000
ОтложитьЧитал
Глава 3
Агата поднималась по лестнице. Раньше на месте срезанных дубовых балясин стояли куски фанеры для безопасности воспитанников лагеря. На перилах зияла глубокая трещина, а на нижней ступени – выщербина от удара чем-то тяжелым. Теперь парадной лестнице полностью вернулся исторический облик, и Агату охватил приятный трепет от увиденного – настолько получилось изящно и величественно. Пахло краской, лаком и полиролем, а еще в воздухе витала надежда – старый дом пробуждался от спячки.
Поднявшись, гости графа попадали в паркетный зал с огромными окнами. Из закоулков памяти выглядывали блеклые воспоминания. Помнится, в углу ютилась печь, выкрашенная жуткой синей краской, на полу не хватало паркетинок, а по центру стены красовался портрет вождя пролетариата в кепке. Вождь хитро улыбался одними глазами. Шедевр советской эпохи скрывал, как оказалась, настенную фреску.
Агата покачала головой, фреска ей не нравилась, было в ней что-то тревожное. Все дело в композиции? Она отступила на пару шагов назад, чтобы лучше рассмотреть изображение. Смуглый мальчик с настороженным взглядом протягивал руку по направлению к зрителю. Огромное зеркало в резной раме. Стол. Черный горностай с игольчатыми зубками. Лимон на тарелке. Полевой цветок в стакане. Или тут дело вовсе не в композиции, а в багряном кушаке парнишки, выступающем кровяным пятном на фоне мягких пастельных тонов? Раскрыть верхний угол авторской живописи не успели, из-под оставшейся кепочки Ильича тянулась зеленая лиана.
Агата покрутила головой, высматривая другие фрески. Нет, единственная.
И еще здесь проводились дискотеки…
Двенадцать лет назад.
Музыка из громадных черных динамиков долбила по ушам, в темноте вспыхивала новогодняя гирлянда – этакие клубные софиты. Агата кусала губу от досады – ну чего она приперлась сюда. Тетка сказала: иди повеселись. И она пошла. Да уж, веселье! Вокруг прыгали, толкались, гоготали. Неожиданно нежная, воздушная баллада поплыла в воздухе. Медляк. На танцполе переминались редкие парочки. Агата развернулась, чтобы уйти – тетя обещала, что дождется, что вернутся домой вместе после дискотеки. И случайно налетела танцующую пару. Девчонка прошипела «Смотри, куда прешь!» и грубо отпихнула зазевавшуюся Агату. Она бы непременно упала, если бы ее не поддержали, если бы не положили руки на талию, если бы не закружили в танце. Ее партнер выше ростом, и Агате пришлось привстать на цыпочки, чтобы дотянуться до его плеч. В глаза его смотреть стеснялась, и так знала – они серые за линзами и… очень красивые. Расстояние между ними пионерское, но он ближе к ней, чем когда-либо. Ее первый в жизни медленный танец. И именно с ним. Басы заглушали слова, и он склонился к ее лицу.
– Scorpions, слышала? Немцы, но спикают по-английски, – его голос щекотал мочку уха, мятное дыхание дразнило нос.
Дискотека не такое уж и дурацкое место. Агата почти счастлива. Почти – огоньки-софиты выхватывали из толпы Галку, и от ее пристального взгляда становилось не по себе.
Матвей говорил что-то, то и дело наступая ей на туфельки и каждый раз извиняясь. А она переживала лишь от том, что диджей врубит что-нибудь заводное, под которое можно обезьянничать и беситься, но никак не топтаться вот так, рядом, на пятачке старинного зала с недостающими паркетинами…
Наши дни.
– А помнишь, здесь… – Он подкрался неслышно, как барс.
– Ничего я не помню, – зло огрызнулась Агата, резко разворачиваясь и почти задевая его плечом.
– Ты о чем? Смотри, мы уже восстановили обшивку деревянными панелями. Помнишь, на этой стене жалкие остатки болтались? Белый цоколь по полу пустили. Окна обновили, правда, на пластиковые. Даже удалось повторить рисунок дубового паркета. Хоть сейчас вальсируй! – Шелестов галантно протянул ей руку, но она отвернулась, с преувеличенным вниманием изучая изразцовую печь. – Лестницу, наверно, ты уже оценила, да? Еще раскрыли шесть окон на цокольном этаже со стороны фасада…
– Где мой рабочий кабинет? – сухо спросила Агата, дергая бронзовую ручку первой попавшейся двери, но та не поддавалась.
– На первом. Пойдем, покажу. Где библиотека раньше была.
– Вы Агата? – По лестнице, перемахивая через ступеньки, к ним неслась девушка. Тощенькая, в кепке, с двумя хвостиками. В руках огроменная папка.
«Юлия, ассистент», – прочитала Агата на ее бейджике и кивнула.
– Анатолий Евгеньевич Платонов распорядился принять вас в нашу команду. Вместо Ермолина. Пойдемте, подпишем документы. И можно приступать. – девушка озорно улыбнулась.
– Это наша Юля, по всем организационным вопросам к ней. Правая рука Платонова. – Матвей подмигнул ассистентке, и она ответила заливистым смехом.
– Рекомендации не нужны? – несколько резко спросила Агата. Ей сделалось неприятно то ли от теплого «наша Юля», то ли от мысли, что между этими двоими очень близкие отношения.
– Слова Матвея вполне достаточно. – И помощница Платонова снова засмеялась.
Агата прогнала лишние мысли. Ей-то что до этих двоих?
– Юля, я хотела пройти в эту комнату, но там закрыто. – Агата кивнула в сторону двери.
– Да, не во все помещения можно заходить, – и, словно извиняясь, добавила: – Распоряжение Анатолия Евгеньевича. Но по открытым могу провести экскурсию. Хотите? – с готовностью предложила ассистентка.
Агата отказалась. Сама разберется.
В нынешней мастерской раньше располагалась библиотека лагеря «Заключье». В книжном шкафу из красного дерева ровными рядами стояли обтрепанные книжицы, читаные-перечитаные не одним поколением подростков. Агате очень нравились энциклопедия по истории и каталог с картинами из Дрезденской галереи. Они с…. – впрочем, неважно с кем –читали эту энциклопедию по очереди. Помнится, у них даже спор случился. Авторы утверждали и, по мнению Агаты, весьма убедительно, что викинги добрались до Черного моря, но у Шелестова имелись весомые контраргументы по этому поводу. Они тогда почти поругались. Но в дверном проеме показалось зареванное лицо девчонки из соседнего отряда, кажется, математиков. Девочки дразнили ее, обзывали «Лосихой-Поросихой» и выкидывали вещи из окна. Говорили, что шмотки воняли лосем и протушили всю комнату. Матвей как заступник всех униженных и оскорбленных полетел восстанавливать справедливость. Дискуссию пришлось отложить до лучших времен…
В комнате шкафа не оказалось, после реставрации он занял достойное место в экспозиции музея. Как не нашлось здесь и дивана с выцветшей цветочной обивкой, его пружины впивались в спину всякий раз при попытке поудобнее устроиться на нем с книжкой. Наверняка, первым делом стащили на помойку.
Агата провела пальцем по идеально гладкому оконному откосу – безупречно. Шлифовальная машина безупречно выполнила свою работу. Где-то здесь, в левом углу, гвоздем было выцарапано А+М=Л. От старой штукатурки и наивной глупости не осталось и следа. Время работало почти как шлифовальная машинка, затирая в памяти Агаты выцарапанные болью воспоминания…
У окна стоял мольберт с картиной. Морской пейзаж, Захржевский, 1893, прочитала Агата. Последняя работа ее предшественника, даже лак не успел до конца высохнуть, а реставратора и след простыл. На столе лежали эскизы. В тонких карандашных линиях угадывался ангел, расправивший крылья, готовый взмыть в небеса.
Скомкать и выбросить наброски у Агаты не поднялась рука. Сложила листы аккуратной стопкой и убрала в ящик стола. Там же нашлась пустая бутылка коньяка. Она хмыкнула, Галка только что возмущалась по этому поводу. У всех свои катализаторы творчества и способы снятия стресса тоже свои…
Под эскизами лежал забытый пинцет, марка редкая, заказная. Похоже, реставратор собирался в спешке. Что же его так подгоняло?
У Агаты имелись свои инструменты – в чемоданчике, в теткином доме. Привычка, хотела ведь не брать, на отдых едет как-никак. Вот и сгодились.
Она надела перчатки и достала первую миниатюру из коробки. Рыжеволосая женщина с белоснежной кожей. Фрагмент прически утерян. На лаковом покрытии трещинки. Сзади подпись «Лорен Захржевская». Это мама тех ангелочков с морского дна и жена графа. Вот она какая – иноземка, так непохожая на местных Дуняшек. Помнится, Шелестов говорил, что Захржевский привез жену с ирландскими корнями откуда-то с востока.
Глава 4
Матвей Шелестов откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Агата почти не изменилась. Волосы цвета меди, огромные карие глаза, белоснежная кожа, легко обгорающая на солнце. Только локоны стали короче, а ему так нравилось накручивать их на палец, сидя у кромки воды. Она исчезла внезапно, накануне прощального костра. Без объяснений. Он ломился к ней в дом, пока ее родственница – неприятная тетка со злыми глазами – не пригрозила ему милицией. Обида, злость, разочарование и щемящая тоска. Потом клочки воспоминаний в тумане и ощущение, что все идет не так. Он решил сам отыскать ее в городе – Липай не такая уж распространенная фамилия. Думал, что скажет при встрече. Предложит поступать на одну специальность в следующем году, или пригласит на выставку, или сразу произнесет те самые важные слова…
А потом на пороге его квартиры появилась Галка, и все стало бессмысленным. Его приучили отвечать за свои поступки, даже за те, которые поутру выветрились из головы вместе с хмельным угаром… Пришлось отвечать – потраченными впустую годами и разбитыми вдребезги юношескими надеждами.
С появлением интернета разыскать человека стало проще, особенно с такой редкой фамилией, особенно с такой репутацией искусного реставратора. «Агата Липай» – единственный подходящий профиль по его поисковому запросу. Вот нажмет он на кнопочку «Написать сообщение» на ее страничке, а дальше что? Привет, как дела? Помнишь меня? У нее своя устроенная жизнь, у него – какая-никакая, но тоже своя.
Матвей часто пересматривал ее интервью в сети, что-то там про вновь обретенную картину Репина. Он не помнил подробностей. Он изучал ее – как светились счастьем карие глаза, как искрилась радостью ее улыбка. Да, улыбалась она с экрана планшета совсем не так, как сегодня при встрече с ним. Можно было поставить видео на паузу и до боли в глазах всматриваться в знакомые черты. Жаль, что такую штуку нельзя проделать со временем…
В паркетном зале глупо получилось и сегодня, и тогда, в прошлой жизни…
Двенадцать лет назад.
Дискотека не бог весть что: треки староваты, звук в динамиках потрескивал, а подсветка – вообще фонарики от новогодней елки. Скукота, одним словом, но народу нравилось. Ребята оттягивались по полной, Толик косил под Джексона, получалось не очень, но всем смешно – все дело в контрабандной бутылке вина, попавшей в их отряд.
Откуда ни возьмись ему в руки свалилась Агата. Испуганная. Взъерошенная. Он и сам собирался к ней подойти. Но к такой девчонке нельзя подвалить просто: потанцуем? Для особенной девчонки нужны особенные слова, которые никак не подбирались. Он бормотал про Scorpions, только бы что-нибудь говорить, оттоптал ей все ноги и, должно быть, надоел свои занудством. Она, миниатюрная и воздушная, никак не вязалась со всем этим шалманом. И они сбежали, сначала к морю.
Море мерно вздыхало, шуршало камешками и что-то нашептывало им по секрету. Соленый ветерок поглаживал по лицу, приносил отголоски песен и лай собаки. По темной морской глади луна прочертила серебристую дорожку. Беседа не клеилась, и они молчали. Все слова казались в тот момент пустыми. Как передать ощущения легкости и восторга? Завороженность красотой теплой южной ночи? Незнакомый внутренний трепет от близости другого человека? Их молчание не было тягостным. Матвей чувствовал: Агате так же хорошо, как и ему.
Потом по дороге к ее дому они взахлеб придумывали истории про Захржевского и ангелов с морского дна. На дальней аллее парка случился деревенский хулиган. «Очкастый, приборзел?» Его глаза навыкате он запомнил прекрасно, потому и узнал сразу, спустя столько лет, в чернорабочем, таскающем мешки с хламом на мусорку. Из-под майки-алкоголички виднелся бицепс, по которому лентой извивалась татуировка «Будь мужествен», завершение надписи змеилось по второй руке – «и тверд». Не зря отец заставлял Матвея ходить в восьмом классе на борьбу. Разбитая губа и разборки на утреннем построении – это мелочи, он до сих пор помнил профиль Агаты в летних сумерках…
Наши дни.
Их встрече он почти не удивился, потому что втайне ждал этой встречи, потому что усадьба для него навсегда связана с Агатой. Идея завлечь ее в проект пришла спонтанно, он смотрел на ее стремительно удаляющуюся спину на аллее и понимал, что Агата вот-вот упорхнет из его жизни, уже навсегда.
– Шелестов, че за дела? – Галка ворвалась к нему в кабинет, громко саданула дверью: – Ее обязательно нужно было тащить в наш проект?
– Вообще-то, в проект Платонова… – спокойно возразил Матвей, годы брака научили отгораживаться крепостной стеной от травмирующего фактора и не раздражаться на придирки жены, теперь уже бывшей.
– Не цепляйся к словам, ты прекрасно понял, о чем я.
– Представь себе, нет. – Матвей уставился в монитор, давая понять: тема закрыта.
– Без нее отлично справляемся, – не унималась Галка.
– Не справляемся, и ты сама об этом знаешь. Нужен реставратор.
– Ну так найди, Шелестов. Что на ней – свет клином сошелся? Подними свои связи, я не знаю. Позвони отцовским знакомым из музея.
– Тебе надо – ты и ищи. Меня все устраивает. Что-нибудь еще? – ответил он, выразительно поглядывая на наручные часы.
– Да ты… да ты… – Обычно Галка с легкостью добивалась своего, но не в этот раз. Даже после развода Шелестов уступал по привычке, только бы побыстрее от нее отделаться.
– Матвей, как просил, опись переданных вещей из хранилища. – Кепочка, два хвостика – и незаменимая ассистентка Юля заглянула в дверь.
– Давай сюда, что так долго? – Галка огрызнулась, выместила свою злость на кроткой помощнице, выхватила из ее рук листы. – Порасторопней нужно быть, рыбка моя. Так и без работы недолго остаться. Таких, как ты, за порогом пруд пруди! Только свистни. Что стоишь, кофе принеси. Со сливками! Мне и Матвею Дмитриевичу.
Ассистентка вышла, низко опустив голову, козырек скрыл выражение ее лица. А Матвею в очередной раз стало стыдно за хамоватое поведение бывшей жены. И всегда так: хамила Галка, а стыдно ему.
Дверь снова распахнулась. На пороге Ваграм, кофе с мороженым принес:
– Галинэ, Матвей, прошу.
И бухнул поднос прямо на опись. Подмигнул шутливо, взглядом Галку приласкал.
Галку передергивало от его панибратства, но кавказец каждый раз произносил ее имя как название изысканного коньяка (не сравнить с деревенским Халя), к тому же варил обалденный кофе в турке с добавлением специй. Из восточных специй Галка знала только корицу еще с тех времен, когда пыталась добраться до сердца Шелестова через кулинарные изыски. За такой кофе можно и глаза закрыть на некоторые вещи.
В этот раз кофе не помог. Весь день наперекосяк. Ноготь сломался, маникюрщица заболела, так еще и эта приперлась. А Шелестов сразу и раскис, нюни распустил. Двенадцать лет прошло, а он все на Агатку пялится, того и гляди глаза сломает. На нее, Галку, он никогда так не смотрел, ну может, поначалу, а потом – как на пустое место. Весь такой интеллигентненький, такой чистенький, что он, что родители его. Как она заявилась к ним в просторную сталинку: брюхата я от вашего Матюши, – так сразу и повелись. Ни справок, ни расспросов. Сразу приняли, прописочку столичную сделали. Интеллигенция, одним словом!
Мамка ее по-другому воспитывала: бери, Галька, что в руки идет, рта не разевай да смотри, чтоб не нагрели. И путевку для Галки в профкоме выбила. Так попала дочка простой вахтерши в престижный лагерь для талантливых подростков. Фамилия Шелестовых на слуху была – мать ей все уши прожужжала про их семейку, профессор с профессоршей, машина, пятикомнатная квартира в центре, путевки на юга, заграничные командировки, а там и шмотки, и косметика, и еда забугорная. Поняла Галка, что счастливый билет вытянула, когда единственного сынка Шелестовых в своей смене увидела. И дальше фарт пошел, как отец говаривал. Ну и сама, разумеется, подсуетилась.
Родители любимому сЫночке квартирку справили, не то чтобы свекор со свекровью ее напрягали – нет, но в отдельной-то вольготнее. Странные они, конечно, странные. Спиртное только по праздникам. Водку на зубные компрессы спускали, да ее отец бы за такое – добро переводить! – выдрал как сидорову козу. В Галкиной семье по-другому заведено было: какой ужин без водочки. «Между первой и второй перерывчик небольшой!» как неизменное пожелание приятного аппетита. И бутыль недопитую спокойно можно на столе оставлять, не прятать за выцветшей шторой. Ложка-вилка-нож для каждого случая свои, сразу и не упомнишь. Разговаривали свекор со свекрухой тихо, батя с мамкой так брехали – местные бабки слушали как радио под окном их хрущевки.
Вместо привычных застольных разговоров о начальнике-дураке, росте цен на гречку, перешивке каракулевой шубы почти задарма какие-то инопланетные: про картины и музеи, крестовые походы и французские революции. Галка тихо слушала, не влезала, пережевывая импортный сыр с труднопроизносимым названием. Их, оказывается, столько видов! До этого ей был знаком только один – он пах тухлыми носками отца после смены. А колбасы! Душу продать за один только запах можно!
Свекровь ни разу голоса не повысила, не обозвала, по рукам не надавала – хотя и было за что: то бокал чешский грохнула, то дорогущее мясо сожгла, то режим неправильно в машинке выставила, Матюшин свитер скукожился. Мать за такое убила бы, а тут ничего: «Девочка учится, не переживай, Галочка».
Свекровь тихонько на промахи указывала, никаких тебе «Галька, ну ты и дура!». Музон врубила в первый же день, как перебралась в профессорскую квартирку. Японец у них был. А че, весело же! Так она: «Галина, давай потише сделаем, некультурно так громко музыку слушать». Скатерку с клубничками на рынке урвала, постелила на обеденный стол, а мама Матюши: «Галочка, салфетка красивая, а для дачи лучше подойдет. Давай немецкую скатерть постелем, она и со шторами сочетаться будет, правда ведь?»
Наряды все ее дешманские в первый же месяц заменили на модные – опять свекровь расстаралась. Стала Галка как куколка из бумажной коробки. На даче старье недавно перебирала – аж стыдно стало, каким чучелом ходила, и никто ни слова не сказал, не унизил ее безденежьем и безвкусием. Но и отстраненно с ней держались, никакие уси-пуси не разводили, в душу не лезли. Хотя что она им – родная, что ли.
В новую квартиру Галка все сама выбирала: обои, мебель, шторы – для уюта хлопотала, а Шелестов посмотрел стылыми глазами: делай как хочешь. А она что, разве для себя старалась?
Да, и приходилось контролировать его, направлять. То после института заявил, что в школу пойдет. Учителем. Детишек истории учить. С его-то дипломом! С папиными-то связями! Насела, но уломала – поступил в аспирантуру. Пришлось по конференциям с ним мотаться, нужные контакты заводить, на любую научную работу уговаривать соглашаться. Блестящая защита – кандидат исторических наук, только выдохнула Галка, ан нет: с научной степенью надумал в затрапезный музей идти! Ему, видите ли, там интересно! Столько лет над книжками горбатиться, и в итоге – она жена музейщика?! Как такое допустить можно? На кафедру приглашают, в научную школу зовут. Добилась не мытьем, так катаньем – при институте остался. Потом легче стало – втянулся, экспертизы стал проводить, консультации давать. Докторскую написал. Зазвучало имя Матвея Шелестова в научных кругах! Не без Галкиной помощи зазвучало. Ушел по уши в свою работу. А она и на отдых одна, и в магазин одна, и в гости одна. И не искрит между ними. У Галки роман случился – ему назло. Сама рассказала, думала, разозлить, ревность вызвать.
– На развод сам подам. Квартира тебе останется. Хочешь – машину забирай. Мне все равно, – сказал и перебрался на дачу.
Какой развод? На кой ей этот фитнес-тренер сдался, голь перекатная? Это так, несерьезно. Были бы у них с Матюшей дети, так просто не ушел. Но не сложилось с детьми. Мамина знакомая врачиха сначала одну справочку состряпала, потом вторую, мол, выкидыш на ранних сроках. Опять на слово поверил. Ни документик не посмотрел, ни развод не потребовал – как же женщину, убитую горем, бросить? Через два года девочка мертвая родилась – все статуи проклятущие! Тем летом ночью одна на море пошла, просила у них Шелестова, любую цену обещала за него заплатить. Цена только неподъемной оказалась. И здоровы оба, а детишек нет. Или не хочет от нее, нелюбимой, детей…