Нужный человек
Как правило, помойка находится совсем близко от дома, в котором вы проживаете, и вынести мусор – дело минутное и нехлопотное. Только почему-то все истории, связанные с этой прозаической манипуляцией, одновременно комичны и трагичны. Я слышала массу таких! Как чей-то муж пошел вынести мусор и ушел с цыганами… Как муж-рогоносец словил любовника, опознав его по содержимому ведра… Как забывшую ключ от квартиры девицу, когда она шла с помойки, не пустила к себе переночевать суеверная подруга – ведро-то было уже пустым… Всего не перечесть. Но, видимо, все эти абсурдные истории имеют твердую историческую основу, хоть какие-то «фиоритуры» и добавлены для красного словца. В этом я убедилась на своем собственном горьком опыте много лет тому назад.
Лето было достаточно теплое. Ведь в Ленинграде – как? Нет дождя, значит, лето хорошее, а если и есть, то нам не привыкать… Это только приезжие любят жаловаться на наш невозможный климат – дескать, болото. А коли болото, то не надо к нам ездить, а тем более переселяться навсегда.
Но я отвлеклась на свою излюбленную тему. Так вот, чтоб без лирических отступлений, – в августе 1979 года я пошла выносить мусор. В тапочках, в халатике, в 12 часов ночи. Смотрю, у моей подруги Катьки окна горят. Думаю, замечательно – зайду к ней на сигаретку, тем более меня никто не ждет и искать не будут, все на даче. Захожу, а у Катьки гости. Дым столбом! Она обрадовалась: давай, мол, поучаствуй. Я сначала отнекивалась, неловко в домашнем виде, а с другой стороны, не такая я уж затрапезная и с ее гостями мне потом детей не крестить.
То есть сложилось все замечательно. Я за стол села, выпила, закусила, с каким-то парнем еще познакомилась, он мне все «куры строил». Катька мне на ухо шепчет: «Не теряйся, он тебе пригодится». Для чего он мог пригодиться, ума не приложу. Но это сейчас, а тогда думаю: если подруга так советует, надо брать. Будь я не такая веселая и не такая выпившая, пришло бы, наверное, в голову, что надо срочно хватать свое ведерко и идти домой, но я же уже была в полете и с мыслью, что этот парень мне зачем-то необходим.
Через час, только решила двинуть в свою квартиру, новый знакомый пошел меня провожать и вместо того, чтобы идти по месту назначения, мы сели в его «шестерочку» и отправились ни более-ни менее, как на Витебский вокзал для продолжения банкета в вагоне-ресторане поезда… Номер не помню, куда отправлялся – тем более. У него этим шалманом на колесах друг заведовал.
Картина маслом: я в халатике и тапочках, с помойным ведром в Обнимку, ни дать – ни взять бедная Лиза Карамзина. Посидели в ресторации, переместились в купе с какой-то Компанией, и тут мой знакомец куда-то пропал, то есть голос его я слышу, а самого не вижу. Вокруг четыре молодых наглых и нетрезвых мужика. Внезапно гаснет свет. И тут я наконец понимаю, что дело плохо.
Враз протрезвевшая, с ведром в охапку я выскакиваю из купе и несусь по коридору. У самого выхода из тамбура меня кто-то хватает сзади за плечи и страшным голосом орет «Стой!». Хорошо не успела выскочить: поезд был на полном ходу. Стою, прижавшись к стенке тамбура, и трясусь, ведро в такт позвякивает. Передо мной страшные глаза того парня, с которым я ушла от Катьки.
– Ты куда собралась? – спрашивает.
– Домой, – отвечаю.
Он так криво ухмыльнулся и сообщает:
– Через семь минут поезд прибывает на станцию Дно, а вообще-то мы едем в Краснодар. – И интересуется: – Ты в Краснодаре была?
– Была, – говорю, – и больше не хочу.
– Значит, выходим, – подводит он черту.
И через десять минут стою я вместе с ним на перроне под лучами восходящего солнца. Интересуюсь:
– А дальше что?
– Сейчас увидишь, – говорит он и крепко берет меня за руку.
Потом мы долго лезем под какими-то поездами, ведро волочится за мной и звонко постукивает по рельсам. Сели опять в поезд, но уже в обратный, который шел в Ленинград. Ехали в купе проводницы вместе с грязными мешками, набитыми использованным бельем.
– Боже, какой запах! – возмущаюсь я.
– А ты тут, конечно, герцогиня Кентерберийская, с помойным-то ведром…
Вышли опять на Витебском, сели в его машину, и тут только я удосужилась спросить, который час. Выяснилось, что шесть утра. Надо же, каким винтом ночь прошла!
До дому он довез меня с ветерком и молча. Права оказалась Катька: пригодился парень.
Пике
Утро Норы Филипповны Трибуц началось с разнообразных звонков по телефону. Звонки подразделялись на ненужные, малоприятные, неприятные и возмутительные. Беспокоили какие-то риелторы, газовщики, рекламщики, бывшие коллеги по работе, волонтеры из собеса… А ближе к полудню совершенно непонятная женщина сообщила, что приехала из Белоруссии специально, чтобы повидаться.
– На каком основании? – поинтересовалась Нора Филипповна.
– Так я же объясняю…
– Вы-то объясняете, только я не поняла, что именно.
– Что я родственница…
– Чья? – уточнила строгим голосом Нора Филипповна.
Женщина глубоко вздохнула и начала рассказывать все сначала. Теперь Трибуц слушала ее внимательно и сосредоточенно. Из монолога телефонной собеседницы постепенно выяснялось, что та является ее дальней родней – правда, непонятно, с чьей стороны и почему из Белоруссии. Нора Филипповна, слава богу, была не в том возрасте и состоянии, чтобы забывать о своей родословной: она твердо знала, что бабушки-дедушки и родители, равно как и она сама, были коренными ленинградцами.
Она давно жила одна, но в том доме и в той квартире, которую когда-то получил ее дед Владимир Филиппович Трибуц, командующий Балтийским флотом. Дом № 190 на Московском проспекте предназначался для таких выдающихся военных, каким был дедушка-адмирал, и в народе прослыл «генеральским». К сожалению, история сделала такой неожиданный вираж, что к 1962-му году по лестничным площадкам стали сновать абсолютно незнакомые люди, которым государство улучшило жилищные условия в связи с расселением коммунальных квартир. Позднее, говорят, здесь жил даже какой-то известный рок-музыкант по фамилии Цой, но это только говорят, – подобное приключение прошло мимо Норы Филипповны стороной. Из теперешних жильцов она старалась ни с кем не общаться, ей вполне хватало людей своего круга. Эта, теперь уже небольшая, горстка людей помнила и то, что дом с башенкой – генеральский, и то, чьи они внуки и правнуки. Конечно, в такой ситуации присутствовала большая доля снобизма, но ведь до сих пор в библиотеках на полках стоят книги ее деда и отца, а в арсенале Балтийского флота числится противотанковая лодка «Адмирал Трибуц».
Извинившись, Нора Филипповна перенесла задушевный разговор с предполагаемой родственницей на вечер, а сама села с чашкой чая в гостиной и стала перелистывать оставшиеся от отца тетрадки. Поднапрягшись, она действительно нашла некую, весьма эфемерную связь с Белоруссией: дед родился черт его знает когда, в 1900 году, в Петербурге, но предки по его линии происходили из Минской губернии, Мозырский уезд, поселок Юревичи. Какая-то потусторонняя история! Кто там мог остаться, уму непостижимо! Прошла революция, три войны… И когда неясная тетка позвонила снова, Нора Филипповна назначила ей встречу на утро следующего дня.
Встать пришлось немного раньше, чем обычно, чтобы приготовить не обычный кофе с бутербродами, а что-то поприличней: все-таки в доме будет чужой человек. Двигалась внучка адмирала уже медленно – не молоденькая, когда все делалось с необыкновенной скоростью и легкостью. Тогда на ее плечах были и дед, и отец (бабушка погибла в блокаду, а мама долго болела после Отечественной), надо было и накормить, и обстирать, и убрать, да и учебу с работой никто не отменял. За всеми заботами Нора так и не вышла замуж, ну и без детей пришлось обойтись. Теперь, конечно, было грустно одной, никто не поможет, если что… А с другой стороны, что «если что»? Сама себе хозяйка! И ведет нормальный, активный образ жизни, только неспешный.
Звонок в дверь не застал Нору Филипповну врасплох. К счастью, возникшая из небытия родственница не стала кидаться на шею и была без чемоданов и баулов. В руках у нее торчал букет белой сирени.
– Это вам.
– Спасибо, проходите.
– А где у вас тапочки? – и гостья пошарила глазами по прихожей.
– Не надо тапочек, проходите в обуви, – щедро махнула рукой хозяйка, а сама подумала: «Какое счастье, что на улице июнь!»
Нора Филипповна оценила посетительницу опытным глазом. Хорошенькая, не разъевшаяся, лет сорок пять, стрижка плохая, волосы секутся, смахивает на официантку – ей бы еще кружевную наколочку и передничек.
Прошли сразу на кухню. «Девочка с наколочкой», как сразу окрестила для себя гостью Трибуц, начала с полуоправданий.
– Вы не думайте, я только познакомиться, я у вас жить не собираюсь…
– Мы сейчас и познакомимся, – утешила ее Инна Филипповна. – А жить вас никто бы и не пустил, так что пейте – что вам, чай, кофе? – и рассказывайте, с чего вы решили, что мы родня.
Далее последовала смутная и путаная история о каких-то прадедушках, братьях, сестрах и соседях, крепостных. Понять, что это, содержание новой серии «Неуловимых мстителей» или индийского кино, было невозможно.
– У вас паспорт с собой? Покажите.
Документам Нора Филипповна верила.
– Трабуц Зоя Ильинична, – сощурив глаза, прочла она, – поселок Воронцовка. Позвольте, но где же Юревичи, и почему фамилия на одну букву отличается?
– Так я же и говорю, потому что Белоруссия, у них же язык другой! А Юревичи давно уже греки заняли, а нам с ними зачем жить, вот мы и Воронцовка давно уже. А я вижу, вы одна мучаетесь?
– Я, Зоя, не мучаюсь, как вы выразились, а живу. Давайте заканчивать с завтраком, что-то у меня голова разболелась, – нетактично подвела к концу встречу хозяйка.
– Конечно, – сразу согласилась «девочка с наколочкой» и начала убирать посуду со стола.
– Я сама, – только начала Нора Филипповна, но посмотрев на раковину, увидела, что все уже перемыто.
– А тряпка у вас где? А то я набрызгала.
Вытерев пол в кухне, а заодно в коридоре («Я же наследила!»), Зоя просительно подняла глаза.
– Можно, я иногда буду заходить? С вами так интересно!
После ее ухода Трибуц глубоко задумалась. Новая знакомая произвела на нее приятное впечатление, тем более что не было ожидаемого акцента, только интонация подсказывала, что девочка приезжая. «Это ничего не значит, – остановила сама себя Нора Филипповна. – Считай, что ничего не произошло. Приснилось».
Однако через неделю Зоя позвонила и пригласила в кино.
– В ки-и-но-о? – насмешливо протянула Трибуц. – А на что?
– На что-нибудь…
– Я «на что-нибудь», деточка, не хожу.
– Может, вы сами придумаете, – засепетила родственница.
Тут уже последовал откровенный смех.
– Придумщицу нашла! Так в кинотеатр не приглашают. Впрочем, у вас там в Воронках…
– Воронцовке, – и Зоя засопела.
– Хорошо, в Воронцовке, – согласилась Нора Филипповна. В конце концов девочка не виновата, что родилась именно там. – Приезжай ко мне, кофе глясе пить будем. И забудь, что я тебе про твою Мурцовку сказала.
– Воронцовку, – и голос стал уже совсем трагическим.
– Хорошо, Воронцовку, только не реви. Жду ровно через час.
Зоя приехала с пирожными, которые бог знает, где взяла, и Трибуц, раскладывая их в вазочке, заметила:
– Сладости следует брать в «Севере», там пирожных с зеленым кремом не бывает, их вообще в природе не бывает, если они не прошлогодние, конечно.
– Я на Невский не ездию, – пискнула Зоя.
– Езжу, – поправила хозяйка. – Ну-ка расскажи, куда ты еще не ездишь?
– Никуда. Я работу ищу.
– Успешно?
– В смысле? – поинтересовалась та, слизывая цветок изумрудного цвета с корзиночки.
– Нашла работу?
– Да! – гордо сказала Зоя. – В филармонии, техничкой. Зато там жить можно.
– Где?! – ужаснулась Нора Филипповна. – За органом?
– Нет, в общежитии, там целая комната!
– При филармонии есть общежитие? – засомневалась пожилая дама. – Вот уж не слышала никогда!
– Перепутала я, – смутилась Зоя, – не филармония, а консерватория.
– Ну-ну.
Уходя, гостья опять вымыла посуду и пол, и без всякой связи с предыдущей тематикой сказала:
– А завтра я у вас окна буду мыть. Часам к двенадцати газет побольше приготовьте.
– Может, не надо? – с сомнением поинтересовалась Нора Филипповна.
– Надо. Я по окнам, знаете, как лазию!
– Лажу.
Но за Зоей уже закрылась дверь.
Странные отношения на удивление со временем все крепли. «Девочка с наколочкой» посещала Нору Филипповну каждую неделю, а то и чаще. Рассказывала про работу, про подработки, которые она регулярно выискивала, про свою неудавшуюся личную жизнь, которая осталась в прошлом, убирала в квартире, ходила за продуктами, не требуя ничего взамен, и уже радовалась, когда ее поправляли на каждом слове.
– Вы мне делайте замечания, чтобы я грамотно говорила!
У нее появились свои любимые места в Ленинграде, и она даже ходила в театр. Трибуц настолько привыкла к Зое, что стала лениться что-то делать по хозяйству сама. Единственное, что оставалось табу, так это совместное проживание. Появилось много свободного времени и все чаще Нора Филипповна задумывалась о том, какое было богатое и насыщенное прошлое и какое однообразное и тусклое настоящее… Ощущение, будто с высокой блистающей горы она спустилась на плоскую, скучную равнину. Спустилась бегом. Было прошлое, нет настоящего, а каким будет будущее?
Однажды Зоя, едва переступив порог, радостно заявила:
– Можете меня поздравить, я теперь питерская!
– Объяснись, пожалуйста, это каким же таким образом?
– Я свою комнату в общежитии выкупила и прописку получила, – и она гордо выложила на стол паспорт. – Мне теперь ихняя Воронцовка по боку.
Нора Филипповна поморщилась.
– Поздравляю, конечно, только хочу тебя известить, что Питер – это рабочие окраины города, а если ты собираешься здесь жить всегда, надо говорить «их», а не «ихняя».
– Чем же вам Питер не угодил, вы ж сама отсюда?
– Не совсем, Зоенька. Я родилась и всю жизнь прожила в Ленинграде.
– Ой, сколько ленинградцев-то этих осталось?!
Трибуц только рот открыла, но кроме, как «ничего, что я здесь сижу?», не смогла выдавить из себя ни слова.
С этой трагикомической истории все и началось. Нора Филипповна окончательно отошла от домашних дел – хозяйство плавно переместилось на Зоины плечи. Ну вроде все опосредованно: старики стареют, молодые крепнут. Факел жизни, как эстафетная палочка, переходит от одного поколения к другому. Нормальная ситуация, если от родителей детям, дети – это будущее… А кому свой светоч вручает Трибуц? Нора Филипповна отчетливо понимала, что композиционно положение вещей стало напоминать какую-то сказку: ее убывающие силы перетекали в Зою. Просто эффект сообщающихся сосудов.
Вечный досуг уходил на всякую ерунду, вроде японских кроссвордов и телефонных разговоров с подругами. Зоя заходила по-прежнему часто, но заходя, попрекала какими-то удивительными вещами, как например: «Почему вы не знаете, что на Маяковской раньше был манеж?» или «Вам бы только кофе пить, нет бы в Гатчину съездить!». У ладненькой «девочки с наколочкой» появился коронный ответ на все лексические замечания: «А у нас в Воронцовке говорят именно так». В один далеко не прекрасный день Нора Филипповна не выдержала, услышав как Зоя отвечает вместо нее по домофону:
– Я после передам, а то ее кондрашка хватит. Я кто? Я-то живу здесь…
– Боже, Зоя, с кем ты таким образом разговариваешь?! – Трибуц, и правда, чуть удар не хватил. – Здесь же все-таки генеральский дом!
Зоины глаза из голубых резко превратились в зеленые.
– Да все ваши генералы уже давно в земле сырой! Дом все знают только как «дом с башенкой». А вы все «генеральский»…
Именно в этот момент накрыло жуткое озарение: вот оно, ее будущее… Зоя.
Страшной дорогой идете, товарищи!
Жить стало необыкновенно занимательно – я имею ввиду жизнь интеллектуальную, а не ту, которая состоит из оплаты коммунальных счетов, хождения на работу и добывания себе хлеба насущного. Интересно стало, в смысле любопытно, отчего это люди не могут придумать что-то новенькое, а если и придумывают, то от этого становится страшно…
Допустим, на новенькое у них фантазии не хватает. Постоянно снимают фильмы, смысловая и эмоциональная окраска которых донельзя совпадает с классикой. Подразукрасят какой-нибудь гадостью «Пигмалион», например, и глядишь – денег заработал и в своих глазах выглядишь затейником и гением. А то что народ вокруг плюется и Бернард Шоу в гробу переворачивается, так все это «гори синим пламенем». Но когда таким людям приходит в голову собственная трактовка мировых шедевров, тут уже и до сумасшедшего дома недалеко – причем не только тому, кто излагает, но и тем, кто внимает. Возразить практически невозможно, так как каждый имеет полное право на свою интерпретацию. Правда, пока ее, эту интерпретацию, не делают широко доступной посредством масс-медиа.
С неделю назад обсуждаем на работе во время обеда, кто как провел выходные. Я рассказываю, что мы с мужем были в Мариинском на «Евгении Онегине». Ну это, вообще, моя трагедия: если опера, на которую я взяла билеты, чем-то заменяется, то это обязательно «Евгений Онегин», а если заменяется балет, то я в 25-й раз попадаю на «Жизель». Карма у меня, наверное, такая. В тот вечер – то же самое: шли на «Манон Леско»… и, конечно, ее заменили Чайковским. Я сокрушаюсь, смеюсь, а одна из наших девочек, назовем ее условно Женечка, и говорит:
– А какая разница? Ну заменили одну проститутку на другую…
– В смысле?!
– В самом прямом, – отвечает Женечка. – Проститутку Манон заменили проституткой Татьяной.
– Ну, с Манон – спорить не буду, а Татьяна-то с какого боку? – удивляюсь я.
– Давай разберемся, – и лицо моей визави становится необыкновенно серьезным, – только с самого начала. Вот чего она поперлась к Онегину предлагать себя?!
– Женечка, она не предлагала себя, а признавалась в любви.
– Какая любовь! – она безнадежно махнула рукой, то ли на меня, то ли на девочку Ларину. – Вся любовь заканчивается койкой.
– Но у них-то койки не было.
– Просто не дошло, потому что она нашла себе олигарха, – твердо заявила Женечка.
Я поняла, что окончательно пячу, или мы говорим о разных произведениях.
– Олигарха?
– Гремина она себе нашла, вспомни: «… что нас за то ласкает двор…»
– Не вырывай из контекста: «… что муж в сраженьях изувечен…»
– Да там все хороши, – вдруг перескакивает Женечка. – Онегин…
– Что «Онегин»? Тоже проститутка?
– Ну, в каком-то смысле, – говорит Женечка и покачивает головой, – проигрался в пух и прах за границей и решил Татьяне на хвост сесть.
Одна из нашей компании решительно отодвинула чашку с недопитым кофе и молча вышла из- за стола, а я решила все-таки докопаться до смысла происходящего.
– Давай оставим Онегина в покое, ты сказала про все оперы.
– Нет, ты подумай про самое главное! Пушкин пишет: «Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?». Цвет берета напоминает о красном фонаре! – Женечка явно не собиралась останавливаться.
– Ты, подруга, даешь… Ладно, давай дальше, несчастного «Евгения Онегина» ты уже под орех разделала.
– Ты просто вдуматься не хочешь, – укорила меня Женечка, а вторая соседка пнула меня под столом.
– Что тебя конкретно интересует?
– Где ты нашла проституток в «Пиковой даме»?
– Что значит «где»? А Лиза?
– ??? – Я онемела. Впрочем, онемела и еще одна наша сотрудница, сидевшая за столиком. Она только выразительно наступила мне на ногу, дескать, заканчивай этот паноптикум… Но я уже не могла замолчать.
– Давай так: сразу выбрасываем из наших дебатов «Травиату», «Кармен» и даже «Аиду». Но Лиза- то что тебе сделала?
– Мне лично ничего. Но как она поддергивала платье и финтила ножкой перед Германном?!
– Это где, на Лебяжьей канавке, что ли?
– Нет, когда он ей дифирамбы пел. Сам тоже альфонс…
– Спокойно! – приказала я не то Женечке, не то себе. – А Дездемона?
– Из той же серии твоя Дездемона.
– Ну, во-первых, не моя, а Верди, и потом – она, по замыслу, жертва.
– Какая, к черту, жертва?! – возмутилась моя оппонентка. – Нет дыма без огня.
– Хорошо, допустим, хотя я сильно сомневаюсь…
– А ты не сомневайся, – сказала Женечка уверенно. – Ты прикинь: Джильда – проститутка, Марфа Собакина – проститутка. В общем… Надеюсь, к концу рабочего дня ты со мной согласишься.
И мы пошли на свои рабочие места. Кто с каким настроением – дело другое.
Уже ночью, дома, я сняла с полки изрядно потрепанную книгу «100 опер» 1964 года издания. Изучала ее до утра – естественно, под определенным ракурсом. Ни один из Женечкиных доводов не подтвердился. И уж совсем непонятным для меня осталось то, кто мог быть проституткой в опере Жиганова «Муса Джалиль»…