Ум первобытного человека

ИНСТИТУТ ЭТНОЛОГИИ И АНТРОПОЛОГИИ

РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК

Наблюдательный совет серии «Методы антропологии»

Д.А. Функ, О.Ю. Артемова, К.Л. Банников, Б. Грант, Е.С. Данилко, Д.А. Трынкина, Э. Уигет, Е.И. Филиппова, В.И. Харитонова

© Функ Д.А., предисловие, 2023.

© Издательская группа «Альма Матер», оригинал-макет, оформление, 2023

© Издательство «Альма Матер», 2023

Предисловие

Развитие этнографии/этнологии в СССР в первые десятилетия становления новой власти не было поступательным и равномерным, точно так же, как и изменения в курсе этой власти. То, что в послереволюционной России остались ученые, у которых был огромный опыт полевой работы, которые знали не только европейские, но и локальные этнические языки и имели широчайшую сеть международных контактов – Лев Яковлевич Штернберг (1861–1927), Владимир Германович Богораз (1865–1936), Бернгард Эдуардович Петри (1884–1937), Дмитрий Константинович Зеленин (1878–1954) и др., а также те, кто под их началом активно и не менее профессионально включался в этнографические исследования (тут могли бы быть названы десятки имен), – открывало прекрасные возможности для обучения студентов^[1], выработки и реализации масштабных исследовательских программ, появления новых значимых публикаций, ведения продуктивных дискуссий и, следовательно, для развития науки. В такой ситуации появление новых переводных работ зарубежных антропологов (этнологов) совсем не удивительно: это как раз вписывалось в тот процесс развития, который я кратко обозначил выше.

В конце 1920‑х и особенно в начале-середине 1930‑х годов идеологическая ситуация в стране начинает меняться. Это отчетливо видно по динамике профессиональных дискуссий или, скорее, их выхолащиванию и затем прекращению, сведению возможных попыток осмысления социума (который со временем отнюдь не становится проще) к упрощенным марксистским схемам, «чисткам» в академии и вузовской науке. Замедляется динамика появления новых переводных текстов, да и они все чаще начинают сопровождаться идеологически «правильными» комментариями.

Сложное и неоднозначное время.

Тексты, включенные в настоящую книгу, впервые появились на русском языке именно тогда, в середине 20‑х – середине 30‑х годов. Это и стало, собственно говоря, причиной принятия решения о включении в книгу лишь трех работ Франца Боаса, а не всех тех, которые когда-либо переводились на русский^[2].

Впрочем, по порядку. Кто такой Боас?

После возвращения с первой длительной зарубежной стажировки (это было ровно четверть века тому назад) мне казалось, что уж кого-кого, а Боаса-то, по крайней мере, этнологи должны хорошо знать. Оказалось, что это не так. Впрочем, это не должно было удивлять, поскольку этнография, как в то время практически везде у нас называли эту науку, должна была ходить в «этнических очках» и изучать почти исключительно этногенез и этнически маркированные пищу, жилища, одежду, хозяйственные занятия и «ранние» религиозные представления. Так было на всех кафедрах, где изучали эту науку. Исключением были отдельные преподаватели, свободно и много читавшие на европейских языках и потому способные к расширению границ мировидения у некоторых своих учеников. Но даже в лучших учебниках этнографии, а к таковым вполне можно отнести учебное пособие «Основы этнологии» под редакцией В. В. Пименова 2007 года, Боасу было уделено лишь пять фраз, из которых следовало, что он создал направление под названием историческая школа, занимался этнографическим изучением индейских племен, в том числе их языков, вел археологические раскопки и занимался физико-антропологическими исследованиями. Впрочем, нет: сказано также о том, что у него были ученики и названы некоторые их работы^[3]. Хотя это было пособие для студентов первого курса, в последующем – в случае выбора кафедры этнологии как профильной у студентов была возможность прослушать семестровый спецкурс по зарубежной историографии на третьем году обучения – начитывания и разбора работ Боаса на исторических факультетах не происходило.

Если кратко и без лишних предисловий, то Франц Боас (1858–1942) – это отец американской антропологии. И не только потому, что так называли его ученики («папа Боас»), но и потому, что именно благодаря ему сложилась та самая тетрада, получившая его имя (Боасовская тетрада), определявшая суть антропологической науки все XX столетие, да, пожалуй, и сейчас тоже. Эту тетраду составляли культурная антропология, лингвистика (или, как мы сейчас более точно выражаемся, лингвистическая антропология), физическая антропология, которую в настоящее время чаще называют биологической, и, наконец, археология (с чем отечественные археологи, кажется, никогда не согласятся).

Боас родился в г. Миндене, на самом северо-востоке земли Северный Рейн-Вестфалия в Германии. Там же учился в школе и гимназии. Учился в университете Гейдельберга, Бонна и Киля, где специализировался в области физики и культурной географии. В двадцать три года получил докторскую степень, защитив диссертацию^[4] по физике (она была посвящена исследованию цвета воды). Пару лет спустя он предпринял годичную поездку на Баффинову землю, что во многом определило его дальнейший уход именно в антропологию. После ряда публикаций на все более и более близкие к антропологии темы, защиты в 1886 году в Берлине своей второй диссертации (что-то вроде нашей докторской), в январе 1887 года он получает должность помощника редактора журнала “Science” (в Нью-Йорке), а вскоре и женится. Так начинается американский период его жизни. Уже в следующем году он получает свою первую академическую позицию в Америке – в недавно открывшемся университете Кларка в Вустере (Worcester), где он в течение четырех лет, в том числе благодаря знаменитому Тайлору, занимается именно антропологией. С момента публикации своей первой антропологической монографии “The Central Eskimo”^[5] он становится признанным лидером в арктических социальных исследованиях, а вскоре и в целом в культурной антропологии. Как писал после его смерти один из его учеников: «Менее чем через десять лет после приезда в Соединенные Штаты он не только вступил в свою основную профессиональную фазу, но и идентифицировал себя со всеми широко распространенными областями антропологии, которые он, и только он, должен был контролировать впоследствии. Это было в возрасте тридцати семи лет»^[6]. Нельзя сказать, что для него все было безоблачно. Были и конфликты с коллегами с последующим его увольнением, было и время без средств к существованию. Лишь начиная с 1899 года, когда он становится профессором Колумбийского университета в Нью-Йорке, а двумя годами позже также и куратором Американского музея, можно говорить о том, что он получает возможность полностью посвятить себя науке. Он читает лекции, готовит аспирантов, организует уникальные по масштабам экспедиционные исследования. Знаменитая Джезуповская экспедиция практически вся – это его заслуга. Он создает уникальную трехтомную энциклопедию “Handbook of American Indian Languages”, в которой впервые были детально описаны 19 локальных языков. Создает журнал “International Journal of American Linguistics”, редактором которого он остается до конца жизни. В течение 18 лет он являлся также главным редактором журнала “Journal of American Folk-Lore”. Был вице-президентом и президентом Американской ассоциации содействия развитию науки, членом по меньшей мере 25 антропологических и географических обществ в двух десятках стран…^[7]

Сложно назвать такую область антропологии того времени, которую бы он оставил без внимания. Неслучайно список его публикаций столь обширен: в посмертной библиографии, изданной в 1943 году, значится 715 наименований работ Франца Боаса^[8]. Но важно даже не то, что Боас активно публиковал результаты своих исследований в разных областях антропологии. Он заложил принципы исследования, часть которых играет важнейшую роль в этой профессии до настоящего времени. Комплексность исследований, длительное, по меньшей мере годичное поле, обязательное изучение локального языка – это то, что характеризовало антропологов во всем мире, и то, чего, увы, не хватало и до сих пор не хватает в отечественной научной и образовательной практике.

Имя Франца Боаса значимо и для нашей науки. И потому что именно он оказывал существенную моральную и материальную поддержку членам знаменитой «этнотройки» (Йохельсон, Штернберг, Богораз), фундаментальными трудами которых эта наука выстраивалась в первые годы советской власти. И потому, что именно благодаря Боасу состоялся обмен советскими и американскими студентами/аспирантами (Юлия Аверкиева и Арчибальд Финней)^[9], обмен, которого потом на долгие десятилетия была лишена советская этнография.

В общем, оснований для того, чтобы знать это имя и читать книги этого человека, более чем достаточно.

Предлагаемый сейчас вашему вниманию сборник избранных трудов Боаса включает, как уже было сказано, три его работы.

Первая – это его монография “The Mind of Primitive Man”, которая впервые была издана в 1911 году^[10], а затем неоднократно переиздавалась и переводилась на другие европейские языки. Через три года после первого издания под названием «Культура и раса» она вышла в Германии на немецком языке^[11]. В 1938 году Боас подготовил дополненное и уточненное издание своей книги на английском^[12]. Эта версия была переиздана в 1965 году^[13]. Под названием «Ум первобытного человека» книга Боаса вышла на русском языке в государственном издательстве в Москве-Ленинграде в 1926 году. Перевод книги с первого английского ее издания был выполнен философом и переводчиком Алексеем Михайловичем Воденом (1870–1939).

Разумеется, книга полна терминов и клише, принятых в антропологии того времени. Это и «более» или «менее» «примитивные культуры», и «члены рас», как это представлено в пассаже об арабах и европейцах^[14]. Частью, правда, это оказывается осложнено вмешательством переводчика^[15], как это, например, видно в случае с «народами» под названием «норвежцы» и «негры». В переводе Водена читаем:

Сравнивая между собой норвежцев или негров, мы находим, что в каждом из указанных народов у всякого индивидуума есть свои особенности, несвойственные другим. (C. 42)

Сам же Боас писал иначе:

When we try to think of a Norwegian and of a negro, two entirely distinct types will be present to our minds…^[16],

что можно перевести как:

Если мы попробуем представить себе норвежца и негра, то в нашем сознании возникнут два абсолютно разных типа…

Кому-то, и не без основания, покажется, что значительная часть текста книги выглядит набором прописных истин. «Высшего типа цивилизации» отнюдь не обладают более высоким интеллектом. Разумеется, это так. Нет оснований для того, чтобы говорить о большей или меньшей развитости того или иного языка. Безусловно, и это верно. Нельзя доказать, что все культуры прошли через одни и те же «стадии развития». И тут спору нет. Список этот можно продолжить.

И все же ни то, что нам сейчас кажется клише, ни то, что выглядит, опять-таки с нашей точки зрения, как прописная истина, не умаляет ценности книги, особенно с поправкой на год ее первой публикации: напомню, что первое ее издание на английском языке вышло 112 лет тому назад. Книга эта была не только и, может быть, даже не столько ориентирована на коллег-антропологов (среди которых, кстати, было множество последователей эволюционистских подходов), сколько на самый широкий круг читателей. А именно там и таились все те предрассудки, связанные с цивилизацией, расой, языком, культурой, способностями и прочим, что мы так хорошо знаем даже по сегодняшней ситуации, несмотря на многие десятилетия попыток воспитания людей, толерантных ко всем проявлениям «других». Неслучайно ведь после, казалось бы, финальной главы под названием «Резюме» Боас включает в книгу еще одну, посвященную рассмотрению расовых проблем в США. Так что книга по стилю и смыслу вполне отвечала целям автора, и в этом как раз и видится то, в чем антропология выполняет свою основную задачу – работа на общество и для общества.

В наш сборник включены еще две статьи Боаса, вышедшие в 1933 и 1935 годах в ведущем (и единственном на то время) отечественном этнографическом журнале «Советская этнография». Первая из них – «Задачи антропологического исследования» – является переводом председательской речи Франца Боаса на годичном съезде Американской ассоциации для содействия науке, проходившем в Атлантик Сити в декабре 1932 года. Этот текст является своего рода квинтэссенцией взглядов ученого на то, как, какими методами и что именно должна изучать антропология; текст, который можно рассматривать как плод его размышлений и результат его опыта длиною в целую жизнь. Как уже упоминалось, на рубеже 1920–1930‑х годов идеология СССР стала заметно меняться, и это хорошо видно на примере редакционного предисловия к этому тексту и комментариев, которыми снабдил эту статью В. Г. Богораз, переводивший ее. Комментарии на сей счет заняли бы слишком много места, да и нет особого смысла в них, поскольку уже есть исследования на эту тему^[17]. Интересующийся читатель без труда найдет их, но даже без дополнительной литературы, уверен, прочтение этих обрамляющих комментариев легко погрузит его в начало тридцатых. Завершает сборник статья Франца Боаса «Колдовство у индейцев квакиутль», перевод которой с рукописи был сделан, скорее всего, все тем же В. Г. Богоразом. Здесь позволю себе лишь один комментарий. Очень похоже на то, что этот текст был выбран для публикации намеренно, чтобы отчетливее показать «тупик эмпиризма» и самого Боаса и, соответственно, всей американской антропологии. Наивная попытка, если учесть, что эта статья есть не более, чем выдержки из полевых дневников, по сути – «сырые», как говорят этнологи и антропологи, полевые материалы. Если уж на то пошло, то надо было переводить и издавать весь пятисотстраничный том фольклора квакиутль^[18].

Представляя этот сборник, очень надеюсь, что переизданием ранних переводов трудов великого Боаса серия «Методы антропологии» не ограничится. В ней обязательно должны появиться и том с аналитическими некрологами (журнал “American Anthropologist” 1943 года), и такие книги Боаса как “Primitive Art” (1927), “Anthropology and Modern Life” (1928), “Race, Language and Culture” (1940), и обязательно хотя бы некоторые из его фундаментальных этнографических, лингвистических и фольклорных работ.

Дмитрий Функ

Москва, 26–29 мая 2023 г.

Ум первобытного человека

Вступительное слово

Я занимался проблемой, рассматриваемой на нижеследующих страницах, в течение многих лет и в разное время трактовал ее в небольших статьях. Некоторые из этих статей, в пересмотренном виде и с добавлениями, вошли в эту книгу. Я использовал также часть введения в мое «Руководство к изучению американских индейских языков» (Бюллетень 40, издание Бюро американской этнологии) и некоторые из результатов, формулированных в моем докладе об «Изменениях в телесной форме потомков иммигрантов» (Т. 39 «Отчетов комиссии, изучающей вопрос об иммиграции», Вашингтон).

Франц Боас

1926 г.

Глава 1
Расовые предрассудки

Гордясь своими удивительными успехами, цивилизованный человек смотрит свысока на низших членов человеческого рода. Он покорил силы природы и заставил их служить себе. Он превратил дремучие леса в плодородные поля. Горные недра отдают ему свои сокровища. Свирепые животные, препятствующие его прогрессу, истребляются, между тем как он заботится о размножении других, полезных ему животных. Волны океана переносят его из одной страны в другую, а высокие горные цепи не являются для него преградой. Его гений создал из косной материи мощные машины, ждущие прикосновения его руки, чтобы служить его разнообразным потребностям.

Он смотрит с высокомерным сожалением на тех членов человеческого рода, которым не удалось подчинить себе природу, для которых океан, река или горы являются непреодолимыми преградами, которые стараются пополнять свое скудное существование продуктами пустыни, с трепетом прислушиваются к реву диких зверей, уничтожающих продукты их трудов, и стараются добыть необходимое для жизни с помощью немногих простых орудий.

Таков контраст, представляющийся наблюдателю. И неудивительно, что цивилизованный человек считает себя существом высшего порядка по сравнению с первобытным и утверждает, что белая раса представляет более высокий тип, чем все другие.

Прежде чем согласиться с этим выводом, накладывающим клеймо вечного подчинения на целые человеческие расы, мы хотим остановиться и подвергнуть критическому анализу основу наших мнений о способностях различных народов и рас. Наивное предположение о превосходстве европейских наций и их потомков, очевидно, основано на их удивительных успехах. Из того, что их цивилизация выше, мы делаем вывод, что и их способность к цивилизации выше, а из предположения, что способность к цивилизации зависит от совершенства телесного и духовного аппарата, выводится заключение, что белая раса представляет высший тип совершенства. В этом заключении, получаемом путем сравнения социального положения цивилизованного и первобытного человека, молчаливо допускается, что достигнутые первым успехи зависят исключительно, или по крайней мере главным образом, от его способностей.

Из утверждения, что способности европейских наций выше, непосредственно вытекает второй вывод – о значении различия между типами европейской расы и рас других континентов или даже между различными европейскими типами. Бессознательный ход нашей мысли приблизительно таков: способности европейца оказываются высшими, а следовательно, высшим оказывается и его физический и умственный тип, и всякое отклонение от типа белой расы непременно представляет характерную черту низшего типа.

Тот факт, что при равенстве прочих условий раса обыкновенно характеризуется как стоящая на тем более низком уровне, чем глубже ее отличие от белой расы, доказывает, что вышеупомянутое недоказанное предположение лежит в основе наших суждений о расах. Последствием этого предположения явились и долго тянувшиеся споры о том, встречаются ли у первобытного человека такие анатомические особенности, которые характеризовали бы его как существо низшего порядка в зоологическом ряду, и подчеркивание того, что такие черты встречаются у первобытного человека и отсутствуют у европейской расы.

Тема и характер этих споров доказывают, что в умах исследователей укоренился взгляд, согласно которому мы должны заранее предполагать, что в белой расе мы находим высший тип человека.

Этой точки зрения часто придерживаются и в суждениях, в основе которых лежат социальные различия. Допускают, что так как умственное развитие белой расы является высшим, то ей же свойственны и высшие способности. Поэтому предполагают, что белой расе свойственна наиболее утонченная умственная организация. Первоначальные психические причины не столь очевидны, как отличительные анатомические признаки, а потому при суждении об умственном состоянии какого-либо народа часто руководятся различием между его и нашим собственным социальным состоянием. Суждение о народе бывает тем строже, чем значительнее разница между интеллектуальными, эмоциональными и моральными процессами, свойственными, с одной стороны, нашей цивилизации, а с другой – данному народу. Лишь тогда, когда Тацит открывает добродетели, которые в прошлом были свойственны его собственному народу, у чужеземных племен, он ставит их в образец своим согражданам, у которых мечтатель, придерживавшийся идей давно пережитой эпохи, вероятно, вызывал улыбку сожаления.

Для ясного понимания отношений между расой и цивилизацией необходимо подвергнуть тщательному анализу эти недоказанные предположения. Мы должны выяснить, насколько мы в праве предполагать, что, во‑первых, успехи той или иной нации обусловлены, главным образом, ее исключительными способностями, и что, во‑вторых, европейский тип, или, формулируя это понятие наиболее резко, северноевропейский тип, – представляет высшую стадию развития человечества. Полезно выяснить эти пункты, прежде чем приступить к исследованию подробностей.

Относительно первого пункта можно сказать, что хотя успехи не служат непременно мерилом способностей, однако представляется допустимым судить об одних – по другим. Не была ли степень вероятности успеха одинакова для большинства рас? Итак, почему же у одной лишь белой расы развилась такая цивилизация, которая распространилась по всему миру и по сравнению с которой все другие формы цивилизации представляются слабыми начатками, пресекшимися в младенчестве или остановившимися и окаменевшими на ранней ступени развития? Не следует ли считать, по крайней мере вероятным, что раса, достигшая высшей ступени цивилизации, была наиболее одарена, и что расы, оставшиеся на дне, не были способны подняться до более высокого уровня?

Чтобы найти ответ на эти вопросы, рассмотрим вкратце общий ход истории цивилизации, перенесемся мыслью за несколько тысячелетий до нынешнего времени, к той эпохе, когда цивилизация Восточной и Западной Азии находилась в младенческом состоянии. С течением времени эта цивилизация передавалась от одного народа к другому, причем некоторые из народов, являвшихся представителями высшего типа культуры, отступали на задний план, тогда как другие занимали их место. Мы видим, что на заре истории цивилизация держалась в известных странах, в которых она усваивалась, то одним народом, то другим. При многочисленных столкновениях, происходивших в этот период, более цивилизованные народы нередко оказывались побежденными. Однако победители заимствовали культуру от побежденных и продолжали дело цивилизации. Таким образом, центры цивилизации перемещались в пределах ограниченных районов, и прогресс шел медленно или совсем приостанавливался. В этот период предки тех рас, которые ныне принадлежат к числу наиболее цивилизованных, ни в каком отношении не стояли выше таких первобытных людей, каких мы находим в настоящее время и странах, которых не коснулась цивилизация Нового времени.

Имела ли цивилизация, достигнутая этими древними народами, такой характер, что мы могли бы считать эти народы более даровитыми, чем какую бы то ни было иную расу?

Прежде всего, мы должны иметь в виду, что ни одна из этих форм цивилизации не была продуктом гения какого-нибудь отдельного народа. Идеи и изобретения передавались от одного народа к другому, причем, хотя сношения между ними отличались медленностью, однако, всякий народ, принимавший участие в развитии цивилизации в древние времена, вносил свою долю в общий прогресс. Можно привести бесчисленное множество доказательств того, что идеи распространялись, пока народы находились в общении друг с другом, и что ни раса, ни язык, ни расстояние не могли ограничить этого распространения идей. Мы должны преклоняться пред гением всех народов, представителями какой бы группы – хамитской, семитической, арийской или монгольской – они ни являлись, так как все они содействовали развитию древних цивилизаций.

Теперь мы можем поставить вопрос, не выработали ли и другие расы равноценной культуры? По-видимому, цивилизация Древнего Перу и Центральной Америки выдерживает сравнение с древними цивилизациями Старого Света. В обоих случаях мы находим стоявшую на высокой ступени развития политическую организацию, разделение труда и сложную организацию духовенства. Производились большие архитектурные работы, требовавшие сотрудничества множества индивидуумов; приручались животные, разводились растения, было изобретено искусство письма. Изобретения и познания народов Старого Света были, по-видимому, несколько многочисленнее и обширнее, чем изобретения и познания народов Нового Света, но не подлежит сомнению, что в общем их цивилизация стояла на приблизительно столь же высоком уровне^[19]. Этого для нас достаточно.

В чем же заключается различие между цивилизацией Старого и Нового Света? По существу, это различие во времени. Первая достигла известной стадии развития на три или четыре тысячелетия раньше, чем вторая.

Хотя большей быстроте развития Старого Света придавалось особое значение, однако, по моему мнению, она никоим образом не доказывает превосходства рас Старого Света, но достаточно объясняется законами теории вероятности. Когда два тела проходят один и тот же путь, с переменной скоростью двигаясь то быстро, то медленно, то чем длиннее проходимый ими путь, тем вероятнее, что в их относительном положении обнаружатся случайные различия. Так, например, два ребенка, прожившие лишь несколько месяцев, оказываются весьма сходными по своему физиологическому и психическому развитию; юноши одинакового возраста отличаются друг от друга гораздо больше; а из двух стариков одинакового возраста – у одного силы могут еще вполне сохраняться, а другой может оказаться дряхлым, главным образом вследствие случайного ускорения или замедления развития. Разница в продолжительности периода развития не означает еще качественной разницы между ними, обусловливаемой наследственностью.

Рассматривая таким же образом историю человечества, мы можем сказать, что разница в несколько тысяч лет не имеет значения по сравнению с продолжительностью существования человеческого рода. Время, потребовавшееся для развития существующих рас, может быть определяемо лишь путем догадок, но мы можем быть вполне уверены, что оно весьма продолжительно. Нам известно также, что человек существовал в Восточном и Западном полушариях в эпоху, продолжительность которой может быть определена лишь на основании геологических данных. Недавние исследования Пенка^[20] о ледниковом периоде в Альпах привели его к тому выводу, что с появления человека прошло более ста тысяч лет и что цивилизация магдаленской эпохи, характеризующаяся значительным развитием специализации, имеет за собой не менее чем двадцатитысячелетнюю давность. Нет оснований полагать, что эта стадия была достигнута человечеством повсюду в один и тот же период времени; но мы должны принять за исходный пункт отдаленнейшие времена, в которых мы находим следы человека. Итак, разве имеет какое-нибудь значение, что одна группа в течение ста тысяч лет достигла той же стадии развития, которой другая группа достигла в течение ста четырех тысяч лет? Разве недостаточно истории жизни народов и исторических перемен для полного объяснения такого рода замедления, так что нет надобности и допускать различия в способностях народов к социальному развитию^[21]. Это замедление имело бы значение лишь в том случае, если бы можно было доказать, что независимо от других условий оно неоднократно встречается у одной и той же расы, тогда как у других рас наблюдается большая быстрота развития.

Тем не менее заслуживает внимания тот факт, что в настоящее время все члены белой расы фактически в большей или меньшей степени принимают участие в прогрессе цивилизации, между тем как цивилизация других рас оказалась неспособной распространиться среди всех племен или народов данной расы. Это вовсе не значит, что все члены белой расы были способны создать и развить зачатки цивилизации с одинаковой быстротой: нельзя доказать, что для родственных друг другу племен, которые развивались под влиянием цивилизации, созданной немногими членами этой расы, без этой помощи не потребовалось бы гораздо более продолжительного времени для достижения того высокого уровня, на котором они находятся в настоящее время. Однако это, по-видимому, свидетельствует о замечательной способности к усвоению цивилизации, не проявлявшейся в такой степени ни у какой другой расы.

Итак, следует выяснить, почему племена древней Европы легко усваивали цивилизацию, тогда как в настоящее время мы наблюдаем, что первобытные племена приходят в упадок и вырождаются при соприкосновении с цивилизацией, вместо того чтобы благодаря ей развиваться. Не является ли это доказательством более высокой организации обитателей Европы?

По моему мнению, нет надобности далеко искать причин этого факта, и не нужно предполагать, что эти причины заключаются в больших способностях европейских и азиатских рас. По внешнему виду первобытные и более цивилизованные люди древней Европы были сходны между собой. Поэтому не существовало основной трудности, препятствующей возвышению первобытных племен: отдельная личность, усвоившая себе более высокую цивилизацию, уже не считалась принадлежащей к низшей расе. Таким образом, в древности в колониях возможен был рост общества путем присоединения к нему личностей, вышедших из народа, культура которого была более примитивна.

Далее, опустошительное влияние болезней, свирепствующих ныне среди обитателей территорий, ставших недавно доступными белым, не было столь сильно, вследствие постоянного соседства народов Старого Света, всегда соприкасавшихся друг с другом. С другой стороны, захват Америки и Полинезии сопровождался занесением к уроженцам этих стран новых болезней. Страдания и опустошения, причиненные эпидемиями вслед за открытием вышеупомянутых стран, слишком известны, так что нет надобности их подробно описывать. Во всех тех случаях, когда численность населения уменьшается, в редко заселенной местности наступает почти полное расстройство экономической жизни и разрушение социальной структуры.

Кроме того, контраст между той культурой, представителями которой являются белые в Новое время, и первобытной культурой гораздо глубже, чем контраст между древними культурными народами и теми, с которыми им приходилось соприкасаться. В настоящее время, главным образом благодаря колоссальному развитию фабричного производства, промышленность отсталых народов, неспособных конкурировать с производительностью, свойственной машинному производству белых, гибнет вследствие дешевизны и огромного количества продуктов, ввозимых белыми торговцами, между тем как в древности продукт ручного труда высшего качества конкурировал с продуктом ручного труда низшего типа. Когда для приобретения пригодных к употреблению орудий или изделий от торговца достаточно одного дня работы, между тем как для изготовления соответственных орудий или материалов самим туземцам понадобилось бы несколько недель, вполне естественно, что туземное население вскоре перестает заниматься более медленными и утомительными процессами.

Следует также принять в расчет, что в некоторых странах, особенно в Америке и в некоторых частях Сибири, первобытные племена подавляются численностью расы, переселяющейся в населенную ими страну и столь быстро вытесняющей их из их старинных убежищ, что не оказывается времени для постепенной ассимиляции. В древности, несомненно, не существовало такого громадного численного неравенства, как ныне наблюдаемое во многих странах.