Добро пожаловать в Некрополь

Отмечая это, Терёхин, контролировавший радиообмен в эфире по своей радиостанции, поднял вверх большой палец правой руки.

Находящийся на родине немец, ничего не подозревающий о том, что его слушают нежелательные лица, основательно разошёлся и с сумасшедшей скоростью отбивал одну группу знаков за другой.

Николай еле успевал записывать.

Когда он закончил, Штофф отправил какой-то загадочный знак и только после этого отдал команду «конец связи».

Терёхина такое поведение неслыханно разозлило:

– Товарищ капитан, что-то юлит эта сволочь!

– Почему ты так думаешь?

– Сигнал. Он подал своим хозяевам какой-то сигнал.

Иван Иванович выхватил из кобуры пистолет и приставил его к виску пленника:

– Не послушал ты меня, Вилли. И себя подвёл под монастырь, и своего товарища!

– Это неправда…

– О чём ты предупреждал своих боссов, ну же…

– Ни о чём, клянусь!

– А что за знак послал в эфир?

– Когда?

– Перед самым концом связи…

– А… Это значит, что всё в порядке. Никто мной не руководит, и я не веду двойной игры.

– Коля, может такое быть?

– Так точно.

– Вот видишь, значит, напрасно мы волновались!

– Конечно, напрасно, – закивал головой Штофф. – Ведь, если бы я хотел кого-то предупредить, то сделал бы это в начале эфира.

– Брешет он. Нутром чую, – недоверчиво покачал головой Терёхин.

– Сейчас проверим. Ну-ка, Вилли, расшифруй нам эту белиберду.

– «Поздравляю с успешным выполнением задания. Ждите наши войска в заданной точке».

– Всего-то? Вон сколько он наворочал. Наверняка целую инструкцию прислал.

– Нет. Слово чести! Всё так, как я сказал.

– Ладно. Верю. А теперь, Коля, ты возьми его блокнот и попробуй разобраться, правду говорит наш друг или нет.

– Но!.. – несмело запротестовал Штофф.

Однако Коля уже сопоставлял знаки и комментировал вслух:

– «У вас новое задание. 22 июня в 12:00 вы должны выдвинуться в район озера Свитязь к урочищу Гряда и ждать нашего человека. Пароль “Штольце”, отзыв “Шпеер”. После чего полностью поступаете в его распоряжение. Если встреча по каким-то причинам не состоится, повторяйте попытку через каждые два часа…» Я же говорил – юлит!

– Ах, Вилли, Вилли, – Ковальчук почесал макушку своим «ТТ» и нарочито громко добавил:

– Расстрелять. Обоих!

13. Берлин, радиоцентр разведуправления, 22 июня 1941 года, 3 часа с четвертью

Полковник Штольце был взбешён. Группа, командиру которой он доверял больше остальных, не выполнила задания, не достигла цели.

Как, как доложить об этом фюреру?

Операция «Тяжёлая вода» у него под неусыпным личным контролем! И днём, и ночью!

Хорошо ещё, что радист догадался подать тайный знак, означающий, что группа разоблачена. Но, к сожалению, сделал это только после того, как ему передали приказ о новом задании… Следовательно, если враги перехватили депешу (в чём Штольце уже не сомневался), то могут послать в 12 часов на Гряду своего человека, и тогда Профессору – конец.

Впрочем, как говорят русские, и шут с ним.

Слава богу, о его существовании Гитлеру ничего не известно…

Фу… Штольце вытер пот с чела…

«Нет, о провале я докладывать не стану. Через считаные минуты начнётся война, и тогда Советам будет не до шпионов, не до Профессора и не до тяжёлой воды. Это точно.

А выполнение задачи, ранее возложенной на Пухарта, перепоручу диверсионной группе, заброшенной на территорию СССР через зону ответственности Брестского отряда. Её командир уже вышел на связь. Никаких проблем у него нет. Так что, при удачном стечении обстоятельств, и он может успеть к 12 часам. Тогда Профессор будет спасён».

– Юрген! – тихо бросил Штольце.

Один из трёх радистов поднялся с места:

– Я!

– Передайте для четвёртого шифрограмму. Текст будет тот же, что и для третьего.

– Есть!

14. Хутор Волчий Перевоз, 22 июня 1941 года, 4:00^[8]

Гитлер отводил своим полководцам ровно полчаса на то, чтобы подавить все очаги сопротивления советских пограничников.

Но, как говорят в Украине, «не так сталося, як гадалося»… Хотя в четыре часа ночи на отважных стражей наших рубежей обрушилась вся военная мощь Третьего рейха.

После двухчасовой артподготовки на позиции 8-й пограничной заставы пошёл батальон вражеской пехоты. Пётр Карпович организовал два сектора обороны. Первый, который он возглавил лично, находился в районе моста через реку Западный Буг, второй – под командованием замполита Бабенко – непосредственно возле помещения заставы.

Первая атака фашистов захлебнулась.

Но уже к восьми часам утра на мост со станции Дорохуск^[9] прибыли два немецких бронепоезда и сразу же открыли массированный огонь по мужественным советским пограничникам. Почти все защитники моста при этом погибли. Лишь пятеро уцелевших бойцов и тяжелораненый старший лейтенант Старовойтов под вражескими пулями сумели добраться до 3-го блокгауза.

Яростно отбивалась от врага и группа политрука Бабенко, противостоящая двум пехотным ротам наседающего противника. Особым упорством отличались младший сержант Малый, красноармейцы Горюнов и Яковлев, которые точными очередями из пулеметов заставили залечь вражеские шеренги. Отважно сражались также заместитель политрука Прищепа, пограничники Смолин, Хашлаков.

Но на мост, оставшийся без охраны, уже вползали немецкие танки. За ними шли два полка пехоты с артиллерией. А на заставе из 66 осталось всего лишь 20 бойцов, способных держать оружие.

Вскоре немцы выкатили три пушки для стрельбы прямой наводкой и стали расстреливать из них 1-й и 3-й блокгаузы. По 2-му, в котором находился Бабенко, огонь вели минометы. Под их прикрытием враг снова и снова поднимался в атаку.

Однако наиболее горячий бой разгорелся не здесь, а в районе 1-го блокгауза, к которому прорвалась вражеская пехота. Остановить её наши воины смогли, лишь бросившись в рукопашную контратаку!

Чуть позже немцы подобрались и к 3-му блокгаузу, к тому времени получившему значительные повреждения. Пограничники во главе со старшим лейтенантом Старовойтовым отбивались чем могли и как могли. Несмотря на три ранения, Петр Карпович постоянно улыбался и подбадривал своих подчинённых. Но гитлеровцы подползли к укрытию и забросали его гранатами. Начальник заставы погиб.

Десять уцелевших красноармейцев продолжали бой с немецким батальоном, который окружил последний 2-й блокгауз. Осколком в лицо был ранен Хашлаков, еще один осколок попал в спину Андрею Бабенко, в бедро был ранен Спиридонов, но, несмотря ни на что, все они оставались в строю и оказывали ожесточённое сопротивление вооружённому до зубов врагу.

После очередного обстрела Бабенко приказал перебраться из сруба (бойницы и смотровые щели были забиты землей) в ходы сообщения.

И, как оказалось, вовремя…

Спустя несколько минут к блокгаузу подползли два сапера и заложили взрывчатку. Мощным взрывом оборонительное сооружение было уничтожено, а лазейку, в которой укрылись последние защитники заставы, основательно забросало землёй.

Один из фашистов решил раскопать вход в траншеи и был застрелен красноармейцем Хашлаковым. Но на звук выстрела сбежалась вся гитлеровская свора.

По команде офицера солдаты стали снимать землю и сдирать деревянное перекрытие. Первым к входу спустился командир немецкой группы и сразу получил пулю из пистолета Бабенко.

Остальные принялись долбить дыру прямо над головами пограничников. Те и тут не растерялись: дружно подняли кверху стволы винтовок и дали залп по оккупантам, глядевшим в проделанное отверстие.

Так, с переменным успехом, бои длились до самой ночи. А с наступлением темноты внезапно прекратились. Фашисты просто не решались приближаться к смертоносной траншее.

Андрей Бабенко в это время решил осмотреть своё нынешнее укрытие. Один выход был полностью завален, отрыть его не представлялось возможным. У второго, расчищенного немцами, горел костер и дежурил патруль с пулеметом.

Уходить решили через дыру в перекрытии. Один за другим мужественные пограничники покинули траншею и вскоре собрались в районе столовой. Еще два часа после этого они наблюдали за заставой, надеясь найти хоть кого-то из живых товарищей, но безрезультатно. И только тогда стали пробираться к своим.

На рассвете 23 июня им встретился местный житель, показавший тропу, ведущую к деревне Гуща. Вскоре группа Бабенко вышла в зону, контролируемую бойцами 45-й стрелковой дивизии, и вместе с ними продолжила отступление до Ковеля…

Своё дело они сделали – за первый день войны силами одной заставы уничтожили свыше 400 немецких солдат и командиров.

15. Любомльский, Шацкий районы Волынской области Украины, ночь с 21 на 22 июня

Ковальчук не стал дожидаться, когда первые снаряды упадут на его родную землю, – переоделся в гражданский костюм, предоставленный схожим по комплекции подполковником Сурженко, сел в автомобиль и помчался в сторону местечка Шацк, где у него было много знакомых, среди которых в первую очередь местный участковый Владимир Тур.

К нему и направлялся наш герой.

Ровно в четыре утра с запада донёсся страшный гул. Причину его Иван Иванович не мог понять, пока над трассой, по которой бежала его машина, не появилась армада самолётов с крестами на бортах. Спустя пятнадцать минут – вторая, затем – третья.

«Это война! Не врали диверсанты!»

Нет, капитан не паниковал и совершенно не боялся за свою шкуру. Надо будет отдать жизнь за советскую власть – он сделает это без малейших раздумий!

Но, чтобы погибнуть, особого героизма не требуется.

Сначала следует сделать всё, чтобы нанести врагу как можно больший урон. Этому его учили всю жизнь.

«Я возьму этого Профессора и узнаю, что затеяли фрицы. А там – посмотрим», – решил контрразведчик.

К счастью, Владимир Михайлович Тур был дома. И, как ни странно, уже не спал, хотя на часах не было ещё и пяти утра.

– Что же это такое творится, а, Ваня? – наивно вопрошал он, указывая на чёрное от самолётов небо, – разговор происходил во дворе его дома.

– Война, братец… Страшная война пришла на нашу землю.

– Прут и прут… Аж солнца не видать. А наши, наши соколы где?

– Сам удивляюсь… Хоть бы какой истребитель взлетел, пульнул хоть раз в эту чёртову стаю, пускай даже для приличия.

– Точно.

– Но у нас с тобой другая задача.

– Какая?

– Где находится урочище Гряда, знаешь?

– Ну, ты и спросил! Это ж самое козырное место на озере Свитязь.

– К двенадцати мы должны быть там.

– Понял. Значит, выйдем в 11:30.

– Не выйдем, а выедем.

– Ты с машиной?

– Да.

– И где она?

– Посмотри направо!

– Ух ты, красавица… А за рулём кто?

– Наш человек. Сержант Пахомов. За сколько времени доедем?

– Минут за пять-десять.

– Хорошо. В 11:45 взлетаем!

16. Урочище Гряда Шацкого района Волынской области Украины, 22 июня 1941 года, 12:00

Иван Иванович посмотрел на часы. Пора! Тем более что по единственной безлюдной дороге, ведущей к озеру, уже минут пять ходил взад-вперёд высокий, ухоженный, несколько щеголеватый мужчина не старше 45 лет в элегантном светлом костюме, сразу выдававшем в нём приезжего.

Ковальчук оставил машину за поворотом, чтобы незнакомец не увидел её раньше времени, и пошёл пешком.

– Штольце…

– Шпеер!

– Очень приятно.

– Взаимно. Как ваше настоящее имя?

– Я сам его забыл.

– Отвечайте! Вы поступили в моё распоряжение, а не я в ваше! – надменно выдавил франт.

– Рудольф, – на всякий случай назвался именем Пухарта капитан.

– Я представлял вас более молодым.

– Принимайте какой есть. Что делать?

– Не торопитесь, Руди… Как я понимаю, наши… ваши войска немного застряли на границе?

– Похоже на то.

– Вы прекрасно говорите по-русски!

– Стараюсь!

– А по-немецки?

– Проверяете? Напрасно… Большевикам всё равно скоро капут… Они драпают на восток так, что только пятки сверкают. До нас им никакого дела нет. И, надеюсь, не скоро будет!

– Это правда, – улыбнулся пижон, как мысленно окрестил его Ковальчук. – Вы с транспортом?

– Да.

– Великолепно.

– Далеко ехать?

– Нет. Километра три. На другой берег.

– Слушаюсь, господин…

– Зовите меня просто – Профессор.

– Яволь!

17. Село Свитязь Шацкого района Волынской области Украины, 12:20

Профессор выбрался из машины, осмотрелся и жестом указал на лежащие впереди непролазные чащи, посреди которых петляла узкая звериная тропа:

– Сюда.

Ковальчук и Тур едва поспевали за ним.

Вскоре посреди леса выросла заброшенная хижина, огороженная очищенными от коры стволами молодой сосны, сикось-накось прибитыми по горизонтали к столбам из такого же сырья. Рядом с ней – хлев, колодезь. Всё, как полагается в полесских сёлах.

– Здесь! Здесь мы будем дожидаться подхода основных сил, – сказал, словно отрубил, Профессор, усаживаясь на свежевыкрашенную скамью, глубоко вкопанную в землю.

«Значит, тут и раньше кто-то хозяйничал, – мысленно отметил Иван. – И куда только смотрели бойцы местного отделения НКВД, ума не приложу?!»

А вслух полюбопытствовал:

– Каких таких сил?

– Не ваше дело! – грубо отрезал обладатель светлого костюма, чем окончательно вывел из себя опытного чекиста.

– Принимай клиента, Владимир Михайлович! – скомандовал капитан.

– Есть!

– Для начала как следует обыщи его.

– Что, что вы себе такое позволяете? – завизжал пижон, когда руки участкового стали шарить по его карманам.

– Заткнись, сука! – Иван Иванович слегка оттянул назад правую руку и резким, отшлифованным за долгие годы ударом заехал под дых этому «дерзкому, самовлюблённому типу» (такую характеристику он дал Профессору с первой минуты знакомства), надолго отправив наглеца в нокаут.

– Здесь только удостоверение, – сообщил участковый.

– С фотографией?

– Так точно!

– А ну-ка, давай его сюда… «Профессор Селезнёв Вениамин Сигизмундович, Киевский политехнический институт», – прочитал вслух чекист. – А что, похож! – добавил с улыбкой, мысленно наслаждаясь неожиданно созревшим в его голове хитромудрым планом.

Тур тем временем взвалил себе на плечи недвижимую тушу и поволок её в машину.

– Что делать с ним?

– Пускай пока полежит возле тебя на заднем сиденьи. До Шацка он вряд ли оклемается. Когда я выйду, пересядешь на моё место. И вперёд, через леса, на соединение с нашими войсками.

– А дальше?

– Дальше… Потребуешь встречи с командиром и передашь эту гадину в руки особистов. Те знают, что с ним делать!

– А вы, товарищ капитан? – испуганно поинтересовался сержант Пахомов, обычно немногословный и никогда не задающий лишних вопросов.

– Я остаюсь на Свитязе. Курортный сезон только начинается…

18. Урочище Гряда, 23 июня 1941 года

Каково истинное положение дел на фронте, Ковальчук, естественно, не знал. Но, когда в 14:00 на Гряде никто не появился, понял: не так всё хорошо, как надеялись фашисты.

И правда… 23 июня 1941 года группа пограничников из 40 человек под командованием капитана Климова остановила беспорядочный отход подразделений 61-го и 253-го стрелковых полков западнее города Любомль, освободила из окружения командира и личный состав 61-го стрелкового полка и пошла в наступление, нанося противнику значительный урон.

Вечером 23-го и весь день 24 июня отряд оборонял подступы к Любомлю, сдерживая наступление превосходящих сил противника.

Как уже говорилось, Ковальчук ничего об этом не знал. Но верил, что врага остановят, разобьют, погонят, как собаку, на запад. Без задних ног, то есть лап!

Появляясь в условленном месте под личиной Селезнёва, он конечно же очень рисковал, ибо враг, скорее всего, уже знает о провале Пухарта и предпринимает соответствующие меры. Но какое-то внутреннее чувство (опыт, интуиция?) подсказывало контрразведчику, что он на правильном пути.

Ровно в 18:00 на горизонте «нарисовался» высокий и стройный лейтенант РККА, через каждые 10–15 секунд нервно поглядывающий на свои новенькие «Командирские» часы.

Иван Иванович остановился у ствола могучей берёзы так, чтобы его сразу могли заметить, и равнодушно уставился в другую сторону.

Офицер перешёл на бег.

– Штольце! – выдохнул он, тяжело дыша.

– Шпеер… – отозвался чекист.

– Приказано поступить в ваше распоряжение! – чётко отрапортовал диверсант.

– Хорошо. Вы один?

– Никак нет. Нас трое. Ещё столько же членов моей команды навсегда остались в белорусских болотах…

– Что поделать – война… Как вас величать?

– Генрих.

– Я для вас Профессор.

– Яволь!

– Давайте сюда своих людей. Будем через лес пробираться к месту дислокации…

– Слушаюсь!

«Лейтенант» свистнул. Откуда-то из кустов сразу появились двое его товарищей – ободранные, чумазые, совсем не такого бравого вида, как их командир.

«Да, ничего не скажешь, здорово потрепали вас наши парни!» – про себя ухмыльнулся капитан.

19. Хутор на Свитязе, 23 июня 1941 года

К лесному домику добрались без приключений. Сорвали замок и открыли дверь. Трогать окна не стали… Внутри помещения всё было, как в казарме: шесть кроватей, по три в каждой из комнат, и четыре тумбочки. Больше ничего.

– Располагайтесь, господа! Чувствуйте себя, как дома. В Альпах или на берегах Рейна.

– Данке шён, – лейтенант с сапогами завалился на чистую постель и закурил. – Вася – в боевое охранение, Паша – отдыхать!

– Есть!

– Подъём в 20:00.

Время тянулось необычно медленно.

«И какой с меня, к чёрту, Профессор? Не дай бог что-то спросят по химии или механике, – сразу клямка! Нет, зря я вляпался в эту авантюру, – думал Иван Иванович. – Без приказа, без связи… Где был? Почему не бросился с голыми руками на врага? Попробуй потом докажи, что у тебя не было иного выхода, что действовал строго по ситуации в интересах родной страны… Хоть бы Тур вышел к основным силам и доложил, кому следует, обо мне, а то шлёпнут свои же, если выживу, – и жалуйся потом кому хочешь, хоть Господу Богу, если он есть, конечно!»

Ровно в восемь вечера Василий вернулся в дом, разбудил товарищей, а сам улёгся спать.

Паша сменил его на посту.

А лейтенант, которого они между собой называли Григорием Ивановичем, остался бодрствовать в одной комнате с Ковальчуком.

– Что не спите?

– Не положено. В 21:00 – эфир… А мне ещё надо подготовить радиостанцию. Нашу пришлось оставить в тайнике под Брестом. Тащить с собой тридцатикилограммовый «Телефункен» не было никакой возможности. Вы не против помочь?

– С удовольствием.

«Блин, только этого мне и не хватало. И так жизнь на волоске… А если тот сигнал, что подал Вилли, на самом деле предупреждение об опасности, тогда и этот волосок будет оборван… Нет, непохоже… Иначе бы меня грохнули прямо на Гряде!»

Такой вывод действовал успокаивающе, и капитан следом за лейтенантом, так и не накинувшим на плечи гимнастёрку, поплёлся на улицу.

«Какое-то время у меня есть. Сутки-двое или час-другой, пока неясно, но есть!»

Григорий тем временем зашёл в хлев, разворотил копну сена и спустя мгновение вытащил на свет новенькую, в смазке, радиостанцию. Проверил комплектность и удовлетворённо хмыкнул:

– Всё на месте!

– Гут! – разделил его радость Ковальчук.

«А может, прибить его и закопать в сарае, а самому пуститься наутёк? Нет, я должен досмотреть эту комедию до конца!»

– Помогайте!

– Что делать?

– Несите «Телефункен» наверх!

Вдвоём они еле затащили радиостанцию на чердак. Лейтенант размотал антенну с грузом и через незастеклённое окно забросил её на ближайшее дерево. Затем щёлкнул тумблером. Приёмник захрипел, засвистел… Диверсант начал крутить верньер^[10], но нужная частота всё время куда-то уплывала.

– Райс…^[11] Кварц полетел! – прокомментировал он раздражённо. – Надо будить Василия. У него есть запасной.

«Тут мне и конец!» – подумал Ковальчук, искренне сожалея о том, что вместе с удостоверением сдал верного друга тэтэшника подполковнику Сурженко. Как положено – под расписку.

– Ремонт много времени займёт? – спросил он.

– Нет. Минутное дело… Слушайте, герр Профессор, поднимете, пожалуйста, его сами. А я пока сбегаю в кусты… Замучила эта сухомятка…

Ивану только этого и надо было!

Он быстро прошёл в комнату, где стояла кровать, на которой ночью спал лейтенант, и выхватил из внутреннего кармана удостоверение личности командира РККА.

Ну, как настоящее, никаких следов подделки! Умеют, сволочи!

…Василий долго не хотел просыпаться. И на чердак лез нехотя, как из-под палки. Зато кварц поменял быстро и сразу настроился на нужную волну.

«Клиент у нас», – отбил ключом и моментально получил ответ:

«Смотрите за ним в оба. Завтра прибудут наши люди и сразу выяснят, тот он, за кого себя выдаёт, или нет».

Прочитав послание, командир группы смерил Ковальчука недобрым взором.

– У вас есть документы?

– Гевишь…^[12]

– Потрудитесь предъявить!

– Битте…^[13] – Иван Иванович спокойно и без задержки предъявил удостоверение, реквизированное у настоящего профессора. Он практически ничем не рисковал, ибо на фото Селезнёв снимался лет пятнадцать тому назад. Тогда ему не было и тридцати, и его круглую голову украшал буйный, вьющийся, чубчик.

А теперь их обоих можно смело называть «склонными к облысению».

Лицо? Нос, уши и глаза есть у всех, а детали на пожелтевшей бумаге просто не разобрать!

– Простите, Вениамин Сигизмундович… – пробурчал лейтенант, видимо, осознав безосновательность своих подозрений.

– Ничего. Бывает…

– Завтра ждём гостей. До этого времени нужно хорошо отдохнуть. Всем спать. Я подежурю!

20. Хутор на Свитязе, ночь с 23 на 24 июня 1941 года

Всю прошлую ночь Иван не сомкнул глаз, но и в эту спать ему совершенно не хотелось… В голове путались мысли.

Война, немцы, Свитязь, профессор… Как связать их в единую геометрическую фигуру? И какую? Прямоугольник, квадрат, ромб?

Да, ещё… Что немцы забыли в этом заброшенном и Богом, и людьми уголке? Что?

«Нет, я обязательно во всём разберусь!» – в очередной раз дал сам себе крепкое слово контрразведчик и… сразу заснул.

Незадолго до рассвета в лесу «ожила» какая-то диковинная птица, начавшая издавать нечленораздельные звуки: «Грыза-чёв, грыза-чёв», такой, если верить удостоверению, была фамилия главаря диверсантов. Этот факт почему-то вызвал у Ковальчука приступ истерического смеха.

Он оделся и пошёл на улицу.

Гриша сладко спал на скамейке. Рядом «дремал» пулемёт Дегтярёва, прислонённый к стене дома.

– К-хы, – кашлянул капитан.

Грызачёв поднял голову и сфокусировал на нём мутный взгляд светло-синих глаз.

– А, это вы…

– Я.

– Не спится?

– Нет.

– А времени сейчас сколько?

– Четыре сорок пять.

– Может, искупаемся?

– А что? Я с удовольствием.

– Будите Пашку, хватит ему дрыхнуть…

Несмотря на то что к концу подходил первый месяц знойного лета, вода в озере была очень холодной. Но Грызачёву холод, кажется, нипочём; его белобрысая голова мелькала уже где-то на полпути к острову, а до него как-никак не одна тысяча метров, это Иван знал ещё с курса географии.

Дойдя до линии, разделяющей воду жёлтого цвета и голубого, чекист наконец решил окунуться. Уф!!! Где ты, Гриня? Не утони, а то твои друзья с меня скальп снимут! А мне жить надо. Чтобы выполнить свою миссию до конца, отдать, как говорится, Родине долг, отблагодарить за то, что вытащила меня, безземельного крестьянина, хлебопашца, из-под беспросветного панского гнёта, дала профессию, научила всем премудростям сложного чекистского дела…

21. Хутор на Свитязе, 25–26 июня 1941 года

На следующий день гитлеровцам ценой невероятных усилий и жертв удалось склонить чашу весов в свою пользу.

Пограничников и части пятой армии, и днём, и ночью оказывающих героическое сопротивление, цепляющихся за каждую пядь родной советской земельки, отбросили к Ковелю.

В 22 часа, когда уже стемнело, от длинной колонны оккупационных войск, потихоньку тянущейся в сторону этого крупного железнодорожного узла, возле города Любомля отделились несколько автомобилей и повернули налево – в сторону знаменитого каскада Шацких озёр. Кто ехал в первом из них, с закрытым кузовом, разглядеть не представлялось возможным, а в открытых кузовах второй и третьей теснились десятки советских военнопленных.

В райцентре грузовики снова повернули налево и неспешно покатили за село Свитязь – в густой смешанный лес.

Около полуночи они наконец добрались до своей цели и остановились у заброшенного дома.

Несущий вахту Василий сразу поднял своих товарищей. Ковальчук услышал шум и тоже проснулся. Но виду не подал. Продолжал поcапывать, лёжа на спине.

Грызачёв завернул машины за хату; военнопленные спрыгнули с кузовов и, сбившись в одну большую кучу, стали устраиваться на ночлег.

А из будки первой машины при помощи диверсантов вышли трое убелённых сединами мужчин и направились в дом. Для них целиком и полностью отвели одну из комнат.

Лейтенант собирался немедля разбудить «русского профессора», чтобы устроить ему тщательную проверку, но гости распорядились не делать этого до утра: мол, никуда не денется…

Больше Иван так и не уснул. Дождавшись рассвета, вскочил с кровати, оделся и под тяжёлым взором недремлющего Грини пошёл во двор. А вдруг это последний день в его жизни? Надо сполна насладиться солнцем, небом, щедростью живописной волынской природы…

Вокруг военнопленных на всякий случай ходил Павел, хотя те, испуганные, подавленные, грязные, голодные, и так не собирались никуда бежать.

А на лавке уже сидел один из гостей – невысокий очкарик лет шестидесяти с вьющимися, плохо подстриженными бакенбардами из прошлого века.

После долгой дороги ему явно не терпелось с кем-то пообщаться, и русский коллега подвернулся как нельзя кстати.

– Давайте знакомиться, я профессор Липке из Лейпцигского университета…

– Приятно!

– А вы тот самый Селезнёв?

– Да. Вениамин Сигизмундович.

– Я читал… Читал все ваши труды. Знаете, мне кажется, что больше вас для развития нашей отрасли, я имею в виду ядерную физику, не сделал никто…

– Ой, не льстите. Как вас зовут?

– Юрген-Клаус, не знали?

– Простите – запамятовал… Для нас, русских, двойные имена в диковинку…

В это время на улицу выскочил Грызачёв. В одном нижнем белье. Заметил мирно беседующих учёных и похлопал Ивана по плечу.

– Общаетесь?

– Так точно, – за обоих отчитался Липке. – Посидите, послушайте нашу дискуссию.

– Зачем?! Всё равно я в этом ничего не понимаю, – устало отмахнулся лейтенант и пошёл прочь.

А Юрген-Клаус ни на миг не умолкал:

– Вначале тридцатых я работал у Юри Гарольда в Колумбийском университете. Именно тогда он впервые обнаружил в природной среде молекулы тяжёловодородной воды и получил за это…

Ковальчук понимал, что ему надо вставить хоть что-нибудь, и наугад бросил:

– Нобелевскую премию.

А что ещё он мог сказать?

Как ни странно, угадал!

– Совершенно верно, – продолжал Липке. – А уже в 1933 году Гилберт Льюис кстати, наставник Юри, выделил чистую тяжёлую воду.

– Мы здесь, в Союзе, слишком мало знаем о работах американцев, – попытался неуклюже оправдать своё невежество Иван Иванович. – Но от них не отстаём, вы уж поверьте на слово.

– Верю! Кстати, у вас чудесный немецкий. Где учили?

– Да так… Стажировался в Берлине во времена нашей предвоенной дружбы.

Лучше бы он этого не говорил!

– Как? Вас, гениального учёного, который знает столько секретов, выпустили из СССР? – сразу же засомневался немец.

– Ну да, я же – член партии, преданный и верный. Был.

Они оба рассмеялись и на мгновение отвлеклись друг от друга, чтобы помахать ручками Грызачёву, медленно возвращающемуся в свои «апартаменты».

И тут Липке окончательно добил «коллегу»:

– Сегодня вечером к нам присоединятся двое физиков-химиков из Гумбольдтского университета, наверняка вы знакомы с ними лично.

И Ковальчук понял, что ему пора «делать ноги»…

– Простите, Юрген-Клаус, вы не хотите искупаться?

– Нет, что вы!

– А мы с лейтенантом никогда не упускаем случая…

– С удовольствием понаблюдаю за вами.

– Что ж, пошли…

Сначала капитан планировал взять Липке в заложники и скрыться вместе с ним, но вовремя одумался, поняв, что в таком случае немцы будут грызть землю, чтобы найти пропажу… А если он исчезнет один, шансов выбраться живым из этой передряги будет несравнимо больше.

Иван Иванович сложил свою одежду на песке и вошёл в воду.

Медлить не стал, забежал за камыши и пустился вдоль них вплавь, чтобы метров через двести снова выбраться на берег и в одних трусах рвануть в глубь леса.

Юрген-Клаус поднял крик только через полчаса:

– Селезнёв утонул!

Диверсанты сначала проныряли всю прилегающую акваторию Свитязя, затем прочесали близлежащий лес, задействовав для этого наиболее крепких военнопленных, но Ковальчука и след простыл!

22. Волынская область УССР, леса между Любомлем и Ковелем, 25–26 июня 1941 года

Когда Иван Иванович, босой и чуть ли не донага раздетый, влетел в березовую рощу, там пас коров какой-то немолодой крестьянин, который, несмотря на лето, был в ватных штанах и фуфайке.

– Раздевайся! – скорчив на лице страшную гримасу, заорал Ковальчук. – Ну же!

– А я що, голый до дому пиду? Та мэнэ ж бабы засмиють!

– Давай быстрее! После победы верну!

– Ага… Вид вас, коммунякив, дочекаешься… В тридцать девятому золоти горы обицяли, а що выйшло?

Пастух продолжал ворчать, но сапоги снимать всё же начал.

– А ты, дед, оказывается, контра… Пристрелить бы тебя, да пистолета нет. И пули жалко!

– Ишь, какой ты жалостливый, москалик…

– Сам такой! Я з Кашивки, що биля Ковеля, можэ, чув? – наконец догадался перейти на родной язык чекист.

– Чув, звычайно… Так чому ж ты не по-нашему балакаешь? Бери, сынку, бери всэ, потим пры нагоди виддасы!

– Дякую… Тилькы ж дывысь, нимцям про мэнэ – ни слова!

– Домовылысь.

Бежать в кирзовых сапогах, которые к тому же оказались на размер меньше и сильно жали, натирая до крови уставшие ноги, было невыносимо трудно. Порой хотелось снять их и выбросить куда подальше. Но совсем без обуви – тоже никак! Особенно ночью. Пришлось терпеть…

Однако вскоре ему опять повезло.

Вечером Иван заметил возле одного из сёл на опушке леса подростка, что-то строгавшего острым самодельным ножом, и, позаимствовав ненадолго у него инструмент, отрезал носки сапог. Так, с торчащими наружу пальцами, и устроился на ночлег в халабуде, сооружённой деревенскими пастухами для того, чтобы было где укрыться от дождя и ветра.

А утром его разбудили чьи-то голоса:

– Дывысь, Тымко, тут хтось е!

– А ну, вставай. Хутко!!!

Выйдя из укрытия, он увидел двух мужиков, немногим старше его. У одного из них на плече болталось охотничье ружьё.

– Кто такой? – процедил тот сквозь зубы.

– Иван я… Ковальчук.

– Звидкы?

– З Кашивкы… Це за Голобами^[14].

– Знаю… Що тут робишь?

– Не бачите, сплю.

– Невже дома не маешь?

– Кажу ж вам… Маю. У Кашивци!

– До неё еще тридцать километров топать…

– Я был у сестры, в Любомле… Аж раптом немец налетел, вот и мушу пробиратыся до дому лесами. У меня ж бо жинка, дети.

– Зрозумило. Що, Петре, нехай йде?

– Та нехай!

– Дякую!

– Йды, тилькы бильше нам не попадайся!

– Добре. А где Ковель, хлопцы?

– Вон там… За лисом. Чуешь выбухи?^[15]

– Так.

– Это германец бомбит мисто. Уже пятый день поспиль^[16].

– Хиба Ковель не взяли?

– Ни. Там ще Советы хозяйнуют. Хочеш потрапыты до них у лапы?