Из огненного жерла масляной бочки отдавало благодатным теплом. Горели крашеные доски, бывшие когда-то мебелью, истрепанные покрышки и прочий подножный хлам. Едкий запах дыма перемешался с острым смрадом давно немытых тел. Синерылая братья устроилась кружком, вокруг раскалившийся докрасна «толстухи».
– Кхе, кхе, – глухо прокашлялся невысокий, сухой старикан. – Ну, раз Пакля шлёпнул, пусть сидит.
– Пакля знатный литер, – одобрительный отозвался голос с противоположенной стороны импровизированного круга.
Говорившего Виру не разглядел. Его заслоняла бочка и вырывающиеся наружу пламеня.
Воровской жаргон, не удивил молодого человека. Он знал, среди бомжей достаточно уголовников. Об этом предупреждали и полицейские, и друзья, и некоторые читатели блога. Принадлежность к обществу изгоев, бродяжнический образ жизни в цивилизованном комьюнити, сами по себе считаются преступлением. Хотя Виру считал, что это не так. Собственно, поэтому и решил написать несколько очерков о людях, упавших на самое дно. Попытаться развеять предрассудки. Внести свою лепту в неравную борьбу с социальным расизмом.
Реплику из пустоты воспринял, как разрешение остаться. Усаживаясь на котельцы, молодой человек усмехнулся. «Значит, полицейского комиссара они называют Паклей. Интересно, Владимир Иванович знает свое прозвище?» В памяти всплыла табличка на дверях начальника: Баклеев В.И.
Молчание затянулась. Чуханы заворожено созерцали языки пламени. Про гостя, казалось, уже забыли. Молодой человек осмотрелся. Заброшенный склад в промзоне не очень уютная обитель. Перекосившиеся котельцовые стены, сбитая штукатурка, бездушные глазницы пустых оконных проемов. Редкие стропила поддерживали остатки шиферной крыши. Выше, там, где должно находиться звездное небо, нависала уходящая в пустоту огромная труба ТЭЦ.
– Это, – неуверенно начал Ошка, – Пакля сказал, чтобы говорили с ним. На вопросы … чтобы.
Грязный мужик в лохмотьях словно был подключен к ручному динамо. Начинал говорить бодро. На третьем слове энергия заканчивалась. Ошка постепенно переходил на хриплый шепот. Звуки растягивались, слоги обрывались. Затем динамо заряжала батарейку, и он лихо возобновлял speech, но лишь для того, чтобы снова «сдохнуть» на третьем слове.
В дежурную часть Ошку привели по приказу Владимира Ивановича. Виру деликатно пощеголял рекомендациями. Рассказал полковнику Баклееву о «журналистском исследовании» низов общества. Начальник, особо не вникая в подробности, снял трубку:
– Дежурный!? В обезьяннике есть бомжи? …. Нет!? … Пошли кого-то пусть приведут … Да все равно, чтобы бомжом был … Без разницы … Выполнять.
Через двадцать минут, уперев дубинку в грудь перепуганного Ошки, дежурный офицер внушал бродяге важность миссии, ответственность за жизнь и здоровье гениального писателя, по совместительству родственника зам министра. Виру не вмешивался. Хотя три четверти сказанного не просто преувеличение, а откровенная ложь. Гением он не был, как и родственником «больших начальников».
Теперь, сидя у костра в заброшенном складе, наблюдая за суетливыми попытками Ошки «прописать» гостя в «честной» компании, Виру мысленно поблагодарил офицера за «пристрастный ликбез».
– Дядька с блатом, – продолжал Ошка, размахивая рукой, – сказали надо, значит … это. Надо.
Блогер пробежал глазами по лицам присутствующих. Интерес отсутствовал. Казалось, каждое слово Ошки отдаляет их от реальности все дальше и дальше. Пора их вернуть.
– Водку будете? – громко спросил молодой человек.
Отщепенцы оживились. Послышалось одобрительное кряхтение и возня. Люди, Виру не мог в полумраке разобрать кто из них мужчины, кто женщины, бубнили что-то неразборчивое, ерзали на импровизированных сидениях. «Их не больше десяти, – быстро подсчитал молодой человек, – значит, пока двух хватит».
Достал из рюкзака бутылку. Протянул сухому старикану. «Дед, – решил Виру, – здесь за старшего» И расчет оказался верным. Главный, причесав ладонью бороду, откупорил и запрокинул бутылку. Делал это отточенными годами движениями, по привычке оттопырив мизинчик.
– Тебя как зовут? – старик оторвался от бутылки, прикрывая рот тыльной стороной ладони.
Из-за крепости выпитого и отсутствия зубов, вопрос прозвучал как: «Тья ка звут?» Гость, погрузил руки в карманы батника. Вечер был холодным.
– Виру. Я веду блог в интернете … – начал он.
Его перебили.
– Виру? Погремуха? Сидел?» – спросил с другой стороны круга шепелявый голос.
– Нет, – ответил он, пытаясь разглядеть собеседника. – Папа с мамой фанатели от индийского кино.
Парень достал вторую бутылку.
– Будьте здоровы! – объявил он, сделал небольшой глоток, и продолжил. – Сейчас я пишу о нуждающихся жителях города. Бездомных, инвалидах, больных ну, в общем, о социально уязвимых.
– Бутылку откати, – прозвучал скрипучий голос.
Не поворачиваясь, Виру протянул пузырь. Женщина в порванной куртке жадно вырвала сосуд и тут же приложилась к горлышку. Скатившаяся набок бейсболка, заляпанные штаны, бывшие когда-то джинсами, и опухшее нечистое лицо делали ее исключительно отталкивающей.
– Пожа …, – успел только сказать Виру, как зашумело несколько протестующих голосов.
– Э, другим оставь! Хорош, Клякса! Морда треснет!
– Ты, это, не давай ей больше, – поддел дедок плечом молодого человека, – она, падла, все выжрет.
– Угу, – немного растерявшись, согласился Виру. – Так вот. Хочу с вами поговорить о проблемах. Что, или кто вас больше всего беспокоит? Что делаете, как живете?
Бомжи, молча передавали бутылку, допивая остатки водки. Когда пузыри опустели, отверженные заново принялись созерцать огнь в «толстухе». Откровенничать они не спешили. Виру не сдавался. Набрался терпения и деликатно подталкивал их на разговор.
– Вот вы, например, – он посмотрел на сухого бородатого старика. – Что сегодня ели?
– Филя буржуй, – ответил за него долговязый мужчина в пальто с надорванным рукавом. – Он у супермаркета харчуется.
Долговязый встал, взял ящик, на котором сидел, и придвинулся ближе к женщине с опухшим лицом.
– Просроченными продуктами, – догадался Виру.
– Нормальные харчи, – возмутился дедок.
– Конечно, – хмыкнул голос напротив, – лучше, чем детятиной?
– Детятиной? – переспросил блогер, через минуту, когда до его дошел смысл сказанного.
– А то, – хмыкнул голос, и компания лениво засмеялась. – А, Филя? Супец то ништяковый был?
– Да пошли вы, – пробубнил дед. Прозвучало это как: «Дпшлив».
– Что за суп? – осторожно спросил молодой человек, боясь спугнуть затрепетавший жизнью разговор.
– Хм, – усмехнулся голос напротив. – Короче, был у нас тут один. Коля Рыжий. Думали, беса гнал, а нет, в натуре псих. Из дурки амнистию сделал …
– Неа. Не сбегал он, – перебил долговязый. – Выпустили его. Типа вылечили.
– Скисни, Дрыщь, – зло процедил голос. – Короче, прибился к нам прошлым летом …
– Не летом, – снова встрял долговязый, – осенью. Уже дожди зарядили. Я за магазом в контейнере шарился, смотрю, идет. Сам в рванье, а по телефону разговаривает. Деловой такой, мол, я все понял, команданте, говорит, спешу исполнить. Руками машет, расхаживает взад-вперед. Я ему мол, гнида, мобилу где нашел? В моем контейнере? Кати, говорю, мое барахлишко. Думаю, загоню Писаке в ломбард, а может на рынке толкну. А он:
– Как ты разговариваешь со старшим по званию? Смирно! Распустились! Революция вам не анархия!
– Какая революция? – говорю, – Мобилу давай?
– Хорошо, – говорит Колька, а сам прищурился такой, взгляд не добрый. – На! Контра недобитая!
И тычет мне в лицо деревяшкой. Ну, таким вот небольшим обрубком. Плинтус, наверно.
– Поговори, – говорит, – с Че Геварой! Обосрешься!
Ну, думаю, все. Белка! Или кукушонок. Да какая разница. Плюнул на него пошел дальше, по маршруту. Там через палисадник, во двор. Ну, вы знаете. А он за мной. Спрятал типа свой телефон, тьфу, деревяшку в карман и крадется. Ну и пусть, думаю, что с него взять. Значит, прошел я через площадку и к бакам, а этот давай к детишкам … Ну знаете, там детская площадка, ну новая … Короче, подбегает к ребенку и орет:
– Дай сигару!
К одному, к другому. Дети в плачь. Испугались. А то, такой жлобина вонючий и «Дай сигару». Мамаши повыскакивали, орут, ругают. А этот, ну, Колька, огрызается, кричит:
– Сигару для команданте!
Ну, думаю, сейчас делов наделает, вообще клапан перекроют. В этом дворе точно. Я его, короче, под руку, говорю:
– Идем, бродяга. Дам тебе сигару.
Ну и отвел его, в нычку. По дороге бычок нашел. Сел, полчаса нюхал, мол, вот это да! Настоящий кубинский табак!
Не корешился с ним, неа. Я сам по себе, он сам по себе. А один раз придурка в троллейбусе видел. Едет, деловой. Расселся на кресле, говнодавы даже снял. Ноги на поручень поднял, достал свою деревяшку и разговаривает с этим, как его … Че Геварой. Другой рукой будто пишет. В общем, с виду безобидный, но переклинивало иногда и … Короче.
Долговязый приподнялся на ящике и придвинулся ближе к даме в бейсболке.
– Я с самого начала понял, не любил он детей. Каждый раз, когда у школьных баков шустрил, видел его. После обеда, из столовки мусор выносят. Я значит, туда-сюда, а этот прячется за деревом в скверике, у входа. Я как-то постоял рядом, послушал. А Колька в телефон свой, тьфу, деревяшку, бормочет:
– Тридцать пять с рюкзаками, пятнадцать с сумками. Офицеров не считал.
Я ему:
– Ты чего здесь?
А он палец к губам прижимает, типа, тихо, и шепчет:
– С рюкзаками самые опасные.
Псих. А потом, когда уже по ночам подмораживало, он к ним полез. Я не видел, что там, да как. Видел только, как малолетки за ним гнались. Камни кидали, орали: «Рыжий! Маньяк!» Клоуном звали почему-то.
А другой раз сидит на лавочке, смотрит. Когда ребенок на велике проезжает, достает деревяшку и говорит:
– Бронепоезд. Номерные знаки тридцать пять шестнадцать. Три орудия, шесть пулеметов.
Короче, глючило по полной. А другой раз шнырялись по школьным бакам, я его спрашиваю, ну, с подколкой:
– Сегодня малолеток будешь считать?
А он:
– Каких малолеток? Белогвардейцы враги революции. Душители свободной Кубы!
Я ему:
– А почему Кубы? Мол, мало других стран?
А он, такой:
– Сигары, товарищ. Контрреволюция погубит свободу, спалит сахарный тростник. Разве не ясно?
– И что? – спрашиваю.
– Ты, – говорит, – классово развращен. Видишь, – говорит, – в сигарах исключительно фаллический символ. А это антинародно. Даже политическим эгоизмом попахивает. Надо бы тебе с команданте поговорить.
И протягивает мне деревяшку.
Другой раз спрашиваю:
– А что тебе там, по телефону, говорят?
А он опять прищурился, спрятал деревяшку в карман и шипит:
– А с какой целью интересуешься? За сколько продался, Иуда?!
В общем, край с ним. А уж когда совершенно кукуха съехала, началось. Я когда понял это, сразу всем нашим сказал. Не поверили. А Коля Рыжий разошелся. Короче, вечером это было. Пацаны вокруг школы на великах гоняли. Стемнело уже. Я как обычно у бака шарился, за школой. Смотрю, Рыжий в кустах, в том самом скверике. Притаился. Ждет. Малый один отбился от остальных. Остановился, то ли шнурок завязать, то ли на велике что-то подправить. А Коля, псих, выбежал, по голове чем-то тюкнул, ну, малого, и потащил в кусты. Велик так и остался перед школой валяться. Ну, короче, хватились скоро. Родители видимо. Малого нет. Милиция приехала, люди … Я, короче, свалил по-тихому, от греха подальше.
Потом, Рыжего спрашиваю, мол, что это было? А он:
– Врагов, – говорит, – надо давить.
– Ты, что, – говорю, – малого завалил? Дебил! Ты знаешь, что за это будет?
А он:
– Революция, – говорит, – не для белоручек. Хищники, – говорит, – в голодные времена, щенков своих тоже давят. Такова природа. И еще жида какого-то приплел, это, – долговязый задумался, – город такой есть … Вспомнил – Ницца.
– Ницше? – уточнил Виру.
– Да, точно, – согласился бомж.
– Так он не еврей, – поправил чей-то голос.
– Не важно, – нетерпеливо встрял Виру. Нельзя допустить бесконтрольный дрейф беседы.
– Да, не важно. Так вот, говорит, жид этот говорил мол, что упало, то еще и пнуть надо, и еще, это, мол, человек, то есть Коля, висит над пропастью, мол, он, этот, канат между зверем и суперменом. Псих, короче. Канат …
Долговязый хрипло захохотал. Его поддержали все, кроме женщины с опухшим лицом. Она вытаращилась на него ничего не понимающими глазами.
– Ты расскажи лучше, что он со жмурами делал, – подбодрил рассказчика голос из-за «толстухи».
Fast
–
food
Снежана отложила телефон и придирчиво посмотрелась в зеркало. Вчерашние процедуры дали незначительный результат: кожа не щеках по-прежнему казалась дрябловатой, веки сохранили паутинки морщинок, а складка на лбу выделялась больше. «Сволочь, – подумала она о враче. – Им лишь бы денег срубить!» Само собой виноват был врач. Все эти фразы: «Снежаночка, вам двадцать четыре, и выглядите вы изумительно!» или «Природа еще не успела вас испортить. Все в порядке, идите домой, и продолжайте ослеплять нас своей красотой!» – банальные комплименты. Сама видела, природа, точнее роды изрядно испортили ее внешность.
Она скинула легкий шелковый халат. Повернулась. Влево, вправо. Зеркало не врало. «Да, – саркастично подумала она, – живот подровняла, а задница, как контрабас. Еще этот чертов апельсин!» Женщина с раздражением сжала пальцами кожу на бедре. Напрасные страхи комплексовали ее. Любой мужчина, да и некоторые женщины, увидев ее обнаженной, стройной как струна, с небольшой высокой грудью, аппетитными бедрами, готовы на все, лишь бы поднять обворожительное тело на руки и переместится на широкую, неубранную кровать.
«Все-таки, не надо было рожать!» – решила Снежана. Бирюзовые глаза впились в отражение. Без сомнений, в целом, если не сильно приглядываться, красота еще не успела улетучиться окончательно. «Да, – согласилась она с очевидным, – не все потерянно». Молодая женщина наклонилась к зеркалу и потрогала кожу на щеке. Затем на второй. Осмотрела брови. Вдохнула и с неохотой принялась готовиться к вечернему выходу. Розик пришлет водителя через три-четыре часа. До прихода парикмахера оставалось всего два. Так что времени в обрез. Подбирая в ящике комода подходящее белье, продолжала с сожалением размышлять о своем «изуродованном» теле. «Нет, – думала она, – по-другому я бы его не удержала. Эта стерва в Испании просто так его не отпустит».
Розик – отец ее дочери, формально, дома в Испании, состоял в браке. Но уже шесть лет, с тех пор как расширил свой бизнес за пределы Евросоюза, жил со Снежаной, как с законной женой. Именно так хотела она думать. На самом деле, до рождения Полины, он снимал квартиру ей, также, как и еще двум или трем девицам. Южная кровь делала Розика темпераментным и любвеобильным мачо. И только после рождения дочки, богатый любовник купил фаворитке просторное жилище в элитном новострое. Как и раньше, обнадеживал наивную девицу обещаниями о скором браке. Но шансы Снежаны отбить его у законной испанской супруги, как были, так и оставались ничтожными. Тем временем новоявленная мать продолжала упорно добиваться штампа в паспорте, а возможно и самого паспорта. Европейского. Она ни секунды не сомневалась в скорой, очень скорой победе.
«Например, сегодняшний прием, – самонадеянно рассуждала Снежана, – вся элита с супругами. И Розик с супругой, то есть со мной. Посмел бы он вытащить в свет свою испанскую «клюшку»? Подняли бы на смех. Эти иностранки любят только себя. А я люблю его, – она улыбнулась. – И Полю родила тоже ему. Куда он теперь от нас денется?»
Розик – Руиз Перес никогда никого не любил. Естественно, кроме себя, власти и денег. Писклявый комок, который вышел вместо месячных из тела любовницы, стал возможностью лишний раз утвердить в обществе статус – силу, щедрость и здоровье. Все-таки года свое берут, и не любой мужчина под шестьдесят может похвастаться молодой, страстной любовницей, родившей от старика ребенка. Именно из-за престижа он великодушно не вышвырнул из своего маленького гарема Снежану и ее отпрыска. Наоборот, купил ей квартиру, обеспечивал. Нанял няню. А супруга? Пиллар Перес далеко, в знойной Испании. Эту женщину он уважал по-настоящему. А она за это и, разумеется, за определенную сумму, делала вид, что не догадывается о похождениях мужа.
Из соседней комнаты послышался детский плач. Маленькая Полина снова хотела есть. Снежана, опасаясь за форму и упругость грудей, кормила малышку своим молоком всего лишь однажды. В клинике. В момент, когда в палату наведался Розик. Она изобразила сцену: мать, кормящее грудью чадо. Это умиляет любого мужчину. Как только престарелый отец удалился, молодая женщина передумала. «Кормящая мать умиляет мужчину однажды, а классная грудь возбуждает всегда, – решила Снежана и навсегда оторвала новорожденную Полину от сиськи. – В конце концов, сексуальные буфера прокормят нас лучше, чем молочные железы». Расчет оказался верным. Розик, без колебаний, раскошеливался на лучшие смеси для искусственного кормления. Из них Родика, нанятая няня, готовила еду для крохи Полины.
– Родика, – крикнула Снежана, – Что там у вас?
Тишина. Ребенок, покряхтев, перестал плакать. Но, няня!? Эта ленивая кобыла, даже не удосужилась отозваться на зов хозяйки. Снежана не любила эту женщину. Конкуренток и так хватало. Хоть нинера и была не молода, молодая мать ревновала. Не без оснований. Снежана знала, Руиз несколько раз переспал с няней. Иначе быть не могло. Иначе он бы потерял самоуважение. Но Снежана боялась не этого. «Старая сучка, – думала она, – вбивает клинья в наши отношения. Шансов у нее, конечно, нет. Гадить она из женской зависти» То, что шансы у них одинаково равны нулю, Снежана и предположить не могла. Биться с подлой нинерой девушка решила насмерть.
– Ты что оглохла? – запорхнув халат, Снежана вышла из спальни в комнату.
В просторной гостиной, на уютной софе нежно-персикового цвета, расположилась Полина. Она только научилась сидеть. Под ней няня предусмотрительно расстелила пестрое непромокаемое одеяльце. Сама Родика устроилась на полу, перед ребенком. Подобрав под себя ноги, она энергично размешивала пластмассовой ложечкой серую массу.
– Кашку кушала Полина, – приговаривала женщина, нежно улыбаясь, – Каша вкусная малина. Ложку съела, съела две … – няня сделала серьезное лицо, утопила ложку в банке и, освободившейся рукой принялась щекотать младенца. – Потекла по бороде.
Девочка загоготала, на время забыв о голоде.
– Родика Васильевна, – грозно начала Снежана. В моменты недовольства, она всегда обращалась к няне по имени-отчеству, подчеркивая, в своем понимании, дистанцию, прежде всего возрастную. – Игноришь меня? По-твоему я пустое место?
Женщина кинула на хозяйку быстрый, осуждающий взгляд. По опыту она знала: сейчас будет скандал и истерика. Тем не менее, заботливая нинера наполнила ложечку фруктовым пюре и поднесла ее к голодному ротику Поли.
– Я не слышала. Поля хныкала, кушать просила, – ответила няня, ни на секунду не отрываясь от процесса.
– Ты хочешь сказать, мне насрать на своего ребенка? – закричала молодая мать.
– Нет, Снежана, я ничего не хочу сказать. Не кричите, пожалуйста. Вы пугаете Полю, – тихо, почти шепотом, попросила Родика.
И действительно, девочка оторвалась от вкусного полдника. Уставилась голубыми глазками на орущую мать.
– Не смей мне затыкать рот! – продолжала Снежана. – Ты кто такая? Незаменимая?
– Давай еще ложечку, – сюсюкала нянечка, пытаясь скормить перепуганному ребенку очередную порцию пюре. – Ути, Поличка, ути, умничка.
Холодное безразличие бесило Снежану.
– Одевай Полину! – приказала она. – Мы идем гулять. Нет, стой! Я сама.
Роль хлопотливой матери показалось в тот момент Снежане как нельзя кстати. Она вернулась в спальню. Нервное состояние и желание утереть нос наглой прислуге, заставляло ее торопиться. Почти наугад, схватила спортивный костюм. Раздраженно натянула его на себя. Немного макияжа. Через десять минут дама была готова к прогулке.
Родика, не раз наблюдавшая истеричные порывы хозяйки, не спеша докормила Полину. Поменяла свежий подгузник. Одела девочку в светло фиолетовый костюмчик с капюшоном. К тому моменту, когда Снежана вышла в прихожую, ребенок полусидел в коляске и внимательно изучал пеструю полосу погремушек. Не говоря ни слова, молодая мать взялась за ручки. Выкатила коляску к лифту.
На улице стоял теплый осенний день. Солнце совсем по-летнему рассыпала жгучие лучи, и Снежана пожалела, что не надела солнечные очки. Возвращаться не хотелось. «Представляю, что подумает эта старая ведьма, – фантазировала молодая мать, – «Ох уж эта молодежь! Хорошо, что голову не забыла!» Нет. Не вернусь, – решила она». Докатив коляску до угла, Снежана снова остановилась. Раздраженно похлопав себя по карманам плотно обтягивающих спортивных штанов, раздосадованная воскликнула:
– Твою мать!
Телефон. Она оставила мобильный телефон на трюмо. «Если припрусь обратно, – думала молодая мать, – эта стерва, наверняка спросит: «Что, нагулялись!?». Снежана представила себе ехидное лицо нинеры. От раздражения ее передернуло. «Нет! И так, старуха от рук отбилась. Я ей такой радости не доставлю! Переть наверх с коляской не вариант»
Женщина осмотрелась. Впереди, метрах в пятидесяти, детская площадка. Именно туда она и направлялась. Под крики и завывания детишек, пообщаться с другими мамашами. Обратно, до подъезда, шагов десять. «Идти на площадку? А если позвонит парикмахер? – рассуждала она. – Не отвечу, подумает, все отменилось, и я попрусь на прием как непричесанная шмара!?» Снежана минуту сомневалась, нервно постукивая ладонью по ручке коляски. Мастер могла позвонить в любую секунду. Время шло, а решение не находилось. Глаза оценивающе бегали от входа в подъезд к игровой площадке. Наконец они остановились на лице дочери. Полина притихла. Широко открытыми глазами наблюдала за сомнениями матери. Взгляд ребенка говорил: «Ну, мать, решайся. Я приму любое твое решение!»
– Доця мамина, – нежным голосом заговорила Снежана. – Ты же у мамы взрослая, да? Посидишь тут две секунды. А за телефоном. Поднимусь, и сразу обратно.
Личико младенца скривилось в недоумении. Еще секунда, и ребенок заплачет.
– Нет, нет Поля, не плач, – продолжала мать. – Я быстро. Маме надо. Посидишь?
Ребенок замер. Судьба маленькой Полины предрешена.
У дверей подъезда молодая мать обернулась в последний раз:
– Я быстро, доця. Бегом!
Девочка проводила мать обреченным взглядом. Будь у Снежаны немного больше сердца, этот прощальный взгляд дочери преследовал бы ее всю жизнь. Всегда и везде. А ночью глаза Полины светились бы адским огнем из-под светло фиолетового капюшона.
***
«Десант! Гребаный десант! Они высадили передовые отряды!» Рыжий с тревогой смотрел на пацанов лихо крутящие педали велосипедов. «Основная волна интервентов пойдет позже! Моя задача – остановить ее!» Рыжий достал из внутреннего кармана потрепанного пальто деревянный брусок. В его воспаленном мозгу, в беспокойном вымышленном мире это был спутниковый телефон, лежащий в кармане военной куртки. В этой нездоровой фантазии ему звонил главный. Не самый главный, конечно. Где он, Коля – диверсант, и где вождь – сам генералиссимус. Непосредственный командир Рыжего – Че Гевара. В самом начале приказы отдавал Фидель, но генералиссимус вскоре арестовал его. И, конечно же, по законам военного времени, поставил к стенке. Коля сам видел, как вождь самолично, заточенной арматурой проколол потухшее и провонявшееся сердце экс-команданте. Его даже не стали ассимилировать, дабы вонь и холод не проникли в тела бойцов.
Если на чистоту, Че, нравился Коли больше. Конечно, приказ есть приказ, и командиров, как и отцов не выбирают. Но солдат революции может иметь свое мнение. Написать его на клочке бумаги, завернуть в трубочку и спрятать в анальном отверстии. Бумага постоянно промокала, и Коля стал записывать рапорты на клочках старых обоев из мусорного бака. Свертки получались внушительными и «укромный» тайничок все время зудел. Но это было ничто, по сравнению с предстоящим нашествием интервентов.
Туман сигарного дыма много лет укрывал Остров Свободы. Не многие знали, Куба последнее прибежище интернационала. Но беляки не дремлют. Какая-та гнида проболталась о секретной маскировке. Вождь призвал всех. Кто трудился в тылу, дымя сигарами, кто работал на заводах, кто неустанно искал новые виды маскировок. Коли выпала доля диверсанта. Ему, как и другим бойцам стерли в спец лаборатории память. Противная процедура. Выдержали не все. Коля помнил некоторых дуриков. Они бродили по лаборатории и занимались ерундой. Некоторых закрывали. Привязывали к кровати. Ученные в белых халатах делали все, чтобы вернуть их в строй. Адский труд белохалатых контролировал сам генералиссимус. Об этом Рыжему, по секрету, рассказал один очкастый толстяк, перед тем как запихнуть в рот горстку разноцветных камушков. Камушки – синтетический сигарный дым, с которым в лаборатории был полный дефицит. А без дыма никуда. Без дыма одна дорога – в Гуантанамо. А там для революционера верная смерть.
Коля первый и пока единственным натасканный диверсант. Накануне отправки в тыл врага, ему прокачали мозг, так чтобы он забыл обо всем, кроме своей миссии. И он растекся. Как насекомое протаранил лобовое стекло грузовика. Его размазало, но не смыло. Теперь он мог протечь везде. Был бы приказ.
Рыжий смутно помнил, как оказался на передовой. Спрятанная куртка американского образца и спутниковый телефон нашлись сами собой. Команданте звонил регулярно. Сам. И ужасно не любил, когда Коля проявлял инициативу и набирал его первым. Ругался, называл буржуазным отсосом, дыркой коммандос или вообще – рыжим кхмером.
Каждый день Коля рисковал жизнью. Что поделать. Как говаривал Дэн Сяо Пин, либо ты мудрец, либо шпион. А мудрый шпион – диверсант. Рыжий ходил по краю. Рисковал жизнью. Да что такое жизнь революционера в гуще интервентов? Он осознал это недавно. Команданте Че отдал приказ добыть для ученных двухколесный танк. Коля, по неопытности, дождался пока враги отошли от брошенных на асфальт машин и пытался утащить одну. Белогвардейцы погнались за ним, отобрали трофей, а потом, долго кидались камнями. Было больно и обидно. Проваленная миссия научила Колю разбираться во вражеской иерархии. Самые мелкие – самые опасные. Однажды, кажется команданте Че, назвал их СС – овцами. Да, да, сокращение от «Суки Сопливые». Аббревиатура как нельзя лучше подходила к описанию. Сделав выводы, Коля принялся следить за старыми «танкистами». Как же раньше об этом не догадался? Старые ездили поодиночке, оставляли танки у магазина без присмотра, да и попадись он им, вряд ли бы стали закидывать камнями.
Служба отнимала все силы. Каждую секунду Рыжий был настороже. От постоянно витавшей угрозы сводило тело и ум. Враги всюду. Везде. Опасные и коварные. Часто притворялись классово сознательными, косили под рабочих и крестьян. Иногда, совсем редко, Коле казалось, что это действительно так. Что многие из них такие же революционеры, борцы за свободу, как и он сам. А малолетние СС – овцы сбивают их с истинного пути. Заставляют служить мировой контрреволюции. Готовить вторжение на Остров. Да, многие из них угнетены, сами того не понимая. Рыжий объяснял реальное положение вещей. Но команданте категорически запретил это делать.
– Ты забыл о своей миссии, боец? – орал тот в телефон. – Каждый должен заниматься своим делом. Отсутствие сигарного дым плавит твою идею, твое призвание, твои мозги. Ежедневно, боец, повторяю ежедневно, дыши дымом. Ешь его, глотай!
И Коля опустился. Стал попрошайничать. Унижаться, просить у врагов. Гордость воина легла на алтарь революции. Он ходил по улицам вражеского города и умолял дать ему сигару.
– Дай, сигару. Дашь? Ну, дай. Дай сигару.
В конечном итоге, кто-то брезгливо доставал из кармана белую палочку и протягивал Рыжему. Да, сигареты ничтожные заменители сигар. Но уж лучше они, чем ничего. Затягиваясь пряным дымом, Коля чувствовал Кубу. Остров Свободы убаюкивал его, возвращая все, что забрала у него борьба. И, черт возьми, эти ощущения стоили унижений челобитья.
В нескончаемых блужданиях и просьбах Рыжий и узнал почему СС-овцы были СС- овцами.
– Хочешь сигару? – спросил однажды СС – овец из тех, кто постарше. Остальные противно заржали. – Пойдем за гаражи, я дам тебе свою. Настоящую Гавану!
Настоящая Гаванская сигара, зарядит Рыжего дымом. Надолго освободит от необходимости унижаться. Ему и в голову не пришло убедиться в ее существовании или хотя бы спросить, откуда она взялась у несовершеннолетнего, которому даже сигареты не продают. Ослепленный и подталкиваемый надеждой, наивный побрел за подростком.
За гаражами, в узком загаженном проходе между металлическими стенами и каменным забором, пацан спустил штаны:
– Отсосешь, дам пачку сигарет и десятку денег.
Блеснула вспышка. Дежа вю. В стертом в лабораториях прошлом, такое уже происходило. Также перед лицом нагло маячил набухающий член. Рыжий вспомнил, как закрыл глаза, представляя, что это всего лишь ночной кошмар. Но нет, это был не сон. Коля попытался вырваться. Несколько пар крепких рук держали его. Когда он заплакал, его стали бить. Затем долго делали больно. Забытая боль прошлого накрыла его. Рыжий не хотел это вспоминать. Ему не нравилось. Он не хотел.
– Пикнешь, уроем!
Коля обернулся. За спиной стояли другие. СС – овцы нагло улыбались. В глазах малолетних садистов блестел не огонь страсти. Бликовал ледяной наст надменности. Рыжий испугался. Белохалатые в лабораториях хорошенько потрудились над его мозгами. В минуты опасности он уже не думал. Он опирался на звериные инстинкты. Его снова будут бить и сделают больно. Спасение пришло само, изнутри, из собственного сознания. Разум автоматический включил режим защиты. Избавление в компромиссе. Сделка между инстинктом и достоинством.
«Это и есть моя миссия. Да, да. Остров Свободы будет спасен. Тяжелый, жидкий дым ублюдков накормит революцию, – думал Коля, муссируя во рту вражескую «сигару». – Они дураки. Добровольно отдают силу врагам, моим братьям – сынам революции!»
СС – овиц застонал. Рябь конвульсивной дрожи прокатилось по телу. Пацан удивленно опустил глаза вниз, на Рыжего. Громко засмеялся:
– Прикиньте, пацаны. Придурок проглотил. Фу. Контаченый.
Подростки заржали. Коле тоже стало смешно. Не вынимая «сигару», он криво улыбался. Его смешила глупость врагов. Эти идиоты не понимали, их ассимилируют. Да, да. Их просто едят.
Были и другие СС – овцы. Не все. Некоторые просто смотрели. Его не били. Просто оставили за гаражами, стоящим на коленях среди подсыхающих кучек говна.
– Ты не просто поглотил тяжелый, жидкий дым, – объяснял ему позже, по спутниковому телефону команданте. – Жидкий дым – начало начал. Сок жизни. Он, как и обычный дым, попадая в тебя, делает настоящего революционера, защитника свободы.