Откровение
Так бывает только во время ночных кошмаров, когда почти весь мозг спит, и его заменяет лишь незначительная группа клеток, и этой группой клеток завладевает одна неотвязная мысль.
Была ясная, холодная прозрачная осенняя ночь. Он лежал на спине в своей кровати, наполовину разбуженный ошеломляющим осознанием того, что, когда-нибудь, через сорок или, может, пятьдесят или шестьдесят лет, будет лежать вот так же на спине и умирать – переживать последние мгновения своего существования; ощущать еще живым мозгом, упакованным в мёртвую оболочку, как деревенеют мышцы и загустевает в жилах черная кровь; и лишенные кислорода клетки серого вещества начнут одна за другой погибать, наполняя череп гулом своей муки, туманом безысходного ужаса, и в какой-то миг он вдруг перешагнет черту и будет уже труп – вещь с остекленевшими глазами.
Видение было настолько отчетливым, что он подскочил на кровати и безумными зрачками уставился в черноту ночной комнаты.
Неужели все это неизбежно? Не может быть! Это нелепость, абсурд! Как так: деревья, дождь, трава, и ветер, и звезды – все это будет, и крутящийся волчком Земной шар по-прежнему будет мчаться с немыслимой скоростью к неведомой точке Галактики, а его уже не будет? А тот мир, тот чудесный, обворожительный мир, что живет внутри него, в его неповторимом мозгу, куда он денется – этот мир? Ведь не может все это так просто исчезнуть – все те мысли, идеи, образы, переживания, восторги и горечи, которые обуревают его! Неужели это так просто: щелкнул тумблер, прекратилась какая-то реакция, и те вселенные, миры, которые создавались годами в пространстве человеческих мыслей, фантазий, логических умозаключений – все это испарится в момент его смерти, как роса с луговой травы. Целые миры исчезнут без малейшего следа только потому, что он умрет?
“Теперь, как в доме опустелом, Всё в нем и тихо, и темно…” – на ум пришли строчки из пушкинского “Евгения Онегина”. Да! Да! Каждый раз теряется нечто большее, чем просто оболочка, в которой находился человек. Но что? Что?
Если бы это знать, суметь сформулировать, то это можно было бы спасти!
Хоровод вопросов окончательно разбудил его. Он поднялся и подошел к окну, глядя в бескрайнюю пустоту ночи, и от холода бесконечного пространства за тонкой пластинкой стекла ему пришло отрезвление.
Так что же теряется в момент смерти? Человеческий мозг?
Но мозг – это лишь комбинация клеток, которые, в свою очередь, сформированы из обычных химических элементов, из которых состоят и камни, вода, и деревья, облака.
Нет, конечно же, сущность человека – не мозг, и даже не сознание, а та удивительная, уникальная фантасмагория и совокупность мыслей, образов, ассоциаций, мечтаний, способов восприятия внешнего пространства, которая живет внутри каждого из нас! И ощущение несправедливости смерти потому и возникает, что природа отбирает в момент гибели то, что ей не принадлежит; то, что создано не ею, а человеком! И пусть это нечто нематериально, не имеет ни веса, ни цвета, вкуса и запаха, – оно-то и является человеком! Тем, в спасении чего и заключается бессмертие!
Мысль о том, что он нащупал некое откровение, ошеломила его. Но крупные, холодные, ясные осенние звезды просвечивали его насквозь своими голубоватыми лучами и словно говорили ему: так было всегда и так и будет. Люди умирали, и будут умирать, и сколько безумцев ни пыталось их спасти, они тоже умерли.
Мир залит голубоватым светом безнадёги. И все, что остается, это скорее упасть в постель, в тёплое спасительное болото, спрятаться , нырнуть в сон, и спать, спать, и видеть сны… Проснуться утром и в мучительной дрёме осознать, что до подъема на работу есть еще целых семь минут… Нет, только четыре, но, все равно, еще можно бесконечно долго спать!
… и видеть сны…
Крысиным писком пищит будильник. Погруженные в марево сна клетки мозга концентрируются на одном усилии, аморфное тело сваливается с койки, бьётся коленями о пол, неверными руками нащупывает одежду, тащит самое себя к умывальнику чистить зубы, на кухню жевать едва теплые макароны, на улицу, в вереницу таких же полусонных осенних людей. Битком набитый автобус подъезжает к остановке, кренясь, как торпедированный броненосец; нужно втиснуться внутрь него – в месиво пахнущих псиной кепок, плащевок, ветровок, в рифы и скалы чужих локтей и коленей.
На поворотах пульпа из человеческой плоти колышется от одного борта автобуса к другому; откуда-то издалека спрашивают: “Выходите?”
И вот уже колонна людей плывет к монументальным порталам проходных, и врата иного мира безучастно заглатывают этот поток, лишь время от времени чавкая створками мотающихся на шарнирных петлях дверей.
Быстрее, быстрее! Задыхающиеся легкие хватают глотками воздух и тащат всё прочее – набитый кишками живот, таз с его содержимым, все еще вялые спросонья ноги вверх по лестнице.
Успел! Пришел! Сел! Вперился в тускло мерцающий дисплей рабочего компьютера. Можно перевести дыхание и на несколько минут погрузиться в предтрудовое утреннее забвение.
Так что это было? Глухой и звёздной ночью? Откровение? Озарение? Очередной бред о спасении человечества? Или всё-таки?.. В сонном беспамятстве действительно пришло что-то стоящее, какая-то зацепка, ведущая к техническому решению проблемы?
Ах, да! Формулировка сущности человека, того, в чем кроется его бессмертие. Плюс идея о несправедливости природы, которая вместе с жизнью отнимает у нас носитель этой сущности – живые клетки мозга. Для спасения нужно создать что-то взамен. Протез для ума, умственной деятельности.
А что в этом невероятного? Были же созданы в свое время искусственные носители для голоса человека, облика человека… Звукозапись, видео… Почему нельзя создать устройство, запечатлевающее мышление человека, его восприятие мира, его индивидуальные реакции?
Наверняка такие мыслишки ему не первому приходят на ум. Что-то слышал и про программное бессмертие, и про жизнь в компьютере. Но развития эти идеи не получили, заглохли. Очевидно, элементарно потому, что всякая программная модель построена на переборе вариантов, а мозг работает как-то иначе, комплекснее, сложнее и, в то же время, проще. Миллионы клеток, соединяясь синапсами между собой, скорее всего, тоже заняты перебором вариантов, но так как их миллионы, и количество перебираемых вариантов – миллионы в миллионной степени, это уже не перебор вариантов, это нечто другое?
И вот это «нечто другое» и определяет сущность человека? Тот способ, каким миллионы клеток его мозга сообщаются между собой? Возможно ли это воспроизвести на компьютере, сколь угодно мощном, квантовом, фотонном, еще бог знает каком?
Это тупик. Решая техническую задачу, нельзя идти напролом, уповать только на мощность применяемых средств. Нужно угадать тот путь, которым пошла природа, заново изобрести его…
Ему опять вспомнилась гнетущая осенняя ночь и бьющие через тонкую пластинку оконного стекла лучи звезд; бьющие с такой силой, что даже сейчас он ощущал зрачками их безмолвное сияние. Почему-то вспомнилась строчка из допотопного учебника по обществознанию, где говорилось о том, что мышление – это лишь разновидность отражения объективной реальности, окружающей человека.
Кажется, аксиома какого-то из основоположников марксизма. Квинтэссенция материалистической философии. Не в меру утрированное, примитивизирующее любые представления о человеке положение.
Примитивизирующее? Но это же хорошо! Примитив как ничто другое подходит в качестве отправной точки!
На какое-то мгновение перед внутренним проектором его мозга вдруг предстало видение стеклянистых полушарий, внешне подобных полушариям головного мозга, внутри которых подвешены мириады крохотных светоотражающих шариков. Внутрь этого стеклянистого пространства проникает луч – сигнал извне, и эти шарики начинают переотражать его друг другу, создавая все более сложные и запутанные комбинации световых туннелей и формируя, таким образом, решение – мысль, присущую человеку!
Остается подсоединить этот суперсветовод к конкретному человеческому мозгу, чтобы он (световод) подстраивался под реакции этого конкретного мозга на конкретные внешние раздражители. Например, если человек негативно воспринимает какой-то сигнал извне, то на пути луча, опосредствующего этот раздражитель в прозрачном пространстве мозга-дубликата, должно возникнуть, допустим, замутнение, ослабляющее этот луч. И сохраниться, фиксируя, закрепляя внутри себя реакцию первичного мозга на данный раздражитель.
И так – шаг за шагом. Прозрачный световод, копируя реакции живого человеческого мозга на внешние раздражители, рано или поздно скопирует сущность этого человека, будет реагировать как он, в конечном итоге, начнет думать, как он, станет им!
Как-то все очень просто получается. Может, я гений? Но изобретение и должно быть простым – природа не терпит сложных путей!
Во всяком случае, это нечто, с чем можно выходить на дискуссионную площадку, на какой-нибудь форум программистов или биотехнологов, что можно обсуждать, отталкиваясь от чего, можно уже гнать волну, вовлекать других людей в решение этой задачи.
А разве она того не стоит? Ставка – бессмертие!
Он сидел за своим служебным столом, ошеломленный невероятностью предстоящего дела. Тем, какую массу технических вопросов предстоит решить.
Как соединить живой мозг человека и его стеклянный дубликат?
Сколько нужно зеркальных шариков – аналогов нейронов внутри мозга-световода? И как их туда поместить? В каком порядке?
Или эти зеркальные сферы будут возникать самостоятельно, по ходу копирования мышления, способа принятия решения конкретного человека? Скажем, в перекрестье наиболее интенсивных лучей-носителей внешних раздражений?
Есть ли необходимые среды, в толще которых происходит фазовый переход под воздействием световых лучей? Была аморфная прозрачная масса, но вот внутри нее пересеклись два луча и в точке их перекрещения возник кристаллический светоотражающий шарик, сферическое мини-зеркальце?
Что за вопрос? Взять хотя бы зубные пломбы. Да и он сам писал заявку на изобретение трехмерного принтера, в котором модель формируется не последовательным наслоением исторгаемого через сопло печатающего устройства клейкого вещества, а кристаллизацией жидкой субстанции в точке пересечения лучей лазера!
Значит, устройство для формирования искусственного мозга, по сути, трехмерный принтер, управляемый электромагнитными импульсами, исходящими от мозга того человека, чей внутренний мир копируется?
Конечно, эти импульсы нуждаются в расшифровке, усилении и т.д., но это вполне рутинная работа, техническая задача!
Что еще?
Как инициировать лучи, оформляющие внутреннее пространство искусственного мозга? Сколько их должно быть? По количеству человеческих чувств? Лучи от осязания, зрения, слуха, вкуса, обоняния? Или их должно быть больше? Скажем, на каждый типовой раздражитель?
И как это будет выглядеть? Я буду жить, думать, чувствовать мир вовне себя, и в то же время будет еще нечто, которое будет моим вторым я, мною? И как совершится переход моего «я» из настоящего, живого мозга в этот искусственный носитель мысли?
Господи, сколько же придется всего передумать? Наверное, чтобы решить эту задачу, понадобятся усилия всех айтишников страны! Мира!
Подумать только: пройдет всего год или два, или, в худшем случае, лет пять, и люди будут жить вечно! Я не умру! Никто не умрет!
И как, наверное, больно будет умирать тем, кто не сможет дожить до этого часа! Подумать только: человеку надо было бы протянуть еще неделю-другую, и он стал бы бессмертен, как античный бог, а вместо этого будет лежать в гробу и его будут медленно и гнусно пожирать черви…
Но, главное, как донести эту идею до людей, сделать ее ведущей целью человечества?
От круговерти мыслей горела голова, полыхали щеки. Он встал и прошелся несколько раз из угла в угол по комнате. Наткнулся глазами на вопросительный взгляд начальника, торопливо сел на место.
С чего начать? Кинуть пост на форум? Завести блог? Написать прямиком в Академию наук? А она всё ещё существует?
Слышь, Андрей Николаич! – с холодком под сердцем услышал тягуче-скрипучий голос зав сектором. – Тут одно предложение интересное наклёвывается. Ты у нас самый молодой. Как раз для тебя!
НТТЦ «Аталанта»
Мы сидим в бывшем мужском зале парикмахерской Дома быта нашего НПО и курим, отражаясь в трех высоких, на полстены каждое, зеркалах. Синеватый дым плавает низко, едва поднимаясь над головами; длительное сиденье в сочетании с упорным ничего-не-деланием вызывает прилив крови к тазовым частям, и данные обстоятельства порождают атмосферу томного эротического одурения. Лянка полулежит в парикмахерском кресле, закинув скрещенные лодыжки на тумбочку под зеркалом и упираясь затылком в выдвижную подушку поверх спинки кресла, и с моего места отлично видна ее впалая щека и слегка вьющийся белокуро-пепельной локон. В голове уже минут пять неотвязно крутится предложение типа: «Элеонора Викторовна, изобразите стриптиз!»
А что? Ведь не откажется!
Представил, как Лянка взбирается на низкую тумбочку для парикмахерских принадлежностей и начинает кружиться, медленно перебирая высоченными каблуками винтажных бутиков по лакированной поверхности и сбрасывая с себя акссесуары драпировки.
Ко мне Лянка заходит покурить из своей берлоги в отделе кадров объединения. Там за ее непорочностью бдит мать-начальница Нина Петровна – женщина из той породы кадровых работников, которые в былые времена вывозили толпы МеНеэСов и даже остепененных СеНеэСов на прополку моркошки-картошки в угодьях пригородных совхозов. И могучий голос ее реял над головами несчастной ИТеэРовской братии, расставляя мучеников науки по бороздам и вдохновляя на построение развитого социализма на делянках отдельно взятой страны. Или даже основ коммунизма.
Естественно, с первого взгляда на Лянку ископаемое создание поняло, что отныне ее патриотический долг – в перевоспитании этой лахудры и превращении ее в сознательную строительницу светлого будущего – уж не знаю, какого по счету.
Понятно, что курить в пределах досягаемости этого монстра Лянка не смеет, и поэтому приходит ко мне, под сень «научно-технологического творческого» центра «Аталанта».
История появления соответствующей таблички на дверях мужского зала парикмахерской незамысловата. Как-то так получилось, что после окончания универа я, жаждя избавления от производственной планиды, изловчился попасть в некую программу формирования кадрового резерва молодых лидеров реальной экономики не то нашей области, не то всего отечества. Нам читали лекции по организации производства, возили на экскурсии и пересказывали политэкономию социализма по учебнику 1978 г. издания.
Коучем одного из направлений был ЕЕ (Еремей Ерофеич) – зам по общим вопросам генерального директора того самого научно-производственного объединения, труженики которого «навстречу» XXVI или XXVII съезду были облагодетельствованы постройкой, как выразились бы сейчас, «корпоративного» Дома быта, в состав которого входили продуктовый и галантерейный бутики, сберкасса и прочие радости жизни, включая парикмахерскую на два зала, в одном из которых мы с Лянкой ныне отравляем атмосферу никотиновым чадом.
Не знаю, чем я приглянулся старому аферисту. Видимо, Еремка угадал во мне душу, страждущую покоя вдали от производственных буден. И еще до окончания программы предложил мне должность «конкретно» лидера производства – генерального директора одного малого, но очень перспективного предприятия. Он даже не стал мне рассказывать, чем это малое предприятие занимается. Как я позднее стал догадываться, Ерёма в ипостаси зама генерального нашего НПО продавал моей фирмёшке всякие платы-чипы, затем от моего лица перепродавал эти платы-чипы другому малому предприятию, а уже с баланса этой второй фирмочки сбывал всё те же платы и чипы родному НПО по втрое большей цене.
Так на дверях мужского зала бывшей парикмахерской заводского Дома быта появилась табличка «НПЦ «Аталанта», а чуть позже в окружении высоких зеркал и фаянсовых раковин для мытья головы возникла и Элеонора Викторовна Медведева, каковой мать-командирша запрещает курить в собственных кадровых пенатах. Кстати говоря, на соседней двери, ведущей в бывший женский зал, появилась табличка с надписью «НТТЦ «Омфала» – не иначе, как в годы построения развитого социализма Ерёма отсидел пару лет по путевке ОБХСС в одной камере с каким-нибудь профессором античной мифологии.
От реминисценций меня отвлекает тяжкий Лянкин вздох. Она докуривает сигаретку, элегантным щелчком отправляет фильтр в раковину для мытья головы и снимает изящные лодыжки с тумбочки для парикмахерского инструмента.
– Что, работать пора? Старая грыжа совсем заела? – никто не умеет так, как я, выразить соболезнование в форме вопроса.
– Угу! – вздыхает Лянка. – Надоть иттить! – она потягивается юным телом белокурой Багиры, производя в моем подсознании очередной эротический фурор, и покачиваясь на аршинных каблуках, направляется к двери. – Петровна поручила до конца недели провести молодёжную научно-практическую конференцию. Не сделаю – зажует как бобик грелку.
– Ну, так проведи! Какие проблемы? Не знаешь, как это делается? Разошли по отделам разнарядку. По пять рыл со структурной единицы – вот тебе и кворум!
– Понима-ашь, не всё так просто. Петровне нужен какой-нить выхлоп. Типа: «Молодежь научно-производственного объединения, собравшись на свою научно-практическую конференцию, постановила создать Центр научно-технического творчества молодежи и приложить свои опыт и знания к расшивке узких мест производства». Во времена непорочной девственности Петровны такие центры были на каждом предприятии. Старой овце комсомольская молодость вспомнилась, а мне расхлёбывать.
– Дык, напиши заранее постановление. Попроси Валерия Антоныча из отдела внешнеэкономических связей прочитать на полтора часа лекцию о том, как наша экономика поднимается с колен. К концу его оратории почтенная публика подпишет что угодно, лишь бы не слушать его дальше.
– Не получится! – вздыхает Лянка. – Говорю же, старая грыжа хочет чего-нить реального. Записала в план работы отдела создание молодежного венчурного предприятия по внедрению всяких там кунштюков. Короче, надо, чтобы этим кто-то занимался. Не просто словесный понос разводил. А чтобы у человека были идеи, рацухи, желательно – изобретение, под которое можно получить грант из фонда Бортника. Он сейчас как-то по-другому называется, но одна хрень: халявка! А иначе старая грыжа, чего доброго, спровадит меня в цех платы паять.
– С неё станется, – подтверждаю я и с удовольствием рассматриваю Лянку: метр 75, пепельные волосы, высокая грудь и осиная талия, юбка в самый раз – чтобы и офисный дресс-код соблюсти, и тонкие щиколотки с балетно накаченными лодыжками в белых чулочках показать; и шнобелем точь в точь в античные богини пошла, как их на скульптурах изображают – с тонкими ноздрями и пикантной горбинкой. – Спровадит, как пить дать! – в моей черепушке проскакивает мысль, что Петровне, дабы усидеть в ее высокопоставленном кресле, надо срочненько достать денежек и с кем-то поделиться, отсюда и вся байда с фондом Бортника или тем, что сейчас заместо него. Саму старую грыжку не жалко, но утилизовать такую цыпу, как Лянка, на пайке плит – совсем не комильфо. Посему и бормочу: – Круто она за тебя взялась! Но… Так и быть! – делаю драматическую паузу. – Ради тебя готов пожертвовать бывшим однокурсником. Холостой, неженатый, с красным дипломом!
– Серьёзно? – Лянка слегка настораживается. Как и многим красивым бабам, ей не везёт на нормальных пацанов. Поэтому упоминание о неженатости будущего реципиента грантов чуточку ее оживляет. – А он что-нить такое… Ну, изобрести, идею двинуть… Может?
– Дай только волю! Натуральный вундеркиндер! Еще в школе бином Ньютона раскладывал. Щас на Телеграме канал открыл. Ищет подельников по разработке протезов для мозгов, чтобы сделать нас всех бессмертными. Твоей Петровне так тыкву заморочит, что она обо всех Бортниках забудет…
– Как это – протез для бессмертия? – бормочет Ляночка, и я великодушно поясняю:
– Это, типо того, ты умираешь, а твои мысли, чувства, душа, сознание продолжают жить в искусственной среде. Своего рода компьютере, подлаженном под индивидуального человека.
– Класс! – шепчет Элеонора. Все-таки она, хотя и пепельная, но блондинка, и делает соответствующие умозаключения. – Я уже слышала. В Англии делают такой компьютер. Мы по импортозамещению этот проект запустим! – Лянкины губки вдохновенно приоткрываются, пепельные волосы обволакивают слегка заалевшие щечки. Я уже прикидываю, как стребовать с нее благодарность за соучастие в запуске процесса молодежного научно-технического творчества, но в самый неподходящий момент дверь с треском распахивается, и в бывшую парикмахерскую вваливается свинячья туша Ерёмы во всем его очаровании. Мазанув заплывшими в морщинистые мешки зенками по Лянке, он зыркает на меня, словно сюрикэн мечет:
– Чё сидим, носы повесили? Каки проблемы решам? Почему копеечку не зашибам? Базар есть. Ново дело залудить надо! Настоящий бизнес!