Пепельное солнце бичевало разъяренными лучами пустыню. Призрачные миражи колыхались на горизонте. Раскаленные камни опаляли зноем лицо, жгли ступни ног сквозь роговые наросты мозолей.
– Благослови, отец, ибо я пришел за благословением!
– Ты долгий путь проделал, юноша! Зайди в мою пещеру, отдохни! Cтань моим гостем, позволь, я омою твои ноги!
О, благодатный сумрак подземелья! О, священная прохлада, в которой родятся мысли, колеблющие основания гор, благословенный грот, из коего гремят речи, повергающие в ужас сердца неправедных и злобных по всей земле – от нубийских пустынь до финикийских морей! Дай мне вдохнуть твой воздух, пусть он станет в моей груди тем священным дыханием, с которым я пойду на великий подвиг и на смерть! О, благостная вода, освященная ладонями великого старца! Да будут твои капли крыльями у моих лодыжек, которые понесут меня к моему предначертанью!
– Какого благословения ты ищешь, юноша?
– Принести смерть нечестивым и умереть самому, о учитель!
– Ах, молодость, молодость, как она легко распоряжается жизнью! Если бы ты знал, юноша, как это просто – умереть, ты просил бы благословения жить!
– В сердце моем горит пламя ненависти, оно уже прожгло грудь мне насквозь, и нет более у меня сил терпеть!
– Что ж, юноша, мне знаком этот пламень. Но, коли ты пришел ко мне сквозь плавящуюся от жары пустыню, не спеши, отдохни, ибо какой толк будет от моих благословений, если ты падешь на испекшиеся булыжники через двадцать шагов обратного пути? Послушай пока россказни старика, может, ты тогда и поймешь, и примешь мое благословение.
Исповедь
Ровно пятьдесят лет назад я, точно также – с огнем ненависти в груди и благословением святого старца за плечами – вышел из этой пещеры. Ты знаешь, кто правил тогда нашей страной – да, да, нечестивая царица, имени которой чурается ныне наш язык, и коей в деревнях старухи пугают детей. Отстранив от власти своего слабого мужа, она отвергла учение наших мудрецов и веселила бесов нечестивых культов. Служители же истины, лишенные своих пажитей, удалились в пустыни и горы, где взращивали новое поколение – мстителей, верных. В их числе был и я. Оставленный с младенческих лет родительской лаской, почти не видя людей, я рос в этой пещере под присмотром благочестивого старца, питаясь скудными плодами земли сей и живительной чистотой неутолимой веры.
И вот час настал. Возраст мой перевалил за отроческие годы. Поглощенный вечным трудом на благо моего наставника, вскормленный грубой и скудной пищей, я был видом худ и изможден, но под продубленной ветрами и солнцем кожей кости мои были крепки, а жилы выносливы. И вот, накануне большого праздника, я, вместе со своим достойным наставником, отправился в город, дабы на улицах его и площадях, переполненных по такому случаю народом, глаголать слово истины, отвращая заблудших и оступившихся от ложных кумиров и развратной царицы.
Вслед за почтенным старцем вступил я на следующее утро в высокие и раззолоченные врата падшего града. Поток людей и повозок нес меня, оглохшего от гама и сутолоки, непривычного к такому скоплению себе подобных, по запутанным улицам. И не знал я еще в тот час, насколько широко и продуманно раскинуты сети заговора, и что одновременно со мной, затесавшись в ватаги беспечных пастухов и земледельцев, в разные ворота входили десятки таких же, как я – сынов гор и пустынь, одержимых той же ненавистью и тем же упованьем, сжимавших в руках тяжелые пастушеские посохи.
Гомонящая толпа вынесла меня и моего наставника на главную улицу; во все стороны от нас колыхалось многоцветное море ярких праздничных одежд, загорелых лиц, колеблющихся ветвей, оставляя лишь узкий проход по середине мостовой.
Удар молнии
– Сейчас, сейчас ты увидишь ее! – кричал мне мой старец, потрясая узловатой палкой и выкатывая белки пожелтевших от ярости глаз. – Гноище! Блудницу, отдающуюся в базарный день посреди площади кому ни попадя! Сидонским морякам и данайским ремесленникам! Прилюдно раскинув ноги! Наравне с низшими иеродулами! Позорище! – и его неведомое мне ранее волнение, брызги изо рта его, падающие мне на лицо, повергали меня в такую растерянность и трепет, что я готовился к встрече с царицей, как к встрече с самим Сатаном. – О, как только люд выносит биение порочного сердца? Несчастна земля, лишенного того смелого, который обличит постыдное зло! Горе! Горе и стыд в поколениях человечьих! – выкликал старик, и, в охватившем меня ужасе, мне уже представлялось, что одна лишь встреча с этой женщиной, единый взгляд на нее обречет человека на вечное проклятие, от которого еще при жизни потроха прямо в его чреве будут тлеть от адовой серы.
Оцепенение мое было таково, что когда я увидел царицу, то даже не сообразил, что это – она. Я знаю: я стал в то мгновение святотатцем, ибо в моем ослеплении мне показалось, что это не земная женщина движется мимо меня на колеснице, но сама Слава Небесная грядет, чтобы развеять мрак и унынье на земле. Над высокими рогами ее тиары парило тончайшее голубое покрывало, оставляя неприкрытым густой поток кедровых кудрей, ниспадающих на плечи и спину; малиновые и фиолетовые ленты развивались, открывая тяжелую грудь с алыми, подкрашенными кармином сосками, мерно раскачивающуюся от движения повозки; парчовая ткань плотно облегала тугие бедра и налитое спелостью лоно. А я-то ожидал увидеть смрадное идолище, заштукатуренное белилами и обмазанное сурьмой и румянами! Похотливую каргу! Глупец, какой я глупец!
Глаза ее приветливо и даже озорно шарили по толпе, и когда взгляд ее пал на меня, мне вдруг показалось, что луч самого Солнца схватил меня за сердце! Вместе с тысячью других глоток мое горло испустило восторженный вопль, и только потом я расслышал сзади жалкий крик моего старца: «Это она! Она! Идолище поганое! Гноище повапленное!»
Толпа вздрогнула: прямо напротив нас дюжина знатнейших юношей выпрягла из повозки священных быков, и затем эти отпрыски лучших семей, ухватившись за дышло, сами повлекли вперед колесницу со смеющейся властительницей. Все это продолжалось считанные минуты; я не успел разглядеть больше ничего – ни дюжих телохранителей-галлов, шествующих у злаченых колес повозки, ни идущих следом дев в белых одеяниях, осыпающих головы людей хмелем и благовониями, лишь одно видение врезалось в мой мозг – теперь уже до смерти: и это – царица.
Развёртываясь, как чудовищный левиафан, толпа двинулась вслед за колесницей. В толкотне я потерял своего старца; сдавливаемый со всех стороны разгоряченными телами, я терял дыхание, ноги мои несли меня, подчиняясь общему движению, и поднять глаза я смог лишь тогда, когда толпа остановилась и забурлила в одном месте. Я замер, раскрыв рот: прямо передо мной возвышался Храм Слоновой Кости, величественный, словно взмывающее в небо облако!