Пушкинский дом

Он оглушен Был шумом внутренней тревоги. И так он свой несчастный век Влачил, ни зверь ни человек, Ни то ни сё, ни житель света, Ни призрак мертвый…(А.С. Пушкин «Медный всадник»)Да, читатель, ты читаешь рецензию. Это не роман, не поэма, не опус, не очерк, даже не более экзотические стансы или аполог. Просто рецензия, и ты ее читаешь. И если ты, читатель, по какой-либо причине следишь за рецензиями Anthropos и у тебя феноменальная память, ты можешь увидеть, что отрывок из «Медного всадника» Пушкина слово в слово уже был использован в качестве эпиграфа в рецензии на «Петербург» Андрея Белова. Тут рецензенту бы начать оправдываться, но он не будет. Ведь в самом деле, кого цитировать, как не Пушкина в рецензии на такую книгу? Да и Битов наполнил свое произведение каким-то невероятным количеством ссылок на классиков, писавших о Петербурге (и красному домино нашлось место в алкогольном бреду), и собственно Пушкинский дом (Институт русской литературы) тоже в Санкт-Петербурге находится. Если автор в «остроумнейших» замечаниях Битова – это Ахиллес, а его герой – черепаха, то кто же тогда читатель и рецензент? Я хочу быть амебой. Почему амеба? А мне так хочется.И тут бы начать рассуждение ab ovo (лат. букв. «с яйца», т.е. с самого начала), как рецензент пришел к книге такой и почему выводы, которые он о ней сделал, вбирают весь его жизненный опыт (книжный и бытовой), и наверняка значительно отличаются от выводов сферического рецензента в вакууме. И включал бы этот рассказ все, начиная с холодных зимних вечеров в деревне, когда лишенный летнего общества себе подобных детей, ребенок выучился от скуки читать и к моменту наступления школьного возраста уже разорил родительские полки. И до происходящего прямо сейчас переосмысления самого себя, но не обычной привычной рефлексией, а как бы глазами другого – близкого и любимого человека. И назвал бы тогда рецензент эту рукопись (а это было бы длинно без сомнений, так что рецензией и назвать-то сложно) «Записки на полях „Пушкинского дома“» (двойные кавычки, как же это некрасиво, еще и хлопотно, чтобы сделать разные). Но рецензент кое-что знает, история его жизни читателю еще менее интересна, чем была интересна история– героя Битова – самому рецензенту.Нет, вы не подумайте, она не то, что не вкусна, скорее избыточно приправлена авторскими ремарками, извинениями, реверансами, рассуждениями (от которых клонило в сон даже после чашки кофе). Но ведь что-то и цепляло. Там про детство и становление героя (ох уж эта мнительность юности!) или про трех женщин героя: любимой, нелюбимой и так не пойми какой. Вот сколько у вас было женщин в жизни, можете с ходу сказать? А Лева может. (Чисто статистически, я знаю, что читает эту рецензию больше читательниц, чем читателей, и опять же чисто статистически у них скорее мужчины были, чем женщины, но это все неважно, мы же не про это, не про это). Лева, если что, он же Лев Николаевич (да в честь того самого и назвали его родители-интеллигенты) – это главный герой и есть, филолог с отцом филологом и дедом филологом, можно сказать филолог в кубе (только ну их эти математические финтифлюшки). Вот он есть герой, есть какой-никакой, но сюжет, есть масса литературных отсылок, есть запараллеливание и закольцевание авторского текста, есть авторские рассуждения. Все, что ты любишь, рецензент. Почему же не десятка, а убогая семерка в оценке? А скучно мне было, даже когда в Петербурге начал этот роман читать. А уж когда уехал… в трех разных городах читал, все миллионники, не абы что. А скучно все равно. И лишний человек, и двойники, и русская тоска, и восприятие мира через простоту и так далее (автор тут бы написал et cetera и присовокупил еще комментарий страниц 10, почему именно латынь, и как она связана с надписью на заборе в Урюпинске в 1965) – сколько образов из русской классики не обыгрывай автор, все равно скучно. Джойса не скучно, Музиля не скучно, Битова – скучно.Таким образом, давайте, опустив отрицание отца, отторжение деда, литературные статьи (тоже об отрицании по большому счету), ревность и нелюбовь, сразу к финалу, к дуэли. Спойлер: дуэль была. Отсутствие спойлера: ее итог не определен. Мало автору было убить героя, он еще воскресил и поиздевался. Так сказать, Ахиллес отпинал черепаху. Значит все же догнал, апория повержена? Фиг вам, автор все взвалил на читателя, мол разбирайся, голубчик, сам. Я тебе варианты концовок дал, а ты уж сам решай, что тебе по нраву. И это было бы приемлемо. На ведь на этом не остановился, подлец! Еще рассуждения и послесловия, в общем, не буду расписывать долго, а просто скажу, что этот роман – эталон занудства. И если за эти слова мне захотят мстить ленинградские филологи, имейте ввиду, что из Петербурга я уже уехал, ваш ИРЛИ РАН мне до лампочки, в Москве свой Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина имеется, хотя к нему я отношения тоже не имею, к слову пришлось просто.Набор еды из романа для судей ДП, другим читать противопоказаноБорщ, бычки, вино, водка, груша, икра, камбала в томате, каша, колбаса, кофе, лангет, леденец, макароны, молоко, мускат, огурец, пиво, пирожное, плавленный сырок, семга, слойка, сыр, хлеб, чай, шоколад, шпроты, щи, чифирь, яблоко, язык. свернуть

Черная речка, черный пистолет,На снегу два человечка,Хлоп, – и одного уже нет…Серебряная СвадьбаПоймав Левин взгляд, дядя Митя ещё смутился, суетнулся к Далю, попробовал обычную их игру… «Скажи, только как можно короче и точнее, что такое лорнет?» – «Ну, – вяло откликнулся Лева, – это что-то среднее между биноклем и очками, их подносили к глазам в театре и на балу…» – «Это – коротко?! – разозлился дядя Митя и заглянул в Даля. – „Очки с ручкой“ – вот и фсё!»Лёва опешил, но быстро взял себя в руки. «Дядя Диккенс, а что такое хорошая книга? Скажи-ка мне в двух словах»."Лёва, хорошая книга – это когда ты держишь не новый уже томик в руках, ощущаешь его вес на ладони, когда щекочет твой слух клёкот страниц, внезапно побежавших одна за другой, гонимых порывом ветра, верной рукой ты останавливаешь этот бег, находишь нужную страницу, как поэт рождает нужную рифму, вдыхаешь аромат страниц, хорошо ещё, если они пожелтели и хранят на себе отпечатки прежних пар, глаз, десятков пар глаз, сотен пар глаз, иногда в ней можно встретить забытый листик, календарик, цветок, ты вдыхаешь эти строки полной грудью, закрывая глаза и уносясь далеко-далеко, даже за пределы своего понимания, но потом ты роняешь свой взгляд на эти строки, как роняет лист последнюю каплю после опостылевшего дождя, у сына родился отец, у внука рождается дед, у знака рождается смысл, у формы рождается слово, и вдруг случается так, что ты полюбляешь эту славную игру всем сердцем, если же не родился ты с куриной слепотой слова или же попал в дурную компанию, где пищу духовную подменяет пища телесная, и где в ответ на твои сентенции тебе смачно плюют в самую сердцевину, и тогда уже ничего не остается, ты уж молчи, скрывайся и таи, не говори, что постиг это, что деду твоему впору знать Бахтина и Жирмунского, а тебе бы в самый раз водиться с Аствацатуровым, но продолжай-продолжай, читай, но не слишком уж аннигилируйся, не забывай, что Он следит за тобой, не с битой, но прихлопнуть может, даже и приуБИТЬ, не зря же метит Он своей фамилией, намекает, но Он лишь следит, не прыгает в койку, как Набоков, не гремит сапогами в передней, как Достоевский, не смеётся лучезарно во весь рот, как Пушкин, Он просто есть, чтобы Любаша не открыла Лёве дверь, чтобы Альбина бросила Его ради неполюбившего, чтобы Фаина прижималась коленями к Нему, а не к Лёве, и Он нажмёт на курок, но всё равно воскресит, ибо Лев не только Толстой для него, Лев, Лёва, Лёвушка – ласковое рычание в груди, мамин симпатяга, папин (или не папин?), дедушкин последователь-преследователь-исследователь и, наконец, дядин собеседник, спасший его книгу от гибельных сестринских ручонок, а потом находишь в этой книге упоминание другой, второй, третьей – и так далее, круговерть, карусель летит без остановки, в метель ли, на маскарад, к кокоткам или же в острог, ты поражаешься, сколько слов поняли люди за последние несколько лет, ведь еще недавно ни одного не знали… но вот уж страшно и перечесть, и кончить, а надо, надо, до победной точки, наконец, отмечаешь границу наконечником карандаша (подсказка для следующей пары глаз), оглядываешься назад, на сотни тысяч километров, пробежал которые не остановясь, не присев и даже не моргнув единым глазом, не дыша, вспоминая тех дев (Фаина? Альбина? Любаша?), но сливаются имена в единый ком, лишь одно, не имя – название…""Дядя Диккенс! И это коротко?""Название ей, хорошей книге – «Пушкинский дом». Лёвушка, запомни раз и навсегда забудь – о хорошей книге либо много, либо никак".

Я находчив. Мне сказал об этом не самый добрый человек – Андрюша Битов. На очередном юбилее, на котором я нашелся, чего-то вякнул, подошел ко мне Андрей: «Тебе не надоело быть круглосуточно находчивым?»… прочитала я в Александр Ширвиндт – Проходные дворы биографии , параллельно с чтением третьей части «Пушкинского дома». Третья часть показалась самой мутной, но главный шок-контент ждал меня в комментариях. И по-настоящему уловить иронию «находчивой» переклички двух книг стало возможным только сейчас. Сейчас, когда я отошла от ох***… изумления! Представить себе реакцию самого Андрея Битова после К моменту, когда раскрыл «Дар», роман у меня был окончательно дописан до 337-й страницы, а остальное, до конца – в клочках и набросках. я просто не в состоянии.и – заткнулся, и еще прошло полгода, прежде чем я оправился, не скажу от впечатления – от удараОщутила удар физически. Настолько была уверена, что «Пушкинский дом» это разговор с «Даром». Ни на грош не в укор. Искренне восхищалась параллелями, находчивостью, зазеркальем всех персонажей. Этими бесконечными мёбиусными лентами – «выдумки и реальности, историчности и постмодерна». Битов казался немного проще, но тем и ближе. То, что у Набокова надо разгрызть в поисках орешка, Битов сервирует вроде как в готовом виде, но в таком густом соусе, что не каждая птица долетит. И всё вот это моё умствование коту под хвост))) Выстраиваемый образ романа рухнул с последним авторским комментарием. Нет связей с Набоковым. Разве что на высшем уровне, но это уже не моя сфера. А с точки зрения литературы эта была не та книга, которую я прочитала. Чистый постмодернизм? Наверное)Если изгнать из сознания факт, что я поняла не то и не там, хочется отметить превосходный язык автора, чувство юмора (иронии и сарказма, см. выше Битов – «не самый добрый человек»))), умение держать внимание читателя даже в самых непонятных эпизодах и, конечно, заметные чувства к Петербургу. Не важно, нежные или припадочные – главное, что не равнодушен к городу. Он у него «золотой», кстати. Редкое видение. Не могу сказать, что отзывается во мне, но оно интересное.Еще, помимо ненабоковского набоковского", меня весьма привлёк в романе образ Митишатьева. Я уже ни в чём не уверена, но это же «чёрный человек», он же пудель, он жеДруг мой, друг мой,Я очень и очень болен.Сам не знаю, откуда взялась эта боль.То ли ветер свиститНад пустым и безлюдным полем,То ль, как рощу в сентябрь,Осыпает мозги алкоголь.Это не может быть никто другой в Пушкинском доме, в доме, где снова и снова выпивают Моцарт и Сальери. Возможно, всю эту метафизику он и закрутил ;) Кто этот черненький, как бы изящный, ядовитый человек? Автор с ним незнаком, краем уха отмечает чей-то шепот: как? вы не читали его замечательную статью «Что вычеркивал Пушкин?» Нет, автор ее не читал.Что вычёркивал Битов мы тоже не знаем. И так же не знаем, кто написал последний комментарий автора ;)Но роман всё равно прекрасен. С отсылками или без, там такой набатный звон по русской литературе, от Пушкина до наших дней (до наших, не ошиблась, в тексте есть чудные пассажи, говорящие о том, что «черный человек» при случае способен «прорезать время и доставать из грядущего»), что дочитамши, в голове одна мысль – перезнакомиться с Пушкиным и остальными заново и основательно.