Короткое предисловие
Перед вами – галерея мрачных и завораживающих городских кошмаров от мастера мистических триллеров и страшных историй Хьюго Борха.
Ветры пустых комнат
В поезде Анатолий для себя решил так, он войдет, и с порога, громогласно, как раньше поздоровается: «Привет, Маринка!», а потом схватит ее, обнимет и закружит по комнате, сшибая все на своем пути, сколько бы она не брыкалась. Ясное дело, ей нравятся крепкие мужские объятия, правда, не только объятия Анатолия, но он со временем не так остро это воспринимал, даже стал оправдывать Марину. Он так волновался, что почти всю дорогу простоял под окном, в коридоре вагона, напротив своего купе.
«Соскучилась, раз позвала. Наверняка щей наварила», – догадался Анатолий.
Дверь в квартиру была приоткрыта. Вошел, потоптался, пошумел, пару раз выкрикнул ее имя, огляделся и будто не было двух лет разлуки, будто выходил в магазин и вот, с продуктами вернулся. На вешалке тот же плащ цвета ее губной помады и пара шопперов; на тумбочке ключи в той же кожаной ключнице, что он подарил жене на 8 марта, нераскрытые извещения на квартплату, расческа, вейп – атрибут современной женщины, бросившей традиционные сигареты, китайская лягушка – символ богатства; рядом с тумбочкой аккуратно стояли женские туфли и кроссовки.
«Ну, главное, мужика себе не завела».
Он по-хозяйски повесил куртку, расстегнул пиджак и заглянул в зал – сразу бросилась в глаза главная особенность изменений – она убрала свои куклы.
– Маринка? Ну, где ж ты? Я ведь приехал прощение попросить. За то, что тебя ударил тогда, я не забуду, как ты на меня посмотрела и сказала: «Не подходи ко мне, тварь». Я действительно тогда был тварь. Думаешь, я простил себе?
Он подумал, раз дверь открыта, – жена у соседки, вернется – испугается его. Стоять на лестничной площадке тоже не резон.
«Ну тогда Соломоново решение: стою в дверях».
Но время шло, и Маринка все не возвращалась.
– Да может в комнате своей уснула, дверь то вижу у нее прикрыта.
Анатолий мужик был суетной, а потому засуетился, разулся, два раза переставил обувь с места на место, пакет занес на кухню и там его начал переставлять.
На кухне было убрано, чайник стоял холодный и без воды. Холодильник своим наполнением излучал благополучие и сытую жизнь.
Анатолий крадучись, подобрался таки к комнате Марины. Позвал ее, она сразу ответила, но попросила подождать ее за дверью.
В волнении Анатолий испросил разрешения рассказать ей кое о чем.
Теперь, стоя перед дверью ее комнаты он говорит, говорит, говорит… Говорит о дороге, об их отношениях, о том, что так нельзя (хотя, что именно нельзя, он не знает). Замолкает, замирает и слышит только свое учащенное дыхание, слышит, как бродит его дыхание где-то по комнатам, натыкаясь на случайные предметы, а он сам засел в шкафу и наблюдает.
«Придет же дурь в голову», – думает он.
Положив ладонь на дверной косяк, он начинает делать выводы.
– Хорошо, что ты дома. Думал, не застану тебя. А чего дверь входную не запираешь? Забыла про нее? По рассеянности что ли? Смотрю – приоткрыта. Вхожу. А ты не встречаешь.
Из комнаты раздается тихий и сравнительно тонкий женский голос. Слова слышатся неразборчиво, из них можно уловить лишь то, что женщина громко говорить не может. Но Анатолий решил отозваться:
– А?! Говори громче!
Но голос в той же тональности ему отвечает, и Анатолий уже ни одного слова разобрать не может.
– Ты в сообщении спрашивала, как дошел… А куда? До такой жизни? Так я ни в чем не нуждаюсь, – он смахивает ладонью со лба пот, и как достают лист бумаги, промокший в воде, указательным и большим пальцами берет рубашку за воротник, и оттягивает ее от своего тела.
«Да хреново все у меня. Раньше хоть на вахту, на Север, а теперь и это отменили», – говорит он про себя.
– Выходи, покурим, – хлопает руками по карманам. – Так курить охота, в поезде теперь запрет, и в тамбуре нельзя, штрафами пугают. А одна девица, самая умная, свою электронку прямо в купе смолила, волосами прикрывала, ага. Они у нее длинные…, в смысле, волосы.
Он поправил на стене перекошенную картину. Оглянулся. Присел на краю дивана, возле журнального столика.
«Ну хоть кукол этих безобразных нет. Я же выяснил: у меня педиофобия – боязнь кукол. Разумом понимаю: страх без причины, но организм лютует, давление скачет, и мандраж по всему телу».
Диван и столик были усеяны цветными блестками, камешками, бусинками и разными предметами для бисероплетения.
Закуривает. Ищет пепельницу и стряхивает пепел в ладонь.
– А ты что, хенд-мейдом увлекаешься? Можешь не отвечать. Просто помолчи.
После нескольких затяжек напряжение спало и Анатолий начал проситься в комнату к Марине.
– Может зайду? Сколько я сидеть тут буду? Знаешь, после поезда голова – не голова, а камень. Шесть часов трястись – это пытка, а раньше двое суток до Барабинска, и ничего.
Он спускается на пол и вытягивает ноги, глубоко затягивается и кольцами выпускает дым.
– Ты знаешь, а я сразу вспомнил запах твоих волос, – вот прямо сразу… кстати, не спросил, ты не состригла волосы? Просто балдею от твоего запаха. Не веришь. Зря сказал, да? Давай сходим в наш ресторанчик. Ты в черном платье, я – в черном костюме. Только не говори, что в платье некуда выйти и что я тебя бросил. Помнишь, мы засиделись за бутылкой серебряной текилы. Пустой зал ресторана, а мы играем джаз в четыре руки. А наше путешествие во Францию и танго босиком в ресторане Le Cafe de la Plage под виолончель Yo Yo Ma. Но, конечно, это был не Yo Yo Ma, а кто–то на него похожий. Но тебе было все равно, ты тогда уже глаз положила на того длинного кретина, – не знала, как мне сказать.
Он ложится на спину, вытягивается во весь рост и четко осознает, что он в комнате не один. Из угла, за креслом на него уставились чьи-то глаза.
«Кошку что ли завела?»
Достал телефон и написал ей сообщение: «Хорошо! Ты попросила, я приехал, заперла дверь в спальню и не выходишь, я слышу, как ты там шурудишь… Зачем этот концерт?»
«Лежу, бля, в темноте, в костюме, на полу… Так, включаю свет, пью воду и ломаю дверь».
Свет в комнате не включался. На кухне едва открыл дверцу, чтобы взять стакан воды, как на него свалилась кукла…
«Испачканный пиджак, помятые брюки и сильно скомканные отношения».
Перед дверью Марины он снова присел на пол; стал вытирать со лба пот, опрокинул стакан, попутно вспомнил, как раньше играл «за компом» на полу, а Маринка прочёсывала мимо и сшибала стаканы с водой, как кегли на кегельбане.
– Я не понимаю твоих шуток. Давай, как раньше, присядем, вспомним, как ты любила уткнуться в мое плечо и «сопеть в три дырочки» как ты говорила. На одном плече – ты, на другом – ночь, а я – весы. Помнишь, игру в прятки? Ты что–то прятала, я шел искать, – не находил – и исполнял твои желания… А потом я с дуру назвал тебя куклой, и ты обиделась, но у тебя уже был этот длинный ухажер, что мне оставалось? Я освободил квартиру. …Ну а потом я женился, чтобы тебе отомстить. Да, натворили мы глупостей.
Потемки. Комната погрузилась в сон, им не мешают отблески света на полу и стенах от уличного фонаря. Кошки он не обнаружил, да и лотка в туалете нет.
«Там сушатся платья для кукол, видимо, сильно испачкались».
– Нам пора уже не в куклы играть, а детей заводить. Наигрались уже.
Но в коридорной тумбочке приоткрылась дверка, оказалось, там тоже находилась кукла.
Раздался странный звук, будто за диваном что-то упало. Анатолий включил на телефоне фонарь и резко сдвинул диван. На полу распласталась фарфоровая кукла и смотрела на Анатолия немигающим взглядом своих стеклянных глаз, а рядом лежал зонтик, который она видимо держала до этого. Зонтик был из стальной проволоки с острозаточенным концом.
…Из ее комнаты он расслышал голоса, как будто там смотрели по телевизору мультики. Стал тарабанить в дверь со всей силы. Все затихло. Что делать?
…В потемках мужчина выбил дверь в комнату женщины. Она уснула в кровати – нет. Смотрела мультики – нет. Плакала в кресле – нет. Стояла, прижавшись к стене – нет.
Он включил свет. В нос ударил запах нафталина.
В комнате никого не было, не считая, конечно, кукол, что стояли так, будто сейчас возьмутся за руки и пойдут друг за дружкой по комнатам.
– А! Привет, Стиверс! – Анатолий узнал любимую куклу Марины.
Та сидела почему-то посреди комнаты на полу, с опущенной головой, обхватив колени длинными пальцами, в маникюре которых угадывался черный цвет. Кукла вытянула вперед ноги в чулках и лакированных туфельках, и уперлась ими в чемоданчик, кукольный чемоданчик.
Анатолий так ее звал, потому что Марина говорила, что это копия куклы, которую делала мастерица Мэрилин Стиверс.
Он решил пересадить куклу к стене, но озлобленным нервным женским голосом ему было сказано:
– Не подходи ко мне!
Прозвучало прямо над ухом, будто шмель пролетел и проорал.
Анатолий узнал этот голос. Марина однажды разрыдалась после их скандала. А потом замолчала и вдруг сказала именно эти слова «Не подходи ко мне». Скандал то был из-за пустяка. Анатолий сказал, что у него нет денег на ремонт, причем в контексте их предыдущих расходов на Марину.
– Что за чёрт? Показалось. Сам себя со страха накручиваю. Вышибленная дверь скрипит от сквозняка. Вот и показалось. Но если Марина ушла, как она оставила квартиру не закрытой? Да, Стиверс?
Анатолий рассмотрел комнату, он ожидал, что и здесь из шкафа начнут вываливаться куклы. В комнате запахло чернилами, он заглянул под кровать и получил в лицо струю чернил. Забежал в ванную, ничего не видя перед собой и не соображая, отмыл лицо, и увидел, что и рубашка, и пиджак заляпаны пятнами от чернил.
– Кто здесь? Кто? Я сейчас полицию вызову, – послышалось из коридора.
«Скорее, соседка, любопытная и явно перепуганная. Приоткрытые двери квартиры Марины – это событие для соседей непривычное. Допустим. Но я дверь закрыл. А у нее были вторые ключи, вот и зашла на шум».
Анатолий замер на унитазе. Растерялся. Что делать: защелкнуть дверь в туалет, но тогда он выдаст себя или сидеть так, с открытой дверью. Но если соседка распахнет эту дверь, то ужасу ее не будет предела: на унитазе мужик, измазанный чернилами.
Соседка ушла, погасив свет в коридоре и в туалете. Анатолий на всякий случай закрылся. Набрал телефон Марины. Он зазвонил из ее комнаты. Она ушла без телефона?
Куклы на полу уже не было.
– Куда ты спряталась, Стиверс?
«Главное, не поддаваться издевкам своего больного воображения. В детстве у меня был панический страх перед куклами. Паника вызывала головокружение, трудности дыхания, сбои сердечного ритма и тремор конечности. Теперь я пережил свой страх. Ну показалось. Видимо, так бывает. А чернила? Ну, на что-то нажал».
В комнате погас свет. И кругом появились силуэты кукол, они будто двигались на Анатолия. И даже за окном, на улице, кукла шла по тротуару. Он хорошо ее разглядел под светом фонаря. Кукла не шла, а как бы ковыляла прихрамывая.
Сделал глубокий вдох – выдохнул, потянулся к Стиверс, стоящей рядом. Сначала почувствовал приятный холодок от поверхности фарфора, потом нащупал матерчатое туловище, шелковистые волосы, носик и губки куклы. Присел перед ней и поцеловал ее стеклянные глаза, которые были широко распахнуты.
– Марина! Да что с тобой случилось?
Он стал сбрасывать с кресла покрывало – оно увлекло следом за собой женское нижнее белье, блузку, юбку… Все съехало на пол и недовольно зашуршало. Он вытряхнул все содержимое шкафа, перевернул кровать и кресло. Ни одна кукла не упала, они так и стояли по стенам, под окном, под дверью.
И тут он увидел, что от Луны вещи бросают тени, вещи, но не куклы. От кукол тень не падала.
«Нет теней, значит нет кукол, все показалось», – решил Анатолий, и протянул руку.
Пальцы на руке стали кровоточить, будто в каждый палец сделали укол.
Он засмеялся.
– Ты покинула дом в спешке? А я не покину. Куклы меня любили больше, чем ты. Ждали в каждом шкафу.
Оглядевшись в темной комнате, он понял, что видит перед собой ухмылку куклы с лицом, спрятанным за высоким капюшоном, с торчащими черными косами с синим отливом, напоминающими металлическую проволоку. Посветил фонарем: у куклы не было в отличие от ее соплеменниц, стеклянных глаз. Выходило, кукла была слепой.
Зато чувствительны были ее губы; они приоткрылись, обнажив синеватую пещеру рта, и брошь на ее груди задрожала, казалось, украшение запрыгнет сейчас в ее рот и разорвет его своими круглыми каменными лепестками. Вишневый цвет губ при Лунном свете – что сказать? Флегматично.
Чем-то похожа на Марину. Пальцы похожи. Я, конечно, хотел бы ощутить ее пальцы, сомкнутые на моей шее.
В этот момент у другой куклы в роскошном бальном платье вдруг стали отскакивать бусинки, блестки и съехал бант.
Анатолий собрал несколько мелких деталек. Кровь на пальцах застыла и детальки сильно прилипали.
– Марина называла их «пайетки». Я запомнил.
Тьма сгущалась. Он так и сидел в позе отца, который только что непринужденно разговаривал со своей дочерью и гладил ее по голове, но замер на секунду, будто для создания семейной фотографии. В роли дочери была кукла Стиверс. Все немые обитатели комнаты в нарядных платьицах сжимали вокруг Анатолия и куклы Стиверс плотное кольцо. Красавицы в нарядных туфельках и платьях, с пробитыми для сережек ушками, пышными прическами, яркими бантами, и огромными глазами, – все напоминали изысканных принцесс. Они держали перед собой зонтики, которые достали из кукольного чемоданчика.
Острые кончики зонтиков легко прокалывали тонкую ткань платья куклы Стиверс и легко входили в тело, шею, уши и глаза человека, который так и сидел в позе заботливого отца.
Что тебе нужно, Костик?
Как-то летом мы жили с восьмилетним сыном в таунхаусе. Задний двор соседей впритык к нашему, забора нет. У нас на веранде батут стоит, самокат и велик. И вот соседский ребенок, чуть поменьше моего, повадился приходить, на батуте прыгать, самокат брать, как в пункт проката.
Под вечер после полуденного сна (у нас спальни на втором этаже), слышу, внизу кто-то ходит. Заглянула к сыну в комнату – играет за компьютером. По лестнице тихонько спускаюсь вниз на кухню, а соседний пацан там уже топчется!
Я онемела просто, – мальчик меня увидел, нагло так подходит к крану, берет стакан, наливает воды, пьет и говорит:
– Я пить хотел!
Пообщалась с его родителями, объясняю, что смотреть за ним некому и это опасно.
– Вашему ребенку шесть лет.
– Костик.
– Что?
– Его зовут Костик.
– Да, вашему Костику шесть лет. Но дело не в этом. А если он с батута или самоката навернется, и голову разобьет, я, что буду делать, волосы на себе рвать? Я такую вину на себя брать не могу, извините.
Родители у него такие, малость примороженные, Тем не менее вроде стали его придерживать, ничего не скажу.
Но однажды утром, еще не продрала глаза, тяну руку за телефоном на тумбочке, и понимаю, что нащупываю руку человека, такую холодную ладонь, – сон слетел с меня как пластырь, – передо мной стоит этот, простите, Костик. Поднялся в мою спальню, стоял и молча глядел на меня спящую. Выдохнула. Ну это уже слишком.
– А ну, марш отсюда, гаденыш!
Что я еще выкрикивала, не помню. Но наорала на него, вытолкала его в спину, и смотрела, пока он не зашел к себе в дом. Аутичный какой-то пацан у них.
Раз поздно вечером, где-то около 23 часов, помыла посуду, переговорила по телефону с подругой, прибралась на кухне, посидела на веранде, покурила, полистала «Нельзяграм», заперла входную дверь, приняла душ, намотала полотенце на волосы, – поднимаюсь такая довольная по лестнице, а он стоит в коридоре на втором этаже, спиной ко мне, и заглядывает в комнату сына.
Я в шоке. Прямо стою на ступеньках как часовой и смотрю на него. Он тоже особо не двигается. Он что, ночами не спит у них?
По-тихому спускаюсь обратно на кухню. Сбросила сыну СМС, мол, соседский пацан у нас, не пугайся, если что. Я на минутку к соседям, и вернусь. Ты можешь показать ему свою игру.
У соседей горел свет, и тощая фигура соседки мелькала в окне. Думаю, зайду, типа, лук закончился, заодно спрошу, когда у них пацан спит?
Постучала, не удивились, чай предложили. Присела на пару минут, слово за слово. Про завтрашний дождь, сад, лес, грибы-ягоды.
Они мне:
– А вы тоже поздно ложитесь?
– Да, – говорю. – Сын только любит, как и Ваш (сделала паузу), допоздна, пока не заставлю погасить свет.
Они такие:
– Да нет, наш Костик уже спит в это время.
– В смысле?
– В прямом.
– Так он у нас, к моему сыну пришел.
Они и глазом не повели. Поднялись, вижу их мальчик спит мертвым сном, руки-ноги в разные стороны, одеяло сбросил. Причем как они утверждают, в 10.00 он уже был как обычно в постели, они поднимались выключать свет.
Я четко поняла, он никак не мог мимо нас прошмыгнуть к себе в спальню, на второй этаж, там в окно не залезешь.
Так у меня в доме какой-то другой пацан? Я буквально слетела с крыльца.
А дома тишина и покой. Мой сын как играл, так и играет.
– СМС читал?
– Нет, а что?
– Никого не видел?
– Где?
– А-а, понятно. Мое сообщение можешь не читать, не актуально.
– Хорошо. А чего ты такая?
– А?
– Бешеная какая-то…
– Ты как с матерью разговариваешь?
– Ну, мам, я по-хорошему.
– Я тоже.
– Ты оглядываешься, будто за тобой кто-то гнался?
– Да это ты в игры переиграл уже. Давай, мигом в постель.
Вот, думаю, покажется же…
…Ночью сын меня напугал…
Я задержалась за компьютером, со своими отчетами. Давно за полночь, – гляжу, у Даньки свет. Стучу. Молчит. Зашла, – сидит на кровати с телефоном.
– Почему ты не спишь?
– Плохой мальчик.
– А что он тебе сделал?
Не отвечает, опустил голову и рукой показывает на тёмный угол за моей спиной. Оглядываюсь – там пусто. Стоит торшер.
– Сынок, это ты в игры свои переиграл, давай, спи.
Он пожал плечами и отвернулся к стене.
В октябре похолодало, уже домой так не бежишь, как в сентябре. На работе пришлось задержаться с дурацким отчетом. Не успела выйти с работы, меня всю начало трясти. Интуиция. Так и думала, муж что-нибудь учудит – с командировки поехал не домой, а в ту злополучную квартиру, где мне изменил. Как там у Булгакова? «Нехорошая квартира». А здесь «дурацкая квартира». Поехал, хоть бы сыном занялся. Хорошо, подруга Ленка выручила, зашла, накормила, посадила за уроки.
Кстати, с ней он тоже куролесил, не признаются оба. Нет, определенно, что-то с мужем не так. И не отвечает на звонки. Вон уже пять набралось. Как бы телефон не отключил. Ну ответь же!
Вся помятая после переполненного вагона метро. В такое время и столько народа, все вышли из окружения, – шучу.
Открываю своим ключом. Бросаю пакет с едой. Сбрасываю туфли – и к сыну. Приоткрываю дверь в спальню, ребенок на кровати с головой укрыт одеялом, – тяну одеяло, он его не отпускает, – ну ясно, обиделся.
– Мама, кто–то под кроватью.
– Что-о?
У меня уже никаких эмоций. В душ и спать, а тут надо лезть под кровать.
– Мама! Мне страшно. Я боюсь.
– Глупенький! Ну кто может быть? Там планшет и твой самосвал на батарейках. Ну, отпусти одеяло. Ну хорошо, я посмотрю, что там под кроватью.
Опускаюсь на колени, заглядываю под кровать, и вскрикиваю от неожиданности. Там действительно кто–то шевельнулся, и в свете фонаря вижу лицо моего ребенка.
– Ох! Ну, напугал. Давай, выбирайся оттуда. Я думала, ты под одеялом закутался.
И смотрю на маленького человека, который с головой укрылся одеялом на кровати Дани. Блин, ну не глюки же у меня.
Обнялись. Прижимаю Даньку к себе, будто кто–то может его отнять. Глазенки у него выскакивают, перепугался, трясется, и лопочет мне в ухо: «Мама, тот мальчик опять пришел, я его боюсь».
– Какой мальчик?
А сама ни с места, я прекрасно понимаю, о ком он.
Ребенок шепчет:
– Да тот мальчик, что летом к нам приходил.
– А как ты определил?
– Ну я его вспомнил. Подумал, ты знаешь.
– Так, давай посидим спокойно, ты успокоишься, и разберемся.
– Мам, ты меня не бросай, ладно.
– Ну, куда же я денусь.
– Нет, из комнаты не уходи. Давай посидим тут.
Сидим на полу, в темноте. Странные ощущения. Понимаю, под одеялом никого не может быть, просто оно так сложилось, комком. Все показалось, но не встаю, свет не включаю, не проверяю, страшновато.
Да еще это утреннее происшествие. Холодина, ветер, дождь срывается. С кривым от недосыпа лицом стою на пешеходном переходе, конечно, без зонтика, тут 30 метров до работы, а у меня из прически сейчас будет гнездо для ласточек. Вдруг надо мной нависла тень, – зонт, Боже мой! В утренней серой толпе стоит высокий мужчина в плаще, и молча накрывает меня своим зонтом. Дошли до офиса. Я ему «спасибо», а он так натянуто улыбнулся и исчез в переулке.
Может, человек утром тоже мне показался, как и этот мальчик, только мальчика видел еще и мой сын. И еще, не знаю, как сказать, но незнакомец…, когда я повернулась к нему спиной, произнес: «Он придет».
…Мы оба сидим на полу, ребенок обнял меня, дрожит как осиновый лист, впился в меня ручонками – беззащитное существо. Смотрит перед собой как кролик в клетке. Я не свожу глаз с этого проклятого одеяла. Нет сил пошевелиться. Обесточена. Ощущение, будто на мне тумблер отключили, как на блоке питания…, и в голове, как колокол, стучит фраза: «Он придет».