Красная перчатка

Holly Black

Red Glove

Copyright © by Holly Black, 2011

© Елена Рудман, иллюстрация на обложке

© Д. Кальницкая, перевод на русский язык, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Посвящается одной маленькой белой кошке.

Она пришла к нам на порог как раз тогда, когда я начала эту серию романов, но прожила очень недолго. Мы по ней очень скучаем.

Глава первая

День сейчас или ночь – я не знаю. Девчонка встает и идет к выходу. Короткое серебристое платье шуршит при ходьбе, словно новогодняя мишура. В дверях номера она оборачивается.

Как ее зовут? Не помню, хоть убей.

– Ты ведь расскажешь обо мне своему папе в консульстве?

У девчонки по щеке размазалась помада, но я ничего ей не говорю – слишком уж сильно ненавижу в тот момент ее и себя заодно.

– Конечно.

Мой отец не работает в консульстве. И не отстегивает каждой встречной девице по сто тысяч баксов на благотворительные гастроли по Европе. Я не сотрудник телестудии и не отбираю участниц для «Топ-модели по-американски». Дядя мой не менеджер «U2». Я не унаследовал сеть отелей. И нет у нашей семьи никаких алмазных рудников в Танзании. Я и в Танзании-то никогда не был. Просто матушка все лето выдумывала разные истории и пускала пыль в глаза всем встречным блондинкам. Надеялась, что я забуду Лилу.

Но я не забыл.

Лежу, уставившись в потолок. Мама проснулась и ходит в соседней комнате.

Ее выпустили из тюрьмы пару месяцев назад, и, как только закончились занятия в школе, она увезла меня в Атлантик-Сити. Здесь мы промышляем мошенничеством: заселяемся в какую-нибудь гостиницу, едим и пьем за их счет, а если начинают требовать денег, просто-напросто переезжаем в следующую. Мастеру эмоций кредитные карты без надобности.

Я как раз размышляю обо всем этом, как дверь между нашими номерами открывается.

– Зайчик, завтракать будешь?

Мать совсем не удивляется, что я валяюсь на полу в одних трусах. Ее черные волосы заколоты и убраны под шелковый шарф (она всегда такой надевает, когда ложится спать), халат, прихваченный из предыдущей гостиницы, плотно облегает пышную фигуру.

– Нет, просто выпью кофе. Сейчас заварю.

Я поднимаюсь и топаю к столику, где на пластмассовом подносе разложены пакетики с кофе, сахар и порошковые сливки.

– Кассель, сколько раз тебе объяснять: нельзя это пить. Туда могли подсыпать метамфетамин.

Мама хмурится. Она всегда переживает из-за каких-то нелепостей: не доверяет гостиничным кофеваркам, мобильникам. А вот из-за обычной полиции не переживает ничуть.

– Лучше я закажу по телефону, пусть принесут сюда.

– Они точно так же могут подмешать туда метамфетамин.

Но она не обращает на мои слова никакого внимания, возвращается к себе и звонит в обслуживание номеров.

– Я заказала тебе яичницу с тостами. И сок. Знаю-знаю – ты сказал, что есть не хочешь, но сегодня тебе понадобятся силы. Я нашла для нас очередного простачка.

Улыбка у нее выходит такая широкая и заразительная, что я почти готов улыбнуться в ответ.

Вот такая у меня мама.

Хотите – верьте, хотите – нет, но в Атлантик-Сити продают журналы под названием «Как живут миллионеры» или, например, «Миллионеры Нью-Джерси». Там печатают статьи про разных престарелых богачей, которые хвастают своими особняками и прочим имуществом. Не знаю, кто такие журналы читает, но для мамы это просто находка. Вроде как специальный каталог для аферистов.

Про Клайда Остина она вычитала именно там: Клайд шел сразу же после репортажа о ненавистнике мастеров губернаторе Пэттоне и его резиденции Драмтвакет. Писали, что, несмотря на недавний развод, Остин все еще может позволить себе частный самолет и панорамный бассейн с подогревом, а путешествует всегда в сопровождении двух породистых борзых. Еще у него дом в Атлантик-Сити, и он иногда любит сбежать на часок-другой из офиса поужинать в ресторане «У Мортона» и поиграть в блек-джек. На фото плотный коротышка, явно сделал недавно операцию по пересадке волос.

– Надень что-нибудь грязное, – командует мама, сидя за туалетным столиком.

Она трудится над новой парой ярко-голубых перчаток: прорезает на пальцах крошечные незаметные дырочки, чтобы можно было дотронуться до жертвы.

– Грязное?

Я развалился на диване в ее номере с чашкой в руках. Пью уже третий кофе со сливками. Хотя тост я тоже съел.

– И мятое. Ты должен походить на отчаявшегося бродяжку.

Мама начинает расчесывать вьющиеся пряди, одну за другой. Потом будет мазаться кремом и красить ресницы. Прихорашивается обычно часами.

– Какой у нас план?

– Я позвонила в «У Мортона», назвалась его секретаршей и сказала, что забыла на какое время заказан столик. В журнале так прямо и написано, в каком ресторане он обычно ужинает. Правда, здо́рово? Они поверили. Столик заказан на сегодня, на восемь.

– И когда ты туда звонила?

– Где-то пару дней назад.

Мать пожимает плечами, и аккуратно подводит глаза черным карандашом. Врет или нет – непонятно.

– О, и захвати-ка полиэтиленовый пакет из моего чемодана.

Я ставлю кружку на пол и встаю. Достаю пакет, полный капроновых колготок и кладу перед ней.

– Это не мне, а тебе.

– Хочешь, чтобы я походил на гламурного бродяжку?

– Ты их наденешь на голову, – мама поворачивается и нетерпеливо машет рукой, словно растолковывая очевидные вещи непонятливому дурачку. – Если все пойдет, как задумано, я потом представлю тебя ему как своего сына.

– Похоже, у тебя действительно есть план, и ты все тщательно продумала.

– Да брось. Через неделю начнутся занятия, неужели ты не хочешь развлечься напоследок?

Спустя несколько часов мы идем по набережной. Мама цокает позади каблуками, ее белое платье раздувает теплый летний ветерок. Декольте на платье такое, что кажется, ускорь она шаг – грудь точно вывалится наружу. Как-то неловко обращать внимание на такие вещи, но я же не слепой.

– Помнишь, что делать?

Я жду, когда она поравняется со мной. Золотистые перчатки и такая же, в тон сумочка – наряд получился ого-го. Передумала, наверное, надевать те голубые.

– Нет, забыл. Расскажи-ка мне в сто тысяч первый раз.

Гнев, как грозовое облако, затмевает мамино лицо, ее взгляд становится тяжелым.

– Да помню-помню, мам, – успокаиваю я ее. – Иди лучше вперед, пока не заметили, как мы разговариваем.

Мать ковыляет на своих каблуках к ресторану, а я облокачиваюсь о перила и смотрю на океан. Точно такой же вид открывался из пентхауса Захарова. Вспоминаю, как Лила повернулась ко мне спиной и глядела на черные волны.

Надо было сказать, что я ее люблю. Тогда бы это хоть что-то значило.

Когда мошенничаешь, самое сложное – выжидать. Часы тикают, ладони потеют от напряжения, мысли разбредаются в разные стороны. Ты весь на адреналине, готов действовать, но вынужден лишь выжидать.

Отвлекаться нельзя, иначе все пойдет прахом. Так учила мама.

Я наблюдаю за входом в ресторан и нащупываю в кармане скомканные колготки. Отрезал от них кусок ножом, еще в номере.

Не отвлекаясь, слежу за прохожими и мамой, которая невероятно медленно прогуливается, соблазнительно покачивая бедрами. Неизвестно, сколько придется ждать. Честно говоря, план может вообще не сработать. Важное правило – нужно брать на заметку сразу нескольких простачков и искать среди них нужного. Того самого, которого и получится обвести вокруг пальца.

Проходит около двадцати минут. Мы держимся на расстоянии друг от друга. Мама занимается тем, чем обычно и занимаются добропорядочные женщины на вечерней прогулке: выкуривает сигарету, подправляет помаду, делает вид, что звонит по мобильнику, который, на самом деле, взяла у меня. А я клянчу у прохожих мелочь. Уже три с половиной доллара заработал, протягиваю руку за очередным четвертаком, и тут из ресторана, покачиваясь, выходит Клайд Остин.

Мама направляется к нему.

А я подпрыгиваю и бросаюсь к ней, на ходу натягивая на голову колготки. И никакие они не прозрачные, черта с два. Я почти ничего не вижу, поэтому быстро бежать не получается.

Кто-то громко вскрикивает. Ясное дело: от парня с колготками на голове добра не жди. Настоящий стереотип, вернее, даже архетип злодея.

Пробегаю мимо мамы и выдергиваю у нее сумочку.

Она тут же начинает кричать:

– Грабят! Помогите! Помоги-и-и-те!

Нелегкая задача: надо бежать, но бежать достаточно медленно. Пьяный пузатый коротышка, в животе у которого булькает мартини, должен суметь меня поймать.

– Пожалуйста! Помогите! Кто-нибудь! Он украл все мои деньги!

Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

Почти сталкиваюсь с Клайдом, подставляюсь ему. Надо отдать маме должное: она совершенно права – мужчинам нравится чувствовать себя рыцарями в сияющих доспехах. Остин хватает меня за руку.

Я поддаюсь и падаю.

Неудачно получилось. Может, колготки виноваты, а может, просто потерял равновесие: как бы то ни было, я со всей силы ударяюсь об асфальт. Одна перчатка порвалась. Руку разодрал, коленки наверняка тоже – они даже онемели.

Сумочка падает на землю.

Подняться я не успеваю – Клайд бьет меня прямо в затылок. Больно. Надеюсь, мамочка оценила мои старания. Вскочив, я бегу со всех ног. Стаскивая с головы мерзкие колготки, мчусь без оглядки прочь, в темноту.

А Клайд Остин с видом победителя возвращает прекрасной даме золотистую сумочку.

С видом победителя глядит в ее полные благодарности прекрасные глаза.

С видом победителя пялится на ее грудь.

Мама с ликующим видом достает из минибара бутылку «Просекко», а я поливаю руку пенящейся перекисью водорода. Щиплет ужасно.

– Он пригласил меня выпить завтра вечером. Я сказала, что угощаю, ведь это самое малое, чем я могу его отблагодарить. А Клайд отказался наотрез и заявил, что угощает он, ведь мне пришлось пережить такой ужас. Правда, многообещающее начало?

– Конечно.

– Он заберет меня отсюда в шесть. Как думаешь, ждать его полностью готовой или пригасить в номер пропустить стаканчик, пока я прихорашиваюсь? Встретить его в халате?

Я морщусь в ответ.

– Не знаю.

– Прекрати. Ты неправильно все воспринимаешь. Дело есть дело. Кто-то должен нас обеспечивать. Нужно платить за твою распрекрасную школу, Баррону нужно выплачивать заем. А Филип сейчас в любой момент может остаться без работы.

Мама укоризненно смотрит на меня, как будто хочет напомнить, из-за кого именно у Филипа неприятности с главой преступного клана. Будто меня совесть должна мучить. Нет уж – они поступили со мной гораздо хуже.

– Я спокоен, но только пока ты не работаешь над Клайдом, – тихо отвечаю я. – Тебе совершенно незачем над ним работать, ты очаровательна и так.

Мать смеется и наполняет свой стакан. Игристое вино пузырится не хуже перекиси водорода.

– Яблоко от яблоньки. Мы оба умеем быть очаровательными, если нам что-то нужно. Да, Кассель?

– Ну и что с того? Я просто не хочу, чтобы ты опять попала за решетку. Для тебя это новость?

Кто-то стучится в ее номер.

– Что ты заказала?

Мама выкрикивает предупреждение, но слишком поздно – я уже открываю дверь.

В коридоре с бутылкой виски «Джек Дэниэлс» в руке стоит Клайд Остин.

– Ой, – говорит он смущенно. – Это, наверное, не тот номер. Я думал…

А потом приглядывается ко мне, замечает окровавленные джинсы и ссадину на руке, сидящую на кровати маму. И до него доходит. Лицо коротышки перекашивается от гнева.

– Ты меня подставил. Она меня подставила.

Он произносит это «она» с такой интонацией – и мне предельно ясно, что именно Клайд о нас думает.

Я пытаюсь что-то объяснить, но Остин замахивается. Я двигаюсь слишком медленно и неуклюже, поэтому не успеваю увернуться. С жутким глухим звуком бутылка ударяет мне в висок.

Падаю на ковер. Голова кружится и гудит. Накатывает тошнота. Да уж, я его хорошо понимаю, и вот моя награда. Перекатываюсь на спину, Остин снова заносит руку для удара.

Взвизгнув, мама впивается ногтями ему в щеку.

Бывший поклонник в бешенстве разворачивается и толкает ее локтем. Мать отлетает и падает прямо на столик. Зеркало бьется, и осколки разлетаются в стороны, как сияющие конфетти.

Я протягиваю руку. На мне сейчас нет перчаток. Я могу остановить его одним прикосновением.

Превратить в таракана.

В грязную вонючую лужу.

Как же мне хочется это сделать.

Но Клайд почему-то замер и недоуменно оглядывается по сторонам, будто не понимает, где очутился.

– Шандра? – тихо говорит он. – Прости меня. Я тебя ударил?

– Ничего страшного, – произносит мама успокаивающе, потом медленно встает и морщится. На губах у нее кровь. – Ты просто хотел зайти и угостить меня виски, так? Увидел сына и, наверное, принял его за кого-то другого.

– Наверное. Мы же понравились друг другу, вот я и решил – зачем ждать до завтра? А потом… Но он правда похож на того грабителя, ты же сама видишь.

Мама – мастер эмоций. Она не может изменить его воспоминания, Баррон бы смог, но его здесь нет. Зато мама может дотронуться до Клайда Остина и вызвать такую симпатию к себе, что он ей поверит. Поверит каждому слову и усомнится в очевидных вещах. Даже настолько очевидных.

У меня начинает кружиться голова.

– Все верно, детка. Действительно, немного похож. Это была просто ошибка. Я тебя провожу.

Мать гладит Клайда по щеке. Тут кто угодно бы отшатнулся – на ней ведь нет перчаток, но он совершенно не обращает внимания на ее голые руки и покорно позволяет себя увести.

– Прости, мне так жаль. Даже не знаю, что на меня нашло.

– Разумеется. Я тебя прощаю, но мы вряд ли увидимся завтра вечером. Ты ведь все понимаешь?

Клайд краснеет от стыда.

– Конечно.

У меня перед глазами все плывет. Мать что-то воркует нежным успокаивающим голосом, вот только обращается она не ко мне.

Из гостиницы мы уезжаем на следующее утро. От солнечного света пульсирует в висках, по лбу стекает противный липкий пот – так всегда потеешь, когда болен. От малейшего движения перед глазами все кружится, словно я очутился на американских горках. Пока мы ждем, когда швейцар пригонит машину, я роюсь в рюкзаке в поисках темных очков и стараюсь лишний раз не смотреть на синяк на мамином плече.

Она сказала, что мы уезжаем, и с тех пор не произнесла больше ни слова. Мы молча собрали вещи и так же молча спустились на лифте в фойе. Ясное дело, мама в бешенстве.

Но мне не до того – слишком уж паршиво я себя чувствую.

Наконец к отелю подъезжает мой старенький ржавый «мерседес». Мать что-то отдает швейцару, берет у него ключи, а я забираюсь на пассажирское сиденье, которое так нагрелось, что обжигает ноги даже сквозь джинсы.

Как только мы отъезжаем, она принимается вопить:

– Зачем ты открыл дверь? Почему не посмотрел в глазок? Не спросил, кто это?

Так громко, что я вздрагиваю от боли.

– Кассель, ты что, совсем дурачок? Я разве тебя этому учила?

Правильно. Я поступил опрометчиво. Глупо. Чересчур расслабился в своей частной школе. Именно такие грубые ошибки и отличают любителей от приличных мошенников. К тому же мама находится под влиянием отдачи и поэтому эмоционально неуравновешенна. Она и в обычной-то ситуации не очень уравновешенна, а из-за колдовства получается еще хуже. Колдовство в сочетании с яростью – тут ничего нельзя поделать, надо просто переждать.

В детстве такое случалось частенько, но мать довольно долго пробыла в тюрьме, и я успел забыть, как сильно она может разойтись.

– Ты совсем дурачок? – она переходит на визг. – Отвечай!

– Прекрати, – закрыв глаза, я прислоняюсь лбом к оконному стеклу. – Пожалуйста, прекрати. И извини меня, я не хотел.

– Черта с два, – теперь в ее голосе злоба и уверенность. – Таких идиотов не бывает. Ты это специально! Хотел, чтобы у меня ничего не вышло.

– Да брось. Я просто не подумал. Мне, правда, жаль. Послушай, это же я в результате схлопотал шишку. Ну и что, ну пришлось нам уехать из Атлантик-Сити – через неделю уехали бы в любом случае, мне ведь надо в школу.

– Ты это специально, из-за Лилы, – мама смотрит на дорогу, а ее глаза метают молнии. – Все еще злишься.

Лила. Мой лучший друг. Я думал, что убил ее.

– Я не собираюсь ее обсуждать. Во всяком случае, не с тобой, – рявкаю я в ответ.

Вспоминаю выразительную улыбку Лилы, как ползли наверх уголки ее губ. Вспоминаю, как она лежала на кровати и тянулась ко мне.

Одним прикосновением мама заставила Лилу меня полюбить. И тем самым отняла ее у меня навсегда.

– Больная мозоль? – в материнском голосе злобная радость. – Удивительно, ты и правда думал, что приглянулся дочери Захарова.

– Замолчи.

– Дурачок, простофиля, она тебя использовала. Кассель, да она бы на тебя и не взглянула после всего, что произошло. Ты бы напоминал ей о Барроне и о пережитом унижении, только и всего.

– А мне плевать, – руки у меня трясутся. – Лучше так, чем…

Чем старательно избегать Лилу и ждать, когда ослабнет проклятие. Ждать и бояться, как она потом на меня посмотрит.

Лила желает меня, но это не любовь, а пародия. Жестокая насмешка.

А я так ее хотел, что почти готов был забыть об этом.

– Я оказала тебе услугу. Тебе следовало бы меня поблагодарить. Преподнесла Лилу на блюдечке с голубой каемочкой, без меня ты бы ее в жизни не получил.

Я резко и отрывисто смеюсь.

– Поблагодарить? Держи карман шире.

– Не смей так со мной разговаривать, – кричит мать и отвешивает мне пощечину, изо всей силы.

Моя и без того несчастная голова бьется о стекло. В глазах все меркнет, под веками вспыхивают цветные пятна.

– Останови.

К горлу подступает тошнота.

– Прости меня, – теперь голос нежный и ласковый. – Я не хотела. Ты как?

Мир кренится.

– Ты должна остановить машину.

– Наверное, тебе сейчас кажется, что лучше идти пешком, чем ехать со мной в одной машине. Но если травма действительно серьезная, то…

– Останови! – кричу я таким голосом, что она все-таки слушается.

«Мерседес» резко сворачивает к обочине, и мама ударяет по тормозам. Я вываливаюсь из автомобиля прямо на ходу.

Как раз вовремя – меня тут же выворачивает на траву.

Надеюсь, в Веллингфорде нас не заставят писать сочинение на тему «Как я провел лето».

Глава вторая

Я ставлю свой «Бенц» на стоянку для двенадцатиклассников – совсем близко от общежития, что приятно, ведь ученикам начальных классов старшей школы приходится оставлять машины черт знает где. Легкое чувство самодовольства быстро сменяется тревогой: когда я глушу двигатель, «мерседес» издает странное металлическое покашливание, будто собирается отдать концы. Я выхожу и уныло пинаю шину. Хотел его починить, но из-за мамы руки до ремонта так и не дошли.

Сумки пока пусть полежат в багажнике. Я иду через кампус к большому кирпичному зданию учебного центра Финке.

Над дверьми красуется написанный от руки плакат: «Приветствуем новичков-девятиклассников!». Легкий ветерок шелестит листьями деревьев, а меня наполняет тоска по тому, что я еще не успел потерять.

В холле за столом мисс Нойз роется в ящиках с картами-пропусками и выдает ученикам папки с необходимой информацией и документами. Две смутно знакомые десятиклассницы обнимаются, громко визжа от радости, но потом замечают меня и переходят на шепот. Что-то там про «самоубийство», «в одних трусах» и «милашка». Я ускоряю шаг.

Прыщавая, трясущаяся от страха девчонка как раз получила ключи от комнаты в общежитии. Намертво вцепилась в своего папашу, словно без него тут же пропадет. Наверняка первый раз очутилась так далеко от дома. Мне и жалко ее, и одновременно немного завидно. Подходит моя очередь.

– Добрый день, мисс Нойз. Как у вас дела?

– Кассель Шарп! – учительница поднимает голову и улыбается. – Я так рада, что теперь вы снова живете в кампусе.

Она вручает мне папку и сообщает номер комнаты. Ученикам выпускного класса полагаются не только лучшая парковка и, по нелепым школьным правилам, собственный газон (правда-правда, он так и называется – «газон двенадцатого класса»), но и лучшие комнаты. Моя вроде как на первом этаже. Наверное, в администрации все еще психуют и не хотят селить меня наверху из-за того случая на крыше.

– Я тоже рад, – и это чистая правда: я очень рад своему возвращению. – А Сэм Ю уже зарегистрировался?

Мисс Нойз просматривает пропуска.

– Нет, вы его опередили.

Мы с Сэмом соседи по комнате с десятого класса, но подружились по-настоящему только в конце прошлого года. Дружить я, на самом деле, не очень-то умею, но стараюсь.

– Спасибо. До свидания.

Занятия начнутся завтра, а сегодня вечером, как обычно, устроят общее собрание. Директриса Норткатт и завуч Уортон будут распинаться, какие мы способные и талантливые, и прочитают лекцию про школьные правила: мол, надо их соблюдать для нашего же блага. Все это даже приятно.

– Постарайтесь не влипнуть в какие-нибудь неприятности, – улыбка у мисс Нойз лукавая, но голос серьезный – вряд ли она так всех учеников напутствует.

– Конечно.

Вернувшись на парковку, я вытаскиваю из багажника вещи. Там куча всего. Мама старательно делала вид, что мы с ней вовсе и не ссорились никогда, и на день Труда^[1] накупила дорогущих подарков – вроде как заглаживала вину за несуществующую ссору. Теперь я – счастливый обладатель новенького айпода, модной кожаной куртки, как у пилотов ВВС, и ноутбука. За ноутбук она расплачивалась кредиткой Клайда Остина, я в этом почти уверен, хоть и притворился, что ничего не заметил. А еще мама сама все уложила, потому что твердо верит: что бы я там ни говорил, ей лучше знать, какие вещи мне понадобятся. Как только мать вышла из комнаты, я немедленно все перепаковал.

– Детка, ты же знаешь, как я тебя люблю? – спросила она сегодня утром, когда я уезжал.

Знаю, в этом-то и вся жуть.

Комната больше, чем в прошлом году, к тому же не надо волочь все свое добро по лестнице. Со вздохом я сваливаю пожитки прямо на пол.

Где, интересно, сейчас Лила? Наверное, отец отправил ее в какой-нибудь дорогущий швейцарский пансион для детишек-мастеров из богатых криминальных кланов – высоченный забор, повсюду вооруженная охрана. Нравится ли ей там? Может, проклятие уже ослабло, и Лила вовсю наслаждается жизнью, бездельничает и, потягивая горячий шоколад, болтает с лыжными инструкторами. Может, даже ничего, если я ей позвоню? Всего на несколько минут. Просто услышу ее голос и все.

Руки так и чешутся набрать номер, но вместо этого я заставляю себя позвонить Баррону – нельзя забывать, что в жизни по-настоящему, а что – нет. К тому же брат просил сообщить, когда я обустроюсь в школе, а я вроде уже обустроился. Трубку Баррон снимает почти сразу:

– Привет. Как поживает любимый братишка?

Каждый раз, как я с ним разговариваю, все во мне сжимается. Он сделал из меня убийцу, использовал, но сам ничего об этом не помнит, считает – мы с ним не разлей вода. Это я его заставил так думать.

Брат потерял столько воспоминаний из-за отдачи, что верит всему, что написано у него в блокнотах, а я тщательно подделал записи. Расписал там, какие мы друзья, и поэтому теперь только ему и могу доверять.

Очень трогательно, правда?

– Я волнуюсь за маму, с ней все хуже и хуже, – жалуюсь я Баррону. – Ведет себя безрассудно. Нельзя, чтобы она снова угодила за решетку, ее тогда вообще никогда не выпустят.

Вряд ли Баррон сумеет помочь. Честно говоря, в Атлантик-Сити я и сам не очень-то усердствовал, чтобы оградить ее от неприятностей.

– Да брось, – отвечает брат скучающим голосом; по-моему, он немного пьян. Из трубки доносится приглушенная музыка. А ведь еще только утро. – Ты же знаешь, присяжным она всегда нравилась.

Да, ничего-то он не понял.

– Пожалуйста, просто… она ведет себя неосторожно. Может, хоть тебя послушает. Ты все-таки учился на адвоката…

– Она взрослая женщина, к тому же просидела кучу времени взаперти. Пускай немного развеется, выпустит пар, соблазнит парочку престарелых красавчиков, поиграет в карты, просадит немного денег.

У меня невольно вырывается смешок.

– Ладно, просто присматривай за ней, а то она этих престарелых красавчиков оберет до трусов.

– Понял – не дурак. К выполнению миссии приступил.

От его слов мне становится немного спокойнее. Баррон вздыхает:

– Ты с Филипом не разговаривал?

– Сам ведь знаешь, что нет. Он каждый раз бросает трубку, а я ничего не могу…

Но тут ручка двери начинает поворачиваться, и я быстро заканчиваю разговор:

– Давай, потом перезвоню.

Сейчас войдет мой сосед, а я тут болтаю с братом и делаю вид, что все нормально. Сэм-то знает, что именно Баррон натворил, и обязательно удивится, почему я должен звонить Филипу. Он же не понимает, каково это – жить в такой ненормальной семейке.

– Бывай, братишка, – Баррон вешает трубку.

В дверях появляется улыбающийся Сэм с большой спортивной сумкой через плечо.

– Привет. Сто лет не виделись. Как там в Торонто?

– Хотели посмотреть на ледяной замок, но он растаял.

Да, я ему соврал про лето. И в общем-то без особой необходимости, вполне можно было рассказать про Атлантик-Сити, только вот нормальные родители туда обычно детей не возят. Говорил же, дружить я не очень умею.

– Незадача какая.

Сэм ставит алюминиевый ящик с инструментами на ветхий деревянный комод. Мой сосед – высокий и крупный детина, а двигается всегда очень осторожно, будто опасается, что занимает слишком много места.

– Посмотри, – говорит он. – Я тут прикупил кое-чего, тебе понравится.

– Неужели?

Свои вещи я распаковываю, как обычно: просто засовываю все под кровать. Комнаты ведь в ближайшее время будут проверять на предмет беспорядка. А если вырос на помойке, то небольшой бардак для спокойствия просто необходим.

– Такой специальный набор – можно снимать слепки с зубов и изготавливать потрясающие клыки. Ну, просто потрясающие, идеально сидят. Надеваешь их сверху, как маленькие колпачки, – я его никогда таким счастливым не видел. – Мы с Даникой ездили в Нью-Йорк, в магазин спецэффектов, и практически все там скупили. Смолу. Эластомер. Пенополивинилхлорид. Я, наверное, смогу горящего человека изобразить.

Удивленно поднимаю брови.

– Да ладно, – оправдывается сосед. – Я помню прошлый семестр, лучше быть готовым ко всему.

Каждый год все ученики собираются в учебном театре имени Картера Томпсона и в который раз слушают одни и те же правила, хотя у всех на руках школьный справочник. «Мальчики должны носить пиджак с эмблемой Веллингфорда, галстук, черные брюки и белую рубашку. Девочки должны носить пиджак с эмблемой Веллингфорда, черную юбку или черные брюки и белую рубашку. И мальчики, и девочки должны носить черные туфли или ботинки. Никаких кроссовок. Никаких джинсов». Ну и прочее в том же духе.

Мы с Сэмом хотим запрятаться куда-нибудь подальше, но школьный секретарь, мисс Логан, нас вылавливает и показывает на пустой первый ряд.

– Мальчики, вы же двенадцатиклассники, надо подавать новеньким хороший пример.

– А можно, мы будем подавать плохой? – спрашивает Сэм.

Я фыркаю.

– Мистер Ю, – секретарша поджимает губы, – недостаток мотивации у старшеклассников в начале учебного года – серьезное упущение. Последствия будут фатальными. Мистер Шарп, я была бы весьма признательна, если бы вы не поощряли подобное поведение.

Мы пересаживаемся на первый ряд.

За кафедрой уже стоят завуч и директриса. Норткатт заводит обычную песню: какая мы в Веллингфорде большая дружная семья, как поддерживаем друг друга в беде, как будем вспоминать потом школьные годы – лучшие в нашей жизни.

Я поворачиваюсь к Сэму, чтобы поделиться шуткой, но он не смотрит на меня – взволнованно оглядывает зрительный зал.

Фокус в том, что, если ты мошенник, очень сложно отключить ту часть мозга, которая оценивает ситуацию и выискивает простачка – простофилю, готового клюнуть на твое вранье. Вечно пытаешься вычислить, чего этот простачок хочет, как можно убедить его расстаться с деньгами.

Сэм-то не простачок, но я на автомате подмечаю, что его беспокоит, вдруг да пригодится.

– У вас с Даникой все в порядке?

Сосед пожимает плечами, а потом признается:

– Она ненавидит фильмы ужасов.

– Понятно, – говорю я как можно более нейтральным тоном.

– Ну, знаешь, ее волнуют всякие по-настоящему важные проблемы. Политика, глобальное потепление, ущемление прав мастеров, права меньшинств. Пожалуй, мои интересы ей кажутся детскими.

– Ну, не все же такие, как Даника.

– Это она не как все, – взгляд Сэма, как у всех влюбленных, затуманивается. – Знаешь, ей нелегко приходится. Она сильно переживает из-за важных вещей, а остальным, в основном, плевать. Да и мне тоже, наверное.

Раньше глупые попытки Даники спасти мир меня порядком выводили из себя. Зачем менять мир, если он сам не хочет меняться? Но вряд ли стоит сейчас говорить об этом Сэму: не очень уместная реплика. Да я и сам уже не уверен, что так считаю.

– Может, ты сумеешь ее переубедить насчет ужасов? Ну, например, покажи ей что-нибудь из классики, возьми в видеопрокате «Франкенштейна», прочитай с выражением «Ворона». Женщины это обожают: «Прочь отсюда, птица злая! Ты из царства тьмы и бури, – уходи опять туда, не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной, удались же, дух упорный!»^[2] Кто же тут устоит?

Но Сэм не улыбается в ответ.

– Ну, ладно, сдаюсь, – я поднимаю руки. – Больше не буду.

– Да нет, шутка смешная. Дело не в тебе, просто я не могу…

– Мистер Ю! Мистер Шарп! – по проходу между креслами к нам пробирается мисс Логан, усаживается прямо позади и демонстративно подносит палец к губам. Вы же не хотите, чтобы я вас рассадила.

Стыда потом не оберешься, и мы замолкаем. Уортон как раз зачитывает длиннющий список того, за что ученикам полагается наказание: нельзя употреблять алкоголь и наркотики, прогуливать занятия, выходить из общежития вечером, краситься черной помадой, мальчишкам – забираться в комнаты к девчонкам (и наоборот). Печально, но факт: в каждом выпускном классе всегда находится как минимум один умник, который на какой-нибудь лихой вечеринке умудряется нарушить все правила разом. Очень надеюсь, что в этом году таким умником буду не я.

Ведь черная помада мне не очень идет.

Данику мы встречаем по пути в столовую. Свои русые кудряшки она заплела в семь косичек, и на каждой болтается деревянная бусина. Верхняя пуговица на воротнике белой рубашки расстегнута, так что видно цепочку с семью нефритовыми амулетами – защита от разных проклятий. Удача. Сны. Физическая сила. Эмоции. Память. Смерть. Трансформация. Это я ей подарил на день рождения, как раз перед окончанием прошлого учебного года.

Амулеты изготавливаются мастерами: волшебники накладывают проклятие определенного типа, и носитель получает соответствующую защиту. Ведь, как известно, только камни впитывают магию. Талисман срабатывает лишь единожды: камень отводит проклятие, но сразу же трескается. Настоящие амулеты от трансформации – редкость, потому что подобных мастеров в мире очень мало; один такой рождается, наверное, раз в десять лет. Но у Даники самый что ни на есть настоящий. Я точно знаю – сам делал.

А она и не догадывается.

– Привет.