты что, глухой?
– Excuse me?.. – англичанин явно растерялся и с перепугу не понял, что ему сказали.
– Ты что, еще не выучил нашего языка? Тебе не кажется, что к языку страны, которая любезно дает тебе приют, следует проявлять чуть больше уважения? А, Харетересу?
До иностранца, наконец, дошло, что учитель обращался к нему на японский манер. Ему уже объяснили, что японцы с их слоговым языком не могут произносить его имя, как положено, поэтому хочешь не хочешь – его имя исковеркают так, что он его вряд ли узнает. С ним и без того случился культурный шок, когда в средней школе начался немецкий и он узнал, что никакой он не Кёрт, как его называли согласно правилам чтения английского языка, а самый настоящий Курт. А это чудовищное словосочетание «Куруто Харетересу» вообще вызывало искривление пространственно-временного континуума в его голове, поэтому он не мог его распознавать и никак на него не реагировал.
– Меня зовут Куруто Харетересу, прошу позаботиться обо мне, – выдал он на автомате, как его учили на языковых курсах, а потом добавил то, чему не научат ни в одном приличном заведении: – А твой английский намного хуже, чем мой японский!
Это был выстрел в упор, навылет, прямо в лоб. Преподавателя философии как током шарахнуло – он побледнел, остолбенел и ощущал каждой порой своего тела, как его прошибает холодный пот. Это была невообразимая наглость и смертельное оскорбление, какое даже не каждому японцу доводится испытать! Преподаватель поклялся испортить этому заносчивому иностранцу жизнь раз и навсегда и приказал пересесть к Кицуне Митсюзаки. То-то он запоет, когда вся группа ополчится против него из-за того, что он путается с жертвой идзиме!
«Мне конец… – подумал Кицуне Митсюзаки, в свою очередь. – Теперь все будут ненавидеть меня за то, что я путаюсь с чокнутым иностранцем. За что? Я никогда в жизни ничего плохого не делал! За что мне такое наказание?»
– Привет, – поздоровался Курт Хартлесс, уже присоседившийся по правую руку.
Кицуне Митсюзаки молча собрал свои тетради и отодвинулся как можно дальше
– В чем дело? – удивился Курт. – Почему японцы всегда так странно реагируют на людей?
На перемене он-таки отдал должное японским манерам, пробормотал: «Сумимасен», – и стянул тетрадку, которую его странный сосед по завершении лекции отложил в сторону.
– Не трогай, пожалуйста, мои вещи… – попросил Кицуне Митсюзаки тихо и едва не плача от охватившего его приступа паники.
– Я просто хотел посмотреть конспект, что в этом такого? – объяснился недоумевающий Курт Хартлесс. – С японским письмом у меня вообще беда, я ничего не успеваю записывать. Кстати, классно рисуешь! – добавил он с восторгом, листая страницы.
– Положи на место, пожалуйста… – снова попросил Кицуне, задрожав, даже зубы застучали.
– Да что с тобой не так? – фыркнул Курт, кинув тетрадку обратно на стол. – Weird! (*Странный! (англ.))
В течение дня он попытался заговорить с Кицуне несколько раз. Тот с трудом мог разобрать его страшный акцент, но, кажется, понял, что речь идет о последней лекции и, кажется, иностранец предлагал ему пообедать вместе на большой перемене. Но Кицуне Митсюзаки отвечал лишь молчанием и низко-низко опущенной головой, и Курт, вконец в нем разочаровавшись, отстал. Что творится с этим странным японцем, до него дошло только на следующий день, когда на горизонте снова появился красавчик и его свита.
– Эй, Кицуне-тян, что там с моим рефератом? – спросил он, больше не выглядя милым и сладким. Теперь он выглядел откровенно опасно.
– Одну минуту, – угодливо залепетал Кицуне и полез в свою почтальонскую сумку за папкой с аккуратно вложенными в нее листами. – Вот. Держи.
Красавчик вынул листы и, даже не взглянув на них, швырнул всю кипу Кицуне в лицо со словами: «Плохо». Листы, замысловато пикируя в воздухе, новогодним снегопадом рассыпались по полу.
– В чем дело, Кицуне-тян? – заговорил красавчик, стараясь не нарушать своей деланной улыбки. Галстук Кицуне оказался туго стянут его холеной рукой. – У тебя теперь новый друг, да? Общение с европейским варваром не оставляет тебе времени прилежно выполнять домашнее задание?
– Прости меня… – сдавленно проскулил Кицуне, зажмурившись и молясь только об одном – чтобы красавчик не заставил посмотреть ему в глаза. Он знал, что обычно бывает, когда посмотришь обидчику в глаза. Тот подумает, что ты смеешь ему перечить, и тогда тебе несдобровать.
Однако где-то сквозь пелену своих спутанных мыслей и оглушительный рев крови в ушах он услышал:
– Get the fuck out of him, you jerk! (*Отвали от него, ты, придурок! (англ.))
Вскинув голову в ужасе и недоумении, Кицуне Митсюзаки увидел, что свита красавчика отступила, а в дверях стоит иностранец.
– Этот мудак тебя достает? – скорее сказал, чем спросил, Курт, схватил красавчика за грудки и откинул в сторону. – Только попробуй его еще раз тронуть – огребешь вместе со своими шестерками так, что мало не покажется!
– Эй, что у вас там происходит? – раздался громоподобный голос старосты, и здоровяк Гин Хасегава поспешно покинул средние ряды, где на тот момент раздавал ценные указания девчонкам из культмассового сектора.
– Семпай! – тут же голосками голодных котят запищали красавчик и его свита. – Гайдзин распускает руки!
«Ну почему именно в моей группе?..» – пронеслась мысль отчаяния в голове Гина Хасегавы, но он не подал виду и строго сказал красавчику и его друзьям:
– Вернитесь к своим делам, пожалуйста!
Затем недобро зыркнул на Кицуне и Курта и глядел так на них до тех пор, пока зачинщики не убрались с глаз. Те, в свою очередь, не заставили себя ждать, потому что были уверены, что сейчас неудачник Митсюзаки и эта обезьяна из Европы получат по первое число.
– Вы в порядке? – спросил вдруг староста, резко смягчившись во взгляде и подобрев в голосе – пускай всего на две секунды.
– Да, – успел кивнуть Кицуне.
– В цивилизованном обществе не принято бросаться на людей с кулаками, – Гин Хасегава снова стал строгим и грозным. – В следующий раз постарайтесь решить свои проблемы мирным путем. И приберитесь здесь, пожалуйста.
– Мы нижайше просим прощения за беспокойство, семпай! – извинился Кицуне и склонился в поклоне сайкейрей.
Курт глянул на него и зачем-то вспомнил, что это самый почтительный поклон с наклоном корпуса в 45 градусов и продолжительностью не менее счета до трех. От этих дурацких курсов, которые он посещал после занятий, действительно была какая-то польза! Тем временем Гин Хасегава с достоинством ретировался.
– Ого, это было близко! – сказал Курт Кицуне. – Этот напыщенный ублюдок меня определенно бесит! В следующий раз не бойся его, а просто врежь в рожу изо всех сил!
– Прости, я не понимаю, что ты говоришь, – недружелюбно отмахнулся Кицуне, опустился на пол и принялся собирать разлетевшиеся листы.
Курт резким энергичным движением рухнул на колени рядом с ним и начал помогать. Кицуне был зол на него и с трудом справлялся с желанием толкнуть его, чтобы тот упал на пол и почувствовал себя хотя бы немного униженным.
– Наш староста такой здоровый, мне аж жутко! – продолжал трещать чертов иностранец на своем проклятом кривом японском. – Мне казалось, что все японцы маленькие, а наш староста просто шкаф, да? Скажи же, он огромный! Мне кажется, он даже выше меня! Как треснет – мозгов не соберешь! Эй, а это что? – он беззастенчиво, как невоспитанный ребенок, ткнул пальцем в частокол шрамов на запястье Кицуне, которые случайно показались из-под рукава, когда парень потянулся за листом, – парочка порезов была совсем свежая. – Ты что, вены пытался вскрыть? Все из-за этого мудака, да?