«Гроза» против «Барбароссы»

Пролог

22 июня 1941 года, 03:25, Белорусская ССР, советско-германская граница.

В час, когда зарозовевший восток уже осветил заревом полнеба, на еще темной западной стороне послышался заунывный вой сотен авиационных моторов. В этот предрассветный час, лежащий между самой короткой ночью и самым длинным днем, люфтваффе начало свой Великий поход на восток за жизненным пространством и поместьями с сотнями послушных славянских рабов. Два часа назад пилотам, штурманам и стрелкам, героям бомбовых ударов по Варшаве, Роттердаму и Лондону, был зачитан приказ фюрера о нападении на СССР. Время, ранее называемое «мирным», стремительно уходило в прошлое, а взамен мира на Страну Советов с тяжелым лязгом гулом и воем накатывалась война.

Первыми советско-германскую границу на большой высоте пересекло несколько десятков бомбардировщиков Ю-88. Приглушив моторы, они со снижением направились в глубину советской территории – к стратегическим аэродромам, армейским складам и окружным командным пунктам РККА. А вслед за ними, завывая на все голоса ЮМО-вскими и БМВ-шными моторами, тупо перлось дюралевое стадо из сотен «юнкерсов», «хейнкелей», «дорнье»… «Мессершмитты» из истребительных эскадр должны были взлететь позже, чтобы поддержать свои бомбардировщики во время второго и последующего налетов. Так решили в штабах люфтваффе. Еще не упала ни одна бомба, не прозвучал ни один выстрел, а война уже пришла в миллионы советских домов.

Внешне все походило на другие бесчисленные варианты истории, в которых гитлеровская Германия летом сорок первого года в разные сроки, под разными предлогами и с разной степенью вероломства внезапно нападала на СССР. Исход же всегда был один – победа вермахта в приграничном сражении, присоединение СССР к антигитлеровскому Альянсу и затяжная война разной степени продолжительности, кончавшаяся разгромом вермахта. Союзники могли провести свою историческую встречу на Висле, Одере, Эльбе, Рейне или даже Сене, но исход всегда был примерно один. Вслед за Рузвельтом в Америке к власти приходил Трумен, вслед за Второй мировой следовала Холодная война… и все начинался сначала.

В этот же раз все было совсем не так. Страна, лежащая на востоке, только притворялась спящей. Вчера вечером по войскам судорогой прошел сигнал «Гроза» – и советские солдаты, измученные бесконечными учениями, стрельбами и марш-бросками (чего не было в других вариантах истории) наконец отошли в пункты постоянной дислокации. Там они сходили в баню, получив там чистое нательное белье и новую форму «образца сорок первого года», а затем посетили клуб, где посмотрели кино (во всех ротах, эскадронах, батареях и эскадрильях одинаковое – «Обыкновенный фашизм»).

В двадцать два ноль-ноль на всем протяжении приграничных округов – от Мурманска, до Одессы – прозвучала команда «Боевая тревога». В течение ночи, до самого рассвета, части РККА занимали назначенные им для прикрытия участки советско-германской, советско-финской, советско-венгерской и советско-румынской границ, пополняя и усиливая заранее выдвинутые вперед специально созданные артпульбаты.

К Бресту, Августову, Граево, Гродно и Алитусу по лесным дорогам ночью выдвинулись взявшиеся как бы ниоткуда механизированные и мотострелковые бригады особого назначения, непривычно экипированные и до зубов вооруженные несвойственным для РККА оружием.

В штабе Западного ОВО бился в беззвучной истерике с кляпом во рту примотанный скотчем к стулу генерал армии Павлов. Люди, внезапно оккупировавшие его святая святых, совершенно не разделяли его идей и страхов, и со всей серьезностью готовились «отразить» и «уничтожить» самую могущественнейшую армию в мире. В ночь с двадцать первого на двадцать второе июня в Минск прибыл представитель недавно организованной Ставки Верховного Главнокомандования, генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Павлович Берия, призванный координировать действия РККА на Западном стратегическом направлении. Действия РККА на юго-западном направлении из Киева должен был координировать еще один Представитель Ставки народный комиссар государственного контроля Лев Захарович Мехлис.

Сам товарищ Сталин в эту ночь не поехал на ближнюю дачу, а остался в своем кремлевском кабинете. Американские телефоны ВЧ на его рабочем столе застыли в ожидании, обеспечивая прямую связь с Мурманском, Ленинградом, Таллином, Минском, Киевом, Севастополем. Такая же напряженная тишина стояла и в кремлевском кабинете Вождя.

Когда утомленные ночным маршем красноармейцы, кое-как прикорнувшие в окопах, проснулись от гула пролетающих в вышине самолетов, на столе у Верховного зазвонил телефон, на корпус которого прозрачной лентой была приклеена бумажка с надписью «Минск».

– Все-таки напал, мерзавец… – сказал Сталин, выслушав рапорт лучшего менеджера всех времен и народов. – Лаврентий, передай там товарищам, чтоб начинали. Пора.

Не успел положить трубку Берия, как последовал звонок из Киева: рапорт Мехлиса в точности повторял донесения из Минска. Немецкая авиация пересекла границу, вражеская артиллерия ведет огонь по погранзаставам, казармам, складам и аэродромам. Потерь нет, поскольку личный состав, техника, вооружение заблаговременно были перемещены в запасные районы, а боеприпасы, ГСМ и прочее имущество розданы в войска.

Мехлис еще докладывал Сталину, а с КП в Минске вышла на связь радиостанция, работающая на еще не освоенных немцами диапазонах: «Всем кто меня слышит, я Эльбрус! Гроза! Гроза! Гроза!»

По этой команде на взлет пошли истребители Западного и Юго-Западного стратегических направлений, а также истребители 1-й воздушной армии ОСНАЗ, дислоцированные на недавно оборудованных полевых аэродромах в районе Минск-Барановичи, а советская артиллерия открыла шквальный ответный огонь по немецким огневым позициям, форсирующим границу войскам и исходным рубежам, забитым солдатами и техникой. На не ожидающих ничего подобного Теодоров, Гансов, Густавов и Михелей обрушился огневой шквал невиданной силы. Орудий калибра 76-мм и выше в Западном и Киевском ОВО было много. В нашем прошлом для захваченных в трофеи гаубиц М-30 и МЛ-20, принятых на вооружение вермахта под обозначениями 12,2cm s.F.H.396(r) и 15,2cm KH.433/1(r), немцы даже развернули собственное производство боеприпасов. Трофейная 76-мм дивизионная пушка Ф-22 для вермахта массово переделывалась в противотанковую пушку Pak-36, имевшую у наших танкистов прозвище «Гадюка».

В ТОТ РАЗ противник был в одном месте, орудия в другом, тягловая сила, лошади и трактора в третьем, а боеприпасы в четвертом. ТЕПЕРЬ же все сошлось в одном месте, и вермахт, уже изготовившийся к рывку на восток, в полной мере испытал на своей шкуре огненный кулак советских батарей.

Пока передовые роты немецкой пехоты под шквальным пулеметно-артиллерийским огнем пытались форсировать приграничные реки, на позиции их артиллерии, исходные рубежи атаки и запасные позиции обрушился настоящий огненный град. Все снаряды, что генерал Павлов скопил в приграничных районах для их последующей сдачи «европейским освободителям», сейчас падали на их головы, так сказать, в натуральной форме.

Минут через пять непрерывным огнем кипела уже вся граница – от Лиепаи до Перемышля и от Измаила до Черновцов. Приграничное сражение, ставшее началом конца Третьего рейха, набирало обороты. В ОКХ пока еще никто ничего не понял. Германское командование лихорадочно бросало в топку предназначенные для развития успеха резервы, стремясь сломить неожиданное сопротивление, выйти на оперативный простор и наверстать неожиданно упущенные часы и минуты. Бараны радостно бодали нарисованные на сплошной каменной стене красивые новые ворота.

Пока немецкие сухопутные войска пытались хоть как-то привыкнуть к тому факту, что внезапного нападения не получилось, и воевать с русскими теперь придется по-взрослому, перед асами люфтваффе в лучах восходящего солнца появились многочисленные черные точки. Небо прочертили пушистые белые следы самонаводящихся реактивных снарядов, а еще через несколько минут на идущие без истребительного прикрытия бомбардировщики 2-го и частично 1-го воздушного флота, действующих сейчас в интересах группы армий Центр, внезапно обрушилось до тысячи новейших радиофицированных пушечных истребителей И-182 с опытными облетанными экспертами в кабинах. В утреннем белорусском небе началась настоящая бойня.

В тот момент, сгорающим в пламени бензина и дюраля асам люфтваффе, отчаянно сражающимся даже не за победу, а за выживание, было не понять, откуда у русских столько неизвестных (несомненно, самых современных) самолетов, откуда столько опытных пилотов с боевым опытом и кто надоумил их ставить на свои истребители пушки вместо пулеметов; что это за реактивные снаряды, попадающие прямо в моторы «Хейнкелей» и «Юнкерсов»…

Чтобы ответить на этот вопрос, надо отчасти вернуться на десять с половиной месяцев назад, а отчасти перенестись в иное время и иную реальность. Эта история началась не здесь и не сейчас…

Часть 1
Трудное решение

11 января 2017 года, 10:15, Российская Федерация, Республика Коми, бывший аэродром стратегической авиации Нижняя Потьма, испытательный полигон ГНКЦ «Позитрон», бывший подземный ангар для бомбардировщиков.

Мела метель. На улице еще стояла тьма. В январе на этой широте светает где-то около полудня, а к трем часам дня уже смеркается. Люди, три с половиной года живущие и работающие в этом глухом уголке России в зимнее, да и в летнее время, уже привыкли не обращать внимания на восходы и закаты и жить по своему рабочему календарю.

Сейчас, в помещении, некогда служившем подземным ангаром для бомбардировщиков Ту-22М-2, вокруг готовой к запуску установки собралась вся команда ее создателей. Сама темпоральная камера двух с половиной метровой ширины, высоты и толщины была смонтирована на поверхности, километрах в полутора от ангара, и была ограждена массивным кубом из толстого бронестекла. Десять камер вели постоянную съемку всего, происходило внутри куба, а также состояния внешнего оборудования. Кроме того, пространство внутри камеры было напичкано десятками датчиков температуры, давления, жесткого излучения, влажности. Среди разработчиков ходило мнение, что если чуть по-другому интерпретировать первоначальные расчеты, то прокол мог быть не вневременным, а внепространственным. Это, конечно, тоже интересно, но в таком случае неизвестно, куда откроется канал, которым еще не научились управлять: в межзвездный вакуум (что вероятнее всего), на дно океана или в недра звезды.

Генеральный конструктор ГНКЦ «Позитрон» Сергей Витальевич Зайцев перед запуском от волнения не мог найти себе места. Он все время протирал платком очки, мерил шагами помещение ангара, обогреваемого гудящими тепловыми пушками. Все предыдущие варианты установок были повторением пройденного еще в советское время, во времена его молодости, и могли вызвать только ослабление пространственно-временной структуры, которое, правда, уже регистрировалось приборами. Но и только. А руководство требовало конкретной отдачи от двух миллиардов рублей, уже вложенных в исследования. И ведь скажи простым городским обывателям, поклонникам Навального и Ксюши Собчак, на что были потрачены эти деньги, так сразу поднимется поросячий визг об откатах, попилах, воровстве и казнокрадстве…

Присутствующий при этих испытаниях полковник ФСБ Павел Павлович Одинцов, известный в определенных кругах просто как Пал Палыч, курировал ГНКЦ «Позитрон» от Администрации Президента и был человеком обстоятельным и по-своему дотошным. Именно его заслугой был этот научный городок, с удобством разместившийся на заброшенной дальней авиабазе, что гарантировало отсутствие поблизости «борцов с коррупцией» и «иностранных шпионов». Впрочем, зачастую борцы с коррупцией (а также за экологию) не брезговали подрабатывать шпионажем, а профессиональные шпионы яростно боролись за сохранение живой природы и чистоту рядов российского чиновничества. Главным для них было, чтобы их деятельность шла на пользу основному заокеанскому бенефициару, а заодно и хорошо оплачивалась. Благодаря этим «борцунам» за демократию родное государство и было вынуждено загнать команду исследователей туда, куда Макар телят не гонял. Правда, при этом их хорошо обеспечили всем необходимым для проживания хоть в центре Москвы, хоть на необитаемом острове, хоть на иной планете. А наличие взлетно-посадочной полосы позволяло принимать военно-транспортные самолеты со снабжением. Поговаривали даже, что в случае успеха, как уже было в прошлые годы, Сам может лично тайком прилететь сюда на персональном истребителе.

Но все когда-нибудь кончается, и четвертый вариант установки наконец был собран, испытан на холостых прогонах и, кажется, был готов выдать результат.

У компьютера, управляющего темпоральной установкой, сидит начальник испытательной службы Михеев Александр Владимирович, правая рука профессора Зайцева. В углу, в тени, неподвижной статуей застыла Ольга Александровна Кокоринцева, она же – «Большая О», она же – начальник лаборатории математических методов. Тут же – худощавый, по-татарски резкий и злой, начальник группы монтажа, Зиганшин Назир Турсунович. И эта установка, и три ее более ранних версии собраны его руками, и руками его инженеров и техников, которые тоже должны получить свою минуту славы – и сейчас они стояли, выстроившись вдоль стен.

В ангаре – полная тишина, слышно лишь, как натужное гудят силовые трансформаторы за перегородкой, и как в соседнем ангаре отчаянно воют мощные дизельные генераторы, перегоняя солярку в мегаватты.

– Александр Владимирович, – сказал профессор Зайцев, нервно потирая руки, – будьте добры – дайте, пожалуйста, рабочее напряжение на эмиттеры.

– Готово, Сергей Витальевич, – отозвался тот, – потребляемая мощность холостого хода в норме, ионизация воздуха в темпоральной камере в норме, темпоральная камера герметична.

– На какое давление вы ее испытывали? – спросил стоящий за спиной Михеева Одинцов.

– На две с половиной атмосферы, Павел Павлович, – ответил Михеев, – для попадания зоны перехода в вакуум этого вполне достаточно, ну а в случае открытия в воде на большой глубине установка просто отключится.

Полковник Одинцов кивнул и, по-байроновски сложив руки на груди, посмотрел на профессора Зайцева.

– Начинайте, Сергей Витальевич.

Тот поднял голову и оставил, наконец, в покое свои очки.

– Александр Владимирович, поднимайте частоту, – сказал он своему помощнику, – и следите за потребляемой мощностью.

Гудение трансформаторов изменило тон, а профессор повернулся к полковнику Одинцову.

– По предварительным расчетам, у нас там должно быть несколько окон, хотелось бы только знать, куда, – сказал он.

В левом нижнем углу дисплея замелькали, сменяя друг друга, цифры, а слева направо побежала тонкая черная линия – прямая, как кардиограмма покойника. Вдруг трансформаторы за стеной на мгновенье изменили частоту гудения, на экранах мониторов, куда подавался сигнал с камер наблюдения, промелькнула вспышка, а бегущая по дисплею линия молнией метнулась вверх и тут же упала обратно.

– Пробой, ей-Богу, пробой, Александр Владимирович! – воскликнул профессор Зайцев. – Назад, давайте скорее назад! Наверное, тут нужна более тонкая настройка. Попробуйте переключиться на ручной режим….

– Минуточку! – Сжав зубы, начальник испытательной службы хлопнул по клавише «пауза», потом осторожно застучал по кнопке «влево», пытаясь нащупать ускользнувшую частоту.

Минуты через две его усилия увенчались успехом. Линия, указывающая на потребляемую мощность, опять поползла вверх, изменился и тон работы трансформаторов. Еще немного – и телевизионные мониторы посветлели, а потом на них установилась четкая и ясная картинка. Место все узнали сразу, недаром почти все согласно условиям контракта торчали здесь уже больше трех лет. Но, во-первых, на экранах, вместо редких огней в кромешной тьме, сиял яркий полдень, во-вторых, там стояло лето, в-третьих, аэродром был на на месте, но пребывал в запустении, как и до прибытия сюда позитроновцев.

Пал Палыч хрустнул суставами пальцев.

– Поздравляю, товарищи! Полк расформировали в девяносто втором, мы с вами приехали сюда поздней весной две тысячи четырнадцатого. Ваша машина определенно работает… – Кивнув, он подошел поближе к дисплеям. – Давайте, профессор, запишите эту, как его, частоту, и посмотрим, что у нас дальше…

Профессор цыкнул на зашумевших было техников, и склонился над дисплеем рядом с Михеевым. На этот раз на сканирование диапазона вместо пяти минут ушло примерно восемь. По ту сторону временного барьера снова была зима. Но вместо ночи воздух был пропитан синевой сумерек. И еще – аэродром не просто присутствовал на месте – он жил. Горели яркие посадочные огни на полосе, с диспетчерской вышки светили прожектора, заливая все вокруг призрачным неживым галогеновым светом.

Пал Палыч подкрутил на одном из мониторов ручку громкости, и в ангар ворвался заунывный вой прогреваемых авиационных турбин. Не успели присутствующие переглянуться, как по полосе с грохотом пошел на взлет бомбардировщик Ту-22.

Одинцов кивнул.

– Картина выглядит все интереснее. Аэродром был основан в 1956-м; первоначально полк был вооружен бомбардировщиками Ту-16, а в 1962-м их заменили на Ту-22, которые и стояли на вооружении до самого расформирования…

– Значит, вторая зона у нас где-то между 62-м и 92-м? – предположил Михеев.

– Правильно, – подтвердил Одинцов, – где-то между… Очень точный адрес. Давайте дальше …

А дальше, через тринадцать минут сканирования, в третьей зоне, был весенний лес безо всяких признаков аэродрома. Потом, еще через двадцать две минуты, в четвертой зоне, снова был точно такой же, но летний лес (впрочем, не точно такой же – снимки, сделанные с одного ракурса, показывали, что лес успел существенно измениться). Через тридцать семь минут сканирования, в пятой зоне, был еще один зимний лес, потом через час с лишним, в шестой зоне, снова была зима… Со времени начала эксперимента прошло уже три часа, и все изрядно утомились.

– Стоп, товарищ Михеев, – остановил Одинцов инженера, когда тот собрался запустить сканер в поисках седьмой зоны. – Скажите, ваши техники с работой поиска этих временных зон самостоятельно справиться смогут?

Вместо Михеева полковнику Одинцову ответил профессор Зайцев.

– Техникам оборудование доверить страшновато, а вот любой из инженеров испытательной службы, пожалуй, справится.

Одинцов вздохнул.

– Тогда Бог с ним, товарищи, не будем спешить. Сегодня у нас и так великий день. Выключайте свою машину, профессор, и пойдем все в мою контору. Есть разговор о будущем.

11 января 2017 года, 13:35, Российская Федерация, Республика Коми, бывший аэродром стратегической авиации Нижняя Потьма, испытательный полигон ГНКЦ «Позитрон», здание бывшего штаба полка, кабинет куратора.

Итак, товарищи и некоторые господа, – сказал Одинцов, когда его гости расселись по стульям и диванам, – все вы молодцы, так что вам сегодня моя благодарность и рукопожатие перед строем. Теперь, как в КВНе, вам два вопроса для умных голов. Первый вопрос – как научиться точно определять время, в которое мы попали? И второй – что с этой вашей машиной делать? Кстати, о нобелевской премии по физике пока и не мечтайте, поскольку ваша машина есть наше самое тайное и мощное оружие. Кто же откажется раздавить паровоз еще тогда, когда он был чайником?

– Насчет нобелевки понятно, не очень-то и рассчитывали, – кивнул профессор Зайцев, протирая платком очки. – Что касается определения временного адреса, то в голову не приходит ничего, как выйти на улицу и спросить…

– Выйти и спросить – это, простите, по моей части, – поправил профессора Одинцов. – А я пока считаю такой экстрим преждевременным. Так что, дорогие мои, нужен научный метод.

Начальник испытательной службы на некоторое время задумался, потом сказал:

– Тогда, Павел Павлович, мы можем попробовать воспользоваться астрономическим методом.

– Астрономическим? – переспросил профессор Зайцев.

– Вот именно, – подтвердил Михеев. – Я где-то читал, что полная карта звездного неба никогда не повторяется, и, зная место и точное время снимка, вполне можно вычислить год и день.

– Значит, вам нужен астроном? – Одинцов задумался, потом кивнул. – Астронома найдем! Что еще?

– Переезжать отсюда надо, – вздохнула Ольга Кокоринцева, колыхнув необъятной грудью, – тут у нас триста двадцать дней в году пасмурные, и астроном ничего не увидит…

Глаза у Одинцова округлились.

– Куда переезжать?! Ваша машино-бандура занимает целый ангар, и секретна как десять манхэттенских проектов! Скажите, Ольга Александровна, а без переездов нельзя?

Тут Зайцев и Михеев переглянулись.

– Видите ли, Павел Павлович, – начал профессор, – этот вариант машины такой громоздкий из-за варьируемого кристалла, который нужен при сканировании. В полевой конструкции мы можем применить куда более простой метод со сменными картриджами, каждый из которых рассчитан на свой канал. Размеры машины при этом сильно уменьшится, а если перейти на питание от промышленной сети, то не понадобятся и генераторы.

– Понятно, – кивнул Одинцов, – это обнадеживает. Теперь три вопроса. Первый – в какой срок вы закончите этот свой полевой вариант? Второй – какие у него будут габариты? Третий – куда ехать за снимками неба?

Инженер Зиганшин откашлялся.

– Товарищ Одинцов, по первому вопросу я думаю, что мои ребята уложатся в три-четыре, максимум в десять дней. За основу мы сможем взять уже готовый второй неудачный вариант изделия, он у нас до сих пор не разобран. Необходимо только переделать его под сменные кристаллы и откалибровать. Что касается размеров… – Назир Турсунович задумался, – рассчитывайте на два КамАЗа. В кунге можно будет смонтировать саму машину, а в тентованном – перевозить темпоральную камеру и кабельное хозяйство. Если местность без промышленных сетей, то понадобятся еще две машины, одна с дизель-генератором, а другая с трансформатором…

Инженер Заганшин посмотрел на начальника испытательной службы и провел рукой по гладко выбритому подбородку.

– Только вот, Александр Владимирович, должен заметить, что для временных зон, расположенных в ХХ веке, астрономический метод явно избыточен, произнес он. – Достаточно ввести в темпоральную камеру антенну радиоприемника и прослушать местное радио… Хотя бы «Маяк», или что там в это время есть. Сигналы точного времени транслируются с самого начала регулярного радиовещания. Это я вам говорю как специалист и краевед.

– Назир прав – это я, дура, сразу не догадалась… – сказала Кокоринцева и добавила: – астрономией лучше всего заниматься на югах – там, где триста солнечных дней в году, высокогорье, арбузы, хурма, а также попадаются и наши военные базы…

– Спасибо за совет, Ольга Александровна и Назир Турсунович, – кивнул полковник Одинцов, – Итак, товарищи, цели определены, задачи ясны – за работу!

13 января 2017 года, 09:05, Российская Федерация, Московская область, резиденция Президента Российской Федерации.

Утро было ясное, с морозцем. Президент только что вернулся с короткой лыжной прогулки. Несмотря на то, что годы брали свое, простые радости жизни по-прежнему его бодрили.

Но не успел глава государства выпить утреннюю чашечку кофе, как ему доложили, что со срочным докладом прибыл куратор ГНКЦ «Позитрон» полковник ФСБ Павел Павлович Одинцов. Об этом проекте Президент каждый раз вспоминал, внутренне содрогаясь. Четыре года назад он поддался временной слабости, и в порыве надежды на достижимость результата выделил деньги на этот проект, проведя их по статье «создание оружия на новых физических принципах».

Хорошо, что никто в Думе, или, не дай Бог, в несистемной оппозиции так и не пронюхал, на что именно пошло финансирование. А то позору было бы выше головы. Российская Федерация тратит бюджет на создание машины времени! Круче был бы только вечный двигатель.

Кстати, а что там такого срочного у товарища Одинцова? Этот зря не приедет: скрытен и самостоятелен настолько, что и ранее из-за наличия этих качеств считался наказанием для любого начальства. Но, умен, решителен и надежен – этого у него не отнять. Если надо будет подавить в Москве что-то вроде киевского майдана, то вызывайте Одинцова – сделает все в лучшем виде. По методу товарища Геракла сгребет с московских улиц и площадей всю эту болотную перхоть: менеджеров по продажам, демократических журналистов, а также прочую прогрессивную общественность, и захоронит весь этот человеческий мусор на удаленном загородном полигоне. Чтоб другим неповадно было.

Входя в кабинет, президент подумал, что, наверное, у этого самого «Позитрона» закончились деньги и сейчас его, «товарища Президента», будут, что называется, откровенно «разводить»…

В таком сумрачном настроении глава государства и прошел свой кабинет, куда с минуты на минуту должны были пригласить нежданного гостя и старого боевого товарища.

Одинцов, как ни странно, находился в отличнейшем расположении духа. Крепко пожав Президенту руку, он поздоровался с тем небольшим оттенком фамильярности, который допускается при прошлой службе в одной конторе.

– Доброе утро, Владимир Владимирович, – сказал он, после чего на свет Божий появилась большая кожаная папка.

Гипотеза о выклянчивании дополнительного финансирования затрещала по швам. Владимир Владимирович очень хорошо знал полковника Одинцова. С таким выражением лица денег не просят. С таким выражением начальству готовятся предъявить отрубленную по самые уши голову злейшего врага…

Усевшись за свой знаменитый стол, заинтригованный Президент побарабанил пальцами по столу, чуть наклонил вбок голову, и заинтересованно спросил:

– Ну-с, Павел Павлович, чем порадуете?

В ответ Одинцов хитро улыбнулся и, раскрыв свою знаменитую папку, с небольшой хрипотцой в голосе произнес:

– Товарищ Президент, группой профессора Зайцева был достигнут полный успех! Я лично был этому свидетелем. Короче, Владимир Владимирович, за наши деньги мы имеем фундаментальный прорыв в науке, минимум три нобелевки и большую проблему – что со всем этим делать дальше…

После такого заявления в кабинете наступила такая тишина, что стало слышно, как в углу жалуется на жизнь стойкая зимняя муха.

– Но давайте по порядку, – сказал полковник Одинцов. – Неудачи предыдущих экспериментов объяснялись тем, что временной барьер – это монолитная стена, в которой есть как бы узкие квантованные щели, ведущие в прошлое. Это стало понятно, когда профессор Зайцев и его сотрудники по результатам предыдущих неудачных экспериментов доработали свою математическую модель. Принцип работы последнего варианта установки основан на том, что она как бы ощупывает эту стену в поисках слабых мест, через которые можно прорваться в прошлое.

Не прекращая доклада, Павел Павлович извлек на свет несколько отличных цветных фотографий, явно снятых с одной точки и в одном направлении, и веером разложил их перед главой государства.

– Все эти фото сделаны вчера-позавчера, – сказал он. – Видите разницу? Вот это наш аэродром сегодня. Вот он же 15 июня 2008 года…

При упоминании 2008 года Президент поморщился, как от зубной боли, а Одинцов, выдержав паузу, продолжил:

– Вот он же 2 ноября 1990 года, и он же 25 июня 1940 года – точнее, это не сам аэродром, а то место, где он будет впоследствии построен…

Президент задумчиво перебирал фотографии, пытаясь привести в порядок свои мысли. В словах полковника Одинцова он не усомнился ни на йоту. Ложь со стороны таких людей, как он, была исключена. Он был «свой», и этим все было сказано. Не Чубайс, не Греф, и не Абрамович. Теперь оставалось понять, что делать дальше. Ведь на что-то такое, собственно, он и рассчитывал, когда открыл этому профессору Зайцеву финансирование и приставил к нему Одинцова. На что именно? На то, что машина профессора позволит ему задним числом исправить некоторые собственные ошибки? Получается, нет, не позволит. В июне 2008 поздно было что-либо исправлять – поезд уже ушел.

Эх, если бы он тогда был такой умный, как сейчас… Если бы это был июнь предыдущего года, тогда он, получив подсказку, смог бы переиграть с преемником, выбрать другого человека или, поменяв конституцию, самому пойти на третий срок. Но чего нет, того нет… И одно фото оказалось аккуратно отложенным в сторону за ненадобностью. Там нечего менять, да и изменить уже ничего невозможно.

Третье фото. Поздняя осень 1990 года. Здесь все красиво, но этой красоте осталось всего несколько месяцев. Уже год как выведены в чистое поле советские войска из Европы, а миллиард марок немецкой компенсации, предназначенной для строительства военных городков, растворился, словно этих денег никогда и не существовало в природе. Президент помнил, что как раз в ноябре началась павловская денежная реформа, замораживание, а по сути, конфискация вкладов населения, что стало началом конца СССР.

Выиграли тогда только те, кто держал свои средства в еще запрещенной иностранной валюте. А вот это стало началом безумных 90-х. А еще страна тогда, как ребенок свинкой, болела жаждой свободы и демократии. У него нет лекарства от этой болезни, особенно если учесть, что во главе страны в это время стояли или трусы и дураки, или же откровенные предатели, которые чуть позже и разорвали ее на множество кусков. Нет, тут тоже поздно что-то спасать. Десятью годами ранее он бы знал, что делать, а сейчас… И третья фотография отправилась вслед за второй.

Осталось последнее фото. Президент задумался. Май 1940 года… СССР, еще не тронутый страшной войной, и в кремлевском кабинете собственной персоной сидит товарищ Сталин – великий и ужасный… Страшно даже помыслить, но именно там он (Путин) и его товарищи могут сделать многое, очень многое. Если, конечно, удастся договориться с самим Сталиным… Про лучшего вождя всех времен и народов пишут и говорят много разных ужасов, в которые, конечно, можно было бы поверить, если бы те же самые люди про него самого не рассказывали примерно то же, что и про покойного Иосифа Виссарионовича.

Насколько Владимир Владимирович знал по своей ситуации, все россказни демократической прессы о «кровавой гэбне» и «ужасном тиране» Владимире Путине были, есть и будут откровеннейшей ложью. А это значит, что, единожды соврав, хранители общечеловеческих ценностей соврут еще не один раз, и нет им доверия. Доверять в таком деле он может только себе – суждениям и ощущениям человека, мотающего уже семнадцатый год «срока» на самой вершине власти. Скоро будет побит рекорд незабвенного Леонида Ильича – дольше него, Путина, Россией руководили только Сталин да еще некоторые цари.