Странник

© Alexandra Bracken, 2017

© П. Волцит, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Всем, забытым историей

Ни мне, ни кому другому не одолеть этот путь.

Ты должен пройти его сам.

Он совсем близко – лишь протяни руку.

Быть может, ты идешь им с рождения, вот только не знаешь.

Быть может, идет он везде: по воде и по суше.

Уолт Уитмен

Лондон
1932
Пролог

Когда-то у нее была кукла – с нарисованной улыбкой, светлыми волосами и глазами того же цвета, что у нее самой. Долгое время она была ее неразлучной спутницей: подружкой за чаем, когда Элис уезжала со своим папой; исповедницей, когда Роуз подслушивала родительские тайны; той, кто всегда мог выслушать ее, когда больше никто не хотел. Куклу звали Зенобией – в честь царицы воинов пустыни, о которой рассказывал дедушка. Но однажды, когда Генри Хемлок гонялся за ней по саду, она выронила куклу и, споткнувшись, наступила ей на шею, раскрошив хрупкий фарфор. От жуткого хруста сердце чуть не встало поперек горла.

А сейчас от хруста маминой шеи, ломающейся под каблуком незнакомца, ее вырвало прямо в прижатые ко рту ладони.

Вспышка огненной энергии прокатилась по комнате, унося с собой громовой хаос обрушившегося неподалеку прохода. Роуз отбросило к стене потайного чулана. От дрожащего воздуха сотрясались кости, болели зубы.

Она умерла.

Роуз задержала дыхание, зажмурилась, слыша, как взвыл папа, пригвожденный к полу мечом незнакомца. Она знала, что ей нельзя кричать вместе с ним, нельзя тянуться к маме, как пытался он. Потайной чулан, встроенный в стену за книжным шкафом, защитит ее, как обещал дедушка, но только, если она не издаст ни звука, ни шороха. Тонкой щелочки между фанеркой и одной из полок хватало, чтобы видеть комнату целиком.

Постепенно день сменялся вечером. Внизу на столе стыл нетронутый обед – о вторжении предупредило только быстро стихшее рычание и поскуливание соседской собаки. Папа едва успел зажечь лампу и камин в кабинете, а мама – спрятать Роуз, как по лестнице загрохотали шаги. Теперь, дрожа в остатках тепла и света, мрак, заполнивший комнату, казался живым, дышащим.

– Я же предлагал по-хорошему, – на незнакомце был изящный черный плащ с серебряными пуговицами; Роуз никак не удавалось разглядеть выгравированный на них знак. Тонкий черный шарф закрывал нижнюю половину лица, но не приглушал шелковистые переливы голоса. – Зачем же было доводить до такого… Отступитесь от своих прав на нее, отдайте астролябию, и нам не будет до вас никакого дела.

Осколки стекла и листы бумаги похрустывали у него под ногами, а он все кружил вокруг мамы… Того, что от нее…

Нет. Дедушка скоро вернется со своего собрания. Он обещал уложить ее спать, а его слово – гранит. Он все исправит. Это… это просто ночной кошмар. Просто в ее глупую детскую головку понабилось много глупых фантазий о тенях, приходящих за детьми-путешественниками. Скоро все закончится, и она проснется.

– Гнусные чудовища – вот вы кто! – папа попытался голыми руками вытащить меч из плеча, оставляя на клинке кровавый след. Человек, нависший над ним, облокотился на изысканный эфес, вгоняя меч поглубже. Папа забился, молотя ногами воздух.

Мама не пошевелилась.

Острое, жгучее желание кричать разрывало Рози горло. Отвратительно пахнущий ручей крови, напитав ковер, подбирался к светлым маминым волосам.

Отец предпринял новую попытку отбиться, схватив одной рукой каменное пресс-папье, упавшее со стола в начале борьбы. С диким криком, вырвавшимся из легких, он метнул камень в закрытое маской лицо чужака. Тот играючи поймал его и в свою очередь выхватил еще один меч с тонким клинком у другого человека в маске, стоявшего на страже у двери. Недовольно буркнув, незнакомец вонзил клинок в папину руку, обездвижив и ее. Папа коротко вскрикнул от боли, но вскоре его стоны перекрыл смех, раздавшийся из-под маски.

«Смотри, – думала Роуз, подтягивая исцарапанные коленки к подбородку, – расскажешь дедушке, что здесь произошло. Молчи, не шевелись. Мужайся».

– Ты… скажи Айронвуду: он так и умрет с тем, что никогда… никогда ее не получит…

Айронвуд. Снова Айронвуд. Это имя в семье произносили свистящим шепотом, оно нависало над их жизнью, подобно тени. Дедушка сказал, здесь они будут в безопасности, но Рози могла бы догадаться, что не будут. Они никогда не были в безопасности с тех пор, как ее тети и дяди, двоюродные братья и бабушка пропали, один за другим, в разных столетиях и на разных материках.

А теперь мама… и папа…

Роуз снова закусила губу, на этот раз до крови.

Другой мужчина, подпиравший стену у двери, дернулся вперед.

– Заканчивай, а! Обыщем полы и стены, пока никто не мешает.

Только теперь, когда фигура вышла в центр комнаты, Роуз увидела, что это вовсе и не мужчина, а высокая женщина.

Мама как-то говорила, что Айронвуд собирает девушек в свою семейную коллекцию и держит их на полках, словно стеклянные фигурки, не снимая даже ради того, чтобы протереть пыль. Должно быть, эту он считал небьющейся.

Мама тоже казалась такой.

Пока… не…

Мужчина в маске залез во внутренний карман плаща и прицепил к указательному пальцу длинное серебряное жало, изогнутое, как сверкающий коготь, раздирающий воздух.

Роуз перевела взгляд с оружия на папино лицо, обнаружив, что он смотрит на книжный шкаф – на нее, – беззвучно шевеля губами. «Не шевелись, не шевелись, не шевелись…»

Ей хотелось визжать, кричать ему, чтобы он сражался, что она готова драться, даже если он не может. Разве не ее руки и коленки покрыты синяками и ссадинами от драк с Генри? Это не ее папа. Ее папа смелый, он – самый сильный человек в мире, и такой…

Убийца в маске наклонился и вонзил жало в ухо несчастному. Папино тело в последний раз дернулось.

Губы замерли.

Где-то вдалеке гром сотряс безоблачное небо Лондона – рухнул еще один проход. Сейчас звук был слабее, но все равно каждый дюйм ее кожи словно содрали до мяса.

На папе был все тот же костюм, пахнущий табаком и одеколоном, но Роуз видела, что его самого больше нет.

– Начни со спальни, – приказал мужчина в маске, вытирая меч и вкладывая его в ножны.

– Она не здесь, – медленно протянула женщина. – Разве мы бы не почувствовали ее?

– Все равно, могли остаться записи, – рявкнул мужчина и начал один за другим выдергивать ящики. Он выгребал и отбрасывал древние монеты, папирусы, оловянных солдатиков, старые ключи. – Ну, коллекционеры…

Женщина прошла перед книжным шкафом, скрипнув паркетом. Роуз прижала перепачканные ладошки ко рту, чтобы не вскрикнуть. Она старалась не вдыхать запах собственной рвоты: ее и так мутило от запаха крови родителей. Темные глаза ураганом пронеслись по полкам, остановившись прямо напротив Роуз.

Мгновение замерло в ее сознании, словно лист на поверхности воды. И точно так же дрожало.

Не шелохнись.

Но она не хотела сидеть тихо.

«Как было бы легко, – подумалось ей, – стать такой же храброй, как мама: вырваться из потайного чулана, опрокинуть женщину на пол и убежать. Схватить один из их мечей и сечь, сечь, сечь, пока не изрубишь тьму на куски, как сделал бы папа».

Но папа велел ей сидеть тихо.

В углу напольные часы отсчитывали потерянные секунды. Тик-так, тик-так, тик-так… у-бит, у-бит, у-бит…

Горячая, запутанная, колючая, словно терн, часть Роуз оплела ее сердце, сжимаясь все теснее, пока она не заставила себя закрыть глаза. Она представила, как ее вены, ребра, вся грудная клетка каменеют, защищая то, что окаменеть не могло и так отчаянно болело. Она еще слишком мала, чтобы сражаться с ними, – Роуз это понимала. Но понимала и то, что однажды она вырастет…

Глаза убийцы метнулись дальше, привлеченные чем-то на следующей полке. Роуз переплавила свой страх в чистейшую ненависть.

Айронвуды. Снова Айронвуды.

– Не помнишь, сколько на столе лежало приборов? – спросила женщина. Она отошла от шкафа, протягивая что-то – фотографию в рамке – мужчине. Роуз стиснула себе горло, вцепившись ногтями в платье. На том снимке они были втроем.

Старый дом застонал. Убийца в маске приложил палец к губам, глаза стрельнули в сторону книжного шкафа. Он перешагнул через папу, подходя поближе к напарнице.

Не шелохнись.

– Возьмем малявку, – наконец, горячо прошептал он. – Он предпочел бы ее…

Вслед за грохотом входной двери, шарахнувшей о стену дома, снизу донесся яростный рев: «Линден!», и дом затрепетал под тяжелыми шагами; они быстро поднимались по лестнице. Роуз посмотрела на дверь как раз вовремя, чтобы увидеть, как в комнату врываются трое мужчин. При виде первого, чья величественная фигура летела, словно грозовое облако, она отпрянула. Папа старался как можно чаще показывать ей фотографии Сайруса Айронвуда, чтобы она узнала его в любом возрасте. Чтобы понимала, когда нужно убегать и прятаться.

Один из его свиты тронул ботинком мамино лицо.

– Теперь понятно, почему тот проход захлопнулся прямо за нами.

Роуз едва не выпрыгнула из-за полки, чтобы отпихнуть его, но тут внезапно осознала: убийцы в масках исчезли. Она не видела и не слышала, чтобы открывалось окно, не слышала и шуршания одежды или шагов. Зловещие маски словно бы растворились в тени.

 
Из тени придут они, ужас неся.
Из тени придут и похитят тебя.
 

– Подонки получили по заслугам, – прорычал Сайрус, наклоняясь и выдергивая шпагу из папиной руки… и тут же вгоняя ее ему в грудную клетку. Роуз подскочила при звуке, с которым острие клинка сокрушило кость и дерево, и почувствовала, как из горла исторгся тихий рык.

– Вот награда, которую я плачу с наслаждением, – заявил Айронвуд. – Знаю: это единственный стимул, способный заставить всех шевелиться. Жаль только, Бенджамина с ними не было. Что встали?! Ищите, болваны!

Десять тысяч золотых монет. Объявление, которое принес домой дедушка, кипевший от гнева, не предназначалось для глаз Роуз. Ей было не положено знать, что Айронвуд назначил награду за их жизни, но папа же никогда не закрывает – не закрывал – ящик письменного стола.

Самый молодой из свиты Сайруса поднял с края стола золоченую рамку, которую держала женщина в маске. Он ткнул пальцем в Роуз, чинно сидевшую между папой и мамой:

– А эту?

Айронвуд плюнул на папино лицо, прежде чем взять снимок. Глаза Роуз заволокла черная пелена, под кожей все кипело, и ей пришлось вцепиться ногтями в свое замызганное платье, чтобы не издать ни звука. Взгляд Сайруса заметался по комнате, она могла различить цвет его глаз: бледных и жгучих, как вспышка молнии. Затем, без единого слова, он вновь повернулся к ее папе, наклонился, разглядывая что-то – ухо?

– Хозяин? – напомнил о себе другой молодой человек.

– Нужно уходить. Немедленно, – ответил Айронвуд, казавшийся погруженным в свои мысли. – Тела заберите, еще не хватало, чтобы их обнаружили.

– Но что с астро…

Айронвуд швырнул снимок в рамке через стол так, что молодому путешественнику пришлось пригнуться.

– Если эта чертова штука и была здесь, то уже далеко. А теперь уберите тела! Я жду в машине.

Вместе с ним исчезла и ядовитая злоба. Роуз наконец позволила себе вдохнуть, глядя, как один из подручных Айронвуда приносит розовые простыни из ближайшей спальни, и как они вдвоем накрывают и заворачивают сперва маму, потом папу.

Ковер вынесли последним, оставив шрамы на деревянном полу. Роуз выждала, пока хлопнет входная дверь, потом досчитала до десяти, вслушиваясь, не шевельнется ли что-нибудь во мраке. Ничего не услышав, толкнула шкаф вперед и ощупью пробралась вниз по лестнице, выскочив с черного хода. В глазах щипало; она открыла калитку, споткнулась о велосипед, прислоненный к оградке, вскочила на него и поехала.

Роуз не чувствовала ничего. Только крутила, и крутила, и крутила педали.

Она едва ли что-то видела – слезы стекали с ресниц, капая на щеки, – но это просто из-за ужасно холодной и промозглой погоды.

Держа дистанцию, она ехала за машиной Айронвуда, блестевшей в свете фонарей, словно панцирь жука. Роуз вспомнила страшную сказку, которую читал ей дедушка, о человеке, превращенном в чудовище собственным уродливым сердцем, и теперь она впервые поняла ее. Роуз представляла, как ее ногти становятся когтями, кожа – рыцарскими доспехами, зубы делаются острыми, словно у тигра.

Роуз всегда знала: рано или поздно Айронвуд вернется, чтобы растоптать остатки ее семьи, но она – не такая, как дети Жакаранд или Хемлоков, которые позволили Айронвуду забрать себя, когда их родители сдались или были убиты.

«Как жаль, – думала девочка, – что они росли без терновых шипов, которыми могли бы защитить себя».

Однажды она отнимет у Сайруса Айронвуда все. Разрушит его трон из часов и разобьет корону из дней. Она найдет это чудовище и закончит дело, начатое мамой и папой. Но сегодня она просто будет следовать за ним во тьме.

Потому что должен же кто-то сообщить дедушке, где Айронвуд спрятал тела.

Техас
1905
1

Этту, обернутую огненными лентами, разбудили громовые раскаты.

Она тут же проснулась. Кожу, казалось, выжгло до мяса, содрало лоскутами, открыв каждый нерв, каждую вену чистой безжалостной агонии. Она подавилась собственным вдохом, легкие казались слишком тесными, не вмещавшими больше одного маленького глотка воздуха. Она знала, что попала не в воду: земля под нею была жесткой и шершавой, но инстинктивная вспышка страха, свинцовая тяжесть в болезненно дернувшихся мышцах заставляли думать, что она тонет.

Этта свернула голову набок и попыталась выкашлять пыль, забившую рот. Это легкое движение отозвалось новой резкой болью в плече, отдававшей в ребра и позвоночник.

Разрозненные воспоминания прорывались сквозь горячечный морок жара и бреда: Дамаск, астролябия, София, и…

Этта с усилием разлепила веки, затем снова зажмурилась от яркого солнца. Одной секунды хватило, чтобы впитать образ белого, как древние кости, мира, мерцавшего и переливавшегося в струях горячего воздуха, поднимавшегося над бледной пылью. Это напомнило ей танец солнечных лучиков на океанских волнах. Напомнило о…

Проходе.

Так вот что за гром она слышала. То была не надвигавшаяся гроза – никакой передышки от жары не предвиделось. Ее окружала пустыня – повсюду, на многие мили – лишь вдали, вместо древних храмов и форумов возвышалось незнакомое плато. Это не…

Не Пальмира. Тут и воздух пах иначе, обжигая ноздри при каждой попытке вдохнуть, – в нем не было ни намека на перепревшую влажную зелень ближайшего оазиса, ни запаха верблюдов.

Грудь сжало страхом и недоумением.

– Ник… – даже этот осколок слова битым стеклом застрял в горле; на треснувших губах выступила кровь.

Девушка перевернулась, опираясь ладонями о жесткий грунт, чтобы приподняться. Нужно встать…

Подтянув локти под тело, она не успела даже поднять голову, как тупая боль в плече взорвалась, словно нарыв. Крик наконец-то прорвался сквозь ее ободранное горло, руки под ней подломились.

– Боже правый, а еще громче закричать не пробовала? Мало нам спешащего сюда стража, так еще, сделай одолжение, заставь прискакать вместе с ним целый отряд кавалерии!

На нее упала тень. За несколько секунд до того, как тьма снова поглотила сознание, Этте показалось, что она уловила проблеск ярких, почти неестественно-голубых глаз, вспыхнувших узнаванием при виде нее.

– Так. Так-так-так. Кажется, мистер Айронвуд, удача еще не окончательно вас покинула.

Нассау
1776
2

Николас откинулся на стуле, приподнимая загнутые поля шляпы, чтобы еще раз оглядеть переполненную таверну «Три короны». Жаркий и душный воздух заведения придавал насквозь пропитанным ромом завсегдатаям лихорадочный вид. Хозяин – бывший капитан Паддингтон – охотно присоединялся к веселью, оставляя внушительного вида женушку за прилавком – приглядывать за обильным пойлом и скромным съестным.

Никому, казалось, не было дела до того, что крикливо-изумрудная краска курчавилась по стенам, отпадая целыми пластами, будто желая поскорее убраться подальше от нестерпимого зловония уткнувшихся в свои кружки мужчин. Георг III невидящим взором глядел на своих непутевых подданных с изуродованного портрета (глаза вместе с другими органами – и не только чувств – ему процарапали моряки Континентального флота, прошерстившие остров в поисках припасов семью месяцами ранее).

Николас, сжимая успевшую нагреться кружку эля, подумал, что три короны, очевидно, принадлежали трем коронованным в таверне порокам: алчности, чревоугодию и похоти.

Одинокий скрипач съежился в углу, безуспешно пытаясь перебить похабные песни, распеваемые компанией неподалеку. Кожа на его кадыке натягивалась как тугой галстук.

«Наливай еще, поддатый, помни: истина – в вине! К черту граций, к черту мысли о любви и красоте! Фа-ла-ла-ла-ла..!»

Николас поспешно отвел взгляд от смычка, парившего над струнами, пока непрошеные мысли не побежали наперегонки с памятью. Каждая секунда подтачивала его решимость, а терпения оставалось совсем немного.

«Спокойно! – приказал он себе. – Спокойно».

Легко говорить, когда искушение впиться ногтями в стол и стены, выпуская на волю закупоренную внутри бурю, почти непреодолимо. Он заставил себя сосредоточиться на выпивохах, сгорбившихся над столами: они увлеченно шлепали картами и совершенно не обращали внимания на бешеный дождь, хлещущий по окнам. Языки и говоры были столь разнообразны, сколь и корабли в бухте. Никого в форме не наблюдалось, к приятному удивлению Николаса и к выгоде остальных, бесстыже сбывавших контрабанду.

Стоило ли удивляться, что Роуз Линден выбрала именно это место для встречи. Николас начинал задумываться, была ли она очарована картиной непотребства или просто чувствовала себя здесь как дома. Как бы то ни было, ее выбор гарантировал, что стражи Айронвуда, приглядывавшие за проходом на острове, вряд ли стали бы заходить сюда: слишком они были тонкими натурами, чтобы рисковать замараться о замызганное очарование матросов.

«Сиди спокойно!».

Николас нащупал пальцами кожаный шнурок под парусиновой рубашкой и изящную сережку, которую повесил на него, чтобы не потерять. Вынуть ее он не решился – хватило жалостливого презрения на лице Софии прошлым вечером, когда она застала его разглядывающим в свете маленького камина бледную жемчужину, золоченые листья и голубые бусинки на золотой петле.

Куда безопаснее было глядеть перед собой, чем сосредотачиваться на свидетельствах своих провалов.

«Этта бы одобрила место». Николас не успел остановить мысль, как та уже выскочила. Она бы с наслаждением разглядывала комнату, жадная до любых историй из низменной жизни острова – прославленного пиратского королевства. Он бы даже рисковал потерять ее, увлеченную злополучной погоней за сокровищами или похождениями шайки контрабандистов.

«Ты и так ее потерял». Николас медленно выдохнул, заталкивая боль куда поглубже.

В совсем плохие дни, когда беспокойство и страх превращали кровь в копошащихся пауков, а бездействие становилось невыносимым, его преследовали кошмары. Ранена. Исчезла. Погибла. И единственным символом веры, не изменявшим ему, когда сомнения кружились в голове бешеным вихрем, было убеждение, что Этта слишком умна и слишком упряма, чтобы умереть.

Он намеренно затушил висевшую над ними лампу и заказал кучу мелких тарелочек закуски и эля, чтобы их стол не вызывал лишних вопросов. Однако карманы легчали с каждым днем, и Николас понимал, что той небольшой суммы, которую он заработал, разгружая утром корабль в доках, не хватит надолго.

– Что-то она не показывается, – проворчала София через стол.

Николас ущипнул себя за переносицу, стараясь унять нараставшее раздражение, пока оно не завладело им без остатка.

– Терпение, – прорычал он. Вечер только начинался. – Наше дело тут еще не сделано.

София фыркнула, допивая остатки эля, а потом, перегнувшись через стол, схватила его кружку и залпом опустошила, заслужив одобрительные взгляды с соседнего столика.

– Вот, – объявила она, хлопая днищем кружки о стол, – теперь можем идти.

За все свои двадцать с лишним лет Николас не смел и мечтать, что доживет до дня, когда кто-то из Айронвудов предстанет в столь постыдном виде.

Учитывая, что на острове были Айронвуды, и особенно то, что Великий Магистр, вероятно, лично назначил за их с Софией головы состояние, которого хватило бы купить весь этот остров, они как могли изменили внешность. София угрюмо – хотя и добровольно – остригла длинные темные волнистые волосы, заплетя остатки в аккуратную косу. Николас раздобыл одежду какого-то моряка, примерно соответствующего щуплой фигурке Софии, и девушка носила ее так легко, словно собственную кожу, что было весьма неожиданно, учитывая ее былое пристрастие к шелкам и кружевам.

Однако еще неожиданнее оказалась кожаная нашлепка на месте левого глаза.

Опасения Николаса после избиения в Пальмире были вполне обоснованны. Пока они с Хасаном добирались до лечебницы в Дамаске, рана нагноилась, и глаз совсем перестал видеть. Гордая София предпочитала медленно умереть от нагноения и заражения крови, чем по доброй воле дать целителям удалить его.

Однако в итоге какая-то часть ее, должно быть, захотела жить – она не сдавалась даже в самых страшных тисках агонии. По правде говоря, вылечилась она очень быстро, и Николасу пришлось неохотно признать: коль скоро эта девушка с железной волей что-либо решила, лучше не стоять у нее на пути.

Болезнь Софии оказалась им на руку. Пока она поправлялась в Дамаске, Николас получил неожиданное послание от Роуз, оставленное в доме Хасана:

«Обстоятельства не позволяют мне ждать месяц, как договаривались. Встречаемся 13-го октября в Нассау или не встречаемся вовсе».

В какой-то миг на пути в Дамаск из Пальмиры, где они договорились о будущей встрече, Роуз, очевидно, по-другому взглянула на свои «обстоятельства». Николас не знал, бояться ли ему или просто злиться – она так легко рассчитывала на их способность перемещаться с невероятной скоростью! Как бы он ни сочувствовал ранению Софии, при мысли, что они упустят возможность найти последний общий для всех временных шкал год, его чуть не затошнило от страха и бешенства.

Но ее синяки и ссадины рассосались за две недели, а три дня назад она окончательно окрепла для путешествия по череде проходов, пока, совершив последний бросок на зафрактованном судне из Флориды, они не прибыли к Роуз… которой не было.

– Этта с нею не придет, так что ты напрасно выглядишь, словно щенок, готовый вот-вот сделать лужицу, – язвила София. – Тебе не кажется, что им пора бы уже показаться, коли на то пошло?

Нет, он не рассчитывал, что Роуз прибудет вместе с Эттой, живой и здоровой, оправившейся от раны. По крайней мере, до сегодняшнего утра. Надежда, как он обнаружил, имела свойство иссякать, будто песок в часах.

Николас заставил себя вдохнуть, чтобы успокоиться. Ненависть, лелеемая Софией, делала воздух между ними непригодным для дыхания; а за последние недели ее чувства покрылись такими шрамами, что стали еще безобразнее, чем раньше. Ночуя с нею в одной комнате, он чувствовал себя… мягко говоря, неуютно.

Но ему… Каким горьким делалось слово «нужна», когда относилось к Софии! Ему была нужна ее помощь, чтобы находить проходы, а взамен он пообещал помочь ей исчезнуть из поля зрения «обожаемого дедули», когда их злополучное путешествие подойдет к концу. Николас не сомневался: на самом деле София держалась с ним лишь потому, что не оставляла надежды заполучить проклятую вещицу.

И ему приходилось жить с этим, потому что ему – господи, спаси и помоги – была нужна она. Будь проклято его незнание мира путешественников! Будь проклято его невезение. И все Айронвуды в придачу.

– Не терпится на свежий воздух? В такую-то погоду? – поддразнил он, прищурившись. Она тоже прищурила свой единственный глаз, но тут же насупилась и отвернулась, оглядывая таверну.

Николас пробежал пальцами по краю стола, отмечая каждую зарубку на дереве. Еще два дня назад желание плюнуть на сделку с Роуз показалось бы ему немыслимым. И все же, если она не уважала их договор, что его с нею связывало?

«Ты прекрасно знаешь, что», – подумал он. Обнаружение последнего общего года для прежней временной шкалы и этой, какой бы она ни была. Этту, должно быть, швыряло сквозь проходы, через десятилетия и века, пока не выбросило в какой-то день общего года, без сил, раненую и одинокую. Надо было им поменяться целями, чтобы Роуз искала астролябию, а он – Этту, но он понимал, даже тогда, вымотанный, с ободранными нервами: у Роуз есть знакомства, которые позволят ей быстро разобраться с изменениями во временной шкале.

Николас уже готовил себя к ее холодной ярости, когда Роуз обнаружит, что он две недели не занимался поисками этой окаянной астролябии, как договаривались. Он и искал бы всерьез, если бы его не преследовал страх за Этту.

Как бы он ни поигрывал – в самых темных глубинах своего сердца – с мыслью поступить как эгоистичный подонок и сбежать, его душа восставала против такого бесчестья. Вот когда астролябия будет найдена и уничтожена, а будущее Этты восстановлено, он с удовольствием даст понять Айронвуду, что тот никогда ее не получит.

Но больше чести, важнее ответственности была сама Этта. Найти ее, помочь ей, преодолеть беду, как они и хотели. Она – его напарница.

Сердечко мое.

Он закончит со всем этим и займется собственной жизнью, как всегда и хотел. Мир путешественников никогда не был его миром. Ему не давали ни доступа к тайнам, ни дозволения исследовать глубины. В том мире он был лишь слугой.

Даже время Этты было для него подобно далекой звезде. Он изумлялся ее рассказам о прогрессе, о войнах и открытиях, но то будущее оставалось для него слишком далеким, чтобы прочувствовать его, пустить в свое сердце как что-то настоящее, а не выдуманное. Не говоря уже о том, чтобы на что-то в нем претендовать. Но суждено ли им было туда попасть и обрести дом или нет, он хотел восстановить мир, который Этта знала и любила.

Шум веселья в таверне время от времени прерывал грохот двери, швыряемой как штормовым ветром, так и заблудшими душами, искавшими укрытия. Николас снова сосредоточился на входе, высматривая знакомую вспышку золотых волос и голубые глаза.

– А ты не мог бы в кои-то веки сделать что-то полезное? Хотя бы избавить нас от того выродка в углу, например, – проворчала София, опуская голову на скрещенные на столе руки. – Если он так и будет пялиться на меня, обещаю напасть первой через минуту.

Николас моргнул, переводя взгляд из угла в угол, затем обратно на девушку перед собой.

– О чем ты, дьявол тебя раздери?

Источая волны презрения, София выпрямилась и мотнула головой в дальний конец таверны, в сторону столика, находившегося в прямой видимости от их собственного. За ним сидел человек в темном плаще и нахлобученной на мокрый парик треуголке, будто готовый при первой же возможности выскочить под ливень. Поймав взгляд Николаса, он тут же начал рассматривать свою кружку, барабаня пальцами по столу. Только тогда Николас заметил знакомое древо, вышитое золотом на тыльной стороне его перчатки.

Что-то, стискивавшее внутренности, наконец разжалось. Отверженный был из Линденов. Страж, если Николас не ошибался.

Или из Айронвудов, пытается поймать нас на приманку.

Ну нет – в последний месяц он стал подозрительным сверх меры. Человек Айронвудов напал бы на них открыто. Семья его отца не отличалась утонченностью, зато обладала редкостным даром не тяготиться убийствами. И все же он нащупал нож, припрятанный во внутренний карман сюртука.

– Сиди здесь, – бросил Николас.

Но, разумеется, София поплелась за ним, спотыкаясь от выпитого. Человек не поднял взгляда, даже когда они сели на пустующие стулья за его столиком.

– Тута занято, – буркнул незнакомец. – Я жду кумпанию.

– Полагаю, она уже прибыла, сэр, – заметил Николас. – Кажется, у нас есть общий знакомый.

– Неужто? – мужчина повертел оловянную кружку в руке. Повертел снова. И снова. И снова. Наконец, София выбросила руку и прихлопнула его ладонь, опередив Николаса на доли секунды.

– Хочешь и дальше испытывать мое терпение? – процедила она. – Давай, попробуй.

Страж отпрянул от ее стального голоса, моргнув, едва разглядел ее лицо – и черную повязку на нем.

– Ты это на маскарад нацепила, милочка, или просто…

Николас прокашлялся, уводя мужчину с опасной дорожки.

– Мы ждали… кое-кого другого.

Кожа стража выглядела, словно ее оставили у огня просушиться да забыли на несколько часов дольше необходимого. Николас хорошо знал такие лица – свидетельство долгих лет работы в море или у моря. Обежав зелеными глазами комнату, старик стянул шляпу и поправил парик.

Затем подтвердил, что понял Николаса:

– Видел тут… скажем так, видел такие рожи, которых обычно стараюсь обходить за милю. Прочесывают берег и город очень плотно. Поневоле задумаешься, стоит ли выручать леди из беды.

– Осторожность никогда не повредит, – кивнул Николас. – И где же та леди?

Старик, не обратив внимания на его слова, продолжил тем же капризным тоном:

– Говорили, от вас будет один. Ты, кажись, подходишь, – он перевел взгляд на Софию. – А об ей не слыхал.

Глаза Софии сузились в щелочки.

– Это мой компаньон, – пояснил Николас, пытаясь не дать разговору оборваться. Он понимал необходимость конспирации, но каждая секунда, в которую они не искали астролябию, была секундой, потраченной напрасно. – Так вы приведете нас к той леди?

Человек сделал большой глоток из кружки, закашлявшись, и замотал головой. Еще один вороватый взгляд вокруг, и его рука исчезла в складках плаща. Пальцы Николаса снова нырнули в карман, сжимая рукоять кинжала.

Но незнакомец вытащил не пистолет и не нож, а сложенный лист пергамента, расстелив его на столе. Николас, взглянув на красную восковую печать с выдавленным древом Линденов, снова поднял глаза на старика. София же выхватила пергамент, перевернула и встряхнула, словно ожидая, что из складок посыплется яд.

– Наш… цветок, – проговорил старик, подчеркивая выбор слова, – занят другими делами. И теперь, оказав ей любезность, я откланяюсь, чтобы…

– Любезность? – переспросила София, от эля ставшая бесцеремоннее обычного. – А вы разве не страж?

Мужчина оттолкнулся руками от стола.

– Был стражем, пока другая семья не поубивала моих. Теперь делаю, что заблагорассудится. Что в данном случае означает: откланиваюсь.

Николас встал в то же миг, что и страж Линденов, догнал его в толпе и схватил за рукав:

– Что еще за «другие дела»? Мы ждали ее…

Страж вывернулся из рук Николаса, задев другого завсегдатая таверны и плеснув элем Николасу на ботинки.

– Я похож на того, кому Роуз Линден станет открывать свои треклятые тайны?

Справедливости ради, учитывая его помятый вид и весьма впечатляющий шрам вокруг шеи, который мог остаться только от веревки, он был очень даже похож.

– Она сообщила вам еще хоть что-нибудь? – нажимал Николас, раздражаясь от того, что приходится повышать голос, перекрикивая повизгивание скрипки и громогласный смех завсегдатаев. – Она еще на острове?