Переводчик Станислав Викторович Хромов
Иллюстратор Виктор Найденов
Иллюстратор Галина Левичева
© Шарль Бодлер, 2024
© Станислав Викторович Хромов, перевод, 2024
© Виктор Найденов, иллюстрации, 2024
© Галина Левичева, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-0050-3922-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ШАРЛЬ БОДЛЕР. ИЗБРАННОЕ
Рис. Г. Левичева
В переводе Станислава Хромова
В книгу переводов Станислава Викторовича Хромова включены переводы стихотворений известного французского поэта XIX века Шарля Бодлера.
Переводы Станислава Хромова сохраняют неизменным поэтический строй и передают изящество и смысл оригинала.
ИЗ СЕРДЦА…
За всю свою теперь уже долгую жизнь я не нашел ни одного объективного критерия искусства. Поэтому всегда смущаюсь, когда требуется высказать собственное мнение о культуре, искусстве, литературе. Мне нечего сказать, за исключением «нравится – не нравится». Но это мое личное, субъективное мнение, а оно никого не интересует. Слишком жестокая борьба за внимание людей идет в современном мире, слишком слабо и недееспособно искусство вообще. И все же, позволю себе предложить читателю небольшую заметку о стихотворных переводах, о которых, собственно говоря, сказано уже немало. Или почти все… Итак, суть вопроса я проговаривать не стану, не считаю себя настолько компетентным специалистом и авторитетным литератором. Гораздо уместнее, по моему мнению, привести слова одного из наиболее уважаемых мною метров отечественного перевода С. Я. Маршака. В своем письме он говорит: «степень вольности и точности перевода может быть различная – есть целый спектр того и другого. Важнее всего передать подлинный облик переводимого поэта, его время я национальность, его волю, душу, характер, темперамент. Переводчик должен не только знать, что сказал автор оригинальных стихов, – например, Гейне или Бернс, – но и что, какие слова этот автор сказал бы и чего бы он сказать не мог». Лучше, по-моему, не скажешь.
Что касается моих собственных переводов, то я никогда не пытался «переталмачивать» стихотворные тексты слово в слово – это бессмысленно. В таком случае можно ограничиться подстрочником. Я никогда во время работы не думал о читателе – это убивает поэзию. Никогда не писал стихов и не делал переводов за деньги, зарабатывать стараюсь на другом поприще. Не всегда успешно…
Но, тем не менее, поэзией не зарабатывал никогда. Перевожу только то, что мне нравиться, что близко мне. И перевожу так, как мне нравится. А это не всегда соответствует устоявшимся критериям переводческого «ремесла», поскольку между современным человеком и оригиналом лежат, порой, необозримые временные дистанции. Даже ведь и на родном русском языке кто будет наслаждаться сегодня стихами Тредиаковского, Ломоносова или Батюшкова? Их знают специалисты, а моя задача – чтобы стихи давно ушедших от нас поэтов знали мои современники! Страна и эпоха здесь не имеют большого значения, поскольку искусство – субстанция общенациональная. Однако, есть одно обязательное условие для меня. Читая переводы, например, Бодлера, или Рембо, или любые другие, читатель должен знать, что именно ЭТО написал Бодлер, и именно ТАК, как изложено здесь. В той самой коннотации, в тех же семантических полях. Это первое.
Ну и второе, это конечно, задача перевода. Считаю, что культура всегда первична, скажем, культурные аспекты общественного развития Франции вплоть до сегодняшнего дня во многом определяют настоящее положение современного французского общества. А чтобы не повторять ошибок других народов, необходимо знать их культуру изнутри. Лично мне неприятен, и где то крайне неприятен нравственной код французской поэзии в целом, и декаданс «проклятых поэтов», в частности. Но так уж устроен, мир, что невозможно обойти стороной или игнорировать общее течение мирового культурного процесса… Но это к слову.
Так уж вышло, что последние лет пятьдесят россиянам было не до поэзии, а переводы многих иностранных поэтов, в том числе французских, делались мастерами слова сто и более лет назад. Естественно, что современная молодежь ни под каким видом не воспринимает их, они не цепляют душу современного человека в силу своего «устаревшего» изложения. О собственном видении поэзии говорить не стану, поскольку, чтобы сказать об этом коротко, мне потребуется очень много времени… К тому же, природа поэзии, как я считаю, пока не выяснена, не описана, не изучена.
В хартии международной федерации переводчиков отмечается, что «переводческая деятельность на сегодняшний день является постоянной, универсальной и необходимой во всем мире, делая возможным интеллектуальный и материальный обмен между нациями, она обогащает их жизнь и способствует лучшему пониманию среди людей». Трудно не согласиться, хотя, в целом, считаю данный «документ» пустой тратой слов и времени, направленной на ограничение беспристрастного выбора, прав и свобод личности в современном мире…
Ну да Бог с ним, меньше всего переводчик думает о каких-то хартиях, берясь за работу. О читателях, как я уже заметил, тоже мыслей немного. Труд литератора, это ведь почти физическая потребность, как пить и есть, спать, заниматься спортом или сексом… Кстати, последнее в сравнении ближе всего к действительности. Отсюда, наверное, и качество поэзии, страсть, любовь, чувства. Ведь им покорны все возрасты и все народы. Это может почувствовать каждый читатель через «мертвые», казалось бы, пожелтевшие страницы. Например, Гнедич переводил «Илиаду» с подлинника, он хорошо знал древнегреческий язык. А вот Жуковский древнегреческого не знал, делал свой перевод «Одиссеи» с подстрочника. Но насколько разнятся по качеству, по стилю и страсти эти два произведения Гомера в русском варианте! А бывает и так, что переводы поднимаются выше оригинала и становятся главным произведениями автора. О баснях дедушки Крылова промолчу. «Лолиту» переведенную самим автором на русский язык даже не вспоминаю. Скажу о переводе Наума Гребнева стихотворения «Журавли», положенном на музыку Яном Френкелем. Кто знает, что в оригинале написал Расул Гамзатов на своем аварском языке? Зато песню «Журавли» знают и любят теперь все!
И последнее. Поэт ведь может впитывать мировую культуру и трансформировать ее в себе. И затем выдавать собственные, оригинальные и одновременно талантливые произведения… И еще, лично от себя хочу заметить. Переводы и стихи я писал немного за двадцать лет, а если человек делает переводы и особенно пишет стихи в почтенном возрасте, то это уже смешно. Люди не будут читать такие переводы. Но это мое мнение, никому не навязываю. Однако, полагаю, что все хорошо в свое время.
С этим не поспоришь, наверное, – сложно спорить с графоманами, поэтому могу сказать, в данном случае, только о себе. Если я брался за перевод какого либо стиха, то это значит, что он глубоко задел меня. Задел настолько, что лучше я сказать не смогу, а хуже – не хочу. Я испытываю чувство огромной признательности этому человеку, но не только. Я благодарен тем, кто приобщил меня к мировой культуре, истории, искусству – тем, кто сделал эту радость доступной для меня – своим родителям, наставникам, учителям. И я чувствую также некие обязательства перед ними и обществом в целом – пронести эту культуру и передать следующим поколениям. Одна из таких людей, мой преподаватель Галина Яковлевна Гиевая, лучший учитель всех времен. Благодаря ей я еще совсем молодым человеком понял силу и высокое назначение мировой истории и культуры. Мог бы много рассказать об этой без преувеличения выдающейся женщине. Надеюсь, что она жива и здорова, живет в Дмитрове. Думаю, очень повезло тем детям и их родителям, которые отдали своих детей в ее школу.
Я всегда говорил друзьям – поэтам: не будет среди нас Пушкина, Лермонтова, Блока… Мы пройдем это тяжелое для России время незамеченными. Но мы должны, просто обязаны сохранить на нашей земле отечественную и мировую культуру – для идущих за нами. Как сделали это наши братья в огненные революционные годы, в страшные времена сталинских репрессий, в мутное стеклянное время застоя. Они, эти люди любили нас, они надеялись, что и мы будем так же любить следующих…
Я написал эти строки не задумываясь о последствиях, мне тяжело о них думать. Многое утеряно в моей беспокойной жизни, но то, что осталось, хочу предложить на суд читателя. Я написал эти строки честно и наивно, не вдаваясь в наукообразные подробности. И прямо сейчас посылаю их издателю, чтобы я сам ничего не смог бы уже исправить или убрать из них… Это – как пишется настоящее стихотворение – из души, из сердца, на одном дыхании!
Станислав Хромов
К ЧИТАТЕЛЮ
Безумство похоти, желаний алчный ряд
Дух растлевая, старят неизбежно;
Но в угрызеньях совести прилежно
Мы терпим муки, как укусов яд.
В слепом раскаяньи, порока не избыв,
Опять спешим в греховном мире жить,
Смеясь в душе, греху опять служить,
Позор слезами жалкими омыв.
Наш разум сонный Демон Трисмегист
Накинув зло, баюкает на ложе;
И ценный дар – свободу духа – тоже
Поглотит бездна, хоть ты сердцем чист;
Нас преступлениями Дьявол совращает,
И мы средь мрака гнусного идем
Бесстрашно в Ад проторенным путем,
Который наслаждений не прощает;
Как ловелас в борделе нищем – злой
В дурную грудь впивается зубами,
Мы ищем тайны грязной между нами,
Лаская плоть, как будто плод гнилой;
Безумных демонов у нас в мозгу клубок
Кишит и возится червями беспрестанно,
Вздохнешь ли – Смерти сладкая нирвана
Вливает в грудь невидимый поток.
Пока огонь и яростный кинжал
И яд еще не вывел след кровавый;
Дни обрамляя тленною отравой,
Наш дух позор бессилия стяжал.
В зверинце этом рык и лай, и спесь
Пантер, горилл, гадюк и псов взбешенных,
Стервятников, – но в душах отрешенных
Перед грядущим нет испуга здесь.
Никто не возопит, все слито воедино —
Безумство, исступление, порок;
И мир провалится, когда наступит срок,
В кромешный зев под хохот паладина…
То – Скука верная! Пуская дым из гуки,
С тоской сопроводит на эшафот,
Но мой близнец – читатель-лгун – поймет
Все тонкости чудовищной той скуки?!
БЛАГОСЛОВЛЕНИЕ
Поэт явился в мир тоски и горя,
Без счастья, без возможностей и прав,
И мать его, создателя позоря,
Воздела руки к небу, зарыдав!
– Я родила чудовище, о боже,
Да лучше б змей кишел клубок во мне,
Будь проклят он, и ночь той страсти тоже,
Расплату за грехи зачавшая во тьме!
За что воздал мне господи, скажи лишь,
Стать матерью урода средь людей;
Его в огонь сжигающих страстей
Как тайное послание, не кинешь!
Так пусть падет весь гнев и зло твое
На монстра этого, – о нет страшнее мести, —
В ствол дерева вонзится острие,
И плод умрет с твоим проклятьем вместе!
Глотая пену ярости слепой
И не поняв веленья высшей воли,
Безумная, сложила под собой
Костер из материнских слез и боли!
Но ангелы не могут жить без них —
Изгоев и бродяг! Дитя благословляя,
Амброзию из солнечных своих
Краев ему недаром доставляют.
И вслед за ним, поющим безмятежно,
Оплакивают горько крестный путь
Малютки, что под небом неизбежно
К погибели придет когда-нибудь.
Твоя любовь презрением гонима,
А чистый взор рождает в людях гнев,
Они страданий ждут от пилигрима
И гибели, от злобы опьянев.
Их ядом даже горький хлеб отравлен,
В вине разводы бешеной слюны,
Им чуждо все, на чем твой след оставлен,
И гений здесь виновен без вины.
И в той толпе жена твоя без лени
На перекрестках всех и на торгу
Кричит: – «Он мной повержен на колени,
Все, что угодно, сделать с ним могу.
Я умащу божественную кожу,
Поставлю угощенье ему —
И этим дух растлю и уничтожу,
И в жертву божий дар его приму.
Когда ж наскучат муки иноверца,
Как гарпия, показывая нрав,
Я когти выпущу, которые до сердца
Достанут, грудь поэта разорвав.
И зверь во мне откликнется без злобы,
Когда возьму, как птицу из гнезда,
Я это сердце трепетное, чтобы
Швырнуть на растерзание туда!» —
Но ты, поэт, воздевши к небу руки,
Презрел своих бесчисленных врагов,
И смех толпы, и горький миг разлуки,
В лучах лететь к всевышнему готов.
– Хвала творцу, – в страданиях без меры
Есть все же суть божественных Начал;
От жажды душ нам дан напиток веры,
Которого сильнее не встречал.
Вкусив его, как радость неземную,
К святому воинству в броне своих уродств
Примкнет поэт, – во власть совсем иную, —
Под знаком Сил, Престолов и Господств.
Я знал одну, но славную дорогу,
Мне муки ада вовсе не страшны,
Во времена, отверзнутые богу,
Я сплел венец неведомой страны!
Венец роскошный даже для Пальмиры!
Достань хоть все алмазы из морей,
Все изумруды будущего мира —
Ничто перед короною моей.
Она горит во тьме вселенской ночи
И на века останется светла,
И отразив тот свет, людские очи
В веках померкнут, словно зеркала.
АЛЬБАТРОС
Забавой для тоскующих матросов
Порой бывает долгим жарким днем
Ловить огромных белых альбатросов,
Летящих в море вслед за кораблем.
И вот на палубе красавец этот рослый,
Ступая неуклюже, за собой
Влачит беспомощно, как брошенные весла,
Крыла могучие в стихии грозовой.
Он так взмывал торжественно в лазури,
А здесь вдруг стал смешон и уязвим —
Матрос в насмешку трубкою окурит,
Другой заковыляет вслед за ним.
Так и поэт, – над черной бездной моря
Парит недосягаемый во мгле,
Но крылья исполинские, задоря
Невежд, ходить мешают по земле.
Рис. Г. Левичева
ВОСПАРЕНИЕ
Лететь туда – в туманные просторы,
Где океан с бездонной далью слит,
Где в облаках над ним сверкают горы,
В таинственный над звездами зенит.
Туда, мой дух тревожный, без возврата
Отчаянным пловцом стремишься ты,
Чтоб в тех глубинах встретиться когда-то
С загадкою бездонной темноты.
Бежишь, презрев печать земного тлена,
И низкий кров родного очага,
Чтоб звездный свет свободы вдохновенно,
Как бог Олимпа, пить из родника.
О счастлив тот, кто смог восстать из праха,
Из черной мглы и скорби мировой,
Не ведая раскаянья и страха
В седую высь полет направил свой;
Кто, возлюбив мечту свою, в лазури
Как жаворонок трепетный взлетел —
Ему понятен рев вселенской бури,
И шепот трав, и гул небесных тел.
СООТВЕТСТВИЯ
Природа – храм таинственный, где речи
Неясные, порой, слышны из колоннад,
И в чащу символов нас манит чей-то взгляд,
Где лес знакомый чувства наши лечит.
Где голосов согласных в отдаленьи
Блуждает эхо, мы заметим вдруг,
Как стройно образ, запах, цвет и звук
Сливаются в едином откровеньи.
Где запах свежих девственных полей
Как голос флейты чист, и нежен, как ребенок,
Вот ароматы чувственных страстей,
Что гаммой чувств, где каждый запах тонок —
И мускус, и бензой, и фимиам —
Тревожат область подсознательную нам.
Я полюбил то время золотое…
Я полюбил то время золотое,
Где статуй наготу лучистый Феб покоил,
Где люди, глядя в солнечную даль,
Не знали в жизни ложь или печаль.
В природе, что теплом лучей цвела,
Купались обнаженные тела,
Она покой своих детей хранила,
И в изобилии их ласково растила
Кибела – мать всего, и с самого начала
Из бронзовых сосцов всех равно оделяла.
И был отважный опытный эллин
Для женщины и бог, и властелин,
Гордился ею – чистой, воздыхавшей,
Как спелый плод, на землю не упавшей.
А что теперь? Когда поэт стремится
Вновь к наготе природной обратиться
И ей, как прежде, должное воздать,
Он видит лишь чудовищ мерзких рать
И с отвращением глядит – не то, что прежде,
На обнаженных монстров без одежды!
Одни согбенны – груди плоски, хилы,
Жирны другие, третьи – как гориллы.
Как будто во младенчестве их бог
В железа кутал с головы до ног.
Блудливых жен мертвеющая бледность,
Корысть, разврат – и вот закономерность:
Их дочери, что тянутся до срока
К греху, усвоив выгоды порока!
Однако, в наше столь уродливое время
Иную красоту несет людское племя,
Что древним и не снилась вовсе, может —
Печаль и скорбь, что язвой сердце гложет.
То музы современный нам недуг…
И в обществе больном пробьется вдруг
Восторга луч – летами молодыми,
Весельем их, сужденьями прямыми,
Очами голубыми, теплотой —
Ведь юность дарит нам в печали той,
Как по весне цветущий пышно сад,
Прелестной чистоты напевный аромат.
МАЯКИ
Море сонной в забвении плоти,
Сад высокий любви без тревог —
Рубенс! – С ветром к страстям и к свободе
Мчится жизненный бурный поток.
Леонардо да Винчи – в зеркалах
Улыбаются ангелы там,
Где за ними в заснеженных скалах
Тайна в соснах бредет по пятам.
О, Рембрандт! – Стон больничной палаты
В темных сводах возносится ввысь
Тех, кто жаркой молитвой объяты,
Из зловонных трясин поднялись.
Микеланджело – будто бы в драме
На гробницах былой красоты,
Вдруг смешались Гераклы с Христами,
Обреченно ломая персты.
Бой кулачный и грубость сатира —
Дух высокий, угасший уже,
Ты воспел из далекого мира,
Рабской похоти зодчий – Пюже.
Где веселое время настало
Карнавальным огнем залито,
Мотыльком среди шумного бала,
В мире сказочном кружит Ватто.
Гойя – мерзкий шабаш, где вращают
Черти выкидыш в адском котле,
И девчонок нагих совращают,
И блудят старичишки во мгле.
Крови озеро в чащах зеленых,
Падших духом немая пора —
Звуки Вебера в красочных кронах
Здесь услышал ли Делакруа?
Этот идол воздвигнут навечно
Из восторгов, проклятий и слез,
Что блуждают во тьме бесконечной,
Опьянев от божественных грез.
Эстафета времен преходящих,
Звук трубы боевой сквозь века,
Крик о помощи в волнах бурлящих,
На вершине огонь маяка.
И останется это, о боже,
Подтверждением вечным тому,
Что и в горьких рыданиях все же
Мы верны естеству своему.