© Корявов Д., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Все события, персонажи, названия в настоящем киноромане вымышленные, а любые совпадения с реальными случайны
Август 1961 года в Потсдаме выдался грозовым.
Ослепительная вспышка молнии на мгновение выдернула из опускающейся на землю мглы сказочный силуэт старинной готической виллы.
Пробившиеся с оглушающим раскатом грома сквозь витражное окно разноцветные лучи-стрелы скользнули муаром по шелковому балдахину, покрывавшему старинную, резного дерева, кровать и высветили два сплетенных в страстном порыве обнаженных тела.
– Еще… еще… еще! – страстно шептали ее губы, ногти судорожно впивались и царапали в кровь его спину. – Целуй, целуй меня крепче!
Налетевший порыв ветра распахнул окно, еле тлевшие в камине дрова, глотнув свежего, наполненного дыханием грозы воздуха, озорно вспыхнули, и на каменных стенах таинственными призраками заметались тени от скользящих волнами тел…
Глаза ее сверкали, губы целовали нежно и страстно. Ее дыхание становилось все чаще и чаще… Еще… Еще…
– Да-а-а-а!.. – эхом заметался по углам комнаты ее стон.
* * *
– Да-а-а-а! Да! Да! – один длинный, два коротких… один длинный, два коротких… гудки локомотивов и речных судов, несущиеся со всех сторон Москвы, сливаются в единый, режущий до боли уши какофонический гул. По улицам бегут люди, крича и толкая друг друга, падая и поднимаясь, наступая на распростертые тела, – они пытаются протиснуться в узкие двери станций метрополитена. Но многие не бегут – осознавшие бессмысленность или просто любопытные и не подозревающие, что означают тревожные гудки паровозов, – они стоят, задрав головы, и завороженно смотрят вверх, в голубое прозрачное небо, где еще высоко, но быстро приближаясь к земле, оставляя за собой пушистый инверсионный след, виднеется маленькая черная точка. А левее – еще одна. И еще. И справа – три… Кажется, десятки белоснежно-кудрявых стрел проткнули небесный свод.
Где-то далеко, в районе Химок, первая стрела вонзается в землю – ослепительная вспышка, и через мгновение уже растет на месте падения огромный термоядерный гриб. Через секунду взрывается вторая ракета – уже ближе, за Белорусским вокзалом, потом на юге – в Капотне…
Из окна кремлевского кабинета видно, как стрела-молния бьет прямо в высотку на Котельнической – секунда тишины, словно ничего и не случилось, потом разом, будто по команде, во всех окнах высотки зажигается ослепительный свет и рвется, словно бумага, гранит стен – на месте здания-исполина вспыхивает еще одно солнце! Вода в Москве-реке вскипает, все вокруг – дома, мосты, машины, деревья – стальное, бетонное, деревянное – все мгновенно воспламеняется и тут же пожирается гигантским огненным шаром, раздувающимся во все стороны с невероятной скоростью. Раскаленный вихрь неумолимо приближается к окну…
* * *
Хрущев отшатнулся и задернул занавеску. За окном было тихо и спокойно: поблескивала в лучах заходящего солнца золотая звезда на шпиле Котельнической высотки, по набережной сновали автомобили и плыли по Москве-реке речные трамвайчики, заполненные веселой публикой.
– А ежели… ну… неправда это? – нервно мотнул головой Хрущев, все еще находясь под впечатлением привидевшейся ему апокалиптической картины, и с надеждой заглянул в глаза генерала Седова – начальника Главного разведывательного управления Генштаба Вооруженных сил СССР. – Ежели у американцев не в двадцать раз атомных бомб больше, а, Ваня?
– Сведения достоверные, получены от Арамиса.
– Арамиса? – переспросил Хрущев.
– Псевдоним завербованного нами высокопоставленного сотрудника в штаб-квартире НАТО в Париже. План нападения подготовлен Стратегическим авиационным командованием США: 179 целей в Москве, 145 – в Ленинграде, сотни по всей стране. И кое-кто в администрации Кеннеди убеждает его, что сейчас самое время нанести удар.
Хрущев вздрогнул:
– Почему сейчас?
– После полета Гагарина они понимают, что теперь у нас есть ракета, способная доставить атомный заряд в Америку. Единственное, что их останавливает, – это то, что они не знают, сколько у нас таких ракет и сколько у нас ядерных зарядов.
– Вот так и не знают? – недоверчиво ухмыльнулся Хрущев.
– Как сообщил Арамис, на это сейчас направлены все усилия ЦРУ – хотят понять, сможем ли мы нанести ответный удар, как говорится, «неприемлемого ущерба». Если б знали, то, думаю, уже б ударили.
Хрущев поежился и непроизвольно вновь выглянул в окно – высотка была на месте.
– И что ты предлагаешь? – нахмурился он.
– Ну… – замялся Седов, – ну, надо строить быстрее ракеты и, пока мы не нарастили наш ядерный потенциал, не допустить утечки о нашем отставании.
– Быстрее… нарастить… не допустить… – профыркал, передразнивая Седова, Хрущев. – Пока наращивать будешь – они нас в муку распотрошат! Какая-нибудь гнида точно найдется – выдаст им все наши секреты.
– Мы предпримем меры, повысим секретность, ограничим круг лиц… – залепетал Седов.
– Меры?! – побагровел Хрущев и тыкнул пальцем в увешанный орденами генеральский мундир. – Иконостас повесил, а башка – как ведро с болтами, одна дурь звенит! Ты хоть что-нибудь дельное можешь предложить?
Седов побледнел.
– Никита Сергеевич, разрешите мне? – подал голос сидевший в углу кабинета председатель Комитета государственной безопасности Александр Шалепин. – Есть у меня одна идея. Мы сейчас одну операцию по внедрению готовим, «Крепкий поцелуй» называется. В ближайшее время два наших агента, проходящие адаптационную подготовку в Потсдаме, будут направлены на территорию предполагаемого противника – в Западный Берлин…
– Ка-а-а-к? – удивленно взметнулись брови Хрущева.
– Как направлены? – не понял его Шалепин. – Так между Восточным и Западным Берлином границы ж нет, контроль на переходах формальный.
– Как… как операция называется?
Шалепин слегка стушевался и повторил:
– «Крепкий поцелуй»…
* * *
Олейников ласково провел рукой по растрепанным волосам Алены, нежно поцеловал ее вишневые губы и еле слышно выдохнул:
– Боже, как ты прекрасна.
Она крепко, вложив в объятия всю свою любовь, всю страсть, всю нежность и весь страх, прижалась к нему, дрожа всем телом.
– Ты мой… единственный, единственный и настоящий… – прошептала Алена. – Петя, Петенька. Я тебя очень…
Олейников прижал палец к ее губам, не дав ей договорить.
В изнеможении они упали на подушки, ныряя в бездну тишины, истомы, неги…
* * *
– Бесаме, бесаме мучо… – напел Шалепин. – Очень популярная сейчас песенка! Девчонка одна написала, из Испании – весь мир поет[1].
– Бесы мучат? – хмыкнул Хрущев, опускаясь в кресло во главе стола.
– Бесаме мучо. Это пароль.
– Что еще за пароль?
– Контактный пароль ЦРУ – назвавшему его оказывается всяческое содействие со стороны любых американских официальных лиц, – пояснил Шалепин. – Был заготовлен для отхода их агента Томаса, пытавшегося осуществить диверсию у нас на ракетном заводе в Волжанске, чтобы помешать нам первыми запустить человека в космос. Томас был ликвидирован Дедалом…
– Кто такой?
– Еще один агент ЦРУ. Он и воспользуется этим паролем.
– То есть один американский агент ликвидировал другого американского агента? – удивился Хрущев.
– Дедал, его настоящее имя – Петр Олейников, на самом деле работает на нас. Американцы подозревали его в двойной игре, но ему вроде удалось убедить их, что двойную игру вел Томас, а он сам верой и правдой служит ЦРУ. Поэтому мы решили направить Дедала за рубеж для проведения специальной операции…
– Хрен вас поймешь, кто у вас на кого работает! – поморщился Хрущев. – А поцелуй-то тут при чем?
– «Бесаме мучо» переводится «Целуй меня крепче». Вот Дедал и предложил назвать операцию «Крепкий поцелуй».
– Балаган какой-то… – попытался встрять Седов.
– А мне нравится! – неожиданно поддержал председателя КГБ Хрущев. – А что? Зацелуем американцев в десны, чтоб не продохнуть им было! Так и в чем идея операции-то?
– Схитрим.
– Схитрим? – оживился Хрущев, на которого слово «хитрость» всегда производило магическое впечатление. Хрущев обожал авантюры и интриги, сам себя считал невероятно хитрым и всегда с радостью отзывался на предложение «схитрить» – об этом знали многие, включая Шалепина.
– Никита Сергеевич, – продолжил председатель КГБ, добавив в интонацию таинственности, – вы сказку про мальчика, который все «Волки! Волки!» кричал, помните?
– Это когда волки опосля и впрямь набежали, никто на помощь не пришел? – загорелись глаза Хрущева в предвкушении «хитрости».
– Вот именно! Столько раз соврал, что, когда сказал правду, никто ему и не поверил. И нам надо сделать так, что, когда будет утечка и ЦРУ узнает, сколько у нас на самом деле ракет и бомб…
Хрущев напрягся. Шалепин, чуть смягчив интонацию, продолжил:
– Ну… если вдруг. Если будет утечка реальной информации, надо сделать так, чтоб американцы в нее не поверили. Закружить заранее им голову враньем, чтоб они во всем только это вранье и видели – принимали б любую поступающую им информацию за дезу.
Хрущев хлопнул себя по коленям, вскочил и довольно потер ладошки:
– Когда?
– Дедал готов, – доложил Шалепин, – а вот его напарница… Думаю, еще пара недель – максимум месяц, и начнем.
– Поздно, – наморщился Хрущев. – Сам же говоришь: в любой момент информация потечь может. Да и обстановка по всему миру вон как накаляется: и в Азии, и вокруг Кубы, и в Германии особенно! Я Кеннеди[2] сказал: уводите свои войска из Берлина. Не хочет, упирается. А границы там нет, народ туда-сюда шляется, бациллы капитализма заносит!
Неожиданно Хрущева понесло, видно было, что он сам себе «на больную мозоль наступил»:
– Что за хрень: живет такой немец в нашем секторе Берлина, а работать и развлекаться ездит к американцам! Или к французишкам с англичанами! Всеми благами социализма у нас пользуется: квартплата, цены на продукты, детские сады, а на работу – там, видите ли, платят больше – в Западный Берлин таскается! Киноленты из Голливуда этого там смотрит, газетки их буржуазные почитывает. А самое главное, тысячи… десятки… сотни тысяч восточных немцев уже к ним перебежало! Врачи, инженеры, ученые, как мухи на говно, поддались на их пропаганду и полетели… Ну ничего, мы им с товарищем Ульбрихтом такой подарочек подготовили – ахнут! Завтра же утром и ахнут!
– Завтра? – напрягся Шалепин. – Какой подарочек?
– А вот утром и узнаете! – потирая руки, хихикнул Хрущев, довольный очередной своей «хитростью». – Поэтому с вашим «поцелуем» откладывать нельзя. Сегодня ж ночью начинайте!
Шалепин хотел было возразить, что, мол, подготовка еще не закончилась, но Хрущев, разгоряченный своей пламенной речью, уже ничего не хотел слушать:
– Давайте, действуйте – зацелуем их в десны!
Шалепин вздохнул и вышел из кабинета. За ним, козырнув Хрущеву и неловко щелкнув каблуками, последовал и Седов.
Никита вернулся к своему креслу, сел и решительно нажал кнопку селектора:
– Соедините меня с Ульбрихтом!
– Одну минутку, Никита Сергеевич, – булькнул голос секретаря в селекторе.
Хрущев нервно почмокал губами, почесал за ухом, глянул на висевшую на стене политическую карту мира и, ловко скрутив своими коротенькими и толстенькими пальцами фигу, злорадно тыкнул ей в сторону Америки.
– Никита Сергеевич, – пропищал селектор, – Председатель Государственного совета Германской Демократической Республики товарищ Ульбрихт на линии…
* * *
Олейников дремал. Приподнявшись на локте, Алена слушала его тихое и ровное дыхание и с нежностью всматривалась в его спокойное лицо. На ее ресницах блеснула слезинка, жемчужинкой скатилась по щеке и, сорвавшись с подбородка, упала прямо на губы Олейникову. Петр открыл глаза.
– Ты почему не спишь? – удивился он.
Она не ответила. Упала на спину и стала рассматривать кружевные тени, устало отбрасываемые складками балдахина на потолок. Губы ее слегка подрагивали, глаза увлажнились, дыхание стало прерывистым, спотыкающимся.
– Аленка, что с тобой? – нежно погладил Петр ее по щеке.
Она вздрогнула, словно обожглась о его руку, и отодвинулась.
– Я дрянь… – прошептала она.
– Что ты говоришь, Аленушка? – удивился Петр.
Алена встала, запахнулась простыней, вытащила из пачки, брошенной на прикроватном столике, сигарету, слегка пошатываясь подошла к камину и, прикурив от дымящейся головешки, плюхнулась в кресло у огня.
– Я просто тварь, – пустив дым в потолок, жестко заявила она и, смотря прямо в глаза Олейникову, продолжила: – Ты ведь не знаешь меня, Петр, не знаешь. Я тварь и мразь. Я ведь предала тебя тогда…[3]
Олейников встал, подошел к ней и сел рядом.
– Выпить хочешь? – спросил он. – У нас еще осталось шампанское. Или уже коньячку?
Она мотнула головой. Покрутила в руках сигарету, поднесла к губам… и, не затянувшись, швырнула ее в камин.
– Это было в прошлой жизни, Алена… – попытался взять ее за руку Олейников.
– Я много кого предала… – словно не слыша его, продолжала шептать Алена. – И себя тоже… Я всю жизнь жила не своей жизнью. И теперь живу. Я вру… Вру, вру, вру… Все время вру! Ради чего?
– Ради чего? – по-доброму улыбнувшись, переспросил Олейников. – Жизнь штука непростая. У каждого есть свой скелет в шкафу.
– И у тебя?
– И у меня…
– Я не верю, – твердо заявила она. – Ты просто меня успокаиваешь.
Алена закрыла лицо руками, плечики ее стали вздрагивать, простыня соскользнула вниз, обнажив янтарную грудь. Петр поправил простыню и, притянув Алену к себе, нежно погладил по волосам.
– Тебе плохо?
– Мне очень плохо… – всхлипнула она. – А я ведь просто хочу быть счастливой. Просто счастливой. Просто хочу того, что хотят все. И не могу понять: почему, почему все вокруг хотят заставить меня делать то, что я не хочу?
– Ну… каждый ведь хочет своего, Аленка. Желания людей так редко совпадают. И не надо думать, что люди должны оправдывать твои ожидания.
– А как же любовь? Ведь если любишь, исполняешь желания того, кого любишь. Ты делаешь, что ему нравится, он – что тебе.
– Нет, Аленочка, настоящая любовь – она не за что-то. Ты просто любишь и не ждешь ничего в ответ. И радуешься, что любишь. Иначе это не любовь, а… кооперация какая-то получается! – улыбнулся Олейников. – Ну и любовь-то, она тоже разная бывает. Мужчины и женщины, например… Любовь к Родине, любовь по крови…
– По крови?
– К родителям, к детям…
Алена задумалась.
– Скажи, а у нас с тобой что? – спросила она. – Кооперация?
– Ну…
– Не надо, не говори! – она закрыла ему рот ладошкой. – Только ты… ты не исчезай из моей жизни – никуда… никогда! Я не могу быть одна. Не могу! Мне так одиноко… Пожалуйста, не исчезай…
– Главное, чтобы ты сама никуда не исчезла, – улыбнулся Петр. – Как тогда, в Риге.
Алена махнула рукой и рассмеялась:
– Главное, чтоб сейчас не зазвонил телефон, как тогда, в Риге, и приятный женский голос…
Она не успела закончить фразу – словно насмехаясь над ее словами, затрезвонил телефон.
Олейников подошел к аппарату, снял трубку. Слушал, ловя обреченный взгляд Алены.
– Голос мужской, – вздохнул Петр, повесив трубку. – И до боли неприятный.
– Не уходи… – прошептала Алена. – Пожалуйста… ты же знаешь, я не могу быть одна…
Олейников молча обнял ее и стал одеваться.
* * *
Дождь почти закончился. Лишь одинокие капли изредка били в зеркальную гладь разлившихся по брусчатке луж, дробя отражения подсвеченных уличными фонарями очертаний старинной виллы на сотни калейдоскопических осколков. Но вот нарастающий рев мотора нарушил мерный перезвон капель, и упругие автомобильные шины беспощадно расплескали сказочную картинку.
К дверям виллы стремительно подкатил черный «Опель», спустя секунду скрипнула тяжелая дубовая дверь парадного входа, из него вынырнула темная фигура Олейникова и юркнула в приоткрытую дверцу автомобиля.
– Здравия желаю, – немного смущенно поздоровался сидевший за рулем «Опеля» майор Зорин.
– И тебе, Серега, не хворать, – ответил, пристраиваясь на пассажирском сиденье, Олейников и, заметив на отглаженной форме Зорина новенький орден Красной Звезды, присвистнул: – Ух-ты! Никак за Томаса?
Майор смущенно кивнул, суетливо достал свой любимый «Казбек», закурил.
– Меня Павел Михайлович прислал, – словно извиняясь, сообщил он.
– А я думал, тебе ночью просто выпить не с кем, – пошутил в ответ Олейников.
Зорин кисло улыбнулся.
– Документы и деньги не забыл?
Петр кивнул.
– Там – одежда, надо будет переодеться, – показал Зорин на лежащий на заднем сиденье сверток.
– А она? – посерьезнев, внимательно глянул Олейников на светящееся окно виллы, в котором виднелся силуэт Алены.
– Она – позже, – сухо сказал Зорин, включая передачу.
* * *
Черный «Опель» попетлял по ночным потсдамским улицам и притормозил у небольшого кафе, окна которого одиноко светились на фоне уснувшего города.
Зорин с Олейниковым вышли из машины и направились к входу. Майор решительно толкнул дверь с болтавшейся за стеклом табличкой на двух языках:
GESCHLOSSEN
ЗАКРЫТО
и вошел в кафе.
Петр оглянулся, убедился, что «хвоста» нет, и последовал за ним.
* * *
В кафе было пусто, лишь бармен за стойкой уныло тер полотенцем фужеры да за дальним столиком в углу, спиной к вошедшим, сидел человек в сером плаще. Услышав, как хлопнула входная дверь, он встал и обернулся.
– Павел Михайлович! – узнал генерала Плужникова Олейников и, широко улыбаясь, бросился в его объятия.
– Здравствуй, здравствуй, Петр! – по-приятельски похлопал тот по спине Олейникова. – Смотри, какой! Отъелся тут на немецких харчах.
Олейников смущенно заулыбался.
– Давай присядем-ка, Петр, – есть о чем поговорить.
– Это я уж понял, раз раньше срока встречаемся, – улыбнулся Олейников, опускаясь на стул, и, кивнув в сторону бармена за стойкой, усиленно натиравшего полотенцем пивной стакан, спросил: – Надеюсь, глухонемой?
– Капитан Клюев – наш сотрудник, – пояснил генерал. – Я тебе про него рассказывал еще в Москве. Будет содействовать в этой операции. Помнишь наш разговор?
– А как же! – улыбнулся Олейников.
– Вот и хотел вас познакомить лично, – сказал генерал и махнул рукой Клюеву: – Виталий, подойди поздоровайся.
Клюев подошел к столику и, буркнув «здравия желаю», пожал протянутую Олейниковым руку.
– Товарищ Клюев хоть и не разговорчивый, но блестяще владеет немецким, французским и английским языками, имеет дипломатический паспорт и открытые визы, так что может беспрепятственно передвигаться по всей Европе, – отрекомендовал его Плужников. – Ну, посмотрели друг на друга – и ладно. Иди, капитан, мы тут пока между собой потолкуем.
Клюев молча вернулся к барной стойке.
– Ну а ты, майор, чего стоишь-то? – как бы в шутку нахмурился генерал, взглянув на переминающегося с ноги на ногу Зорина, так и не решившегося присесть за их столик. – Неужто думал, что я тебя просто водителем вызвал? Садись и слушай. От тебя секретов нет – тебе тоже вариться во всем этом придется.
Зорин приосанился, быстро сел, бросив гордый взгляд на Олейникова, вытащил из кармана пачку «Казбека», извлек папиросину и щелкнул зажигалкой, намереваясь прикурить.
– Ну что, товарищи… – начал Плужников, потянувшись за брошенной на стол Зориным пачкой папирос.
– Вы ж бросили? – хитро улыбнулся Олейников.
– А, ну да… – вздохнул генерал, отодвигая пачку, и, взглянув на застывшую перед папиросой горящую зажигалку в руке Зорина, улыбнулся: – А ты кури, кури, майор, не стесняйся.
Но Зорин прикуривать не стал – неловко покрутив папиросу в руке, он спрятал ее назад в пачку и изобразил на лице абсолютную готовность слушать.
– Ну вот, Петр, – начал генерал, повернувшись к Олейникову. – Центр принял решение о немедленном начале операции.
– Сообразил, Пал Михалыч, раз вы из Москвы специально прилетели. Да и не просто ж так майор мне новую одежонку с барского плеча выдал.
– Понимаю, что подготовка еще не закончена…
– Я готов, товарищ генерал, – не дав договорить Плужникову, уверенно заявил Петр. – Материалы изучены, легенда усвоена, английский, как и был, в совершенстве, немецкий, французский, испанский – уровень вполне разговорный. Один вопрос: почему схема изменилась? Почему без Алены?
– Слышал, у вас с ней не только служебные отношения? – лукаво прищурился генерал. – Нет-нет, я не против, даже за, коли вы должны были по легенде изображать любовников, но все же, для понимания, это у вас больше для тела или для души? Как говорил Хемингуэй, изумительный, кстати, писатель: «Никогда не отправляйтесь в путешествие с теми, кого не любите».
– Ваш любимый Хемингуэй, Пал Михалыч, еще говорил: «На свете так много женщин, с которыми можно переспать, и так мало женщин, с которыми можно поговорить». Я ответил на ваш вопрос?
– Ответил… – задумчиво кивнул генерал. – Ну вот смотри… Ты-то в Америке уже бывал, а у нее, сам знаешь, опыта нелегальной работы за рубежом нет. Советскому человеку ведь непросто, впервой оказавшись за границей, вести себя естественно, не так ли? Я надеялся, что здесь в Германии, во время подготовки, она сумеет адаптироваться, но, к сожалению, результаты ее последнего психологического теста не очень хорошие. Внутреннее волнение, которое по мере адаптации должно было снижаться, почему-то напротив нарастает, причем чем ближе к началу операции – тем больше. И причину понять пока не можем.
Генерал придвинулся к Олейникову чуть ближе:
– Ты, кстати, ничего «такого» за ней не замечал?
– Нет, Пал Михалыч, ничего «такого» не замечал, – быстро ответил Олейников. – И мне кажется, не стоит отступать от заранее спланированной схемы.
– Рисковать, Петр, не имеем права. Неуверенность Алены может привести не только к ее провалу, но и к твоему – а значит, и всей операции.
– Я знаю, как подстраховаться, Пал Михалыч…
Зорин внимательно смотрел то на Плужникова, то на Олейникова, хотел было что-то вставить, но сдержался.
– Дело решенное, Петр. Пока будешь действовать в одиночку.
– Пока?
– Пока мы не поймем, что так ее беспокоит. Тогда и решим, – твердо сказал Плужников. – Ясно?
Олейников кивнул.
– Когда идти? – спросил он.
Генерал обернулся, глянул на скучающего «бармена» и почему-то чуть громче, чем говорил до этого, произнес:
– Идти надо прямо сейчас. Необходимо как можно скорее передать инструкции нашим нелегальным резидентам в Европе и в Америке. Пришло время активных действий. Тебе все понятно?
– Так точно, товарищ генерал, – ответил Олейников.
Плужников еще раз бросил взгляд на Клюева, достал из кармана бумажник, вынул четыре разноцветные банкноты, протянул Петру и громко, четко выговаривая слова, сказал:
– Ты знаешь, как их потратить.
* * *
У контрольно-пропускного пункта на мосту Глинике, отделяющем город Потсдам, расположенный на территории Германской Демократической Республики, от территории американского оккупационного сектора Берлина, поеживаясь от ночной прохлады, вяло прохаживался начальник караула – молоденький лейтенантик Советской армии.
Докурив папироску, он ловким щелчком сбросил окурок в темную, еще по-ночному свинцовую речную воду и уже пошел было к сторожевой будке, где дремали двое фельдфебелей погранслужбы ГДР, как вдали на Берлинерштрассе мелькнули фары.
Через несколько мгновений к КПП подкатил черный «Опель», открылось водительское окошко, выглянул Зорин.
– Здравия желаю, товарищ майор! – козырнул лейтенантик, вглядываясь в удостоверение Зорина.
– Майор Зорин, комендатура Потсдама, – представился тот и махнул в сторону Олейникова, развалившегося на соседнем сиденье: – А это – Питер Грин, корреспондент из Америки. Работал с нашими из «Комсомолки», вчера командировка закончилась, решили отметить это дело – ну и загуляли до ночи…
– Сдравий шелаю, товарисч! – расплылся в изящно сыгранной пьяной улыбке Олейников и протянул паспорт, держа его вверх ногами.
Лейтенантик посветил фонариком в лицо Петру и перевел луч на паспорт. Чтобы разглядеть перевернутую фотографию в документе, лейтенантик неуклюже наклонил голову, еще раз глянул на Олейникова, кивнул и обратился к Зорину:
– Одну минутку, товарищ майор, только в журнал запишу, – кивнул лейтенант и направился к будке.
В этот момент со стороны Берлинерштрассе донесся глухой рокот тяжелых моторов, и три грузовика с солдатами Национальной народной армии ГДР стремительно подъехали к КПП. Из кабины головной машины выпрыгнул обер-лейтенант и с ходу стал бросать резкие и сухие приказы посыпавшимся из машин солдатам. Из кузовов полетели на землю рулоны колючей проволоки, солдаты быстро и слаженно разматывали их и набрасывали на деревянные крестовины, преграждая въезд на мост.
Олейников присвистнул и, наклонившись к Зорину, прошептал:
– Сети ставят? На рыбалку, видать, приехали.
Навстречу «нежданным гостям» из будки в явном недоумении выскочили заспанные караульные. Лейтенантик, проверявший у Зорина с Олейниковым документы, подбежал к руководящему возведением заграждений обер-лейтенанту, козырнул, обменялся с ним парой фраз и тотчас вернулся к Зорину.
– Что случилось? – с волнением спросил майор.
– Народная палата ГДР приняла решение о запрете свободного перемещения между Восточным и Западным Берлином. Возводится инженерно-оборудованная государственная граница. Говорят, с нашим руководством согласовано.
Зорин нервно взглянул на Олейникова:
– Что же мне теперь с этим американцем делать-то? Ему домой надо.
– Не знаю, товарищ майор, – пожал плечами лейтенантик, возвращая документы. – Приказано никого не пускать.
– Так, может, давай этого, – Зорин махнул в сторону Олейникова, – последнего, пропустим, а?
– Не могу, товарищ майор, – извиняясь, развел руками лейтенантик. – Вон тот, обер ихний, наблюдает – потом все начальству настучит. Утром, говорит, инструкции будут: пускать – не пускать, кого и как.
Зорин чертыхнулся:
– Могли б предупредить…
– Чего-то не хочется мне тут до утра прохлаждаться, – шепнул ему Олейников, когда лейтенант отошел в сторону. – Будут – не будут пускать, хрен его знает. А меня там, надеюсь, уже томительно ждут, и опаздывать на романтическое свидание не очень-то красиво.
– Может, Павлу Михайловичу позвонить? – брякнул Зорин и осекся, сам поняв глупость своего предложения.
– Знаешь что… – оглянулся по сторонам Олейников, – ты тут машину постереги, а я по нужде отлучусь.
– В смысле? – не поняв, мотнул головой Зорин.
– На атасе постой! – с улыбкой пояснил Олейников. – Согласно анамнезу.
Олейников распахнул дверцу и, поймав на себе подозрительный взгляд немецкого обер-лейтенанта, демонстративно расстегнул ширинку и направился к кустам у реки.
* * *
– Я прождал его полчаса, – взволнованно докладывал Зорин, вернувшись в кафе к Плужникову, – он так и не появился из кустов. Я даже сам пошел по его следам, как бы по нужде…
– Черт! – стукнул кулаком по столу генерал. – Мне же сказали: до утра время есть.
– Товарищ генерал, – выглянул из подсобки Клюев, – звонят из нашей комендатуры: граница с Западным Берлином перекрыта.
– Вовремя звонят! – саркастически заметил Плужников.
– Говорят, немцы поторопились, – виновато, словно боясь, что гнев генерала перекинется на него, сообщил Клюев, – на несколько часов раньше перекрыли.
– На несколько часов! – фыркнул Плужников. – У нас тут каждая минута на счету.
Плужников вытащил папиросу из пачки «Казбека», понюхал ее, засунул обратно в пачку и взглянул на Зорина:
– Ну и что думаешь: где он сейчас-то?
Зорин растерянно пожал плечами.
* * *
Там, где секунду назад скользнул по воде луч прожектора, вынырнул Олейников. До Павлиньего острова, где начиналась американская зона оккупации, оставалось еще более ста метров. Лет двести назад король Фридрих Великий, по прозвищу Старый Фриц, возвел на этом острове замок, да непростой – строился изначально в виде руин, словно уже разрушенный какими-то варварами – и теперь его странные очертания, напоминающие кривые зубы громадного хищника, зловеще проглядывали в сумрачном небе.
Петр оглянулся на описывающий круги за его спиной сторожевой катер и, несколько раз глубоко вдохнув, погрузился под воду.
Последние метров двадцать, уже вынырнув, Олейников проплыл на спине, наблюдая, как сторожевой катер скрывается за изгибом реки. Наконец, почувствовав под собой землю, он встал на ноги и, стараясь не шуметь, выбрался на сушу. Олейников устал – река Хафель здесь весьма широка, да и большую часть пути пришлось плыть под водой. Петр сделал несколько шагов и в изнеможении опустился в густую траву. На мгновение он закрыл глаза.
И тут рядом с ним в траве что-то шевельнулось и ночную тишину прорезал душераздирающий крик: то ли испуганно закричал младенец, то ли завыло привидение. Олейников вскочил на ноги.
– Тьфу ты, – с облегчением улыбнулся он, разглядывая толстого павлина, невозмутимо копошащегося в зарослях. – Опять к дождю, что ли?
* * *
В комендатуре американского сектора Западного Берлина царила суета на грани паники. Надрывно звонили телефоны, пулеметами стучали телетайпы, под окрики офицеров сновали взад-вперед посыльные.
Военный комендант генерал Альберт Уотсон, словно восковое изваяние, неподвижно сидел в глубоком кожаном кресле и угрюмо смотрел в одну точку на потолке.
Двери его кабинета то и дело хлопали, на пороге возникали встревоженные офицеры и, нервно жестикулируя, докладывали:
– Господин генерал, со стороны Восточного Берлина идет установка бетонных и проволочных заграждений!
– Господин генерал, на территории Восточной Германии наблюдается активное передвижение колонн советских танков!
– Господин генерал! Четыре советские дивизии подошли к Берлину с запада и окружили его…
Но генерал лишь изредка кивал, безвольно махал рукой и продолжал в прострации разглядывать все ту же точку на потолке.
– Господин генерал, там к вам журналист рвется, – с опаской поглядывая на Уотсона, доложил вошедший в кабинет адъютант.
– Кто? – слегка качнув головой, переспросил генерал.
– Журналист.
– Пошли его к черту!
– Господин генерал, он настаивает. Говорит, что вы его обязательно примите. Его зовут Питер Грин.
– Ты не понимаешь, что сейчас происходит?! – рявкнул выведенный из себя Уотсон. – Мы в полдюйме от войны с русскими. Гони его в шею!
– Слушаюсь, господин генерал! – крутанулся на каблуках адъютант и уже в дверях тихо, остерегаясь новой вспышки генеральского гнева, произнес: – Только он зачем-то просил обязательно передать вам, что его любимая песня: «Бесаме мучо».
– Как ты сказал? – с удивлением поднял брови генерал.
– «Бесаме мучо» – его любимая песня.
– Зови немедленно!
* * *
Глубокая ночь спугнула с вашингтонских улиц последних прохожих, разогнала по парковкам и гаражам автомобили, задула огни в окнах домов, и лишь в Белом доме, в его западном крыле, все еще ярко пылал свет.
* * *
Игла легко пронзила кожу и нежно вошла в вену. Несколько секунд – и желтоватая жидкость, наполнявшая шприц, уже струилась по сосудам самого молодого за всю историю президента США Джона Фицджералда Кеннеди. Президент открыл глаза и с благодарностью посмотрел на доктора Джекобсона – странного субъекта с брюшком, со всклокоченными волосами, в очках с толстыми стеклами – ловко складывающего в маленький чемоданчик свои принадлежности.