Мэри-Эйприл очень спешила и нервничала, поэтому никак не могла открыть замок. Она опаздывала на семинар по теоретической казуистике, в которой ровным счетом ничего не понимала, но её интересовала не столько казуистика, сколько её преподаватель, мистер Брокльхерст.
Мэри-Эйприл отнюдь не была влюблена в него, но привыкла, что все мужчины, с которыми ее сталкивала судьба, тотчас предлагали ей, если не руку или сердце, то свидание или ужин. Кудрявый и близорукий мистер Брокльхерст был совсем не во вкусе Мэри-Эйприл и носил круглые очки, которые не красили его. Мэри-Эйприл часто думала о том, чтобы посоветовать ему купить другие, более изящной формы, но случая для подобного разговора никак не представлялось, и этот факт иногда мучил её. Но самое неприятное было то, что мистер Брокльхерст не обращал внимания на Мэри-Эйприл, и почему-то предпочитал общаться с невзрачной Джеральдиной Уотсон, а ведь Мэри-Эйприл была прекрасно сложена и высока ростом, однако, не настолько высока, чтобы это бросалось в глаза. Цвет ее кожи отличался ослепительной белизной, а очертания головы и лица были таковы, что исключали мысль о бесцветности, часто сопровождающей красоту слишком белокожих блондинок. Ясные голубые глаза, опушенные длинными ресницами, смотрели из-под художественно выполненных бровей, придававших выразительность ее лбу. Густые волосы светло-русого оттенка, обычно завитые изящными локонами, свободно падали на ее прекрасные плечи, словно высеченные из мрамора древнегреческим скульптором1. Правда, пришлось немного исправить размер губ, недостаточно полных для полной гармонии. Фигурой своей Мэри Эйприл была вполне довольна: она обладала длинными стройными ногами, тонкой талией, чуть полноватыми бедрами и высокой грудью, которая неизменно привлекала к себе мужские взгляды. И только мистер Брокльхерст, который внешне более напоминал пылкого итальянца, чем сдержанного англичанина, казалось, был совершенно равнодушен к этому важнейшему атрибуту Мэри-Эйприл, что заставляло ее теряться в догадках и нервничать.
Мэри-Эйприл опаздывала, потому что ей пришлось возвратиться домой по очень важной причине. Эта причина вынудила ее развернуть доставшийся по наследству от отца Порше почти возле колледжа, дважды проехать на красный свет и на полчаса застрять в пробке в нескольких сотнях метров от дома.
Наконец совсем изнервничавшейся Мэри-Эйприл удалось открыть дверь, она промчалась через прихожую, успев на ходу взглянуть в зеркало и поправить завиток на лбу, влетела в свою большую светлую комнату, выдержанную в жизнерадостных желтых тонах, и оцепенела, словно греческая статуя, выпучив прекрасные глаза и мгновенно забыв о том, зачем вернулась домой, потому что перед прекрасными этими глазами предстало совершенно неожиданное и страшное зрелище. Посреди комнаты, прямо на ее любимом сине-желтом солнечном ковре лежал человек. До смерти перепуганная Мэри-Эйприл, обретя дар речи, завизжала изо всех сил и визжала до тех пор, пока в ее легких оставалась хоть пинта воздуха. Когда же воздуха совсем не осталось, и ей пришлось замолчать, чтобы вдохнуть свежую порцию, визжать во второй раз ей расхотелось, она храбро сделала два шага вперед и вновь застыла, словно Афродита, увидевшая одного из своих многочисленных возлюбленных на смертном одре. Распростертый на ковре человек был определенно мертв. Мэри-Эйприл не могла отвести взгляда от его пустых, незрячих, широко открытых глаз, устремленных в потолок. Придя в себя, ибо Мэри-Эйприл редко до такой степени теряла самообладание, чтобы совсем не владеть собой, девушка осторожно осмотрела страшного пришельца. Это был мужчина лет сорока, широкоплечий с жесткими кудрявыми черными волосами и коротенькой, торчащей вверх бородкой. На нем был пиджак в крапинку, светлый блестящий жилет, какие носят лишь ювелиры и старомодные бильярдисты, светлые брюки и рубашка безукоризненной белизны. Рядом валялась шляпа мягкого фетра. Руки его были раскинуты, пальцы сжаты в кулаки, ноги скрючены. На лице застыло выражение ужаса2.
«Откуда, откуда он взялся здесь, в моей комнате, да еще такой страшный и мертвый, ведь когда я уходила утром, здесь никого не было?!» – подумала Мэри-Эйприл, обливаясь холодным потом от страха и паники. Она с трудом оторвала взгляд от незнакомца, лежащего на её желто-синем ковре, и кинулась к лимонно-желтому телефонному аппарату, стоящему на прозрачной стеклянной столешнице изящного столика в стиле ампирного техно. Дрожащими руками Мэри-Эйприл набрала первый пришедший ей на память номер – 911, и внезапно вспомнила о причине, которая заставила ее вернуться домой, но в этот момент раздался звонок в дверь, и Мэри-Эйприл оказалась в положении измученного путника, стоящего перед указателем с тремя стрелками, раздираемого тройной альтернативой, за спиной которого зияет черная бездонная пропасть ужаса.
********
На счету инспектора полиции Майкрофта Уотсона было не одно, а целых два раскрытых дела. Первое, – когда на заре своей весьма туманной юности он нашел похитителя жемчужного ожерелья графини N, которое на поверку оказалось фальшивым, как, впрочем, и сама графиня, так как в ходе расследования горящий молодым служебным рвением Майкрофт обнаружил не только ожерелье, но и пикантные подробности ее личной жизни. На заре своей также более чем туманной юности она, как выяснилось, трудилась танцовщицей в очень сомнительном заведении, где и познакомилась с графом N, безжалостно очаровала его и склонила к мезальянсу. В результате, весьма недовольный сложившейся ситуацией граф, воспользовавшись своими связями, резко прервал удачно начавшуюся карьеру молодого полицейского. После этого случая инспектор Уотсон невзлюбил женщин. Лишь спустя несколько лет, когда Майкрофту путем неимоверных усилий удалось раскрутить и вывести на чистую воду грязные делишки банды Белого Джека, его повысили в должности. Инспекторский чин стоил ему не только усердных трудов, но и сильно поврежденного пылкой подругой Белого Джека носа. С тех пор неприязнь Майкрофта к женской половине человечества стала приобретать мизантропический характер.
Майкрофт Уотсон внешность имел невыразительную, был он низок ростом, широкоплеч, шею имел столь короткую, что повернуть голову направо или налево составляло для него некоторую проблему, и со стороны инспектор напоминал ходячий параллелепипед, стремящийся к форме куба. Изуродованный гангстершей нос навевал ложные мысли о годах, проведенных на ринге, и, в довершение ко всему, инспектор рано начал лысеть. Коллеги за глаза звали его Лысым Боксером. Любимым занятием Майкрофта в редкие минуты досуга было курение трубки за чтением газет или чтение газет за курением трубки, в любой последовательности.
В то утро, едва инспектор успел удобно устроиться на своем служебном стуле, дымя трубкой, и углубиться в перипетии кризиса на Крайнем Востоке и брачные объявления, как в кабинет вошел сержант Флемминг и сообщил, что в квартире некой мисс Джейнсон обнаружен труп.
– Кто обнаружил? – коротко спросил инспектор, со вздохом откладывая газету.
– Сама эта мисс… она позвонила в Службу спасения, а оттуда сообщили нам, – отчеканил Флемминг, молодой человек, довольно приятной для сержанта полиции наружности.
– Понятно, – глубокомысленно ответил Майкрофт, со вздохом вставая со стула.
Через полчаса инспектор в сопровождении сержанта и двух полицейских звонили в квартиру номер 13 по Аппер Стрит.
******
Мэри-Эйприл, после нескольких секунд жестоких терзаний и беспорядочных нажатий ярко-желтых кнопок телефона в конце концов сломала ноготь, и это несчастье подвигло ее на принятие решения. Она крикнула в трубку, что в ее квартире находится ужасный труп, и бросилась открывать дверь. Вслед её длинным ногам из трубки несся голос: «Ваш адрес, мэм, сообщите, ваш адрес…». За дверью оказалась соседка из соседней квартиры, японка французского происхождения, миссис Окатамуль, которая держала в руках кусок какого-то битого стекла. Она попыталась заглянуть внутрь квартиры в пространства между дверным проемом и изгибами прекрасных форм Мэри-Эйприл.
– Вы так кричали, мисс, что моя ваза венецианского стекла упала с полки и разбилась! – возмущенно сообщила миссис Окатамуль.
Мэри-Эйприл растерялась, что было совсем не характерно для ее твердого характера, но изредка все же случалось, и растерялась настолько, что не только ничего не ответила миссис Окатамуль, но и позволила той оттолкнуть себя и прорваться в квартиру. Мэри-Эйприл еще стояла в растерянности, задумчиво поправляя локон перед зеркалом, когда из комнаты раздался душераздирающий вопль. Она кинулась туда, снова вдруг вспомнив о причине, которая заставила ее вернуться домой. В гостиной миссис Окатамуль старательно орала на одной ноте, некрасиво закатив глаза и прижав ладони к миниатюрной груди.
******
Инспектор Уотсон вошел в желтую гостиную Мэри-Эйприл, осмотрелся, для чего ему пришлось повернуться направо, а потом налево всем корпусом, поморщился, когда взгляд его упал на огромный букет желтых хризантем, торчащий из массивной стеклянной вазы причудливой формы. Инспектор страдал не только женофобией, но и цветочной аллергией, и один вид цветов в радиусе пяти ярдов вызывал у него слезотечение и свербение в носу. Слезы не стали дожидаться и потекли, инспектор достал огромный клетчатый платок не первой свежести, громогласно чихнул, протер глаза и, кивнув в сторону трупа, сказал сержанту:
– Флемминг, осмотрите его…
– Да, сэр, – бодро отозвался Флемминг и склонился над человеком, лежащим на ковре.
Инспектор повернул корпус в сторону двух женщин, которые, судя по экспрессивным выражениям их лиц, явно порывались что-то сказать. Инспектор некоторое время молча, с отвращением, рассматривал представительниц вражеского пола. Он отметил про себя, что молодая высокая блондинка из тех, что своей вызывающей внешностью коверкают мужские судьбы, а вторая – низкорослая брюнетка с азиатскими чертами лица, – из тех, что обманывают несчастных мужчин иными способами. Пока инспектор размышлял, которое из стоящих перед ним двух зол сможет пережить чувство его служебного долга, сержант выпрямился и сообщил:
– Он мертв и, кажется, отравлен, сэр.
– Мне нужно переодеться, – не дав инспектору открыть рот, заверещала блондинка.
– Я соседка и просто зашла спросить, почему Мэри так громко кричала, – с достоинством объявила брюнетка.
– Вы орали не хуже, чем я, – обиделась блондинка.
– Но от вашего визга разбилась моя ваза венецианского стекла, – парировала брюнетка.
– А чтоб вы делали, если бы нашли такое в своей квартире?
– В моей квартире? С какой стати в моей квартире может оказаться труп?
– Что вы хотите сказать?
– Абсолютно ничего…
– Успокойте… а-а-п… их, чхи-и-и… Флемминг, – с трудом произнес инспектор, уткнувшись в платок. – И почему вы решили, что он отравлен?
Прошло некоторое время, прежде чем Уотсон осознал, что сержант не ответил на поставленный вопрос, а в комнате наступила странная тишина.
– Флемминг… – Майкрофт повернул корпус в сторону сержанта. Тот стоял, уставившись в пространство, словно под действием какого-то гипноза. Инспектор, проследив направление его взгляда, определил, что объектом, загипнотизировавшим молодого человека, является долговязая блондинка. «Несчастный малый», – отметил про себя инспектор, ибо не был лишен чувства сострадания, и заорал:
– Сержант Флемминг!
Сержант вздрогнул и вытянулся.
– Да, сэр!
– Вызовите медэксперта и побеседуйте с мисс… миссис, – он качнул головой в направлении соседки азиатской наружности, которая тотчас же сердито представилась:
– Миссис Окатамуль…
– Да, сержант, опросите миссис Окатамуль… а я, – он вздохнул, осознавая размеры жертвы, принесенной им ради служебного долга, – а я поговорю с…
– … мисс Джейнсон, но мне нужно переодеться… – с готовностью вскинулась блондинка. – Моё имя Мэри-Эйприл, – последние слова на ходу поменяли адресата и, расправив крылья, полетели в сторону молодого сержанта.
Отдав полицейским приказ осмотреть комнату, инспектор величественным жестом пригласил мисс Джейнсон на беседу.
Мэри-Эйприл невзлюбила коротышку инспектора с первого взгляда, а когда он начал допрашивать ее, в то время как симпатичный полицейский достался противной соседке, и вовсе возненавидела. Девушка впала в глубокое отчаяние, когда молодой человек впился в нее страстным взглядом, а она не могла ответить ему тем же, поскольку так и не успела сделать то, ради чего вернулась домой, сломала ноготь и поэтому чувствовала себя просто отвратительно. Да еще этот противный, невесть откуда взявшийся труп испортил ее любимый ковер, на котором она так любила лежать среди подушек, мечтая и любуясь своими прекрасными руками и ногами. «Придется теперь его выбросить», – с горечью подумала Мэри-Эйприл. Она села напротив инспектора и начала рыться в сумочке в поисках пилки для ногтей.
– Расскажите, как вы обнаружили труп, мисс, – сказал инспектор и смачно высморкался в отвратительный клетчатый платок, даже не извинившись за столь недостойное поведение.
Мэри-Эйприл поморщилась.
– Я поехала в колледж, утром, – начала она и добавила: – Я хожу в колледж…
– Вы поехали в колледж и…?
– Да, я поехала в колледж… – Мэри-Эйприл, не найдя пилку, высыпала содержимое сумочки на стол и начала рыться в груде мелких и больших косметичек, флаконов, тюбиков, салфеток, тампонов и прочих жизненно важных женских штучек.
– И?
– И я…
– И вы… – инспектор чихнул.
– И я… вернулась и нашла вот это, – она кивнула в сторону трупа, возле которого уже суетился тощий бородатый мужчина в голубом халате и перчатках.
«Зачем трупу врач?» – подумала Мэри-Эйприл.
Инспектор тем временем оживился и сурово спросил:
– Зачем вы вернулись, мисс?
– Но не могла же я появиться в колледже в таком виде!