Правосудие бандитского квартала

© Босс Д., Ли А., 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Новелла 1

Все называют меня Марти-Топором, хотя на самом деле фамилия моя Ларни – Марти Ларни. Но если ты банковский налетчик и специалист по потрошению сейфов всех возможных конструкций с двадцатипятилетним стажем, то просто обречен иметь кличку. И не ты ее придумываешь. Ее придумывает сама жизнь. Меня прозвали так, поскольку приятели шутили, что я могу вскрыть сейф любым подручным предметом, даже топором. Так что, если вы подумали, будто я кровавый мясник-убийца, любящий расчленять тела своих жертв, чтобы потом разбрасывать их по разным концам нашего славного Города Пороков, то ошиблись. Такое не по мне. Я не люблю убивать без надобности и, надеюсь, в свои пятьдесят лет не изменю укоренившимся за десятилетия привычкам.

Полувековой юбилей я встречаю в тюряге, самой гнусной тюряге нашего штата. Носит она романтическое название «Лисьи Норы». Может, когда-то тут и водились лисы, но теперь тут обитают лишь отбросы общества, среди которых мне приходится мотать пожизненный срок, а также крысы – тут их целые полчища. Если днем они еще немного прячутся, то ночью начинается настоящий разгул. Хвостатые твари становятся подлинными хозяевами. Даже охрана боится их. Здание тюряги старое. Камеры расположены по кругу, вдоль внешних стен в четыре этажа. Тут нет дверей. Охрана может видеть все, что происходит внутри, через решетки, заменяющие одну из стен. Мы видны охранникам, находящимся на посту в центре бетонного цилиндра, так же хорошо, как видны рыбы в подсвеченном аквариуме. Ничто не укроется от их глаз.

Днем решетки отодвигают, разблокировав электрические магнитные замки. И мы – сидельцы – получаем относительную свободу. Можем играть в шашки или домино в столовой, можем выйти во двор тюрьмы, где есть старые турники, качалки и баскетбольная площадка.

Заключенные делятся на банды. В основном по расовому признаку. Есть банда «белых», есть банда «черных» и есть «латиносы». Все банды смертельно враждуют между собой. Это единственное развлечение в тюрьме, которое может пощекотать нервы и дать почувствовать свою власть над другими. Ведь в «Лисьих Норах» большинство осуждено на пожизненные сроки, и выбраться отсюда им не светит.

Самое странное, что сижу я здесь за убийство ювелира, скупавшего краденое. За убийство, которого я не совершал. А вот налеты на банки, которых за мной и моими дружками немало, так и остались за скобками. Кто-то из них и теперь здравствует, кто-то ушел в иной свет от пули копа, а кто-то, как и я, гниет в тюрьме. Как-нибудь я расскажу про это «убийство».

Я не участвую в жизни банд. Это не мое. Я всегда привык жить своим умом, и для меня практически нет авторитетов, разве что такие же одинокие «волки», как и я сам. Нас таких в тюряге всего двое. Я и Джэкоб по кличке Апостол. Мы с ним делим одну камеру на двоих. Старик немало повидал на своем веку. Старый гангстер сидит в «Лисьих Норах» за убийство любовницы, которая сама хотела прикончить его. Бывает интересно послушать его рассуждения о женщинах. Старик слеп на правый глаз, который потерял в перестрелке с полицейскими. Вместо него у Апостола искусственный глаз – стеклянный, который то и дело вываливается из глазницы, пугая новоселов «Лисьих Нор». Но Джэкоб еще ни разу не позволил упасть своему протезу на землю. Несмотря на солидный возраст, а ему за семьдесят, он проворно ловит его.

Сегодня воскресенье. Но «Лисьи Норы» – такое место, что даже выходной день кажется мрачным донельзя. На небе тяжелые тучи, моросит дождь. Поэтому желающих сыграть в баскетбол бандой на банду не находится. Заключенные меряются силой на руках, играют в шашки, шахматы. За всем этим лениво наблюдает из своего затянутого мелкой проволочной сеткой «гнезда» охрана. Такие мрачные дни чреваты бессмысленной дракой или даже бунтом. Человек должен быть занят каким-то делом, иначе у него может снести крышу. Но никогда бы вам не советовал придумывать план побега. Неблагодарное занятие, в конце которого обязательно ждет разочарование. Сколько людей уже пытались покинуть «Лисьи Норы» раньше срока! И все они возвращались назад. Пытались уйти через канализацию, выехать в мусоровозе, один даже пытался улететь на самодельном дельтаплане, но при падении сломал себе позвоночник и теперь лежит парализованный.

Мы с Апостолом спокойно сидим на кирпичном выступе и ведем содержательную беседу. Джэкоб при этом перекатывает свой стеклянный глаз в ладони – он только собирается сравнить женщин с насекомыми, как через динамик объявляют, что ко мне посетитель, вернее посетительница – моя племянница. Я, конечно, удивлен, ведь никакой племянницы у меня нет и быть не может. У меня нет ни братьев, ни сестер. Во всяком случае, тех, о которых мне известно. Ни один мужчина, если он не импотент, не может быть уверен в том, что у него нет лишних детей. А мой отец любил погулять.

Единственный кровно близкий мне человек по ту сторону решетки – это мой сын Пол. Ему уже двадцать лет. Его воспитанием в основном занимались мои женщины, их было много, и сменялись они часто. Иногда в его взросление вмешивался и я. Но сами понимаете, что, угодив в тюрягу, я практически утратил с ним связь. Он посещает меня редко – раза два в год. Поближе к Рождеству и к моему дню рождения. Я слабо знаю, чем он живет. Письма писать не люблю. Даже сказанное слово – почти всегда ложь, что уж говорить о написанном. Правда заключена во взглядах, в спонтанных поступках. Все остальное – ложно по определению. Кажется, он не сильно меня любит, а вот я люблю его, хоть и не говорю об этом. Бессонными ночами бывает приятно представить себе, чем занимается сейчас мой мальчик. Чаще всего я представляю его с девушками. В моих мечтах они лишены лиц, которые словно размыты. А вот фигурки у них стройные. Мне видится, как Пол знакомится, ведет их в кино или в бар. Они смеются, веселятся. А потом, когда он проводит их, начинается дождь, и они укрываются вместе под его курткой, целуются…

У меня нет племянницы, это точно. Сюда мог бы прийти еще Самюэль Крик, мой старый подельник, но не стоит ему этого делать. Тогда сразу будет понятно, кто убил в ту злополучную ночь ювелира – торговца краденым. Не придет по той же причине и моя последняя любовь Одри. Правда, у нее есть и другие причины не наведываться ко мне. Не все так просто в наших отношениях. Но об этом позже.

Охранник выпускает меня в небольшой дворик для встреч с посетителями. Я не из буйных заключенных, за мной нет нарушений, меня ни разу не ловили с наркотой, потому что я ее не употребляю. Благодаря этому мне и разрешают встретиться с несуществующей племянницей здесь, а не в боксах, где разговаривать приходится через переговорные трубки, а смотреть друг на друга через толстое непробиваемое стекло.

У меня нет племянницы, но она пришла. Я ищу ее взглядом среди немногочисленных посетительниц. Я же ее не знаю и могу ошибиться. Охранник, приведший меня сюда, настораживается.

– За десять лет можно забыть многое. Я ее помню лишь десятилетней девчушкой.

Охранник улыбается.

– Жизнь проходит мимо тебя, Топор.

– Это точно замечено. Жизнь проходит мимо «Лисьих Нор». Здесь время остановилось для всех.

– Я тут бываю только на дежурствах. У меня есть дом и семья. Там я стараюсь не вспоминать о тюряге.

Узнавание затягивается. Я даже не знаю, каким именем назвалась таинственная племянница, а потому не могу позвать ее. И тут она сама приходит мне на помощь.

– Дядя Марти! – кричит молоденькая красотка и машет над головой сложенной вчетверо газетой. – Я здесь!

– Ну, вот и нашлись, – усмехается охранник.

Я подхожу к незнакомой девушке, она смотрит на меня с надеждой, словно я чем-то могу ей помочь.

– Пошли, сядем, – говорю я ей и отвожу к скамейке.

Дворик для встреч – единственное место в «Лисьих Норах», где можно увидеть зелень. Тут растут цветущие кусты. В остальном тюряга напоминает каменистую пустыню. Если и найдешь траву, то пожелтевшую, больную, несмотря на частые дожди.

Густо пахнет цветами, названия которых я не знаю. Я и в прежней жизни не сильно разбирался в них.

– Тебя хоть как зовут, племяшка? – спрашиваю я, когда мы уже сидим рядом.

До охранника далековато, нашего разговора он не слышит.

– Лора. Лора Стэмптон, – отвечает она с грустной улыбкой и вновь смотрит на меня с надеждой.

У нее милое личико, она не белоручка – ногти хоть и аккуратно накрашенные, но не слишком длинные, да и цвет лака не кричащий, а приближенный к натуральному. Волосы заплетены в косу и аккуратно уложены. Смотрится она скромно, но я понимаю, что это обманчивое впечатление – стоит ей распустить волосы, и она преобразится, станет обворожительной, притягательной. Но только не для каждого она станет так делать, а для того, кого выберет сама.

– Ну, и почему ты решила, что ты моя племянница, Лора Стэмптон? – спрашиваю я. – Неужели в этом мире отыскались мои брат или сестра от другой матери.

– Нет, что вы, мистер Ларни, – произносит она, и ее голос журчит, словно ручеек с кристально чистой водой. – Просто мне пришлось так назваться, чтобы меня пропустили к вам.

– Тогда кем же ты мне приходишься? – интересуюсь я. В темном однообразии «Лисьих Нор» образовалась хоть какая-то человеческая интрига.

Гадать, кем приходится тебе Красотка, куда приятнее, чем пытаться угадать, всадит ли тебе во время прогулки самодельный нож под ребро какой-нибудь спятивший наркоман.

– Я невеста вашего сына, – вздыхает она.

Ну, вот и свершилось. Не зря же я представлял себе своего мальчика с девушкой. Наконец, просветилось, очертилось лицо. Вот ты какая, Лора Стэмптон. После пятидесяти уже начинаешь понимать, что жизнь не бесконечна и сделано больше, чем предстоит сделать. И очень ценишь то, что можно назвать следом в жизни. Я родил сына, возможно, Лора родит мне внука… Останавливаю свои мысли. Все может оказаться полицейской подставой. Не люблю разочаровываться.

– А почему Пол не приехал с тобой? – спрашиваю я, пытаясь погасить в себе сентиментальные нотки.

Я должен вести себя как на допросе. Любое лишнее слово может оказаться роковым. Как любят говорить сами копы, зачитывая права в то время, когда заламывают тебе руки: «Все сказанное вами может быть обращено против вас». Мой давний враг – следователь Роберт Грэй – способен и не на такое. Он до сих пор помнит обо мне, я в этом уверен. Сколько сил он положил на то, чтобы расколоть меня. Но я не сдался. И тогда он сделал все возможное, чтобы повесить на меня убийство ювелира и упечь пожизненно. Раз в год, с упорством, достойным лучшего применения, он приезжает в «Лисьи Норы» и встречается со мной. Каждый раз он предлагает мне одну и ту же сделку, от которой я отказался в самом начале. Это стало уже делом принципа – и моего, и его.

– Пол не может приехать. Он болен, лежит в больнице.

– Что-нибудь серьезное? – Я все еще не до конца доверяю ей.

– Более чем. Ему нужна дорогостоящая операция. Триста тысяч долларов. Если ее не сделать, жить ему осталось менее года. – Лора замолкает – она не просит денег напрямую.

Что ж, это вполне может быть и подставой Роберта Грэя, он подлый тип. Для него нет святых вещей. Только ублюдок типа него может додуматься шантажировать своего врага смертельной болезнью единственного сына. Но тут я замечаю в глазах Лоры слезы, она почувствовала мою показную холодность. И слезы эти искренние. Я умею отличать притворство женщины от искренних чувств – жизнь научила этому. По большому счету, из-за того, что я не умел делать этого раньше, я и оказался здесь.

– Он умрет, если вы ему не поможете, – опускает глаза Лора Стэмптон.

– Он мог позвонить, написать, – напоминаю я.

– Он гордый – запретил и мне к вам обращаться. Но я не послушалась.

– Девочка, – говорю я. – Почему ты решила, что у меня есть такие деньги? Можешь спросить у любого заключенного или охранника, и тебе все подтвердят, что у Марти-Топора нет таких денег.

– Я знаю, что они у вас есть.

И тут она права, но как ей объяснить? Мои деньги на сохранении у старика Тони, серьезного мафиози, одного из глав Синдиката. Там полмиллиона – больше, чем надо на операцию моему Полу. И это место надежнее швейцарского банка. Но Тони никому их не отдаст – только мне лично в руки.

– Лора. Я бы помог, но дело в том, что деньги могу получить только я и никто другой. Таковы правила у этих людей, и они через них никогда не переступят. Только я должен их взять. А я в тюрьме, и срок у меня пожизненный. Так что можешь считать, что этих денег нет.

Правда, у меня есть еще один вариант. Но он сложнее, чем забрать свои деньги у старика Тони. Тут Лора не справится, даже если она не подослана Грэем.

– Неужели все зря? – Девушка, которая в будущем может стать матерью моего внука, плачет, уже не скрывая слез, и трет кулаками глаза.

– Не реви, – прошу я. – У соседа по камере – Джэкоба-Апостола – над постелью висит плакат. Голая девушка заперта в туалете. Но она стоит ногами на унитазе и дотягивается до окошка под самым потолком. Плакат старый, ему уже лет двадцать. Вроде бы просто эротическая картинка, чтобы заключенный мог время от времени вспоминать, что в жизни существуют и женщины.

– Я не поняла, но, наверное, вы правы, мистер Ларни.

– Я тоже сначала не понял. Но потом Апостол показал мне заложенную под низ верхнюю часть плаката. Оказывается, надо всем этим надпись: «Из любого положения существует выход». Из любого, детка.

– Но вы же сами сказали…

– Ты кто такая?

– Я… – теряется Лора. Она очень мила в те моменты, когда теряется, и даже тогда, когда плачет. Хотя обычно плачущие женщины отвратительны.

– Чем ты занимаешься. Профессия у тебя есть?

– Я художница, наверное, или скульптор.

– Кто именно? Картины рисуешь? Изготавливаешь памятники на могилы?

– Не то и не другое. Я делаю из деталей старых автомобилей всякие забавные объемные композиции. Вот недавно окончила бизона.

– Это приносит деньги? – с сомнением спрашиваю я.

– Находятся чудаки, готовые украсить такой инсталляцией лужайку перед своим домом.

– Значит, ты работаешь с металлом? – Я удивлен, ведь обычно женщины предпочитают работать с более податливым материалом, например со слабохарактерными мужчинами.

– Я владею резаком, сваркой. А что здесь странного? Мой отец был автомехаником. У него даже была своя мастерская. Вот я и научилась.

– Ты хорошо умеешь варить металл?

– Для меня это так же просто, как для портного резать ножницами и сшивать материю.

– Тогда у меня есть план… – Я склоняюсь и шепчу Лоре на ухо, она кивает.

Она уходит обнадеженная. Может, я и неправильно сделал, что пообещал. Но речь идет о жизни моего сына. На карту поставлена не моя свобода или жизнь, а его. Пол, бедный мой мальчик. Я даже не спросил у Лоры, как называется твоя болезнь. Но в ее названии для меня нет смысла, я ничего не понимаю в загадках человеческого тела, точно так же, как хирург не понимает секретов сейфовых замков. Мне достаточно знать, что триста тысяч долларов способны спасти ему жизнь. И, если я этого не сделаю, то вся моя жизнь потеряет смысл. Не останется моего следа на земле.

* * *

Уже прозвучала команда «отбой», свет в камерах погасили. Он горит лишь под самым куполом бетонного цилиндра тюремного корпуса. Свет холодный, ртутный. При таком освещении лицо Джэкоба-Апостола кажется мне мертвым. Мы, лежа на своих постелях, тихо, практически беззвучно продолжаем разговор.

– Мне кажется, ты решился бежать. – Я различаю слова в шелестящем шепоте мафиози.

– Возможно, – соглашаюсь я.

– Как, я не буду спрашивать. Это твое дело. Но запомни: есть только два способа выжить в тюряге. Первый – смириться с тем, что ты останешься здесь до конца своих дней. Тогда и весь мир вокруг, ограниченный высоким бетонным забором и колючей проволокой, ты станешь воспринимать адекватно. Так сделал я. Так сделал ты, попав в «Лисьи Норы». Это был наш выбор. Второй способ выжить – это ни на секунду не расставаться с мечтой о побеге. Ни на секунду. А ты изменил свой выбор. Это опасно.

– Я не могу иначе. Я должен оказаться на свободе.

– Я не спрашиваю, почему так случилось. Это снова не мое дело. Причина в женщине, ведь так?

– Нет. Не в женщине.

– Ты ошибаешься. По-другому не бывает. Мужчина меняет жизненную позицию только под влиянием женщины.

Мне приходится задуматься. Апостол по-своему прав. Мне казалось, что все сошлось на моем единственном сыне, но ведь ко мне обратился не он, а его невеста – Лора. Именно ее слезы разжалобили меня, заставили изменить принципам, которым я следовал последние десять лет.

– Я принял твои слова к сведению, Джэкоб, – говорю я.

– Тогда слушай дальше. Самки – страшные создания. Сама природа сделала их такими. Для них мы – мужчины – только жизненный материал. Они получают от нас субстанции, которые помогают им выживать. Деньги, например, положение в обществе, способность защитить их и потомство от других самцов. Причем совсем не обязательно, что потомство будет от тебя. Они способны на всякие хитрости и уловки. Не зря же Бог дал нам подсказку. Ты видел, сколько богомолов залетает в нашу тюрягу, их в разгар сезона спаривания становится больше, чем крыс. Наблюдать за ними одно удовольствие – самка спаривается с самцом и, после того как получает от него все необходимое, просто сжирает его, чтобы получить жизненные силы. Каждая женщина поступает так же, Марти. Не забывай об этом.

Ну что мне ответить Джэкобу. Я сам не раз и не два видел такую картинку. Но у меня совсем другой случай. Я стремлюсь спасти сына. Женщина тут ни при чем – она лишь сообщила мне страшную новость. Мы желаем друг другу спокойной ночи и засыпаем.

Я просыпаюсь от страшного хрипа. Апостол лежит и корчится на полу.

– Джэкоб! – Я пытаюсь поднять его и уложить на постель, но он сопротивляется. – Я позову охрану, врача.

– Не надо, – хрипит Джэкоб. – Просто мой час пришел.

– Ты еще будешь жить, – заверяю я, бросаюсь к решетке, трясу ее и кричу: – Охрана! Врача!

– Брось, – отзывается Апостол, – черти уже пришли по мою душу и нетерпеливо ждут, чтобы доставить ее в ад. Теперь я узнаю, наконец, в каком обличье приходит смерть – в мужском или женском, а может, и в обличье самки богомола.

– Что ты такое говоришь?

– Держи. – Джэкоб вкладывает мне что-то в ладонь и сжимает пальцы. – Он поможет тебе. Он видит больше, чем настоящий. Это будет твой третий глаз, которым ты сможешь видеть недоступное другим. Береги его.

Я разжимаю пальцы и вижу на своей ладони стеклянный глаз Апостола. Он сделан так искусно, что кажется настоящим, он смотрит на меня.

– Джэкоб, – зову я.

Но он уже не слышит меня. Веки его закрыты. Апостол всегда жил так, чтобы не доставлять мне – его единственному другу – хлопот, даже умер с закрытыми веками, чтобы мне не пришлось их опускать. Наконец появляется врач в сопровождении охраны. Но ему остается только констатировать смерть заключенного.

Вот и все, я остался один. Больше не от кого ждать совета. Единственный человек, чья жизнь для меня не пустой звук, – это мой сын Пол, дай ему Бог счастья и здоровья. А я, в свою очередь, сделаю все от меня зависящее.

* * *

Чтобы покинуть стены самой страшной тюряги и выйти на свободу, совсем не обязательно годами по ночам копать тайные ходы, разбирать кирпичи, отделяющие вас от вентиляции, подкупать охрану или же мастерить, ничего не смысля в аэродинамике, дельтаплан, способный лишь рухнуть со стофутовой высоты. Все значительно проще.

Утром я заявляю охране, что мне необходимо попасть на прием к начальнику тюрьмы по очень важному делу. Обычно охрана должна узнать, в чем причина. Но я запираюсь и говорю, что могу довериться только самому начальнику.

Чаще всего в таких случаях заключенный хочет слить кого-то из своих товарищей. То ли сообщить о готовящемся побеге, то ли заложить торговца наркотиками. В любом случае такие визиты среди сидельцев не приветствуются. Я мгновенно превращаюсь для всех без исключения заключенных в парию. Меня перестают видеть, замечать. Парни демонстративно покидают свои места во время обеда, лишь бы не оказаться со мной за одним столом. Я понимаю, увидев во время прогулки главарей всех трех банд, перешептывающихся возле качалки, что речь у них идет обо мне. Меня решают «убрать». Но так быстро это случиться не может. Нужно время на подготовку убийства. А я решил покинуть «Лисьи Норы» в самое ближайшее время и возвращаться сюда не собираюсь.

Начальник тюряги по-своему неплохой человек. На такой должности мог бы оказаться и больший мерзавец. Меня приводят в его кабинет. Конвоир выходит за дверь. Раньше мне никогда не доводилось здесь бывать, хотя Апостол мне и рассказывал, как тут все выглядит. На стене, за креслом начальника, висит живописное полотно, на котором изображен трехмачтовый парусник в бушующем море. В детстве начальник мечтал стать флотским офицером, но детские мечты редко сбываются. Что ж, начальник тюрьмы – тоже высокая должность.

– Присаживайся. – Хозяин кабинета указывает мне на стул.

– Благодарю вас, сэр, за то, что согласились на встречу со мной.

Когда я сажусь, то чувствую себя неуютно. У всех стульев в кабинете укорочены ножки. Сам начальник маленького роста, но хочет казаться выше, вот и придумал такой трюк. А у его кресла ножки наращены. Что ж, каждый как-то компенсирует свою ущербность. Некоторые коротышки самоутверждаются за счет женщин, считая, что, сменяя любовниц и соблазняя чужих жен, становятся в чем-то выше других мужчин. Некоторые прибегают к жестокости или насилию. Так что случай с нашим начальником еще не фатальный.

– Смотри, Топор, если ты зря потревожил меня, то тебе придется худо.

– Постараюсь не разочаровать вас, сэр. Я хочу сделать признание в совершенном преступлении.

– Ты совершил его в стенах тюрьмы?

– Нет, сэр. Это было еще на воле, за два месяца до того, как был убит ювелир.

– Был убит тобою, – уточняет начальник.

У него есть «фишка» – он помнит, за что сидит каждый заключенный. Я просто подыгрываю ему, чтобы польстить.

– Я с двумя парнями взял инкассаторский фургон, когда тот забирал наличку…

Я специально называю двух своих подельников, которые уже отправились на тот свет. Думаю, они не в обиде на мое признание. Ведь им от него хуже не станет. Все остальное – чистая правда. Тогда мы неплохо поднялись. Про инкассаторский фургон нам сообщила моя последняя на воле женщина – несравненная Одри Марли. Она узнавала многие вещи в городе и давала нам наводку. Не знаю уж, откуда она была настолько информирована. Инкассаторы должны были забрать зарплату для докеров. Было это перед Рождеством, а потому и сумма получалась солидная.

Мы подняли тогда неплохой джекпот – взяли почти полмиллиона, а для Бэйсин-Сити это неплохие деньги. Мы были вооружены, но не убили ни одного инкассатора, лишь ранили их. В общем, ограбление прошло великолепно и по всем правилам.

– Мы тогда поделили деньги и договорились не тратить их полгода, чтобы не светиться, – сообщаю я начальнику, который внимательно слушает мои признания. – Каждый спрятал свою часть отдельно от других. Если повезет и мою долю никто до сих пор не нашел, я покажу тайник, и деньги можно будет вернуть владельцу доков, – в конце я, конечно, вру – деньги я успел потратить еще на воле. Купил тогда своей Одри Марли украшения, о которых она мечтала, причем у того самого ювелира, из-за которого оказался на пожизненном в «Лисьих Норах».

Одри Марли любила бриллианты. Наверное, любит их и теперь. В этом отношении женщины хранят постоянство. Ее имя в своем рассказе я, конечно же, не упоминаю. Одри до сих пор жива. И, несмотря на то что она предала меня, я не собираюсь сдавать ее копам.

Начальник внимательно смотрит на меня и не «догоняет».

– Я не могу понять, – говорит он мне. – Ты ограбил фургон десять лет тому назад. Тебе вместе с плохими парнями удалось остаться неразоблаченным. Ты никогда не шел на сотрудничество с администрацией тюрьмы. Какого черта ты решил сделать признание сейчас, спустя десять лет?

Конечно, начальник тут абсолютно прав – он не понимает моих мотивов, а непонятное всегда настораживает и даже пугает.

– Все просто, сэр. – Я стараюсь быть убедительным. Не говорить же мне, что я решил сбежать, чтобы помочь сыну. – Сегодняшней ночью умер мой сосед по камере – Джэкоб-Апостол. Его смерть впечатлила меня. Он ушел из жизни, не успев покаяться в совершенных грехах. Никто не знает дня своей смерти. У меня тоже немало грехов. Вот я и решил признаться в одном из них, чтобы снять тяжесть с сердца. К тому же мне все равно мотать пожизненное за ювелира. Так что хуже уже не будет.

Начальник думает. Кажется, я убедил его. Он мне поверил. Для убедительности я кручу в пальцах последний подарок Апостола – его стеклянный всевидящий глаз. Начальник пододвигает ко мне лист бумаги и ручку.

– А теперь, Топор, изложи все это письменно, – говорит он.

И я принимаюсь писать. Это признание должно стать «письмом счастья» для моего сына, его шансом победить смерть.

Если задаться целью, то ее можно достичь. Начальник сообщает мне, что завтра в тюрягу ко мне приедет следователь. Но до завтрашнего дня еще следует дожить. В камере оставаться опасно. Там я один, а решетка открыта. Впервые я жалею о том, что камеры не заперты днем. А потому мне нужно постоянно оставаться на виду.

Не думал, что главари банд так быстро договорятся между собой. После обеда на спортивной площадке я замечаю темнокожего громилу, который присматривается ко мне. Он недавно не сумел расплатиться за доставленные ему наркотики, а потому находится на крючке. Ему могут поручить что угодно, и он обязан выполнить порученное. Иначе его самого ждет смерть.

Громила, как я понимаю, обязан исполнить приказ главарей до отбоя. Они решили, что мне не следует дожить до утра. Ведь завтра приедет следователь, и я смогу кого-то сдать копам. Что ж, они рассуждают логично. Сам бы так решил, оказавшись на их месте. Здесь, в тюряге, никто не потребует у тебя объяснений, не поинтересуется мотивами. Тут не принято верить словам. Если ты нарушил неписаные правила, то должен понести наказание. Самому набиваться на встречу с начальником нельзя ни в коем случае.

Небо над «Лисьими Норами» затянуто тучами. Моросит мелкий дождь. Заключенные прячутся под навесами, а я, наоборот, стою посередине баскетбольной площадки и, задрав голову, смотрю в небо. Теплые капли падают мне на лицо. Я глубоко вдыхаю влажный воздух. Он пахнет не только выжженной травой, но и свободой. Я чувствую этот запах, хотя никогда раньше не ощущал его за стенами тюрьмы.

Неподалеку от меня прогуливается и Ас – черный ворон со сломанным крылом. Его подобрал на дворе и выходил Джэкоб-Апостол. Птица не может больше летать, и жалко смотреть, как она по вечерам, когда его собратья огромной черной тучей пролетают над нашей тюрягой, возвращаясь с городской свалки, пытается оторваться от земли.

Ас и сейчас пытается взлететь, машет крыльями, разбегается. Но самое большее, что ему удается, – это продержаться в воздухе несколько секунд, не больше, чем курице. Бедняга. Небо уже недостижимо для него, и остаток своих дней он проведет в «Лисьих Норах», наблюдая за своими собратьями.

И тут я замечаю краем глаза, как темнокожий громила выходит из-под навеса. Он сбросил майку, демонстрируя свои накачанные мышцы. Это не человек, а машина для убийства. Правую ладонь он держит вывернутой, пальцы не сжаты в кулаки – похоже, что так он прячет самодельный нож. В тюрьме делают смертельно опасные ножи из чего угодно. В ход идут даже шариковые ручки. Можно, конечно, побежать, позвать охрану. Но у меня есть гордость. Свои проблемы я должен решить сам. Или не решить, а уйти из жизни. Похоже, это сейчас и произойдет. У меня мало шансов против громилы, которому поручили прикончить меня. Он весит раза в три больше и на голову выше. Это просто сгусток мышц.

Делаю вид, что не замечаю его приближения. Если я сумею выбить у него нож, то у меня появится хоть маленький шанс спасти жизнь.

– Эй, повернись ко мне лицом, ублюдок, – негромко произносит громила.

Все же и он хочет соблюсти кое-какие правила. Нельзя бить ножом в спину. Заключенные смотрят на нас. Подобные схватки происходят не так уж часто, и это увлекательное зрелище. Я поворачиваюсь лицом к своему противнику. С десяток секунд мы смотрим друг другу в глаза. Если он убьет меня, я не смогу помочь Полу. Какой же глупой и нелепой будет моя смерть. А во взгляде темнокожего убийцы сквозит уверенность, что он с легкостью прикончит меня. Он взмахивает рукой. Мне удается уклониться с траектории ножа. Это именно нож – я успеваю заметить между пальцев короткое лезвие, которым мой убийца хотел полоснуть меня по лицу.

Использую для спасения любую возможность – мне удается схватить его за руку и вывернуть ее, нож падает на мокрую землю. Но это единственный мой успех. Громила хватает меня. Я понимаю, что уже не смогу вырваться из его объятий. Меня хватает только на то, чтобы зацепить нападающего ногой и упасть вместе с ним на землю. Он сильнее меня, грузнее.

Никто из заключенных не вмешивается. Мой убийца обязан справиться сам. И он справляется. Темнокожий уже сидит на мне, придавив к каменистой земле всем своим весом. К нам бегут охранники с дубинками, но им не успеть. Громила заносит надо мной сжатые кулаки – он намеревается одним ударом размозжить мне голову. Если не удастся, то времени у него еще хватит на то, чтобы сломать мне шею.

Конечно, охранник на вышке мог бы выстрелить. Но у него не снайперская винтовка. Может и промазать, попасть в меня. Зачем ему потом лишние проблемы? Я понимаю, что даже не успею в мыслях попрощаться с Полом и Лорой, которую уже успел полюбить как дочь.

Спасение иногда приходит оттуда, откуда его не ждешь. Ворон подскакивает, лопочет крыльями. Ас взлетает. Сперва мне кажется, что он просто хочет помешать громиле нанести роковой удар, лопочет крыльями перед его лицом. Но, оказывается, все куда серьезней. Птица бьет острым клювом ему в глаз и выдирает его вместе с корнем. Кровь хлещет из пустой глазницы. Мой убийца ревет, как пожарная сирена. Он даже не сопротивляется, когда охранники валят его на землю и застегивают за спиной наручники.

Заключенных разгоняют по камерам и закрывают решетки. Со двора доносятся стоны громилы – неудавшегося убийцы. Теперь никто не сможет зайти ко мне, чтобы отнять жизнь.

Уже темнеет, когда я слышу хлопанье крыльев. На подоконник зарешеченного окна вспорхнул Ас. Он косо смотрит на меня и кладет перед собой окровавленный глаз, принимается бить его клювом. Я не мешаю ему. Ворон имеет право делать то, что считает нужным. Разжимаю ладонь и смотрю на стеклянный глаз Апостола, а он смотрит на меня.