Пролог
«Не вспоминай о том, что было вчера».
Слова звенят в голове заевшим лейтмотивом, как бесконечное пение кукушки в середине третьего сезона. А буря подходит всё ближе: того и гляди, за плечи обнимет. Солит воздух брызгами океанских вод, поднимает к облакам столбы мёртвого песка, мешает на палитре неба серое с красным. Сбежать бы, да некуда.
Нужно спешить.
Волны слюнявят ржавую кромку берега грязной пеной. Следы босых ног быстро наполняются мутной жижей. Прилив отбирает у суши кусочек за кусочком, превращая песок в холодное месиво.
– Ну, давай, ещё раз, – настойчиво шепчет мать и опускает руку на плечо. Её лицо безмятежно, как камень. И это пугает.
Молчи, мама! Ещё минута! Ещё один взгляд на город, что остался позади. Туда, где закатные лучи грызут полуразрушенные небоскрёбы. Издали кажется, будто квадраты окон пылают чистым пламенем. Издали много что кажется…
– Я не могу, – как тяжело это произносить! Вместе со словами из носа вырывается тёплая струйка и бежит к подбородку. Кровь…
– Ты можешь! Времени у нас нет! – голос матери бесстрастен.
Кучерявая туча заслоняет солнце, и на берег опускается серовато-синий полумрак. Стальная молния вспарывает небо, выбеливая мир. Подвывание ветра перетекает в раскат грома, и на кожу обрушивается стена из острых игл. Дождь…
Время истекает. Впрочем, оно истекло ещё вчера.
«Не вспоминай о том, что…»
– Не могу. Не! Могу!
В горле застревает крик отчаяния. Юбка мокнет и собирает песок. Волосы впитывают дождь: облепили щёки словно шлем. Гроза распилила мир надвое: там, за стеной небоскрёбов, всё ещё багровеет солнце. Там, куда стальная птица улетела насколько часов назад… Вот бы взмыть в угрюмое небо, подобно пёрышку, и унестись прочь, следом за ней.
– На эту тему мы поговорим дома, – одёргивает мать, словно читая мысли. – Делай то, что должна. Самое время вернуться.
Струйки дождевой воды катятся по лицу и шее, проникают под воротник. Сопротивляться бесполезно: добьёт. Доломает. Так было всегда, всегда и будет.
Вдох. Глаза закрываются, а рука сама собой вытягивается вперёд. Слова заклятия воскресают на губах: знакомые, громкие и горькие, и воздух звенит нотами согласных, что камушками отскакивают от зубов. Теперь нужно немного потянуть руку на себя. Так, словно пытаешься расцарапать пространство. И вот, мир скользит под пальцами, как масло…
Бух! Запах озона щекочет нос. Игра не стоит свеч. Пальцы высекают из воздуха лишь ворох бесцветных искр.
Взгляд матери пронзает тело, как пика. Ледяной, острый, безжалостный: таким можно покалечить:
– Сосредоточься. Ты слишком торопишься.
Несмотря на холод, щёки начинают пылать. И отчего все приходят с советами лишь тогда, когда сделать ничего нельзя?!
– То ты говоришь, что времени совсем не осталось, то призываешь не торопиться! Почему ты вечно указываешь, что и как я должна делать, в конце концов?! – крик саднит горло. Шум дождя и свист ветра сминают голос, превращая в надрывный визг.
– Потому что я – твоя мать. Моё слово для тебя – закон. Я имею право указывать тебе цели, ведь только мудрым советом я могу спасти тебя от бед, – говорит мама холодно и спокойно. – Ты никогда не думала, куда идёшь и сможешь ли вообще дойти в этот неуказанный пункт назначения.
Мама знает, как сделать больно.
Слеза катится по щеке и теряется в потоках водяных струек. Отвечать страшно. Но, если промолчать, с песком сравняет. На поводу идти нельзя: слишком долго шла. И губы произносят:
– Догма – это не совет. Направить – не значит подавить чужую волю.
И пальцы разжимаются, будто лепестки цветка. Фиолетовое пламя срывается с кончиков, прожигая пульсирующим сиянием воздух. И вот, на расстоянии вытянутой руки зажигается искрящийся сгусток. Шипящий шар расползается, мутнеет, и в широком окне, обрамлённом фиолетовыми языками, проступает другой мир: вековые деревья, свежая ароматная трава, каменная кладка древней стены.
– С четвёртого раза, – громогласно чеканит мать, и в её голосе сквозит разочарование, – и в сад Аэнос, а не в Храм!
– Будь рада хотя бы этому! Или это хуже, чем ничего?!
Мелкая дрожь гуляет по телу. Плечи под намокшим шарфом покрываются гусиной кожей. Это предел. Найденный и достигнутый. Финальная черта, за которой не страшно спросить себя: способна ли мать любить?..
Мать бросает прощальный критический взгляд на побережье, разлохмаченное бурей; на поросшие вереском холмы, багровые от закатного света:
– Пойдём, милая.
И тут же шагает в самое сердце портала. Тело её обретает прозрачность, растворяясь в новом мире. Вот и всё. Подошла очередь: один шаг, и…
Нет. Миссия завершена. Теперь можно, не каясь, подарить матери озлобленный взгляд. В спину. Чтобы не увидела.
Воздух вбирает в себя влагу, и дышать становится сложнее. Языки фиолетового пламени портала разгораются. Кажется, что они отбрасывают блики на песок, но это – лишь прелестная иллюзия, игра импульсов на сетчатке. Он говорил так. Всё, что связано с магией, не подчинено законам физики.
Всё, что связано с чувствами, не подчинено законам разума.
Налетевший порыв ледяного ветра сбивает с ног и заставляет согнуться пополам. Дыхание останавливается на выдохе, опустошая лёгкие. Ноги сами по себе делают шаг назад по сырому песку. Жалкие полметра, но другой мир уже не манит так сильно.
Так и надо. Покровители всегда помогают, если просишь от всего сердца.
Взволнованный голос по ту сторону портала настойчиво зовёт. Ноты дрожат и дробятся на отзвуки, с трудом прорываясь сквозь пространство.
Но разум проясняется. А тучи становятся гуще.
Удары дождевых плетей всё сильнее: почти дух выбивают. Даже стоять тяжело. Там, куда ушла мать, всё иначе. Деревья в недрах портала манят безмятежностью и величественной красотой. Ветерок нежно трогает листья, рождая шелест. Если закрыть глаза, можно почувствовать свежий аромат росы, потрескавшейся сосновой коры, полевых цветов. Этот запах куда приятнее, чем тяжёлый смрад многолетнего пепла и бетонной пыли. Только последний отчего-то дороже…
Волшебный, родной мир теперь дрожит на расстоянии вытянутой руки. Он желает вобрать в себя, укрыть, защитить. И нужно лишь податься вперёд, чтобы оказаться в его объятиях. Чтобы потрогать липкие листья вековых тополей. Чтобы упасть на влажную от вечерней росы траву и вдохнуть полной грудью сладкий воздух… Одна секунда ‒ одно движение!
Но отчего память напоминает о стальной птице, описывающей пируэты над кварталами мёртвого города? О запретном вчера, которое нельзя помнить?
Оттого, что пора сделать шаг.
Шаг назад.
Сердитое шипение почти оглушает: фиолетовое пламя ползёт к центру портала, стягивая разрыв. И знакомый мир сжимается до размеров яблока. Искрящийся сгусток материи мечется над землёй. Маленький взрыв – незримая граница схлопывается, оставляя в память о себе лишь нить белого дыма…
Буря накрывает побережье. Ливень усиливается. Плотная пелена иссиня-серых туч затягивает добрую половину неба, оттеняя бурлящие воды океана. Воздух вокруг тяжёлый и липкий.
Шаги в сторону города легки. Пусть песок комкается под ногами, а ураган сбивает дыхание. Пусть мокрая юбка хлопает за спиной, как парус. Против холода и невзгод есть хорошее средство: волшебный эликсир, что кипит в сердце. Даже когда тебе нет места ни в том мире, ни в этом.
А вдалеке, над сломленными шпилями небоскрёбов, там, куда ещё не дотянулись тучи, кровоточит свежая рана заката. И прощальные солнечные лучи, преломляясь, рисуют радужную дугу над надломленным кусочком мёртвого города.
Глава 1
Диссоциация Нери 42
1
Не вспоминай о том, что было вчера! О фиолетовых вспышках, сумасшедших иллюзиях и…
Осенний вечер, наполненный тёмно-синей дымкой, заглянул в комнату сквозь стекло, и смутные образы померкли в памяти. Так лучше. Намного лучше.
Усталость выходит на финишную прямую тогда, когда дело почти завершено. И сейчас она не промедлила о себе напомнить. Нери потёр веки, прогоняя дремоту. Строчки на мониторе конспектора раздвоились, напоминая, что сон сегодняшней ночью – слишком большая блажь. А жаль. Ему бы непременно пригрезилось что-то приятное. Гораздо привлекательнее, чем серая реальность, которая изо дня в день маячит перед глазами.
Комната, разделённая пополам ширмой, походила на тюремную камеру… Об уединении здесь можно было только мечтать. Однако ни выбора, ни выхода не было. Два года назад мать, дабы расплатиться с кредитом, вынуждена была продать квартиру в центре, выбрав менее просторную на окраине. Её не смутили ни дурная слава северо-западного спального района, ни постоянный грохот монорельса. Нери, как всегда, ни о чём не спросили, поэтому он промолчал. Чтобы сохранить крупицы материнской любви и понимания, лучше было не открывать свой рот. Вообще.
Глаза искали точки преткновения в череде строчек, но попытки ухватить смысл вновь и вновь заканчивались провалом. Невозможно сосредоточиться на конспекте, когда сон вот-вот тебя одолеет. И когда память то и дело напоминает о вчерашнем дне… А если слышишь чужое напряжённое сопение по ту сторону ширмы – тем более.
Форточка с грохотом захлопнулась, покорившись ветру: осень за окном демонстрировала нелёгкий нрав. Нери потянулся к клавише блокировки. Глаза встретили насыщенно-синий сумрак в застеклённом проёме. Прямо над домом завис задумчивый лик полной луны. Чуть поодаль, почти касаясь крыш, плыл зелёный глаз Фаты. Нери сощурился, поймав гипнотическое сияние спутника, и подпёр подбородок ладонью. Когда он был ребёнком, мать говорила, что отец работает исследователем на Фате. Но доводы были настолько наивны, что годам к шести в голове Нери созрело чёткое осознание двух фактов. Отец – не космонавт. Отец не вернётся.
Хватит лирики, отвлекаться нельзя! Половина одиннадцатого уже. Если дело пойдёт так дальше, завтра его ждёт очень низкий балл. Вот Гандива-то обрадуется! Мировая история допереломного периода – это не физика и не высшая математика, где Нери с его логикой постоянно фартит. Здесь нужна бетонная филейная часть и голая зубрёжка. Гандива так умеет. Нери, привыкший брать головой, а не усидчивостью – нет.
Хорошо бы мама сжалилась и забрала Венену к себе! Можно было бы включить музыку и разбудить разум большой кружкой крепкого кофе. Можно было бы… Только мать не подавала голос уже четвёртый день. Вздумалось же Нери – зелёному мальцу – учить взрослую женскую особь, как расходовать платёжные единицы и покрывать выросшие втрое задолженности по кредитам! Тыла для отступления больше не было. И вариантов тоже. Нери не мог договориться ни с мамой, ни с сестрой, ни с физиологией своего организма.
Оставив конспект, Нери поднялся из-за стола и осторожно заглянул за ширму.
Венена растянулась под столом, задрав ноги. Её взлохмаченные волосы разметались по полу, пустые глаза таращились в потолок. Венена обмотала ногу шерстяным шарфом, и теперь размахивала ею, наблюдая, как белые кисти рисуют в воздухе дуги и окружности.
– Венена, – Нери присел на корточки и погладил сестру по голове, – ты не хочешь спать?
– Очешь спать… – механически повторила сестра. – Очешь спать, спать…
Нери отвернулся. Диалог с сестрой был бесполезен. С рождения Венена не реагировала на окружающий мир, существуя в своей оболочке. Мать полагала, что странности Венены – истинное повреждение в результате тяжёлых родов. Её рвение доказать свою точку зрения было понятно: будь вина случая и реаниматоров обоснована, государство выплачивало бы Венене компенсацию в течение всей жизни. Но не всегда всё идёт так, как хотелось бы.
Отчаяние накрывало Нери: каждая потерянная минута вычиталась из времени драгоценного сна. Он посмотрел сестре в лицо, пытаясь поймать отрешённый взгляд и наладить контакт:
– Венена, может, переодену тебя и спать ляжешь?
Венена замотала головой. Похоже, на этот раз достучаться удалось. Но надолго ли?
– Мне к семинару готовиться надо, – вздохнул Нери, пытаясь подавить раздражение. – Ты понимаешь?
– Адо ты понимаешь, адо ты понимаешь…
– Ч-ч-чёрт!
Кровь подступила к лицу, обдав щёки пламенем. На языке заиграл терпкий металлический привкус. Нери швырнул конспектор в кресло и стиснул зубы, чтобы не завыть волком. Венена, не разделив негодования, звонко прыснула, и Нери почувствовал себя карасём, которого обжаривают на сковороде. Карасём без чешуи, с содранной кожей.
– Лучше бы поломка проявилась у меня! – он желал испепелить сестру взглядом. И это получилось бы, если бы Венена хоть что-то понимала. – Никаких тебе забот! Я тоже хотел бы висеть у родственников на шее и мешать им жить!
– Мешать им жить, мешать им жить, – Венена откинула голову, продолжая бесцеремонно размахивать ногами. Её волосы в электрическом свете походили на языки пламени. – Жить, жить, жить…
Нери шумно выдохнул, подавляя крик. Ладони сами собой сжались в кулаки. «Возьми себя в руки, идиота кусок!» ‒ вопил внутренний голос. Всё, что накопилось, требовало выхода. Срочного.
Нери поспешил к выходу. Оттолкнул случайно отказавшийся на пути стул и с размаху ударил дверью о косяк, выпуская пар.
Уф! Так-то лучше. Точка кипения пройдена без потерь. Почти.
Облегчение снизошло вместе с прозрением и щемящим чувством вины. Комок раскаяния подкатил к горлу, мешая дышать. Почему он вечно ищет виноватых и непременно находит их в лице Венены?
В детстве Нери, наслушавшись баек о внутренней связи близнецов, воображал, что может читать мысли сестры. Он часами смотрел в её безучастные глаза, не осознавая до конца глубину катастрофы, и искренне старался угадать каждое её желание. Всё его существо переполняла гордость, когда Венена выпивала стакан воды, что он приносил, или мурлыкала, радуясь подложенной под спину подушке. Воспоминания о детстве заставили глаза слезиться.
Нери закусил губу. Пройдя на ватных ногах пару шагов, приоткрыл дверь в комнату матери и заглянул в темноту. Кто знает, может быть, она снизойдёт до него и заберёт Венену к себе?
Мать лежала лицом к стене, с головой накрывшись одеялом. Уличные огни, прорывающиеся через прямоугольник окна, отбрасывали блики на кипенно-белую ткань наволочки.
– Ма-а-ам, – позвал Нери тихо, – ты спишь?
Напыщенное молчание стало ему ответом. Но поверхностное дыхание матери выдавало её бодрствование. Впрочем, большего Нери не ждал.
Временами, когда Нери ловил на себе потухший и безразличный взгляд матери, он чувствовал, что она обвиняет его в случившемся с Вененой. Он-то появился на свет первым и закричал сразу. Лишние три часа, что отсиживалась в утробе его сестрёнка-двойняшка, стали роковыми. Для них троих.
Независимые эксперты решили, что повреждения у Венены нет. И списали всё на присутствие дефектного гена, что мешает ей воспринимать информацию внешней среды. Подавить его экспрессию нельзя, это необратимая поломка. А значит, вина семьи, её образа жизни и генофонда доказана. Пожизненное клеймо для всей генеалогической ветви. Нери едва достиг возраста межполовой интеграции, но уже знал: удача на личном фронте его не ждёт. Грязные – те, у кого в роду были замечены поломки, – редко заводят семьи и ещё реже воспроизводят потомство. Нери может закончить третий этап образования с наивысшим баллом, стать успешным в любой области, но этого аспекта его жизни не сможет изменить никто. Даже если он будет обладать всеми благами мира, отметка в биологическом паспорте и маленькая татуировка между лопаток будут напоминать о незавидном положении в иерархии биологических особей.
Намеренно лязгнув ручкой, Нери захлопнул дверь и направился в кухонную секцию. Может быть, хоть там удастся сполна насладиться одиночеством, что стало роскошью? Запустил кофе-машину. Спёртый воздух насытился пряным коричным ароматом.
Глоток крепкого напитка пламенем пролился в горло. Не включая свет, Нери прильнул к огромному окну во всю стену. Темнота улиц наполнялась огнями, бегущими световыми линиями, неоновыми отблесками вывесок. Под ногами пронёсся, сияя расписанными боками, реактивный автобус, оставив тающий люминесцентный след. Тротуары пустовали: лишь влюблённая парочка коротала время на скамейке под окном. Видно, байки о призраках разогнали людей по домам.
Отпив ещё кофе, Нери достал коммуникатор: хоть здесь часть конспектов сохранилась. Читать с маленького экрана не слишком удобно, но на безрыбье и рак – та ещё рыба. Лишь бы не возвращаться в комнату!
Нери блуждал по дремучему лесу событий, имён, забытых географических названий; терял протоптанные тропы и снова находил их. Факты и домыслы историков смешивались в голове в жуткую нелогичную кашу, временная линия трещала разрывами. Несмотря на изрядную дозу кофеина, веки стремительно набирали тяжесть. Проводить вторую ночь напролёт, бодрствуя – это вам не ядерные ракеты запускать…
Ночь, гуляющая за панорамным окном, завладела городом и начала гасить окна многоэтажек. Дорожное движение остановилось: лишь одинокие автобусы изредка нарушали густую тишину шоссе скрипом тормозов.
«Не вспоминай о том, что было вчера».
Промозглый ветер звенел в голых кронах, распугивая птиц. Он тащил с собой охапки прелых листьев, с яростью швыряя рыжие комья в окна домов. Ему не было никакого дела до того, что за одним из них спит прямо за обеденным столом, подложив руку под голову, Нери 42.
2
Коммуникатор разразился ехидным монологом: «Не думай спать, Нери 42!». Нери встрепенулся, как ошпаренный, и соскочил со стула, едва не опрокинув чашку. Кофе на дне давно остыл и потерял аромат. Как просто дать волю слабостям и отключиться прямо за чтением!
Непроглядная тьма за окном оправдала догадки: часа полтора профилонил! В голове царил путанный бардак. Мышцы налились свинцом и отказывались повиноваться командам мозга.
Плевать на историю! И чёрт с ним, с низким баллом; да пусть Гандива хоть лопнет от злорадства. Мозг страстно желал продолжить скитания по красотам царства Морфея, тело настойчиво просило отдыха. Впервые за двое суток Нери по-настоящему осознал истинные масштабы усталости.
Нужно вернуться в комнату и лечь. Венена, должно быть, уже спит. Вот незадача будет, если она уснула прямо на полу: придётся собирать остатки сил и тащить её на диван. И вздумалось же сестрице вымахать почти до габаритов брата!
Узкая полоска света выбивалась из-под двери комнаты, растягивая по полу радиальные лучи. Венена часто забывала выключать свет. Нери с усилием толкнул дверь, готовясь увидеть распластавшееся на полу тело сестры в электрических лучах ламп…
Но вместо этого повторилось вчера. То страшное вчера, что казалось происком больного воображения. То вчера, о котором Нери боялся вспоминать.
Необычайно яркое, фиолетовое сияние ударило по глазам истерической вспышкой. Руки инстинктивно прикрыли глаза. Страх парализовал: всё повторялось! Секунд через десять Нери осторожно раздвинул пальцы и посмотрел сквозь них… Сон как рукой сняло.
Вчера это были просто вспышки. А сегодня дверь комнаты обнаружила бесконечный зал белого камня, обрамлённый тяжёлыми колоннами. Стены, облицованные мрамором, пестрели вставками фресок. С арочного потолка свешивались массивные светильники, только вот вместо привычного холодного электрического огня они распространяли сияние открытого пламени.
Прохладные потоки воздуха зазмеились по коже. Нос зачесался от навязчивого запаха библиотечной пыли. В горле засаднило, захотелось чихнуть.
Нери попятился, нырнув в прохладную темноту коридора. Испуг сгрудился ершистым котёнком внутри, погрузив острые когти в самое сердце. Этого быть не может! Отвесив себе мощную пощёчину, Нери зажмурился: может, хоть так удастся вернуться в реальность. На чёрном фоне заискрился беспокойный рой ярко-голубых точек.
Но ничего не поменялось: за дверью творилась необъяснимая ахинея. Таинственный зал по-прежнему манил мерцанием белого камня, приглашая ступить за черту раздела и погрузиться с головой в совершенную иллюзию.
Нери застонал и попятился.
Только теперь он был не один.
Шагах в шести впереди вырисовывалась вытянутая фигура рыжеволосой девушки. Она стояла спиной, чуть склонившись набок. Роскошные копны огненных волос собирались в объёмную шишку, так, что он мог видеть изящную линию её шеи. По плечам струились шёлковые волны одежд светло-кремового цвета, собираясь драпировкой на талии.
Нери проглотил воздух и судорожно кашлянул, пытаясь восстановить дыхание.
Девушка обернулась. Звонкий вскрик птицей сорвался с её губ, заполнил глубину эфемерного зала и вернулся назад смутным отзвуком. Нери опешил. Ноги обмякли, угрожая уронить. Лицо таинственной ночной гостьи было ему знакомо.
– Венена? – произнёс Нери, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от нереальности происходящего.
– Тс-с… – девушка приложила указательный палец к губам. «Тс-с-с-с-с…» – пронеслись жутковатые отголоски эха над плечом.
– Венена?! – повторил Нери, борясь с подступающей истерикой. Ужас душил, не давая сделать вдох, гася неродившиеся крики.
Засуетившись, ночная гостья отступила. И прежде, чем пространство между ними смазалось, Нери успел заметить, что девушка побежала прочь. Воздух разорвал громкий хлопок, и темноту коридора озарила болезненно-яркая, короткая вспышка.
Когда белые пятна растаяли, всё вернулось на круги своя. Не было больше величественных колонн и ледяных мраморных стен. Родная комната возникла на прежнем месте, укореняя догадки о нереальности увиденного. Осторожно, словно боясь провалиться в небытие, Нери переступил порог.
Венена мирно лежала на диване, свернувшись калачиком. Прямо в джинсах. Нери приблизился к сестре на цыпочках и осторожно набросил на её плечи тёплое одеяло.
– Ты спишь? – прошептал он дрожащим голосом.
Плотный ободок ресниц Венены приподнялся. Два зелёных глаза смерили Нери прицельным, осмысленным взглядом.
– Холмов всего девять, – произнесла Венена, чеканя каждое слово.
– К-какие холмы, Венена?! – плечи Нери мелко задрожали. Сестра никогда в жизни не заводила ни с кем диалога, за исключением тех случаев, когда она кивала или мотала головой в знак согласия или отрицания. – Что за сны тебе снятся?
– Папа не на Фате, – глаза Венены пристально смотрели на Нери. – Папа не вернётся.
Шумный, пронзительный вдох, похожий на всхлип, ворвался в грудь. Сердце, громко ёкнув, улетело вниз. Страх перед неизвестным парализовал. Рациональных объяснений увиденному и услышанному не было. Разве что…
Диссоциация!
– Но как?! – воскликнул Нери, опешив. – Как ты читаешь мои мысли?! Почему ты…
Мерное, глубокое сопение заставило его замолчать. Венена спала, как ни в чём не бывало, плотно смежив глаза.
Нери зажал ладонями рот, чтобы не закричать. Было ли то, что он только что видел, реальностью? Или это – очередная иллюзия, порождённая воспалённым воображением?
Он приоткрыл створку окна, впустив в комнату дыхание ночного ветра. Глубоко вдохнул запах прелых листьев и уснувших шоссе. Сердце отбивало бешеный ритм, выдавая сто двадцать ударов в минуту. Это диссоциация. Точно! Яркий дебют. Теперь его место – в лечебнице для особей с нарушениями психоструктуры… Тошнота забурлила внутри потоком лавы, и Нери задержал дыхание, чтобы подавить её. Захотелось убежать подальше от этого места, навек слиться с другими мирами, начать новую жизнь…
Но Нери мог лишь глотать горькую правду: бежать ему некуда.
– Тебе никогда не удастся спрятаться от самого себя, Нери 42, – еле слышно прошептал он, теребя кончики длинных волос. – Даже если попытаешься, всё равно падёшь первой жертвой обезумевшего рассудка.
Он заблудился в мёртвом лесу на незнакомой земле. Картины будущего, что казались чёткими и детализированными, постепенно теряли ясность, расплываясь небрежными пятнами.
Слишком много вопросов. И слишком мало ответов.
3
Обзорный экран с презентацией лекции погас, превратившись в чёрный прямоугольник. Двери лекционного зала распахнулись и с тихим гудением разъехались по сторонам.
Студенты сорвались с мест и потоком устремились к выходу. Поравнявшись с кафедрой, каждый прощался кивком головы с пожилым профессором, а потом спешил к регистратору. Непосещение занятий наказывалось отработкой в неучебное время и мораториями. После того, как аудитория опустеет, списки присутствующих будут отправлены в деканат и подвергнутся строгой проверке. Поэтому ритуалу регистрации отводилась особая роль.
Нери ненавидел большие перемены – нескончаемые отрезки времени, когда студенты разбегаются по факультету, оживлённо вереща. Одни сбиваются кучками в залах и холлах, хихикая, как заговорщики. Другие компаниями совершают рейды до ближайших магазинов и торговых центров, дабы поглазеть на новинки модной индустрии и гаджеты…
Он был из тех, кто в перерывах стоит у стены, смиренно ожидая начала следующего занятия. Из тех, кто ждёт, время от времени поглядывая на дисплей коммуникатора, когда перемена закончится. Чрезвычайно одинокий и чрезвычайно уязвимый в своём одиночестве. Для него не было ничего хуже, чем поймать на себе чужой любопытный взгляд. Но все особи курса и так знали, что он ‒ одиночка, и от этого было ещё более неприятно.
Отогнув манжет рукава рубашки, Нери приготовился к регистрации. Очередь шла быстро: каждому хотелось поскорее покинуть учебное помещение и ощутить, пусть даже на короткое время, дух свободы.
– Нери 42, – знакомый голос Профессора разбавил гомон, когда он сравнялся с кафедрой. Поймав на себе взгляд преподавателя, Нери попытался натянуть улыбку и сдержанно кивнул в знак почтения.
– Хорошего Вам дня, Профессор Юлий 4369, – пробормотал он первое, что пришло в голову, и потупил взор. Получилось неуклюже и как-то лизоблюдно. Да, думалось сегодня туговато: поток мыслей перебивали воспоминания о галлюцинациях. Но Нери опять справился: несмотря на тяжёлую ночь, он выжал максимум по группе – 96 баллов из сотни. Впрочем, ничего удивительного.
– У Вас светлая голова, – будто бы прочитав его мысли, заметил Профессор. – Редко можно встретить особь, чей мозг работает на все сто и не зависает при этом. Такие, как Вы, дают надежду на достойное будущее нынешних пре-имаго.
– Вы льстите мне, – произнёс Нери, ощущая, как кончики ушей становятся горячими.
Два шага до заветной двери. Перед самым регистратором кто-то ловко, но беззлобно отодвинул Нери назад, пройдя процедуру без очереди. Широкая спина, обтянутая ярко-синей водолазкой, мелькнула перед глазами и утонула в мерцающем свете холла. Сомнений не осталось: Шале 487 снова решил выделиться. Кто ещё может вести себя столь вызывающе?
Нери провёл внутренней стороной запястья над красным индикатором регистратора. Чужеродное покалывание пробежало по предплечью. Вверх по руке пронёсся лёгкий электрический импульс и остановился в районе ключицы.
«Нери 42, отделение пространственных трансформаций, курс 3» – выдал монитор. Нери легко коснулся пальцами клавиши «Верно», и монитор регистратора вновь вошёл в ждущий режим.
Предстояло решить, где и как провести следующий час.
Можно было отправиться домой и вдоволь налопаться мамиными харчами. Пора попытаться наладить отношения, в конце концов. Две несчастные остановки монорельса украдут у него лишь жалкие пять минут времени.
Но…
Ничто теперь не сможет заставить его вернуться домой раньше. Более того: теперь он будет искать лишний повод, чтобы задержаться. Дома слишком страшно. Там каждая секунда напоминает о том, что галлюцинации могут вернуться.
Проблема выбора решилась сама собой. Голод, уже во всю дававший о себе знать, отключил сознательную часть мозга и направил Нери в западное ответвление коридора, в сторону факультетской столовой.
Стеклянные двери расступились открывая взору просторное помещение с окнами-витринами от потолка до самого пола. Пахнуло сумасшедшей смесью аппетитных специй, тушёным соевым мясом и жареным топинамбуром.
В этот час столовая была переполнена. Варочные автоматы работали в полную мощь, нагревая воздух. Кондиционеры и вытяжка громко гудели, разбавляя звучный гомон молодых голосов.
Нери отсчитал ботинками три ступеньки и направился к единственному свободному столу в центре зала. Небрежно бросив рюкзак на стул, он провёл запястьем над индикатором в центре стола. Затихшая боль снова напомнила о себе, троекратно усилившись. Индикатор, издав мерзкое пищание, загорелся красным, оповещая посетителей о том, что стол занят.
Нери с готовностью вытащил из ячейки в стене тарелку и блестящие столовые приборы и поспешил занять место в хвосте толпы, сгрудившейся у варочных аппаратов. С долей раздражения он думал о том, что снова придётся активировать чип.
Неожиданно Нери обнаружил, что невысокая белобрысая девчонка, стоящая перед ним в очереди, с интересом глазеет на него, и поспешил отвернуться. Та, впрочем, и не думала отводить взгляд.
– Что, на мне цветы растут? – насмешливо процедила она звучным, высоким голосом.
– Ты первая начала, – буркнул Нери.
– Нужен ты мне больно… – раздалось в ответ.
Пытаясь выразить непочтение, Нери надменно фыркнул и отступил. Лучше будет держаться от неё подальше. Адекватности у этой особи, вероятнее всего, нет даже в зачатке. Воспитанности – тоже.
Странное предчувствие заколотилось в груди. Что-то связывало его с этой девчонкой, но он никак не мог понять, что именно. Он впивался взглядом в её спину, пытаясь увидеть сквозь ткань кофточки клеймо грязных, пока очередь медленно продвигалась вперёд. Девушка не отличалась усидчивостью: она елозила и дёргалась, как бабочка, насаженная на иглу.
– Эй, не мельтеши перед глазами! – не сдержался Нери, с вызовом посмотрев на девушку, когда та начала пританцовывать от нетерпения.
– Тебе-то что, – фыркнула юная особа, всплеснув руками. Что-то вывалилось у неё из-под мышки и с громким звуком грохнулось на пол.
Повинуясь дурацкой инстинктивной привычке, Нери наклонился, чтобы поднять упавший предмет…
Пф-ф-ф, что это? Череп?
Декоративные глазницы из облегчённого пластика недружелюбно смотрели на Нери. Челюсти скалились в зловещей ухмылке, демонстрируя тридцать два блестящих зуба. Габаритами шедевр едва ли превышал размер крупного яблока.
– Лучше будет тебе его не трогать! – носок женского ботинка бесцеремонно отпихнул руку Нери от черепа. – А ну, грабли прибери!
Слегка ошалев от хамства, Нери поднял глаза. Это, конечно же, была та самая шилозадая женская особь. Что-то показалось странным в её взгляде. И неудивительно: разве может быть всё в порядке с психоструктурой у пре-имаго, ведущей себя так?
– Да я… – только и успел пробормотать Нери.
Между тем, девчонка наклонилась и подняла сувенир с пола. А потом подарила Нери такой взгляд, что стало не по себе:
– Не лезь в следующий раз туда, куда не просят!
Нери нахмурился, ощущая, как ярость закипает в груди. Самое время поставить нахалку на место, но он слишком обескуражен её поведением. Рванула душу одной безобидной фразой! Пришла пора поплатиться за альтруизм, что он взращивал в себе ради сестры.