– У нас и свои девочки есть, – сказала миссис Доусли, прочувствованно улыбаясь.
Это, похоже, решило дело. Мариина тетка, леди Римлейд, раскинулась поудобнее в кресле, еще раз обозрела пасторскую гостиную с ее воздушными белыми занавесками, настороженными фотографиями на стенах, серебряными вазочками в форме рожков, над которыми пенился розовый душистый горошек, и решила препоручить Марию этой благотворной обстановке.
– Значит, все будет как нельзя лучше, – сказала она тем добродушно-категорическим тоном, которым открывала бесчисленные благотворительные базары. – Итак, в следующий четверг, миссис Доусли, часам к пяти?
– Это будет как нельзя лучше.
– Вы очень любезны, – заключила леди Римлейд.
Мария не разделяла их восторга. Она злобно таращилась из-под шляпы и связывала перчатки узлами. Дело ясное, думала она, они берут меня за деньги.
Деньги сильно занимали мысли Марии: она не переваривала, когда люди жались и мялись, говоря о деньгах, сама она была рада-радехонька, что богата. Жаль только, что она не знает, во сколько оценят ее пребывание здесь: ее услали – погуляйте в саду, милочка, пока тетя поговорит минуту-другую с пасторской женой. Из первой части разговора, посвященной ее характеру, Марии удалось не упустить ни слова, пока она петляла под окнами гостиной среди разбитых в форме полумесяца клумб лобелии. Но едва голоса зазвучали по-новому – одна из дам заговорила безразлично, другая крайне почтительно, – миссис Доусли подошла к окну и как бы невзначай захлопнула его. И Марии хочешь не хочешь пришлось отступиться.
Мария училась в одной из тех удобных школ, где не упускают буквально ничего. Она была (именно так тетя Ина только что описала ее миссис Доусли) сирота, ранимая, подчас нравная, очень скрытная. В школе все эти качества вместе со склонностью горбиться, а также нелюбовью к пудингам учитывали и относились к ним заботливо и внимательно. Сейчас «формировали» ее характер, позже, когда она начнет выезжать придет пора заняться волосами и цветом лица. Вдобавок ее учили плавать, танцевать, начаткам французского, наиболее невинным аспектам истории и тому, что называется noblesse oblige[1]. Отличная школа, что и говорить. И тем не менее когда Мария приезжала из школы на каникулы, они изо всех сил старались вознаградить бедную сиротку, которой приходится жить вдали от дома.
Но тут, в конце четверти, перед самым летом, ее дядя Филип в своем эгоизме дошел до того, что всерьез заболел и впрямь чуть не умер. Тетя Ина стала писать реже и довольно бестолково, а когда Мария приехала домой, ей объявили (и это сироте!), что ее дядя и тетя едут путешествовать по морю, а ее куда-нибудь «пристроят».
Пристроить ее оказалось далеко не просто. Родственники и старые друзья (когда сэр Филип заболел, они наперебой распинались, что сделают для него все возможное), как один, ответили, что очень сожалеют, но именно сейчас никоим образом не могут взять Марию к себе, хотя, сложись обстоятельства иначе, они только об этом бы и мечтали. «Кто на поле свое, а кто на торговлю свою»[2], – сказал викарий, мистер Макроберт, когда к нему обратились за советом. И предложил своих соседей, мистера и миссис Доусли из Молтон-Пила. Он приезжал к ним великим постом служить. Леди Римлейд его представили, и он произвел на нее самое положительное впечатление – такой открытый, бодрый, серьезный. Миссис же Доусли, по общему мнению, очень любит детей и иногда берет ребят, чьи родители служат в Индии, чтобы свести концы с концами. Мариина тетка сразу поняла: Доусли – именно то, что нужно. Когда же Мария разбушевалась, она невозмутимо прикрыла глаза розовыми веками и сказала, что попросила бы Марию не дерзить. После чего на следующий же день повезла Марию и двух грифончиков к миссис Доусли. Если миссис Доусли и впрямь окажется такой участливой, она, пожалуй, решится доверить ей и собачек.
– Миссис Доусли говорит, что у нее и свои девочки есть, – сказала леди Римлейд по дороге домой. – Вполне вероятно, что ты с ними подружишься. Вполне вероятно, что это они расставили цветы в гостиной. По-моему, цветы были расставлены недурно, я обратила на них внимание. Разумеется, такие крохотные вазочки, да еще в форме рожков, не в моем вкусе, но пасторскую гостиную они очень оживляют, придают ей такой домашний, уютный вид.
Мария умело выхватила нужное слово.
– Кто не был в моем положении, – сказала она, – не понимает, что значит не иметь своего дома.
– Но, Мария, девочка моя…
– Не хочу даже говорить, что я думаю об этом месте, куда вы меня отсылаете, – сказала Мария. – Я попрыгала на кровати в мезонине, который мне отвели, так вот – она твердая как камень. Надеюсь, вам известно, что в домах приходских священников кишмя кишит зараза? Конечно же, я постараюсь привыкнуть, тетя Ина. Не хочу, чтобы вы считали, будто я жалуюсь. Но вы, конечно же, не представляете себе, чем это для меня чревато. Когда девушка в моем возрасте – один необдуманный шаг, и вся ее жизнь исковеркана.